Прошли века. Одно поколение сменялось другим, и так на протяжении многих, многих лет 225 со дня основания Нижней Омки и до нашего времени

Жизнь продолжается

Начало первой мировой, потом гражданская война несколько приостановили процесс переселения. Планового. Стихийное не прекращалось ни на минуту. Наоборот, именно в это время оно приняло самые уродливые формы. Репрессии зажиточных крестьян вынуждали их искать себе место под солнцем по городам, стройкам, организуемым совхозам и просто в глухих местах. Начало тридцатых отмечено в нашей истории страшным голодом Поволжья, Украины, Западной Сибири. Эта беда всколыхнула, подняла с мест ещё миллионы людей. Такова правда, и от неё мы никуда не уйдём.

Потому и продолжался процесс образования новых населённых пунктов, в том числе и в нашем районе вплоть до 1936 года. Правительство решило, что советские хозяйства (совхозы) будут в корне отличаться от коллективных (колхозов). Потому их организацию, как правило, начинали на новом месте с чистого листа. Мы уже отмечали раньше, что дров наломано очень много.

В годы новой экономической политики, коллективизации сельского хозяйства, строительства совхозов на территории района началось дробление крупных населённых пунктов и основание новых. Всё это объяснялось тем, чтобы пашню, сенокосы, пастбища к ним приблизить. Затем часть крестьян, не пожелавших вступить в колхозы, ушла во вновь организованные совхозы «Паутовский», «Новоивановский», «Ситниковский», «Некрасовский», «Копьевский», «Новотроицкий».

Создавались они в разное время, а суть оставалась одна – накормить страну – город, стройки. Как? Никто не имел понятия, не говоря уже об организационных способностях первых руководителей, которые направлялись с заводов, фабрик, армии и флота. Потому совхозы то укрупняли до гигантских размеров, то дробили до двух деревень, то переносили их центры из одного населённого пункта в другой. Колоссальные средства, которые черпали из неокрепших колхозов, бросались на ветер. Во всяком случае, большая их часть. Совхозный рабочий не знал, что с ним будет завтра, но твёрдый паёк получал аккуратно.

Так в районе за сравнительно короткий срок возникло 36 деревень. После сороковых ещё три: Приволье, Подсобное, которое заселило репрессированное немецкое население Поволжья (1941), и Калачинский заготскот. Видимо, по-иному назвать два последних населённых пункта у начальства не хватило фантазии. Естественно, ни одного давно нет. Все они строились примерно где-то между Ачаиркой и Сидоровкой, если проводить линию напрямую по старой дороге.

Взгляните на карту района – всё новые совхозы строились в основном в северной и северо-западной части, то есть в менее заселённых местах. Почему? Если бы у тогдашнего большого и малого руководства было поменьше амбиций и головотяпства, побогаче запас здравого смысла, ничего подобного не произошло бы. Да, угодий там больше, но и понять это не трудно – там минимум земли, годной для пашни. Добрую давно разобрали и освоили.

Что посеешь

Могут возразить, что совхозы организовывали мясо-молочного направления. И опять дилетантство в сельском хозяйстве. Действительно, пастбищ там много, но только сказывался их острый недостаток, как только начиналась крупная концентрация скота. Нужна добрая пашня, чтобы обеспечить развитое животноводство фуражом. Об этом как-то не догадывались, хотели иметь говядину и масло на солонцах да на лозунге: нельзя ждать милостей от природы.

Однако крупные просчёты признавать не хотелось, за средства, брошенные на ветер, надо было кому-то отвечать, «великий перелом» не дал великих плодов. Всё пришлось или сваливать на вредителей, или снова перекраивать плохо сшитую шубу. Делалось и то, и другое, но ни хлеба, ни мяса, ни молока не прибавилось. Чем бы всё кончилось, неизвестно, если бы до нитки не обирали колхозы.

Мы ещё вернёмся чуть позже к упомянутым ранее 39 деревням, не названным по имени. Вернёмся и на примерах покажем, как мудра русская пословица: что посеешь, то и пожнёшь. Наши прадеды помнили о ней и поступали соответственно. Позже, начиная с середины двадцатых нынешнего столетия, кое-кто о ней начал забывать, а дальше – вообще игнорировать, И поплатились. Обезлюдели сёла, которые закладывались потом и кровью, и, между прочим, на собственные средства, никто ни на что не надеялся. А если не на кого надеяться, то и силы у человека утраиваются, рождаются смекалка, предприимчивость, великая ответственность перед семьёй и обществом. Обществом не сегодняшнем понимании этого слова – оно слишком размыто – перед соседом, всей общиной деревни.

