Поурочные разработки по литературе. 9 класс

В стихотворении «Журналист, читатель и писатель» указаны два возможных источника поэтического вдохновения. Светлое начало творчества — от Бога:

Восходят чудное светило

В душе проснувшейся едва:

На мысли, дышащие силой,

Как жемчуг нижутся слова...

Тогда с отвагою свободной

Поэт на будущность глядит,

И мир мечтою благородной

Пред ним очищен и обмыт.

Есть в душе поэта и другое начало — от демона:

Бывают тягостные ночи:

Без сна, горят и плачут очи,

На сердце — жадная тоска;

Дрожа, холодная рука

Подушку жаркую объемлет;

Невольный страх власы подъемлет...

Но к какому бы полюсу ни стремился поэт — «над бездной адскою блуждая» или провозглашая стих, подобный «божьему духу», он все равно несовместим с веком, с «сегодняшней» толпой:

Его чело меж облаков,

Он двух стихий жилец угрюмый,

И, кроме бури да громов,

Он никому не вверит думы...

Поэт мог и должен был служить народу былого времени — «богатырям» в сравнения с «нынешним племенем»:

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы,

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

Но сделать свой божественный дар «игрушкой золотой» или выставить его на продажу — постыдно для избранника высших сил:

Пускай толпа растопчет мой венец:

Венец певца, венец терновый!..

Пускай! Я им не дорожил.

Что остается поэту? Мирный уход из «этого» мира и присоединение к хору светил: «И звезды слушают меня, // Лучами радостно играя». Или безнадежная, но славная война с поколением, обществом, миром людей; обличение и месть — посредством «железного стиха, облитого горечью и злостью», поэтического «клинка, покрытого ржавчиной презренья».

Картины природы, описываемые ранним Лермонтовым, вполне соответствуют романтическому канону; только его горы еще выше, а моря — еще глубже, чем было принято. Душевное состояние лермонтовского лирического героя выражает себя не просто в масштабном, а именно в космическом видении природы: «Кой-где во тьме вертелись и мелькали // Светящиеся точки, // А меж них земля вертелась наша» («Ночь II»). Поэтому и поры у него вполне могут перекрыть звездное небо:

Иль дивы, словом роковым,

Стеной умели так высоко

Громады скал нагромоздить,

Чтоб путь на север заградить

Звездам, кочующим с востока?

Так сказывалась одержимость Лермонтова «иным миром»: его горы стремятся быть ближе к миру ангелов, его пропасти — ближе к «адской бездне».

Юный поэт был, «как дома, в мире <…> призраков, которые создает воображение в полусвете заря, в тумане» (П. Бицилли); он старался сравнивать материальное с духовным, индивидуальное с общим, близкое с отдаленным: «горные хребты, причудливые, как мечты». Однако в зрелых стихотворениях Лермонтова гигантские и призрачные картины все более уступают место, казалось бы, обычному среднерусскому пейзажу. В шуточном стихотворении из альбома С. Н. Карамзиной поэт утверждает, что и погода в его лирике прояснилась:

Любил и я в былые годы,

В невинности души моей,

И бури шумные природы,

И буря тайные страстей.
Но красоты их безобразной

Я скоро таинство постиг,

И мне наскучил их несвязный

И оглушающий язык.

Желаньям мирным дав простор,

Поутру ясную погоду,

Под вечер тихий разговор...

Означает ли это, что Лермонтов в конце концов отказался от своей «идеи-страсти»? От жажды видеть в каждом явления природы «загробный мир» (В. Розанов)? Вовсе нет: так он ищет новый путь к «иному миру». Ищет те же отблески потустороннего — но уже не только в «отвлечении от земли, забывчивости земли» (В. Розанов), а и в самих земных предметах и приметах.

Поэт перебирает в памяти привычные образы природы: «желтеющая нива», «свежий лес», «малиновая слива», «зеленый листок», ландыш серебристый», «студеный ключ» («Когда волнуется желтеющая нива...») — и вдруг видит бога в небесах! Английский романтик У. Блейк учил «видеть небо в диком цветке», другому английскому романтику У. Вордсворту простой цветок внушал «мысли, слишком глубокие для слез». Подобно им, поздний Лермонтов увидел новыми глазами неприметный ландыш. Его мистическое зрение в последние годы жизни становилось все тоньше. Наконец, и при виде ландыша он смог устремиться думой в надлунный мир.

