Порфирий Порфирьевич Полосухин Записки спортсмена-воздухоплавателя и парашютиста

В грозу

Из темноты показался пухлый газгольдер — своеобразная мягкая цистерна из прорезиненной материи, наполненная 125 кубическими метрами водорода. На территории нашего отряда обычно можно было видеть несколько этих неуклюжих мешков с газом, привязанных к ввёрнутым в землю металлическим штопорам. Такая привязь должна быть достаточно прочной. Помню, как однажды в непогоду над Москвой появился газгольдер, сорванный ветром в какой-то воздухоплавательной части. Он быстро плыл в хмуром облачном небе. “Эх, зря пропадает вещь! Подвесили бы к нему что ли рекламу вроде “Пейте томатный сок”, — сказал кто-то, глядя вверх. Эта шутка имела под собой почву: я читал, что одна американская фирма рекламировала шампанское, выпуская над Нью-Йорком баллоны, изготовленные в виде бутылок.

Газгольдер подвели за верёвки к площадке и соединили широким шлангом с аппендиксом аэростата. Свободные участники старта принялись перегонять упругий, сопротивляющийся водород в оболочку. Они наваливались на газгольдер, давили на него тяжестью своих тел. Это походило на какую-то весёёлую ребячью игру. Оболочка воздушного шара шевелилась, росла, как волдырь. Временами раздавались команды:

— Стоп газ! Закатать!

Газгольдер постепенно пустел и, наконец, превратился в большой рулон материи. Его оттащили в сторону, чтобы освободить место для следующего мешка с водородом.

На этот раз нам предстоял полёт с двумя пассажирами. Одним из них был наш преподаватель Сергей Михайлович Матвеев. Ему ещё не приходилось подниматься на воздушном шаре, и он решил посмотреть, как аэростатика применяется на практике. Вторым пассажиром был стартер лётного отряда Моисеев. Он тоже почему-то ни разу не летал. А стартеру необходимо иметь представление о полёте.

Фомин с нарочитой угрозой сказал ему:

— Вот мы вам покажем, на что вы нас обрекаете, отправляя в полёты.

Мы посмеивались, не подозревая, насколько пророческими окажутся эти слова.

Аэростат бесшумно поднялся в ночное небо, кое-где затянутое облаками. Гондолу освещала маленькая электрическая лампочка. Фосфорически светились шкалы приборов. Внизу сверкали бесчисленные огни. Привычный глаз различал среди них центральные магистрали, созвездия отдельных районов и больших площадей столицы.

Метеосводка обещала полное прояснение во вторую половину ночи. Однако метеорологи явно ошиблись. Вскоре не стало видно звёзд. За Москвой, в стороне Кунцева, сверкала молния. И вдруг по оболочке гулко и дробно застучали крупные капли дождя. Аэростат тяжелел и терял высоту. А внизу был город! Мы часто сбрасывали балласт, и Сергей Михайлович мог убедиться в том, что теоретические расчёты, выполненные на земле, не всегда оправдываются в воздухе.

Обсудив положение, мы решили, что пытаться уйти от дождя вверх за облака, толщина которых неизвестна, было нецелесообразно — для этого, возможно, потребовалось бы слишком много балласта — и предпочли как можно дальше держаться, не допуская спуска. Ливень усиливался. Стекающая с оболочки вода лилась в гондолу. Мы промокли до нитки. Вспышки молнии, сопровождаемые оглушительными ударами грома, выхватывали из кромешной темноты оболочку и висящие рядом тучи. Всёё в гондоле на мгновение ослепительно ярко освещалось. Я видел озабоченное лицо Фомина. С грозою шутки плохи. Нам следовало немедленно садиться, тем более, что Москва осталась позади. Но что именно под нами: лес, река, деревня? Этого мы не знали. Осторожно, не выпуская гайдропа, приближались мы к невидимой земле. Хотя момент был довольно напряжённый, наши спутники держали себя спокойно.

Фомин опустил за борт верёвку с полупустым балластным мешком, чтобы “почувствовать” землю и не вскрыть разрывное полотнище на слишком большой высоте.

Внизу нарастал какой-то однообразный шум. Аэростат опускался на лес. Гондола коснулась верхушек деревьев. Молния осветила небольшую поляну впереди. Мы старались дотянуть до неё, отталкиваясь от деревьев руками. Когда поляна оказалась рядом, дружными усилиями вскрыли разрывное и приземлились.

Дождь не прекращался. Фомин и я вылезли из гондолы, чтобы закрыть её оболочкой аэростата. Часть оболочки лежала на кустарнике. Раздвигая мокрые, холодные ветки, Саша вдруг стиснул мою руку:

— Гляди!

После того, как над гондолой появилась “крыша”, можно было с некоторыми удобствами дождаться утра. Фомин, пользуясь случаем, в довольно едких выражениях объяснил Моисееву, к чему приводит плохое метеорологическое обслуживание полётов. Он говорил, что для ночных посадок следовало бы, как в авиации, применять осветительные ракеты.

В гондоле стало тепло. Голоса моих спутников звучали будто издали, всё глуше.

— Помимо знаний теории, многое зависит от умения и опыта пилота, — услышал я сквозь охватившую меня приятную дрёму. В следующую минуту мне уже снилось, что я сижу в знакомой аудитории, а у доски расхаживает Сергей Михайлович и читает лекцию.

Впоследствии я понял, что, приняв решение не пробивать грозовые облака, мы, возможно, избежали серьёзной опасности. В одном тренировочном полёте, попав в грозу, Фомин и я вздумали уйти от неё вверх и высыпали 30 килограммов балласта. Высота превысила 1000 метров, а мы всё ещё продолжали подъём, несмотря на то, что аэростат уже не имел сплавной силы. Стало ясно, что нас увлекает мощный восходящий поток воздуха — такие потоки часто пронизывают грозовые облака, причудливо нагромождая их вершины. Термометр показывал несколько градусов ниже нуля. На оболочке появился иней, а потом — лёд. Нас окружил такой сумрак, словно наступила ночь; было же только три часа дня. Скорость подъёма возросла до 6 метров в секунду. Гондола раскачивалась как маятник и временами почти ложилась на бок. Крепко держась за стропы, я поглядел за борт и увидел описывающую большие круги верхнюю часть гайдропа — остальную скрывал густой облачный туман. Мы знали, что из оболочки непрерывно выходил расширяющийся водород и подъёмная сила уменьшалась. Открытие клапана могло лишь способствовать этому уменьшению и вряд ли остановило бы взлёт. В то же время нам следовало не забывать одного из основных законов воздухоплавания: каждый кубический метр водорода, вышедший из оболочки, потребует при спуске лишний балласт для торможения.

Стрелка высотомера подошла к отметке “3000”. Мы оказались против своей воли в высотном полёте, которому не соответствовали ни наша одежда, ни снаряжение, ни запас балласта. А подъём продолжался, но уже несколько медленней. Фомин решил вмешаться в ход событий и потянул клапанную верёвку. Тотчас через аппендикс в гондолу посыпались кусочки льда. Клапан обмёрз и, вероятно, теперь не мог плотно закрыться! Начался всё ускоряющийся спуск, почти падение. 15 16 метров в секунду отмечал высотомер. Стараясь не терять ни минуты, я развязывал балластные мешки и высыпал песок за борт. Безрезультатно! Вскоре балласт был израсходован до последнего грамма, а падение почти не затормозилось.

— Продукты! — скомандовал Фомин.

Я выбросил за борт два парашютных чехла, в которых лежали продукты. За ними последовали две лётные куртки и пустые балластные мешки. Аэростат падал, обгоняя выброшенные вещи, и они исчезали не внизу, а вверху.

Наконец, выйдя из облаков, мы увидели приближающуюся землю. Нас обдал дождь с градом. Дул ураганный ветер… Теперь падение мог затормозить лишь гайдроп. Вот уже легла большая его часть. До земли оставалось примерно 6 метров.

— Разрывное! — крикнул Саша.

Мы повисли на стропах и поджали ноги. Удар гондолы о землю несколько ослабило то, что аэростат падал не вертикально — ветер одновременно относил его в сторону… Что-то посыпалось с оболочки, и, подпрыгнув метров на сорок вперёд, воздушный шар снова тяжело плюхнулся на поле. Облегчённо вздохнув, мы вылезли из поломанной гондолы и долго рассматривали оставшуюся на месте нашей первой встречи с землёй большую кучу льда. Она была так велика, что растаяла только через несколько часов.

Так впервые испытал я силу восходящих потоков воздуха. Потоки эти наблюдаются не только во время грозы. Они рождаются в утренние часы, когда лучи солнца начинают нагревать земную поверхность. Поднимающийся воздух обычно бывает достаточно влажным, и на вершине восходящих потоков, как правило, возникают кучевые облака. В этих облаках воздух порою движется вверх со скоростью до 20 метров в секунду, достигая высоты 8000 метров. Энергией восходящих потоков пользуются планеристы. Планируя от одного кучевого облака к другому, они поддерживают высоту и совершают, таким образом, длительные полёты.

Если восходящие потоки способны поднимать планеры и аэростаты, они могут сделать то же и с парашютами. Вот что однажды произошло тихим августовским вечером над аэродромом, расположенным в районе Минска. С самолётов, летевших на высоте 800 метров, отделились три парашютиста. Один спортсмен благополучно приземлился на лётном поле. Двое же его товарищей, к изумлению всех наблюдавших за прыжками, не опускались, а, напротив, быстро набирая высоту, исчезли за кучевыми облаками. Один из них, продержавшись в воздухе 40 минут, приземлился в нескольких километрах от старта. Сильный восходящий поток продолжал поднимать другого парашютиста даже после того, как облако осталось внизу. Молодому спортсмену стало холодно, он почувствовал, что ему трудно дышать. Парашют покрылся пушистым инеем, а затем тонким слоем льда. Спортсмен боролся с обледенением, встряхивая стропы. Действие восходящего потока заметно ослабло с наступлением сумерек. Лишь тогда началось медленное снижение. Парашютист пробыл в этом оригинальном полёте около двух часов и приземлился в 14 километрах от аэродрома.