Без всяких указаний и давлений строили мельницы, маслобойки, молочные заводы – не что приказывали, а то, что было жизненно необходимо. Без всяких субсидий и фондов, без наблюдений со стороны народного контроля и райфина. Сами были сыты и кормили державу. Именно самостоятельность и независимость тянула россиянина в Сибирь. Практически полная самостоятельность. Знали мужики, трудно им придётся, особенно на первых порах, но их звала воля. Крестьянская воля.

Шли и ехали

С чем шёл в Сибирь крестьянин, как жили наши предки – переселенцы первой волны, кто пришёл в наши края после них? Вопрос совсем не простой. Но раскрыть его надо. Пусть не полностью – нет каких-то подробных описаний деревенского уклада того времени, а преемственность дико разрушена, о чём мы уже говорили, в 20 – 30 годы. Перечеркивались быт, культура, уничтожалась самобытность – всё стриглось под одну гребёнку. Стриглось тупыми ножницами и негодными мастерами.

…Долгим и тяжёлым был путь первых переселенцев. Две – пять тысяч вёрст на подводах, пешком вслед за повозкой чаще летом двигались ссыльные «за вины» и «с зачётом в рекруты» к новым необжитым местам. Многие не доходили – умирали в пути, могилы их забыты и людьми и богом. Переселенцы, вольные крестьяне, шли тем же путём, правда, с меньшими потерями, зато с большим трудом. Каждая семья везла свой скарб на возах, облепленных ребятишками. А если вдруг захромала лошадь? Могут лопнуть все надежды, потеряться сам смысл невольного путешествия. Это значит: раззор, нищета или того похуже. Всякие драмы случались на бесконечном сибирском тракте. Такие драмы, каких ни писатель, ни драматург не напишут. Да вот, к сожалению, многое осталось покрыто мраком, задёрнуто шторой давности.

25 августа 1894 года – великое событие России: открыто движение Западно-Сибирской железной дороги – путь крестьянам намного короче, быстрее. Наверное, и легче.

Они уже могли брать с собой много больше имущества, меньше тратиться в пути, но в первый же день по прибытии на места – надо было покупать лошадь, бричку и так далее. Затраты немалые. Без тягла же – какой крестьянин? Ни землю вспахать, ни бревно из лесу для постройки избы вывезти.

Первые – шли долго, зато со всем хозяйством. Из отрывочных данных можно понять, что мужикам давалось право брать с собой в первую очередь то, без чего на первых порах нельзя было начинать жизнь, осваиваться на новом месте. Двигались большим обозом: лошади, крупно-рогатый скот, возможно, овцы. Для дома: кошка с собакой. Кошка для счастья должна была первой войти в срубленную избу, собака – охранять хозяйство. Везли семена зерновых и масличных, для обработки земли: лемеха, сошники, железные зубья для борон, лопаты, мотыги, пилы, топоры. И, естественно, бабий скарб: чугуны, горшки, чашки, ложки, плошки. И обязательно иконы, которыми благословляли в дальнюю дорогу.

В пути ли, на привале свято хранили церковные обряды: и посты соблюдали, и по христианским праздникам дольше молились или на этот день раньше намечали суточный отдых. Женились и выходили замуж, рожали детей и хоронили стариков. И тут старались блюсти искони заповеданное: венчали молодых, крестили малышей, отпевали покойников. В церквах, которые встречались на пути, а то и делали такой-то крюк, если случалась необходимость в божьем храме.

Потому предкам так было завещано, что являлось непоколебимым законом для потомков. Нарушишь заповедь – люди осудят, соседи отвернуться, товарищ руки не подаст. Отступники заповедей отцов не карались физически, их безжалостно наказывали морально, что было, видимо, много страшнее: мир отступится, осудит.

Подворье

Раньше мы уже упоминали, что прибывшие на новое место в летнее время к месту назначения – не теряли даром времени, немедленно приступали к разработке целины. Это было важнее, чем спрятаться в первую очередь под крышу. Перевёрнутый пласт за оставшиеся летне-осенние дни перепреет, весной с ним легче будет работать, а может, даже появится возможность бросить, мешок-другой ржи в землю в августе, бросить, чтобы получить урожай уже в июне.

Где жили? В шалашах. Вначале временных, чтобы только спрятать от непогоды своё нехитрое имущество и самим укрыться на ночь. Потом отстраивались капитальнее – копали землянки. Сверху накрывали их жердями и дёрном (пластом). В них оставались и на зиму, а то и на две. Как придётся, как повезёт. В такие же укрытия прятали скот, особенно берегли лошадей – крестьянин без лошади – никто. Беспомощный.