«Заметьте, что в этих произведениях почти никогда не выражается любовь в настоящий, в тот момент когда она захватывает душу и наполняет жизнь». И вывел отсюда решающую черту лермонтовского творчества в целом — «способность переступать в чувстве и созерцании через границы обычного порядка явлений и схватывать запредельную сторону жизни и жизненных отношений».

То есть: не любви ищет поэт, а «иное» в любви. Отрицание — вот реакция поэта на чувство, живущее в нем «сейчас»: «Она [любовь] как чумное пятно...», «Все, что любит меня, то погибнуть должно», «Мне грустно, потому что я тебя люблю», «Нет, не тебя так пылко я люблю». Условие истинной любви — отсутствие возлюбленной; роднит не близость, а даль: «дальний отзвук дальних гор», «бледный призрак лучших лет». Любить стоит только невозможное — тот идеал, что в прошлом («огонь угаснувших очей»), или тот идеал, что в будущем («бесплотное виденье»).

Идеал поэту является в снах. Во сне любовь оживает, пробуждение убивает ее. Мистическая тавтология грозы завораживает лирического героя: он видит во сне деву, подобную сну («Я видел деву; как последний сон // Души, на небо призванной, она // Сидела тут пленительна, грустна»), по смерти ему будут сниться сны о снах («...но если я не позабуду // в этом сне любви печальный сон»). А в завершении темы «из одного сна выходит, по крайней мере, три». (В. Соловьев о стихотворении «Сон», май—июль 1941): поэту снится, что он умирает и видит во сне любимую, видящую сон о нем, умирающем.

Не о земной страсти грезит поэт, но о любви абсолютной — той, которая может исполниться лишь в посмертном сне:

Я б желал навеки так заснуть,

Чтоб всю ночь, весь дань мой слух лелея,

О любви мне сладкий голос пел...

Поэтому еще здесь, на этой земле, сновидческий взгляд поэта силится различить в облике смертной женщины — ангельские знаки: «Ты ангелом будешь»; «Глядит — и небеса играют // В ее божественных глазах». А когда эти глаза обманывают, душа поэта бунтует; лишенная идеала, она предается демону («Мой демон»: «Покажет образ совершенства, // И вдруг отнимет навсегда») — и эта личная катастрофа приравнивается к катастрофе мирового значения.

Если не ангельская любовь, то демоническая страсть. Романтик мыслит крайностями. Нет ничего для него хуже, чем середина; меньше всего он готов смириться с действительностью как таковой, с голым фактом. Отсюда дилемма: или подняться в небеса на крыльях преображенной любви, или же мучительно и сладострастно свергнуться в «в бездну».

Лучшее оружие против быта — гипербола и «предельная» антитеза: «и целый мир возненавидеть, // Чтобы тебя любить сильней», «Мгновение вместе мы были, // Но вечность ничто перед ним». Так рождается миф о любви демона к ангелоподобной женщине: «Ты ангелом будешь, я демоном стану».

Над бездной адскою блуждая,

Душа преступная порой

Читает на воротах рая

Узоры надписи святой.

Вообще для творчества Лермонтова характерна такая эволюция — от гиперболы к мифу. В ранний период гипербола «раздувала» личные чувства до космических размеров. С годами поэт все скупое в выражении личных чувств; зато сами силы природы становятся в его зрелых балладах персонажами мифа.