Жильё обустраивалось между делом. Ночью, в непогоду. В то же самое время шла заготовка строительного материала для изб, более сильная, многочисленная семья планировала пятистенок: избу с горницей. Возились и тесались брёвна, вязались рамы и коробки для дверей и окон, подбирались подходящие стропила для крыши под пластом.

Это всё при благоприятных условиях: достаток времени, сил, тягла, денег, чтобы собрать «помощь» или нанять плотников, уплатить столяру. Впрочем, хорошие дома, даже крестовые, начнут ставить позже, когда окрепнут, почувствуют крестьянскую мощь, уверенность в завтрашнем дне.

И не только. В Сибирь ехали люди не из одной России. Много было, как мы уже знаем, с Украины. Потому многие из них вообще никогда не жили в деревянных избах – лес во многих краях был на вес золота. И строили «землянки» не на год – два, а на десятилетия. Основательно. Стены, крыша были из пластов, окна небольшие, подслеповатые, внутри выбелено белой глиной, пол мазали красной, перемешанной с навозом. Кстати, печи штукатурили примерно так же.

Шёл в дело саман: белая глина, перемешанная с соломой. Из этого месива по форме делали «кирпич» порядочных размеров, где-то 30x30x50, из них ложили стены. Крыша – пласт заливалась раствором из глины с соломой. Короче, кто как мог. Кстати, печи из калёного кирпича тоже появились позже. Их раньше «били» красной глины. Бока, верх, пол – до полуметра толщиной – хорошо и долго держали тепло. Щи – сутками были горячими, прекрасно выпекался хлеб.

Глинобитными делались целые дома. Это были настоящие крепости – на века. Они, в виде развалин, сохранились и до сегодняшних дней в порушенных деревнях, хотя всё остальное погнило или развалилось от дождей и вешних паводков. Где-то еще «живут» такие помещения для скота и птицы. Впрочем, для крупных и мелких животных постройки были из самого разного материала. Например, плетень – от слова плести – ивовые прутья заплетали в часто набитые в землю колья. Стена получалась что-то вроде узора корзины, только несравнимо больших размеров. Потом с одной или двух сторон замазывалась глиной.

Примерно такие же скотные дворы строились в первых колхозах, сказывалась дешевизна, простота и надёжность. Они существовали и в совхозах вплоть до середины пятидесятых.

Сам себе агроном

Никуда не денешься – приходилось быть не только агрономом, но и зоотехником, ветеринаром, экономистом и директором. Один во всех должностях – жизнь заставляла.

Как мы уже говорили, по приезде в Сибирь мужики распахивали часть своих наделов – сразу все не поднять – и засевали, если, конечно, успевали. Кто не успевал, всё равно землю обрабатывал. Пар получался или ранняя зябь – разницы нету. Крестьянин знал, почву надо взрыхлить и дать ей отлежаться какое-то время в новом виде. Пар – совсем не научное слово, мужицкое: земля «парится» лето, сил набирается, обновляется, как он сам в бане с берёзовым веником. Зябь – земля, уходящая под зиму зябнуть. Вот так, просто. Был ещё залог – почва, которую не пахали три – пять дет. Можно подумать, от излишков. Совсем нет. В России доморощенного агронома выручал навоз или перегной, реже – торф. В Сибири в первые годы даже навозу было недостаточно. Вначале скота держали мало, не говоря о каком-то перегное. Вот и пошел практик по другому пути – держать залог в севообороте, чтобы кормилица отдохнула от ежегодных родов, набралась силы для нового цикла. Иначе нечем было восполнить редко убывающие живительные вещества. Агробиологии он, конечно, не знал, но многовековой опыт подсказывал, нельзя эксплуатировать все живое до бесконечности.

Засевать, естественно, приходилось меньше площади, но выгода оставалась налицо. Экономическая. Меньше засевал, значит, меньше тратил семян, личной и тягловой энергии и весной, и летом, и при уборке. Недосев же компенсировал высоким урожаем. Поучиться бы у него нынешним агрономам и экономистам. Не тем, что в совхозе, а тем, что планируют посевные площади. Может, не стали бы покупать хлеб даже в Новой Зеландии, которая раз в пять, видимо, меньше Казахстана.

Первые крестьяне мало выращивали товарного хлеба, да и то только те, которые жили недалеко от городов и крепостей – некому больше его было покупать. По этой же причине и крупного скота держали немного. Всё больше походило на натуральное хозяйствование: хлеб меняли на лес, мясо – на железо, шерсть, овчины – на ткацкие изделия и так далее. Главное было выжить, выстоять, вырастить детей. Конечно, он вкладывал громадный физический труд, быстро изнашивался, старел, но человек на земле чувствовал свободу. И зависел только «от прелестей» сибирской погоды.