Миф этот — о любви как законе подлунного мира, действующем с непреложностью античного рока. Мир подлунный разъят на отдельные элементы, обреченные на «войну всех против всех», одинокую неподвижность или одинокое блуждание. Силой любви один элемент притягивает к другому таков закон, единый для всех — что для людей, что для камней: «всеобщность страсти»; «всепроникнутость любовью, ее драмами, ее злобой, ее мстительностью» (Н. Берковский). Для всего живого любовь означает смерть: царица Тамара убивает любовников («Тамара»), молодой грузин мстит сопернику и обманувшей его возлюблённой («Свидание»), три пальмы срублены теми, кого они так долго ждали («Три пальмы»). Зато и после смерти тела «не выбывают из оборота опасных и губительных страстей» (Н. Берковский). Мертвец «перенес земные страсти // Туда с собой» («Любовь мертвеца»); Терек влюблен в свою добычу, убитую из мости казачку, но вынужден отдать ее Каспию («Дары Терека»).

Но в мире надлунном совсем другой закон — любви как вселенской гармонии. Там «звезда с звездою говорит» («Выхожу один я на дорогу...»), комета «меняется» с еще не падшим ангелом «улыбкой ласковой привета» («Демон»), «и месяц, и звезды, и тучи толпой» внимают ангельской «песне святой». И всякая частица в мире подлунном стремится вырваться из круговорота страстей и взлететь к надмирной любви.

Д. Андреев. Роза мира

Чтение стихотворений наизусть.

— сказуемое следует за подлежащим;

— согласованное определение стоит перед определяемым словом, а несогласованное — после него;

— управляемое слово стоит за управляющим;

— распространенное определение стоит рядом с определяемым словом и т. д.

Однако прямой порядок так часто нарушается, становится обратным (инверсией), что мы порой просто не замечаем этого («ревности глухой»; «дружбы простодушной»…)

Что же дает инверсия? Она изменяет не основной смысл предложения, а его эмоциональную выразительность, интонацию.
II. Чтение и разбор стихотворения «Смерть Поэта»

— Определите микротемы в стихотворении.

— Как раскрывается каждая из этих микротем?

— Почему стихотворение называют публицистическим?

— Какие средства художественной выразительности использует Лермонтов чтобы охарактеризовать поэта?

Лермонтов сразу прославился получившим распространение в списках стихотворением «Смерть поэта» (1837). Дважды заявив про «жажду мести» («мщенья») своего героя, Лермонтов воплотил, конечно, собственное представление о двух последних днях жизни Пушкина, но сущность общественного конфликта, завершившегося гибелью первого гения России, вскрыл со всей определенностью. Непосредственный убийца поэта, упоминаемый один раз, — ничтожество («что за диво?..»), жалкое орудие; «Свободы, Гения и Славы палачи» — это многоголовая светская толпа, толпа раболепствующая, для которой был нетерпим сам факт существования совсем другого невольника — «невольника чести». В четырех словах первого же стиха концентрируются четыре важнейшие темы лермонтовского творчества: здесь и смерть (насильственная), и бессмертный поэт, и неволя, и честь.

Толпа является орудием судьбы, в которой отсутствует разумное начало. Бог не имеет отношения к этой судьбе. Он будет судить беспристрастным судом виновных. Поэт же напрямую соотносится с Христом: «...они венец терновый, / Увитый лаврами, надели на него...» Лаврами увенчивали в Риме выдающихся поэтов. В данном случае подчеркивается злобное лицемерие палачей Славы: лавры не мешают «иглам тайным» наносить поэту раны, тоже оказывающиеся тайными. Автор делает явной подоплеку убийства, дает убийцам социально-историческую, а не только нравственную характеристику: «надменные потомки / Известной подлостью прославленных отцов» — это новая знать, сделав карьеру в ущерб знатным родам, обиженным «игрою счастия», т. е. опять-таки судьбой. «Подлые» — значит не только морально низкие, но и низкого происхождения (здесь — относительно низкого). Николай I особенно не доверял независимой старинной знати, из которой вышли многие декабристы. Пушкин гордился своим шестисотлетним дворянством и светскую «чернь» оценивал весьма сурово. Но — редчайший случай в жанре оплакивания — Лермонтов упрекает и его, якобы доверившегося «клеветникам ничтожным». Пушкин погиб, однако противостояние поэта, независимой личности, и подлой толпы с этой смертью не прекратилось. Автор дважды обращается прямо к гонителям поэта («Не вы ль сперва так злобно гнали...» и заключительные 16 строк), говорит о них и в третьем лице. Мы видим продолжение неравного поединка — одного против всех. Пока Лермонтову он стоил только свободы. Припоминалось это ему и позднее.
III. Работа с понятием «лирический герой»

Можно проводить ее с использованием статьи «Краткого словаря литературоведческих терминов» (М.: Просвещение, 1978).

Тезис

Комментарии

Это романтический герой, отличающийся внутренней цельностью. Он одинок. Свобода для лирического героя — абсолютная ценность. Погружен в безысходное разочарование, необыкновенно чуток к природе. Лирический герой всегда ярко представляет романтическое двоемирие. В реалистической лирике («Бородино» «Смерть поэта», и др.) переживает враждебное отношение к власти

Это значит, что он из года в год переходит из произведения в произведение. («Парус», «Воздушный Корабль», «Пленный рыцарь», «Гусар»). От одиночества невозможно избавиться, одинокий герой противостоит миру, толпе, Богу. Идеал свободы недостижим, но он готов заплатить за нее даже жизнью («Мцыри»). «И скучно и грустно ...» — мировая скорбь, вызванная неудовлетворительным устройством мира, где нет места могучей личности. Темы океана, гор, леса, плавания, одинокого странствия, туч, одинокого листа. («Тучи», «Утес», «Звезда», «Парус», «Выхожу один я на дорогу» и др.). Чем хуже земная жизнь, тем сильнее устремление к небу, к потустороннему идеалу, к Богу. Власти дается точная социальная характеристика, лирический герой любуется русской природой, характеры героев перестают быть односторонне героическими

Обсуждается вопрос о том, насколько лирический герой близок автору.

По сборникам избранной лирики подобрать стихотворения, где ведущей темой является Родина, выбрать цитаты для работы по теме.

Опорная схема.

Родина — тема лермонтовской лирики, развивавшаяся на протяжении всего творчества поэта.

Ранняя лирика:

— Родина — земля, давшая жизнь и страдание («Смерть»).

— Ощущение дисгармонии («Монолог»).

— Образ идеальной романтической отчизны («Отрывок»).

— Отрицание той России, «где стонет человек от рабства и цепей» («Жалобы турка»).

— Обращение к историческому прошлому России («Кто видел Кремль в час утра золотой...»).

Борьба за родину для Лермонтова священна.

Война 1812 г. — едва великана строфы «Сашки», «Бородино».

В образах простых людей Лермонтов открывает новый источник веры в родину.

Учащимся предлагаются задания для обсуждения в группах.

— Проанализировать эпитет «немытая Россия».

— Какую черту империи автор отмечает как главную?

— Как характеризуется реальность внутреннего мира народа?

— Что, кроме биографической мотивировки вносит слово «Прощай...» в это стихотворение?

— Какие качества стихотворения сближает его с эпиграммой?
III. Анализ стихотворения «Родина»

Для работы с этим стихотворением, по праву считающимся одним из значительнейших произведений лирики ХIX в., можно использовать форму беседы.

— Какие два облика России рисует Лермонтов?

— Как можно объяснить возникновение в стихотворении образа деревни, бесконечно далекого от романтических образов ранних произведений?

— Каковы особенности построения стихотворения (от широкого плана к более узкому)? Как это отразилось в лексике?

— Что нового, опираясь на традиции классической литературы, сказал Лермонтов о своем патриотическом чувстве («Родина — лирическое раздумье о своем отношении к отчизне)?

— Как читать это стихотворение?

Навоевавшись в 1840 г. на Кавказе, Лермонтов перестал поэтизировать войну в любых обличиях, оценил все самое непритязательное в исконной России, из которой его вы проводили. Об этом — «Родина» (1841), начатая возражением тем, кто подозревал Лермонтова в отсутствии любви к отчизне. Он уже не противопоставляет идеализированное прошлое настоящему, как в эпических произведениях, открывших ему путь в литературу, — «Бородине» и «Песне про царя Ивана Васильевича...», хотя новая, без патетики, любовь к родине еще не привычна, поэт сам называет ее «странною». Тема официальной России предстает в традиционных поэтических формулах: «слава, купленная кровью», «темной старины заветные преданья». О русской деревне рассказывается при помощи прозаизмов вплоть до «говора пьяных мужичков». В устах автора четырежды звучит слово «люблю» и один раз слово «любовь», есть и фактические их синонимы: «С отрадой, многим незнакомой», «Смотреть до полночи готов». И только две негативные эмоции в одной фразе: «Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге, / Дрожащие огни печальных деревень». Причем оказывается, автор и это любит. Деревни печальные, да Свои, родные, о ночлеге человек вздыхает, но в деревне его найдет. «Родина» — образец чистого, не осложненного отвлеченными рассуждениями и риторикой, приятия наличной жизни — такой, какова она есть. В последней части стихотворения Лермонтов естественно и легко переходит с тяжеловатого, медленного 6- и 5-стопного ямба на привычный более всех размеров 4-стопный.

1. «Родина» — наизусть; комментарии к истории создания стихотворений «Когда волнуется желтеющая нива» (1837), «На севере диком стоит одиноко...» (1841), «Ветка Палестины» (1837), «Выхожу один я на дорогу» (1841).

В романтической поэзии очень актуальна проблематика, включающая вопросы о человеке и природе, месте человека в мире — космосе, о соотношении природного и культурного начал в жизни человека.

Для лирики Лермонтова характерен жанр пейзажной миниатюры, а пейзаж переходит в философскую медитацию. Образы природы часто аллегоричны и символичны, в них раскрывается мир лирического героя.

Покой и гармония, разлитые в природе, противопоставлены тоске и тревоге лирического героя. Истоки этого внутреннего конфликта — трагическое осмысление человеком конечности своего бытия, протекающего во времени.

Важен также вопрос о соотношении природы и культуры в человеке: человек живет и в природе, и в культуре, лермонтовский герой мучительно пытается обрести гармонию этих двух начал.

Наконец, тема природы часто ассоциируется с темой Родины. Это очень характерно для лирики Лермонтова.

Сначала учащиеся работают перед классом в паре, первый представляет материал об истории создания стихотворения (см.: Лермонтовская энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1981), второй выразительно читает стихотворение наизусть.

Вопрос о датировке этого стихотворения Лермонтова остается открытым. В прижизненном сборнике стихов (1840) указан 1836 г.; в книге мемуариста А. Н. Муравьева «Знакомство с русскими поэтами (1871) — конец февраля 1837 г., а в его же «Описаниях предметов древности...» (1872) — 1836 г. В наборной копии стихотворение имело помету: «Посвящается А. М.», впоследствии зачеркнутую, так как ко времени публикации («ОЗ», 1839) смысл посвящения, продиктованного конкретными обстоятельствами, отпал. Содержание стихотворения в сопоставлении с контекстом жизни Лермонтова заставляет предположить, что наиболее вероятная дата — февраль 1837 г.; после создания «Смерти поэта» Лермонтову грозила опала, и он искал помощи у Муравьева, который ходатайствовал за него перед А. Н. Мордвиновым, управляющим III отделением. С этими событиями соотнес «Ветку Палестины» Муравьев: «Когда же возвратился домой, нашел у себя его записку, в которой он опять просил моего заступления, потому что ему грозит опасность. Долго ожидая меня, написал он, на том же листке, чудные стихи «Ветка Палестины», которые по внезапному вдохновению исторглись в моей образной, при виде палестинских пальм, принесенных мною с Востока...». По воспоминаниям Э. А. Шан-Гирей, пальмовая ветка была подарена Муравьевым Лермонтову и хранилась в «ящике лед стеклом».

Конкретная ситуация в стихотворении непосредственно выступает в образах христианской новозаветной мифологии, уже освоенных русской поэзией. Они предопределены местом написания стихотворения (образная) и устойчивыми символами религиозного Писания и обрядности. С пальмовыми ветвями и восклицанием «осанна!» («спасение!») встречали Христа при въезде в Иерусалим; В Иордане крестился Иисус (отсюда эпитет «чистых» в значении «освященных истинной верой»); с образами «мира и отрады» сопряжены евангельские представления о прощении и спасении. Этим христианским мотивам сопричастен образ «божьей рати лучшего воина», терпящего страдания, духовно непреклонного, твердого в вере и надежде.

На почве христианской мифологии возникает поэтическая образность «Ветки Палестины». «Восточный стиль» в русской поэзии традиционно связан, в частности, с декларацией стойкости и личного мужества. Так, уже отмечена перекличка стихов «Ветки Палестины» с пушкинским воссозданием в «Бахчисарайском фонтане» образа Марии — чистой и твердой в вере («Лампады свет уединенный, / Кивот, печально озаренный, / Пречистой девы кроткий лик! / И крест, любви символ священный»; ср. у Лермонтова: «Прозрачный сумрак, луч лампады, / Кивот и крест, символ святой»).

Образная структура стихотворения обнаруживает также точки соприкосновения с формой элегической медитации В. А. Жуковского и А. С. Пушкина («Цветок») благодаря развитой системе вопросов, выполняющих мелодичную функцию и осложненных у Лермонтова «сюжетными» намеками. Поэтому мифологическая образность наполняется глубоко личным и обобщенным содержанием, принимающим форму интимного, исповедального раздумья. Оригинальность Лермонтова состоит в переключении мифологической образности в откровенно романтический план и в повышенной символизации единичной психологической ситуации; изначально заданный декоративный и экзотический элемент и в стихотворении играет важную содержательную роль; все это позволяет отнести стихотворение к высшим воплощениям самосознания поэта.

За «судьбами» ветки, пальмы, людей встает судьба поэта, и обращения к ветке обретают характер обращений к себе. Вопросы скрывают и одновременно приоткрывают душевное беспокойство поэта, причем сквозь интимность и уединенность общения проступает пристрастная заинтересованность («Скажи...», «Поведай...»). Поэт, в отличие от благостного мира образной, пребывает в ином — тревожном — бытии, он не знает «мира и отрады» и по контрасту с веткой («заботой тайною хранима») — беззащитен. Его тоска по лучшему миру выдает напряженное размышление о будущем — близком и отдаленном. Самый мир тревоги не явлен, а лишь подразумевается; стихотворение заканчивается на переломе от гармонии к дисгармонии (Б. Эйхенбаум). Вопросы, адресуемые к ветке, проясняют причины самоуглубленности и заостряют внимание на тягостном душевном состоянии поэта, угадывающего в «историях» ветки, пальмы и людей превратности своей предстоящей судьбы.

Намеки на страдания, опасности и жертвенность сливаются с чувствами стойкости, мужества, твердости. Ветка — символ веры, надежды и «божьей рати лучший воин» как бы передают поэту частицу своей непреклонности. Традиционная религиозная символика отражает не только жажду «мира и отрады», которых поэт лишен, и тревогу его духа, ко и неизменность, несгибаемость перед лицом настоящих и грядущих испытаний. Предчувствуя страдания, опасности, Лермонтов соотносит себя с «лучшим воином», всегда достойным небес «перед людьми и божеством» и пальмовой веткой («святыни верный часовой»), черпая в человеческом опыте, закрепленном в мифологических образах, волю и неколебимость.

Конкретная ситуация, оставшись зашифрованной, предстала в контрасте двух неслившихся, но соприкоснувшихся миров. Лермонтов переводит мифологию в философско-психологический план и придает стихотворению символическое звучание, благодаря которому в нем совместились идеальные порывы души с предощущением новых катаклизмов, повлекшим ноты тоски и грусти. Рядом с этими мотивами, не отменяя и не искупая их, отчетливо слышны иные: как бы ни был поэт подавлен ожидаемыми гонениями, образы ветки и «воина с безоблачным челом» живут в нем, ибо «мир и отрада» достигаются жертвами и покоя достоин тот, кто с честью выдерживает удары судьбы.

— Какие вопросы задает лирический герой пальмовой ветке?

— Помогают ли эти вопросы понять его душевное состояние?

— Известно, что восточные мотивы в русской поэзии связаны с провозглашением стойкости и личного мужества. Можно ли утверждать это на примере данного стихотворения?

— Ветка — это поэтический символ. Как вы его понимаете?