Продать хлеб мужик не мог, но всегда держал определённое количество, часто, немалое – про запас. Сейчас бы сказали – страховой фонд. Он страховался от засухи, ранних заморозков и десятков других крестьянских бед.

Практически мало первопроходец мог что-то купить для семьи и дома – лавки по деревням стали открывать только в конце прошлого века, к купцам в то же Пустынное, другое крупное село на реке не наездишься. Долго и дорого. Орудия для обработки почвы – соху, борону, ткацкий станок для выделки холста – у нас в Сибири его называли «кросна», в основном, изготовляли на месте. Или ловчились по-другому. Так, вместо бороны использовали даже березину, обрубив коротко многочисленные ветки. Естественно, работали кузнецы – эти мастера очень ценились.

Каждая семья старалась сеять лён и коноплю. Иначе нельзя было – во что людям одеваться, из чего вить верёвки, без которых в хозяйствах было просто не обойтись. Эти культуры не косили, а выдёргивали из земли с корнем. Причина довольно проста, чтобы не терять волокно. Выдёргивали, сушили, вязали в снопы и обмолачивали. Зерно обычно шло на изготовление масла, а снопы замачивали в водоёмах, чтобы волокно свободно отставало от стеблей, Потом снопы резали и расстилали растения тонким слоем по берегу сохнуть.

Полотняные фабрики

Однако главный процесс только начинался. Стебли пропускали через специальную льномялку. Сооружение очень простое: между двух досок свободно входила третья. На одном конце она насаживалась на деревянный шарнир, на другом была ручка, за которую её поднимали и резко опускали, подталкивая пучок льна – держа его и разминая. Работа, между прочим, адская. Тяжёлая, пыльная, но без неё волокно не отделишь от «костры», омертвевшей ткани растения. Но, чтобы от неё окончательно избавиться, нужно было ещё эту массу «трепать». Проще сказать, трясти, как трясут сухие тряпки, чтобы избавиться от пыли. Потом чесать. Гребнем деревянным, зубья которого где-то сантиметров 25 – 30. Изделие, надо сказать, уникальное, под силу опытному мастеру, который изготовлял его из специальной, очень твердой древесины.

Только потом начинали прясть. Пряли веретеном, самопрялки появились позже. Нити делали разного сечения (толщины) – для верхней одежды или для белья. От беспрерывной работы кровоточили пальцы, особенно у девушек. Пряли днем и вечером, кроме праздников – грех. Спросят, как же гулянья, о которых пишут в романах. Гулянья вечером были обязательно: и пели, и плясали, и влюблялись, и ссорились. Находили для всего время. Только на такие посиделки шли девушки с прялками, куделей (расчёсанный лен) и веретено. Работать. Строгая мама дома спросит, чем ты занималась целый вечер, если не выполняла урок. Так что приятное сочеталось с полезным. Если не получалось, могли вечером и не отпустить – пряди дома.

Такие крутые нравы? Да нет – такова жизнь. Девушка не просто пряла, она, в первую очередь, готовила себе приданное. Ткали ко дню свадьбы несколько кусков полотна, ткали, чтобы нашить белья, наволочек, простыней – так их, правда, тогда не называли. Плюс полотенца – рукотёрты. И еще немало вещей требовалось девушке. В том и секрет «хорошей» невесты, что она всё умела делать сама, с первого дня замужества взвалить хозяйство на свои хрупкие плечи. Купить же негде и, чаще всего, особенно не на что. Впрочем, об этом тогда не думали. О магазинах. Была традиция – всё изготавливать своими руками. Одежду и обувь. Последнюю шил только деревенский мастер. Праздничную. Рабочую, повседневную сами изготовляли. Чарки (чирки) большого умения и не требовали. Кстати, лапти в Сибири не носили. Были, конечно, какие-то исключения, но не более того.

Сюда можно добавить ещё вот что: все длинные зимние вечера сидели при лучинах – других источников света не было. Свечи – слишком дорогое удовольствие. Использовали, конечно, и их, но только ставили тоненькие у икон, лампадное масло – тоже дефицит, и денег стоит.

Последняя операция – изготовление холста. Чуть ли не в каждом доме была своя «полотняная фабрика» – вырабатывали на самодельных ткацких станках. Было такое приспособление из дерева. Немудрёное – раз печь истопить.

Потом холсты отбеливали и специальным «рубелем» – массивные валики опять же из дерева – прокатывали, чтобы изделие стало мягким. Отбеливали – значит, вымачивали в воде, зимой – не позавидуешь женщинам. Только после этого начинали шить одежду. Еще в 30-е годы взрослые и ребятишки ходили в полотняных, местного изготовления, штанах и рубахах.

жүктеу/скачать 1.45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: