Прошли века. Одно поколение сменялось другим, и так на протяжении многих, многих лет 225 со дня основания Нижней Омки и до нашего времени

Петровка

Крестьяне Тамбовской и Курской губерний – Усковы, Ковалёвы, других фамилий – прибыли в Сибирь в 1906 году и заселили Петровку, в четырёх километрах от Сидоровки. Первое время деревня называлась Копейкино – рядом лежала заимка мужика Копейкина из Стрижово. Позже своё название населённый пункт получил по религиозному празднику «Петров день».

Народ здесь вначале, как впрочем и везде, жил небогато. Однако, освоив пашни, сенокосы, лесные угодья, всё наладили, пришёл какой-то достаток.

В 1930 году здесь создаётся колхоз имени Калинина. Первым председателем стал Черемисин. Через два десятка лет его соединяют с «Путь коммунизма» из Сидоровки, Собственно, с этого момента, по сути, неокрепшая деревня стала разваливаться. Уезжали не только в Сидоровку, направлялись в самые разные стороны, где только можно зацепиться.

Через год деревни не стало. Первая переселенческая семья Усковых покинула свою деревню последней перебравшись в Ситники. В пустующих животноводческих помещениях сельхозотдел (РайЗО) и ветлечебница создали изолятор для больных лошадей сапом из колхозов и совхозов. На что надеялись – непонятно. Такое поголовье необходимо было немедленно уничтожать, а трупы сжигать.

На месте бывшего села в летнюю пору колосится зерновое поле, а посередине – чудом сохранившийся одинокий тополь. Смотреть на него больно.

Ещё до Октябрьской революции в Петровке работала учительница Евдокия Андреевна Табакова – раньше преподавала в гимназии. В годы Советской власти награждена орденом Трудового Красного Знамени, Будучи уже в возрасте, обучала петровских ребятишек. Как она оказалась в наших местах, выяснить не удалось – умерла вскоре после Великой Отечественной войны. Видимо, тогда не было принято рассказывать друг другу подробности из автобиографии. Стало известно и другое, об учительнице очень тепло отзывались оставшиеся в живых петровские старожилы.

Коммуна «Свет»

В 1920 году жители – пролетарии Нижней Омки, Камышники, ряда других деревень Емельяновы, Калуги: Нарчуки переехали на левую сторону речушки Ачаирки и в излучине Оми и перерванки образовали коммуну. Место выбрали хотя и укромное (со всех сторон вода), но явно неудачное. На глине не родила даже картошка. В 1626 году переехали на новое место, где сейчас стоит наша Вишнёвка.

О «Свете» много и подробно писал нынешний покойный Д. И. Балакин. Поэтому нет смысла повторяться. Разве только о том, что она пережила.

В первые годы существования, как и во многих других коммунах, люди жили довольно бедно. Государству они ничего не давали, часто и сами были не очень сытыми. Одни уходили, которые не очень хотели работать на поле или ферме, другие не лучшего качества приходили. И большинство с одной мыслью: есть, пить и самую малость трудиться. Потребительство процветало. Безбедным было существование коммун, когда шло раскулачивание. Практически всё нажитое доставалось им: машины, лошади, овцы, птица, крупно-рогатый скот, хлеб, постройки, и так далее. Даже кухонная утварь. Не стало этой подпитки, не стало охотников до новой жизни.

Примерно по такой же причине развалились и другие добровольные объединения. Единственная «Свет» сумела дотянуть до 1934 гола. И то надо сказать, трудно было устоять под боком у начальства. Не все в «Свет» приходили за куском хлеба, были и такие, которые стояли «за идею». Толковые мужики. Но долго такие не держались, их забирали на повышение, поглощал аппарат. Бытовало утверждение, что люди там политически зрелые, потому и раздёргивали их по колхозам, Советам.

В 1934 году здесь образуют колхоз имени Дмитрова, который в 1950 году объединяют с воскресенским «Новая жизнь», а через семь лет Вишнёвка стала отделением совхоза «Хо-мутинский», в 1964 году – «Нижнеомский».

Именем бунтаря

Осенью 1924 года 25 семей – Похитайло, Долововы, Красовы, Лымари, другие выехали из Антоновки и заселили новое место. Тесновато стало в старых границах, семьи росли, земли, которой раньше, было с избытком, начал ощущаться дефицит. Богатыми были на новом месте и сенокосные угодья. Деревню назвали именем популярного крестьянского вождя Емельяна Пугачёва. Из Антоновки выехало много зажиточных крестьян. И, благодаря переселению, не попали под раскулачивание, с некоторым опозданием, но объединились в колхоз. Первым единственным председателем артели стал Степан Дмитриевич Курносов.

Умный, с хитрецой мужик, он поставил дело так, что колхоз с первых дней своего существования начал крепнуть, набирать силу. Сам хороший хозяин, Степан Дмитриевич и опирался на извечных тружеников, крепких мужиков, которые не бегали от работы и умели работать. В 1933 году С. Д. Курносов стал делегатом Первого съезда колхозников страны. Есть снимок, где он с группой делегатов сфотографирован с руководителями партии, правительства, государства.

Тонкий политик, он понимал: не за тех надо стоять, кто громко кричит и видит угрозу Советской власти, а за тех, кто честно трудится. Их он поощрял, выдвигал. Потому до укрупнения колхоза (1950 год) сельхозартель имени Пугачёва постоянно была в числе передовых. Даже в голодные военные годы люди в деревне были накормлены, что часто могло стоить председателю головы. До сих пор Степана Дмитриевича вспоминают добрым словом. Умудрялся даже тогда, когда в колхозах зерно выметали под метлу, а на трудодни выдавали отходы, раздавали какую-то часть пшеницы, ржи, овса колхозникам. Люди поняли, С. Д. Курносов – единственная надежда выжить, не пойти по миру. Видимо, по этой причине не поступило на него доносов «в органы», хотя, наверное, были и недовольные. А вот сынков и пасынков старался председатель не иметь, был из щепетильности честен, не грёб под себя.

С. Д. Курносов стал первым председателем в районе, награждённым орденом Ленина.

Из этого села, как вспоминают старожилы, ни одна семья не была сослана. Даже те, кто имел машины. Попытки же такие были.

– Если кого ссылать для счёта, то начинайте с меня, – говорил С. Д. Курносов.

– Классовых врагов у нас нет.

Так рассказывал А. И. Лымарь. Трагедия раскулачивания минула Пугачёво – редкая деревня, где не слышно было безутешного воя баб, насильственного угона крестьян на Васюганье. Не было здесь и репрессий а 1937 – 38 годах. Конечно же, авторитет председателя был очень высок. Видел народ, что делается в соседних деревнях и крепко держался за С. Д. Курносова, связывая с ним все свои надежды. Попробуй кто на него написать жалобу в КГБ, неизвестно чем бы закончилась такая попытка, что бы стало с автором.

Пугачёво резко контрастировало с другими сёлами и по добротности домов, чистоте усадеб и порядку на улице.

В 1951 году имени Пугачёва объединили с «Украинцем» из Придорожного. Перед вторым укрупнением Степан Дмитриевич ушёл на пенсию, председателем избрали А. Я. Куликова. В июне 1960 года ещё одна реорганизация. Грандиозная по своим масштабам и бессмыслице. С марта 1961 года Пугачёво стало отделением совхоза «Нижнеомский», – затем имени Петра Ильичёва.

Видимо, с этих пор, может, чуть раньше, когда и деревне не стало настоящего хозяина, стали уезжать молодёжь, семьи. Не стало хватать рабочих рук, их дефицит и сегодня. Так неординарное село постепенно превратилось в заурядное, каких в районе десятки, хотя старается держать марку силами старожилов. Но их остаётся всё меньше.

Деревня не умирает. Здесь строят жильё, проложен асфальт. Остаётся возродить былую дружбу, общины.

Пугачёво – родина Героя Советского Союза Петра Ивановича Ильичёва, закрывшего своим телом амбразуру японского дзота. В деревне установлен обелиск против сельского клуба, есть комната-музей.

В пургу с цыганами

В годы новой экономической политики часть мужиков из Локтей, что на левом берегу Оми, в 1924 году начала ставить посёлок, который назвали Дмитриевка – между Полтавкой и Медвежьей Гривой. Там на выпасах размещается сейчас дойный гурт – можно заметить развалины бывшей деревни. Сельцо не успело вырасти – насчитывало где-то 45 – 46 дворов. Через шесть лет здесь образуется колхоз имени Сталина. Последние годы перед укрупнением председательствовал Воронцов.

В 1951 году сельхозартель сливается с имени Кирова – Глухониколаевка. С этого дня молодой засёлок начинают покидать люди. Короче, деревня очень быстро развалилась, едва продержавшись четверть века.

Какие-то деревянные строения крестьяне перевезли на новые места, но большинство изб не тронули – всё равно от них никакого толку. Эти постройки одно время облюбовал кочующий народ – цыгане. Звали их тогда к осёдлой жизни да, видно, не по нутру она вольному человеку. Продержались они в Дмитриевке всего полтора года и откочевали в известном только для них направлении.

Почему вспомнил про этот своеобразный народ? Расскажу. Представителем райкома партии я приехал на Медвежьегривский избирательный участок. Отвезти – в райцентр глубокой ночью бюллетени и протоколы назначили цыгана из Дмитриевки – Василия. Фамилию не запомнил, и, скорее всего, просто её не знал. Василий, и всё тут.

Из Медвежьей Гривы заехали в Дмитриевку – она по дороге. Смотрю, сажает в сани женщину, жена, говорит. У неё на руках грудной ребёнок. Я давай возмущаться – в ночь разыгралась мощная вьюга, в двух шагах ничего не видно, на дворе часа два утра. Если собьёмся с дороги, говорю, погибнет ребёнок. Он, нет, она у меня привычная, пусть едет.

С дороги мы всё-таки сбились. К Соловецку выехали – светать уже стало. За документы боюсь, ещё больше за ребёнка. Лошадь устала, еле идет, но цыгане, кажется, были вполне довольны, никакого страха за малыша не испытывали, не унывали.

– Тебя тянет к кочевой жизни? – спросил под конец этой длинной дороги у Василия.

– Да, батенька, тянет...

Вместе с цыганами начали уезжать последние жители Дмитриевки, деревни-однодневки. Отстраивали они её, чтобы самостоятельно хозяйствовать на земле. Не дали. Потерялся и весь смысл жить в глухом углу, в стороне от центральных дорог.

Измайловка и другие

В 1924 году крестьяне из Локтей (правый берег Оми) основали Измайловку, назвав по фамилии первого переселенца. В годы коллективизации деревня разрасталась за счёт мужиков из близлежащих сёл, не желавших коллективно хозяйствовать. В 1929 году она стала отделением совхоза «Измайловский» – они сейчас существует в Калачинском районе, только центр перенесён на Сорочино. В 1964 году деревню передали в совхоз имени Петра Ильичёва, с 1982 года – в «Прогресс».

Из Антоновки (в 1923 – 24 годах) выделилась ещё одна группа крестьян и основала выселок Теренкуль. Название явно татарское, произошло от названия какого-то озера. Место её расположения было примерно в центре треугольника: Пугачёво – Кабурлы – Лаврино. Просуществовала деревушка недолго: место оказалось болотистое, сырое. Люди разъехались по разным местам. Только этой версии не хочется верить. Видимо, опять обжиться как следует не дала коллективизация. Строились-то основательно. В 1928 году мой отец в Теренкуле купил пятистенный дом из кедрача и перевёз его в Воскресенку, теперь он стоит в Виноградовке – пережил два поколения.

Двадцать семей из Беляшово – в 1926 году обосновали в четырёх километрах «Новую деревню». Так назвали. Первыми её заселили Михайловы. Просуществовала она более пяти лет, потом жители почти организованно переселились в Паутовку совхоза «Иконниковский».

Впервые Паутовка упоминается в 1916 году, как участок Паутовский – материалы ЗАГСа Беляшовской церкви. Названа она так по фамилии сосновского крестьянина, заимка которого стояла на этом месте. Значит, она возникла – надо так предполагать – чуть раньше. Первые её жители Албуковы. Всё дело в том, что в 1916 году в церкви была зарегистрирована первая смерть престарелой Матрёны Албуковой. Других никаких записей нет. Посёлки же Новоивановка, Рождественка, Зенкуль (Закреевка) в таких записях встречаются часто. Выходит, год её рождения не раньше 1913 и не позже 1915.

До 1928 года Паутовка была заселена в 25 – 30 дворов – из воспоминаний М. М. Багликова. Работая на Серебрянском маслозаводе, он не раз приезжал в эту деревню рассчитываться за сданное молоко. Через год Паутовка становится фермой совхоза «Иконниковский» и с января 1932 года – центром самостоятельного совхоза № 158. «Иконниковский» – гигант разбили на несколько хозяйств. Первым директором стал Зайцев. Сегодня это крупное село. Жаль только, стоит оно в низине.

Стоит подчеркнуть, совхозы тогда строились мясомолочного направления. Потому они организовывались там, где много выпасов, сенокосных угодий, но мало пахотной земли.

Отпочкование продолжается

В 1921 – 23 годах жители Локтей (левый берег) и Глухониколаевки начали заселять Васильевку между Локтями и Полтавкой. Позже здесь организовали колхоз имени Ворошилова, председателем которого долгие годы был Колтунов. После войны в числе лучших комбайнёров этой сельхозартели был Михаил Шмаков, уехавший потом в Полтавку.

Через какое-то время имени Ворошилова соединяют с имени Кирова из Глухониколаевки. Связь через речку осуществлялась паромом, для пешеходов построили на мощных канатах подвесной мост. Кстати, в районе было семь колхозов, деревни которых рассекала Омка: в Усть-Горах, Хомутинке, Киршовке, Локтях, Нижней Омке, Соловецке и Глухониколаевке. Так что паромы были совсем не редкость. Остался один в Локтях.

В 1958 году Васильевка прекратила своё существование. И опять люди разъехались по самым разным деревням, даже за пределы области.

Два с половиной десятка семей из Соловецка в 1925 году заселили Михайловку. Назвали в честь крестьянского праздника «Михайлов день». В 1930 – году 35 дворов вошли в колхоз имени Молотова, который впоследствии слился с соловецким «В память Ленина». В период третьей крупной реорганизации Михайловка прекратила своё существование – люди разъехались.

Даже это простое перечисление показывает, сколько отпочковалось от старых сёл новостроек, показывает, в какое мощное движение пришла деревня после провозглашённого лозунга «Земля – крестьянам». Начали заселяться даже бедные чернозёмами угодья. Мужик их не боялся, он знал – поднимет, больший упор сделает на разведение скота, не сбылась его мечта...

Смирновка

В этом же году жители одной из улиц Камышинки – 48 дворов – заселили нынешнюю Смирновку. Выехали русские и белорусские семьи. Мордва осталась на месте. Первых называли смирными, вторых – настырными. Видимо, из-за этого новую деревню поименовали «Смирновка», Чаще засёлки назывались по фамилии первого, кто здесь освоился, но, как вспоминают старожилы, фамилии Смирнова здесь никогда не было. Первыми были И. Ключенко, Ф. Ревский, другие, связанные в основном родством, близким знакомством.

В 1929 году жители, которые побогаче, вошли в ТОЗ – товарищество по обработке земли, победнее – в колхоз, но вскоре всякую «самодеятельность» прекратили – все сказались в сельхозартели, которую назвали «Первая пятилетка» – председателем избрали Сологуба. Через пять лет сюда пришёл трактир «Фордзон».

Колхозу относительно везло – он долгое время считался крепким хозяйством. Его руководитель. Фёдор Фёдорович Ревский ежегодно заносится на областную Доску почёта. Но у нас уже вошли во вкус: не давать крестьянам покою. Колхоз укрупняется Ачаирским и становится имени Ленина. И всё-таки эта сельхозартель оказалась очень жизнеспособной. Председателя награждают орденом Ленина. Почему?

Читатель, видимо, помнит, что в Пугачёво не раскулачили и не сослали ни одного мужика – колхоз стал самым крепким в округе. Никто не подвергался гонениям и в Смирновке. Хотя, по рассказам стариков, крестьяне были зажиточными: имели машины, лошадей, крупный рогатый скот. Всё дело, видимо, в том, что в Смирновку, как и в Пугачёво переселились хозяйства с достатком – крепкие, ровные. Не было «обиженных», некому было жаловаться на «мироедов». И при коллективном хозяйствовании они оставались добросовестными работниками, не умели что-то плохо делать, к добру относились бережно, ничего не пропадало.

Потому и жили дружно, не высматривали, кто больше сделал, кто меньше, доверяли друг другу. Однако в покое его всё равно не оставляли. В 1957 году Ачаирка отходит к Хомутнике, а имени Ленина вливается в имени Хрущёва – Камышинка. Дальше объединение с Антоновкой – колхоз «В память Калинина». Потом организуется совхоз-гигант «Нижнеомский», после помельче – имени Петра Ильичёва, дальше ещё меньше – «Нижнеомский» и в 1985 году – «Смирновский». Чуть ли не в старых границах. Столько переломали дров, а в честь чего, неизвестно.

Зачем всё это столпотворение? С первых лет организации колхоза а Смирновке он стал крепнуть, и свои традиции держал строго. Например, до 1988 года в Смирновке была единственная в районе маслобойка. Все другие переломали, у них действовала, давала доход, так сюда ехали со всей округи, даже из Новосибирской области. Не уничтожили цех даже тогда, когда, по существу, прекратили повсюду сеять масличные культуры.

Где ещё можно было купить рыжиковое масло? Раньше колхоз им торговал, имел немалую прибыль, жмых шёл на корма скоту – опять прибыль.

Любимовка, Удачное…

В 1927 году крестьяне из Зенкуля начали заселять Любимовку. Чуть позже Зубаревы, Потаповы, Тимошкины из Михайловки пополнил и эту деревню. В 1932 году она вошла в совхоз «Иконниковский», потом достались «Паутовскому». В 1915 сюда приехали репрессированные из Западной Украины. После реалибилитации в 1956 году большинство семей тянулось на родину.

Перед самой коллективизацией (1927 год) двадцать пять семей из Сычёвки (Епанчино) за восемь километров основали Удачное: Стреколовские, Тимофеевы, другие. Деревню назвали, радуясь, что выбрали удачное место: рядом рыбные озёра, мощный лес, раздолье пастбищ и сенокосов. То место можно видеть по дороге на Некрасовку – по левой сторонке у небольшого колка.

Только радовались рано своей удаче. Место оказалось болотистым, земли, солончаковыми, верховодка – рядом. Через год пришлось строиться на новом месте, там, где и стоит теперь Удачное. Упрямые мужики название села всё-таки сохранили. В годы организации совхозов – коллективизации, как и в Любимовке здесь не было – деревня отошла к «Козинскому», а в 1930 – к «Воскресенскому». Через несколько месяцев к вновь организованному «Некрасовскому, который ликвидировали в 1957 году. Создали второй «Некрасовский», но центр уже перенесли в Ситники. Наконец, Удачное передастся в «Сидоровский». И, видимо, нет ничего удивительного: от тех, кто основал деревню, остались крохи.

В годы НЭПа В. И. Ленин реально разобрался с ситуацией, сложившейся и стране. До начала коллективизации много серьёзных хозяйственных мужиков отлично понимали, что коммуна – уравниловка. И в товарищество обработки земли (ТОЗ) тоже не всех можно брать. Уж кто не хотел на собственном наделе как следует трудиться, в коллективе вовсе не станет работать. Что это за мужик, который единственную лошадь сеном не может обеспечить? Ничего не получалось и у комбедов (коммуны бедноты). Собирались, за зиму съедали всё, что отобрали у кулаков, на весну разбегались, землю пахать было некому. Короче, в деревне знали кто что стоит.

Многие зажиточные крестьяне старались подальше держаться от горе-хозяев. А если становилось невмоготу, уезжали в города, на стройки, кое-кто подался в совхозы – зажиточных мужиков начали обирать ещё до того, как закончилась гражданская война. Потом нашли, казалось бы, хороший вывод – отселяться на свободные земли, неудобья. Только бы подальше от завистливых глаз, широких глоток и длинных рук. Это был, если хотите, протест настоящего земледельца, протест уравниловке, грабежу и некомпетентности.

Подальше с глаз

Именно в эти смутные годы из Зенкуля крестьяне Котины, другие на участке между Беляшово, Лаврино. И Камышинкой в четырёх километрах от родной деревни начали отстраивать Малиновку. Засёлок получился небольшой 18 – 25 дворов. Уехали на новое место те, кто не хотел никаких объединений, желал остаться на своём наделе, со своим хозяйством, личным трудолюбием. По-нынешнему это назвали бы фермерством.

Только от надвигающейся коллективизации уже невозможно. Именно таких, у кого имелась техника, лошади, плотные закрома, в мерную очередь брали на учёт, чтобы иметь какую-то базу. Долго не разговаривали, брали, и дело с концом, а чтобы не мучила совесть – ведь вчерашний сосед, кум, сват – грузили такие семьи на подводы и отправляли куда подальше. За «болота», с глаз долой.

Коллективизация дошла и до Малиновки. Мужики держались крепко, таких и не могли сбить в сельхозартель даже в 1931 году, когда кругом все были в колхозах. Конечно, власти с непокорными мириться не хотели: нашла коса на камень. Только силы были неравными. Малиновцы, так и не подчинившись, начали разъезжаться, последним свою деревню покинул основатель Рощин.

В 1929 году – какой наивный русский мужик – из-за усобицы между богатыми и бедными, часть крестьян отселяется из Старой Малиновки и основывает Новую Малиновку. В то время, когда коллективизация уже шла полным ходом. Видимо, основатели деревни рассчитывали, что на новом месте некому будет присматриваться к их амбарам, стремиться в колхозы, отобрав нажитое не одним поколением. Не вышло. Но успели ещё отстроиться (ушло из Старой Малиновки 43 хозяйства), как в деревне организовала сразу два колхоза – через год их объединили и назвали «15 лет Октября», председателем избрали Георгия Герасимовича Кузина.

В 1955 году его ещё раз укрупнили с колхозом «Путь к коммунизму». Долгое время председательствовал в Новой Малиновке Михаил Филиппович Стадников. После укрупнения сельхозартель возглавил Павел Захарович Воронцов. Черед два года колхоз влился в совхоз «Некрасовский». Деревня стареет, жителей убывает, хотя и стоит на асфальте тракт Омск – Муромцево.

С организацией мясо-молочных совхозов (1929-1930 годы) возникает ещё ряд поселений-спутников. Называли их люди «точками», как вспоминают старожилы Заровный и Багликов. Строится вначале Подольск, затем Баркеевка – отделения совхоза «Паутовский». Но и они оказались «бабочками-однодневками». Зуд реорганизаций и раскроя не утихает. В 1964 году эти деревушки с их угодьями сдают в совхозы Горьковского района.
Кто платил?
На коллективизацию власти страны, видимо, не надеялись. Прозвище «мелкобуржуазные элементы» не давало покоя. Решили, что на земле лучше всего иметь не крестьянина, а пролетария – рабочего. Как на заводе: восемь часов рабочий день, норма, расценки, денежная оплата. Никакого личного подворья, питаться в столовой. Короче, жить по-городскому – огурец, и тот брать в магазине, не говоря уже о картошке.

Как у нас и водится, размахнулись сразу на всю страну, пошло соревнование: кто больше организует совхозов в районе, области и каких. Помните гиганты, которые обескровливали всю округу? Но строить – нужны деньги. Где брать? Не отрывать же от индустрии, она сама жила за счёт крестьянина. За счёт колхозов начали строить и совхозы. Это была такая наглая обираловка, которой свет белый не видел.

Экономисты знали своё дело. Совхозы на базе колхозов не организовывали – иначе окончательно загубили бы сельское хозяйство. Колхозы являлись неиссякаемым источниками финансов. Те же – «Фордзоны» покупали у капиталистов за проданный, в Европу хлеб, который выметали в колхозах. Но тракторы в первую очередь шли в совхозы. Но если бы всё в прок. Только в нашем районе строилось несколько центральных усадеб, которые через короткое время ликвидировали, на ветер летели тысячи, большие миллионы.

Туда шла техника, стройматериалы, лучшие кадры рабочих, специалистов, руководителей. Туда, доставлялся и губился племенной скот. В колхозах крестьянин всё-таки но инерции пахал землю, ходил за скотом – на трудодни получал по конечному результату в конце года. Была заинтересованность, надо было кормиться. В совхозах рабочий ни за что не отвечал. Он получал рубль за проработанный день. Впрочем, это мы видим и сегодня.

В общем, колхозам, действительно, не дали возможности развиваться. Их превратили в государственные предприятия, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Например, колхоз даже семена не ссыпал в своих амбарах – заставляли вывозить. Весной – обратный путь зерна. И всё это на лошадях, в грязь, холод. Естественно, почти не оставляли фуража. Немного овса коням на весну. Коровы концентратов не видели, не могло без хлеба развиваться свиноводство. Доходило до абсурда. Сбруя изнашивалась. Мастера выделывать кожи, шорники были, но не имелось материалов. Все кожи строго приходовались и сдавались государству.

Наиболее смелые и предприимчивые председатели шли на риск – заначивали кожсырьё. Нелегально выделывали, потом изготовляли хомуты, седелки; шили уздечки. У плохого председателя, который без инструкции боялся сделать и шаг, всё держалось на верёвках: гужи, вожжи, тяж, чересседельники. Люди видели – обирают, не дают жить. Колхозная касса, как правило, пуста. Купить что-то у сельпо не было денег, ту же сбрую. Висели хомуты на крюках. И последний удар по крестьянству нанесла война. Она же на время прекратила и разного рода реорганизации, которые продолжались до самого её начала.

До 1930 года Новая Казаковка являлась отделением совхоза «Иконниковский», через два года она становится центром совхоза №315. Просуществовал он только пятилетку, а Новоказаковское, теперь уже отделение, перешло во вновь созданный совхоз «Новоивановский». Управляющим там был Денис Прокопьевич Иванов, а веттехником Яков Дмитриевич Михайлов.

Новая Ивановка, по рассказам старожилов, начала застраиваться в 1905 – 6 годах – плоды столыпинской земельной реформы. На участке, к приёму жителей Ивановской губернии, были уже вырыты колодцы. Она возникла чуть раньше Рождественки. Потомков тех, кто основал деревню, уже никого там нет. Те же, кто приехал позже в новый совхоз, историю села не помнят. Не нужна она им…

Однако старожилы из Рождественки говорили, что к 1906 году (по воспоминаниям своих родителей) Новоивановка являлась небольшим засёлком. Вот она и стала в 1932 году центром совхоза №236.

В 1946 году он ликвидируется, Новоивановка именуется отделением совхоза «Паутовский». Деревня растеряла почти всё, что имела.

На землях совхоза «Новоивановский» существовал с двадцатых голов «Пятый аул» – в 1956 переименовали в Лесное. И его судьба трясла как только умела. Он входит вначале в совхоз «Иконниковский», с 1957 – «Паутовский», позже «Некрасовский», сегодня подсобное хозяйство одного из омских предприятий.

По дороге Новая Ивановка – Сидоровка закладывается в 1932 году ещё одно отделение совхоза «Новоивановский», примерно в пяти километрах – «Смородинки». Но ему не суждено было стать деревней. Не получив ни экономического, ни социального развития, существовало центром отгонного пастбища. Строилась не на пустом месте и деревня Копейкино – 4-я ферма Новоивановского совхоза. Здесь была заимка крестьянина Копейкина из Стрижово. Ещё в 1953 году здесь проживало несколько казахских семей. Через два-три года – пустырь.

Деревни – призраки

В 1930 году на месте заимки крестьянина Мещерского из большого села Резино организовывается отделение совхоза «Козинский». Мы уже кое-что о нём писали. Здесь и возникла Мещерка. Деревня небольшая, компактная. Всё здесь было: школа, клуб, магазин. Ферма славилась высокими надоями – это уже в начале семидесятых. После разделения гиганта Мещерка отходит к совхозу «Воскресенский», потом к вновь организованному «Копьевскому».

Рядом с Мещеркой проходил старый Екатерининский тракт. Скоро, пожалуй, ничего от него не останется. Некому обозначить его предупредительными знаками, не допускать распашки Тракт – наша история, его строили наши прадеды, по нему шли ссыльные кандальники, ехали опальные дворяне, путешествовали великие художники.

«Копьевский» ликвидируется в 1960 году, Мещерка отходит к «Новотроицкому». 1977 год стал для неё роковым. Руководители совхоза посчитали, что деревня неперспективная. И деревни не стало. Причины же в другом. Очень не хотелось начальству ездить далеко от Новотроицка, заниматься социальными вопросами. Проще – прихлопнуть. Что и было сделано.

Очень много в ту пору появилось как бы деревень-призраков. Сегодня они стоят, завтра их уже нет.

В первые годы образования колхозу «Октябрь» – Локти, правый берег Оми – часть земли была выделена и на левой её стороне. Ближе к Медвежьей Гриве. На вновь нарезанные угодья и переселились в 1931 году некоторые колхозники из «Октября». Засёлок назвали «Новая Деревня». Она стала бригадой колхоза. Её давно нет, но развалины заметны. Если ехать по дороге Локти – Медвежья Грива, то нетрудно их заметить.

О ней, пожалуй, трудно было бы и вспомнить, если бы здесь в Великую Отечественную не находился Дом инвалидов: труда, войны и детства. Вот такой смешанный. По существу, он был на самообслуживании. Инвалиды держали скот, сеяли хлеб. В 1930 году это учреждение убрали, не стало и Новой Деревни.

Из Некрасовки в 1932 году восемь семей переехало на правую сторону озера Семислинка и заселили «Времянку» – такое дали название. Теперь трудно разобраться, почему такая неопределённость. Видимо, какой-то «начальник» настаивал строиться здесь, а старожилы видели – не годится место.

– В строительстве животноводческих помещений мне приходилось участвовать вместе с отцом, – вспоминает Павел Данилович Стреколовский. – Возили и вкалывали столбы, возили лес из близлежащих лесов, ставили каркасы будущих животноводческих помещений. Хозяйствовали здесь недолго – шесть лет. В самом деле, место выбрано непродуманно. Жили, держали скот на одной стороне огромного озера, а пашня была на другой. Пришлось переезжать ближе к земле: старое ломать, новое строить. Теперь деревню назвали по озеру – Семислинка.

В эти же годы в Семислинку шло интенсивное подселение из Моисеевки, Антонидовки, Николаевки, Борисовки. В послевоенные годы здесь насчитывалось до 80 дворохозяйств. В семидесятые здесь стояли дойный и откормочный гурты. И опять дирекции, теперь уже совхоза «Хомутинский», не понравилась oтдалённость деревни от родной конторы. Г. Л. Гаранин поставил на ней крест. Естественно, с благословения руководителей района. Уничтожение деревни шло по трафарету, о котором мы уже много раз писали. Последние жители покинули село в 1977 году.

Чёрный куст, Виноградовка

Чёрный Куст, как отделение совхоза «Воскресенский», образован в 1934 году. Своё название вновь возникшее поселение получило, очевидно, по буйным зарослям чёрного тала, росшего по крутизне оврагов. Вторая версия – название это местечко имело не русское, которое переводилось, видимо, как Чёрный Куст. Потом он вошёл в совхоз «Новотроицкий», в скором времени в «Береговой». Правда, к этому периоду, кроме названия, мало в нём что осталось. А ведь деревня, по нынешним понятиям, была немалая – 40 – 45 дворов. Официально Чёрный куст перестал существовать в 1978 году, а на самом деле несколькими годами раньше.

В 1936 году из-за нехватки земельных угодий половина семей колхоза имени Ворошилова – Барышники – направили в Москву к Председателю Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинину ходоков с просьбой: о выделении дополнительной пашни. Оказывается, уже в те далёкие времена столица забрала себе даже местные проблемы, которые можно было решить на уровне района, в крайнем случае области. Нет, решали гораздо выше, даже не в республиканских инстанциях, а союзных.

Как бы там ни было, а Всесоюзный староста просьбу сибиряков уважил. В этом же году им отводится участок государственного резерва, в нескольких километрах от Хортиц, на второй стороне озера неосвоенных земель. Так возникла Виноградовка. Закончилось переселение через два года. За этот период на новое место перебралось около 40 семей: Карпачёвы, Минниковы, Кулешины, Черкашины, другие. Сразу же по завершении переселения образовывается колхоз имени Пушкина.

В 1955 году его объединяют с имени Димитрова. Потом она входит в совхоз «Хомутинский», в 1963 – «Сидоровский».

В четырёх километрах от Пугачёво (1932 год) застраивается посёлок Сахалин – отделение совхоза «Измайловский». В 1962 году его передают в имени Петра Ильичёва. Новая деревня заселялась жителями Маломитькино, Кабурлов, Теренкуля – насчитывало до полусотни дворов. В 1974 году его не стало. Решили – неперспективное.

В 1938 году в районе возникает ещё два небольших населённых пункта – базы приёма и откорма скота. Один относился к Калачинскому, второй – к Горьковскому мясокомбинатам. В простонародье же стали именовать «Заготскот». Потом один (около Ачаирки) назвали Приволье. В 1964 оба ликвидированы и розданы совхозам «Нижнеомскому» и «Паутовскому». Именно с этого времени и не стало самих населённых пунктов.

Этапы заселения

1930 – 38, по существу, были последними годами увеличения количества деревень в границах нынешнего района. Из фрагментов истории описанных населённых пунктов и тех, о которых скажем ниже, можно проследить, что освоение шло по этапам. Первый, не считая Пустынного, – вторая половина восемнадцатого века, второй – первая половила прошлого, третий – конец прошлого. И четвёртый – самый значительный приток населения из Европейской части России, Украины, Белоруссии – начало нынешнего столетия, в годы столыпинской реформы. С 1903 по 1914 в нашем районе заселено 19 деревень.

Последний этап – годы Советской власти – дробление уже существующих сёл.

Начало дроблению населённых пунктов положила новая экономическая политика, а в конце двадцатых и начале тридцатых – коллективизация и создание государственных хозяйств. Не желая объединения, старались оставаться единоличными хозяевами своего надела справные мужики, отмежёвывались от колхозов, переезжали на новые места.

Основным, притоком рабочей силы в рождающиеся совхозы также были крестьяне, в своём большинстве, из близлежащих сёл, хватало и из дальних. Крестьянину уже терять было нечего. Заработанное потом и кровью или отобрано, или сдано добровольно в сельхозартель. Вот и подавались искать счастья в новые места. Могли и так: приехать и объявить, что с сегодняшнего дня вы рабочие совхоза такого-то, фермы (отделения). Короче, старая многоукладная деревня со своими десятилетиями сложившимися патриархальными правилами и неписаными законами не стала похожа на себя.

Поимённый список

Чтобы осталась память о названиях ныне существующих и бывших деревнях стоит, видимо, их перечислить поимённо. Для памяти нам и нашим потомкам.

Пустынное

Нижняя Омка

Хомутника

Локти (л. берег)

Локти (пр. берег)

Усть-Горы

Малая Хомутника

Соловецк

Сидоровка

Отрадновка

Епанчино

Киршовка

Беляшово

Стрижово

Ачаирка

Ситники (старые)

Кабурлы

Каиркуль

Тунгуслы

Денисовка

Воскресенка (Хом. с/Совета)

Николаевка

Глухониколаевка

Антоновка

Старомалиновка

Медвежья Грива

Полтавка

Чилим

Лаврино

Некрасовка

Воскресенка (Новотр. с/ Совета)

Придорожное

Хортица

Журавлёвка

Павловка

Камышинка

Малая Омка

Сергеевка

Барышники

Покровка

Михайловка (Паут. с/Совета)

Рождественка

Зенкуль

Михайловка (Сол. с /Совета)

Петропавловка

Вишнёвка

Дмитриевка

Пугачёво

Новая Деревня (Паут. с/Совета)

Смирновка

Удачное

Семислинка

Любимовка

Мещерка

Новая Малиновка

Чёрный Куст

Виноградовка

Ситники

Озёрное

Вторая ферма (Ситн. совхоза)

Борисовка

Красный Восток

Новая Ивановка

Измайловка

Лесное

Хутора

Бещаул

Васильевка

Новая Деревня (Локт. с/Совета)

Теренкуль

Сахалин

Нестюки

Галанино

Новотроицк

Петровка

Копейкино

Паутовка

Баркеевка

Подольск

Дикий Сокол

Новая Казаковка

Приволье

Подсобное

Малиновка (Кабурл. с/Совета)

Заготскот (Калачинский)

Смородинки

Казанка

Итак, 87 сёл, деревень, хуторов, застроек. На нашей территории существовало ещё три хуторка: «Москва» недалеко от Николаевки, второй около Чилима, тритий – недалеко от Медвежьей Гривы.

И последнее. Сёла, которые застраивались раньше, официально писались несколько по-иному. Например, Нижняя Омка – Нижнеомское, Хомутинка – Хомутинское, Денисовка – Денисовское, Воскресенка – Воскресенское, Киршовка – Киршовское и так далее. Потом стали называть их «пренебрежительным» именем, а позже и так писать. Теперь это стало каким-то правилом, что ли.

Разруха и голод

Годы первой мировой, следом гражданской привели страну к величайшей разрухе, какой мало знала история России. Экономика была парализована совершенно. Но работали фабрики, заводы, шахты, карьеры. На грани остановки оказался железнодорожный транспорт.

Изо всех сил держалось сельское хозяйство. Многие семьи оставались без кормильцев. Если в царскую армию брали с разбором, например, одного сына у родителей не мобилизовывали, то, когда наступило единоборство россиян друг с другом, о каких-то логических поступках не могло идти и речи. В деревнях мобилизации проводились постоянно: и белыми, и красными, и атаманами, и батьками. Кто но успел убежать, того и ставили под ружьё.

А тут ещё один удар – в начале 20-х выпало два неурожая кряду. Голод охватил 75 губерний, унесший около миллиона (таковы официальные данные) жизней. 1922 год урожайный, деревня начала поправляться, появились мужики, сменившие винтовку на плуг, тачанку, на телегу.

Возрождению экономики и сельского хозяйства способствовала новая экономическая политика В. И. Ленина, которую провозгласил X съезд пашей партии. Сущность НЭПа пояснять не станем. О ней написано много и противоречиво. Вспомним только слова Ильича, что это всерьёз надолго. Только сталинская карательная дубина сделала как раз наоборот. К середине тридцатых с «новой политикой» было покончено. Однако роль НЭПа переоценить нельзя. В достаточно короткие сроки полки магазинов наполнились товарами, продуктами. Крестьянин стал получать технику. Между городом и деревней установились взаимовыгодные экономические связи.

Чем же провинилась Новая Ленинская политика? Надо предполагать, только одним: она допускала элементы капиталистического развития. Для командно-административной сталинской системы это не подходило. Она не хотела, чтобы кто-то как-то считал себя независимым. Становился не по ранжиру, имел своё мнение.

Заколосились нивы

В годы НЭПа был достигнут уровень 1913 года по производству зерна, других продуктов сельского хозяйства. Крестьянин мёртвой хваткой взял землю. Свою землю. Деревня начала расправлять крылья. С 1924 года до самой коллективизации многие семьи нашего района через товарообмен, затем свободную торговлю – что мы сегодня называем свободный рынок – брали конные плуги, бороны, сеялки. Часто в кредиты, которые широко практиковались в то время.

Естественно, повышалась культура земледелия, совершенной стала технология возделывания яровых и озимых. Селянин постепенно стал отказываться от серпа. За хлеб деревня приобретала лобогрейки, самосброски, другие более сложные машины вязалки. Это действительно, казалось чудом современности: сама косит, сама вяжет – оставалось составлявлять снопы в суслоны для просушки.

Всё приводилось в движение конной тягой, вот почему лошадь у крестьянина была бесценным капиталом. Он её берёг как дитя малое: лучшее сено, овёс – ей, самое тёплое помещение – ей. Коровы, другая дворовая живность – на втором плане.

Отказались от цепа, ему на смену пришла молотилка. Где-то их приводили в движение «паровики», но в Сибири, в основном, они действовали от привода, крутили который опять же лошади.

Старшее поколение помнит весь этот набор самых различных машин. К сожалению, в годы коллективизации многое было порушено. Не сберегли. Да и кому беречь, если сельхозартели они достались задаром – их просто конфисковывали у зажиточных, а самих зажиточных целыми этапами отправляли в Урманы, «за болота». В Великую Отечественную женщины опять взялись за серпы. Впрочем, не было в войну и добрых коней, которым было бы под силу тянуть такие агрегаты. Зерна для них не оставляли, а сена не всегда успевали накосить – так замыкался круг крестьянских проблем.

Однако мы несколько забежали вперёд.

В те годы государство шло навстречу крестьянину – лишь бы он больше продавал хлеба, других продуктов своего хозяйства. И селянин развернулся. Заколосилась нивы, наполнились закрома. К коллективизации единоличное крестьянство уже обеспечивало не только население страны хлебом, мясом, маслом, появились значительные излишки – экспорт продолжался. Взамен из-за границы шло оборудование для тяжёлой индустрии, оснащалась Красная Армия, строились гидроэлектростанции, народ стал оживать.

Кто как работает…

Сейчас очень расхожим стал афоризм: кто как работает, тот так и живет. В противовес ему родился другой: как рулим – так и едем. Так вот, в годы НЭПа никто крестьянином не рулил, давался полный простор его деятельности, к такой политике в сельском хозяйстве, как известно, стали призывать опять – спустя полвека.

Мужик в Сибири, строго говоря, был уравнён. Каждому давалась земля, соответствующие кредиты, оказывалась другая помощь: обосновывайся, живи, трудись. Никакого разделения на бедных и богатых – возможности абсолютно одинаковые. Каждый начинал с первой борозды. И вот: у кого она оказывалась глубже, ровнее, тот и выигрывал. Иными словами, кто работал больше, оказывался истинным хозяином, тот и набирал силу. Подкупал лошадей, прирезал земли, сенокосные угодья, ставил пятистенный дом. В конце концов он и становился – нет, не богачом – обладателем крепкого двора. Никаких больших денег у него никогда не водилось, но зерно – основное мерило зажиточности – собирал много, закрома засыпал большие. Не жирел – ел досыта, соблюдая многочисленные посты.

Началось это в ранние годы заселения Сибири, также было и в годы НЭПа: кто больше вкладывал труда, тот больше собирал урожай. Излишки, как правило, шли на продажу или прямой обмен на товары. Сегодня бы это определили как вкладывание средств в производство. Работал в конце концов справный мужик не на себя, на своё хозяйство. Лишнего пятака не пропивал и не проедал. Одевался как все, на миру ничем не отличался от своих собратьев.

Был и другой вид крестьянина. Хотя особого расслоения в деревне не наблюдалось, но хлеба не у всех до нови хватало. Да, были те, которым как-то не везло: то лошадь падёт, то озимые вымокнут, то изба сгорит. Оставались вдовы, болели мужики. Но это не характерно для сибирской деревни. Были здоровые, сильные мужики, семьи которых, перебивались, как говорят, с воды на квас. Любители застолья и веселья. Скорее вспахать, скорее посеять – и до осени в деревне. Мало их волновало, что сено не прибрано, гниёт в копнах, крыша на дворе раскрыта – как единственная коровёнка перезимует?

Такие люди никогда не пользовались уважением в деревне. И потому серьёзные мужики не водили с ними дружбу.

Кооперация наоборот

Мы уже писали, что после гражданской войны в сибирской деревне стало набирать силу кооперативное движение. Появились зачатки той системы, которая сегодня процветает, например, в Швеции. У крестьянина не стало забот со сбытом, сноси продукции. Начали строиться маслозаводы, открываться сливкоотделения, маслобойки. Однако к концу двадцатых с самодеятельностью было покончено.

Сталин и его кабинет не хотели мириться, что селянин сам распоряжается плодами своего труда, не продаёт то же зерно по бросовым ценам – себе в убыток. И ленинским задумкам о кооперации, цивилизованной, а не тоталитарной, пришёл конец. Верх взяла доктрина сплошной коллективизации, никаких добровольных начал. Или в колхоз, или – враг народа. Третьего выбора не давалось.

В колхозы стали мобилизовывать, как в армию во время войны. Загонять, как выражались в деревне. Части населения понравилось, что всё будет общественным: и соседова молотилка, и моя лопата. Лопату не жалко – ничего не стоит, а молотилка стоила кровавых мозолей – тут единодушия населения не было и не могло быть. Видели, не нужда заедает, лень – главная причина отдельного сибирского мужика. Но таких, к счастью, (или несчастью), было немного.

Понять и объяснить это не трудно. В неведомое (особенно в начале прошлого века) ехали наиболее предприимчивые люди, старались именно здесь найти применение своей энергии. И находили. Естественно, какой-то процент шёл и просто перекати-поле. Больно, как мы уже писали, ударила по деревне гражданская война солдатчина первой мировой. Какие-то хозяйства не могли оправиться после всех таких бед. Но именно ленинская крестьянская политика, политика через кооперацию, давала всем шанс оправиться от потрясений. Шанс не использовался, и, конечно, не по вине крестьянина.
Глава 3

Раскулачивание

Кулак – звание или название сословия к жителям района, да и всей Сибири, никак не подходило. Кулак – единицы российского разбогатевшего мужика, который становился чем-то вроде своеобразного помещика. Обычно они выходили из старост деревень, которым барин доверял все свои дела, или управляющих. Нередко набивали мошну подрядчики по городам. Возвратившись потом в свою местность, скупали в округе земли, леса, целые поместья. Потом пашни и угодья сдавали тем, кто не имел своих наделов. Это были, действительно, эксплуататоры. Почище помещиков. Но их была какая-то доля процента от всего крестьянства.

Потом эта кличка пригодилась во время коллективизации. Она проводила водораздел между теми, кто вольно или невольно шёл в коллективное хозяйство, и кто не хотел пускать по ветру своё нажитое. Не надо забывать, что «записывали» совсем ни добровольно, гнали поголовно всех, как скот на пастбище. Кто упирался, раздумывал – кулак. Если же медлил бедняк, противился насилию, ему тоже нашли определение – подкулачник. А он и хлеба досыта редко ел. В этот разряд попадали и те, кто не понравился активисту или нагрубил ему, помешал бесчинствовать. Никаких арбитров не признавали. В кулаки попала та категория крестьянства, которая давала государству львиную долю продуктов питания. Именно такие мужики вдруг стали классовыми врагами, а вчера считались наиболее уважаемыми хозяевами.

Начиная с 1929 года, в нашем районе, под прикрытием классовой борьбы с мелкобуржуазными элементами, попали в разряд кулаков все, кто был истинным хозяином, великим тружеником. Не миловали и середняков – было и такое определение. Всё разложили по полочкам во имя «справедливой» борьбы с «эксплуатацией», за светлое будущее. Репрессии поражали своим размахом. Целые этапы, помните, как шли ссыльные по сибирским трактам – утопили на Васюганье, заранее обрекая многие тысячи, а по стране – миллионы на верную смерть.

Гнали, как правило, семьями с грудными младенцами и немощными стариками, первыми, кто начал умирать, не дойдя до места ссылки.

Забытые имена

Кого лишили родного гнезда, не было предела горю и отчаянию. Часть оставшихся не знала предела радости и восторга. Лозунг: грабь награбленное – вписывался в их интересы. Подчищали под метлу. Конечно, о каких-то деньгах не шло и речи, их у «кулаков» просто не было. Зато тащили овчины. Шерсть, пряжу, холсты. Тащили шубы, валенки, подушки, перины, какую-то одежду, сапоги. Что нельзя было уволочь домой, напялить на себя или съесть, увозилось на общий двор – в колхоз: молотилки, лобогрейки, брички, сани и так далее. Скот тоже почти весь порезали, лошадей разогнали по конюшням. И начали хозяйствовать.

Готовя настоящий материал, пришлось встречаться со старожилами, которые всё видели своими глазами. И никто не подтвердил, что в их деревне жили кулаки-эксплуататоры. Не было их у нас, говорил каждый. Им нельзя не верить. Вся трагедия в том, что для раскулачивания доводились задания – столько-то в деревне объявить мироедами. Цифра – не произвольная. Кампанию не пустили на самотёк. На Совет доводилось твёрдое задание. Например, 125. Эта цифра и разбрасывалась по деревням. Как председатель сельсовета и уполномоченные определят, тем фамилиям и быть в списках. Какими критериями они пользовались, во многом остаётся до сих пор тайной.

Нужно ли удивляться, что порой ссылались семьи, имеющие десять и более детей. Попадались и единолошадники и просто «вредные» мужики, которые не терпели демагогии и несправедливости.

Если кто сомневается в творившемся произволе, можно привести такие факты. Опрошены жители 28 сёл нашего района. Вот что они дали. В Сидоровке раскулачили 13 семей, Хомутннке - 15, Усть-Горах – 10, Соловецке – 5, Антоновке – 4, Нижней Омке – 6, Воскресение – 3, Красном Востоке – 5, Денисовке – 4, Отрадновке – 3, Медвежьей Гриве – 5, Полтавке – 3, Малой Омке – 2, Епанчино – 4, Пустынном – 3, Старых Ситниках – 5, Киршовке – 5, Лаврино – 5. И так по каждой деревне.

Только глав семей набирается 110. Не учтены сотни и сотни домочадцев, и сколько ещё сослано из остальных 58 населённых пунктов? Но и эти трагические данные нельзя считать полными. Фамилии всех горемык, конечно, не запомнили – прошло слишком много времени с тех пор, близких родственников не осталось, а чужая боль долго не беспокоит.

Дорога изгнанных

В населённых пунктах, расположенных по Иртышу и прилагающих к нему деревням, раскулаченных (репрессированных – слово подходит больше) с узлами в руках сажали на баржи и сплавляли вниз до Оби, а дальше буксировали до Васюганья. Потом тащили баржи вверх по притоку. Увидит конвой высокий берег Васюгана – высаживайся партия. Болот близко нет, остались позади, отрезали путь от родного края и всего цивилизованного мира.

Кругом ни живой души, если не считать зверья. Но его не боялись, заедал гнус. Не было от него нигде спасенья, с барж выгружали топоры, пилы, лопаты. И судно уходило. Выживут люди, не выживут – это уже никого не интересовало. Во всяком случае, власть советскую. Так дёшево стоил человек.

Для справки: Васюган – приток Оби. Река большая, есть на всех картах. Длина 1082 километра – теряется в непроходимых болотах. Место дикое и малообжитое до сих пор.

Из сёл и деревень, расположенных вдоль Оми все репрессированные семьи, как правило, этапировались в зимнее время, санным путём. Такие обозы с плачущими детьми, криками взрослых, лаем собак растягивались порой на 15 – 20 километров (из воспоминаний ссыльных, чудом впоследствии спасшихся). Тащились обозы по месяцу и больше – от ночлега до ночлега определяли расстояние в 30 – 40 километров или больше. Останавливались, как правило, в чистом поле, да и деревень дальше просто не было.

Начинался путь Еланка-Усть-Тарка. Потом Барабинск или Тара по старому (очень символично) Екатеринскому тракту. От Барабинска этапы резко поворачивали на север и зимними дорогами (летом из-за топких болот не проедешь) опять же попадали на Васюганье.

В наше время, туда можно пробраться только на вертолётах. И не летал бы туда никто никогда, если бы не нашли нефть в Тюменской и Томской областях.

Люди и судьбы

Большинство, или лучше сказать, подавляющее большинство репрессированных навсегда остались в диких краях. Когда-то их предки шли в Сибирь за лучшей долей, теперь их потомков насильно изгоняли с насиженных, хорошо обжитых мест. Гнали на гибель, и достигли чего хотели. Умирали от болезней, голоду, морозов, безысходности. Немногие выжили, но выжили и остались в закрывающейся тюрьме Васюганья.

Кому-то, пусть единицам, удалось поймать на перекор судьбе лучшую долю. Кого-то по каким-то аналогичным причинам вдруг реабилитировали. Единицы, правда. Другие, более отчаянные и дерзкие, просто бежали, прошли сквозь заслоны чекистов с трёхлинейками. Да, не всем удавалось прорваться не только сквозь кордоны, но вырываться из непроходимых болот и топей, морозов и метелей. Их даже некому было оплакать.

Каждая остановка этапа оставляла небольшое людское кладбище. Без крестов и глубоких могил, мёрзлую землю не очень разроешь, да и рыть некому, особенно и сил нету. Конечная цель заранее не определялась. Попадёт в самой глухомани высокое место, небольшое пространство, здесь и оставляют в непролазном снегу, на морозе очередную партию. Остальных гонят дальше.

Для справки. Васюганье – болотистая таёжная местность. Для осёдлого жилья практически не пригодная.

Ссылали и расстреливали

Часто можно услышать: чернят историю, обливают грязью. В какой-то степени с этим можно согласиться. Однако репрессии крестьянства в тридцатых не прикроешь никаким фиговым листком. Если ещё кто-то сомневается, назовём фамилии глав семейств, которых угоняли этапами. И не только изолировали топкими болотами, обрекая своих сограждан на смерть, но и не стеснялись кое-кого расстреливать.

В Хомутнике поставили вне общества:

Никифорова Ф. Я.

Никифорова Н.

Малыгина Л. П.

Малыгина Н. П.

Кологривова А. Я.

Ливанова А. С.

Коначкова И. М.

Потапова Д. С.

Красноярова М. Я.

Никитина И. А.

Никифорова Г. Ф.

Никифорова Н. Ф.

Кологривова С.К.

По Усть-Горам:

Седымова С. Е.

Седымова А.

Седымова А. Е.

Пугина У.С.

Стрижкова С.

Сенина Ф.

Сенина В.

Антонова М.

Рогозина Н. П.

По Воскресенке:

Барышкова Т.

Наумова Д.

Кутейникова Т.

Кузнецова У. Д.

Авилкина С. М.

Климентьева

По Красному Востоку:

Боровкова Д. Г.

Боровкова В.

Боровкова Н. П.

Боровкова И. П.

Боровкова

К сожалению, инициалы уточнить не удалось, фамилии старожилы ещё помнили, но вот имена и отчества – не всех репрессированных.

Главы семей с домочадцами в родные места вернулись далеко не все – единицы. Из Красного Востока Боровковы, как рассказывали те, кто вырвался из устроенного ада, в частности, С. Ф. Боровков – четверо из пяти его родственников были расстреляны в Барабинске.

На лозунге – крест

На лозунге, провозглашённом В. И. Лениным от имени Советской власти: «Земля – крестьянам», начиная с первых лет коллективизации, был поставлен крест. Он жирно значился до апреля 1985 года – с этого дня надо делать отсчёт перестройки в деревне.

Трагедия настигла почти всех добрых хозяев, кто по-настоящему любил землю, хотел добра России, обществу, в котором жил, семье. На глазах нынешних стариков проходило это чёрное дело.

Каждая семья, как правило, многодетная, под одной крышей проживало три, а то и четыре поколения, имела 5 – 7 – 10 лошадей, необходимый сельхозинвентарь, хорошие постройки – кулак. У этого же кулака – мозоли кровавые, пальцы от работы не разгибаются, от темна до темна в труде, света белого не видел, только по великим праздникам пропускал рюмку-другую. Мясо позволял себе не каждый день, солониной давился и в сев, и в жатву, жался зарезать овцу. И это – кулак, кровопивец и враг народа, враг Советской власти, которую кормил!

Жили на одном подворье, как уже говорилось, глава семьи, три-четыре женатых сына, взвод ребятишек. На каждого взрослого мужчину часто не приходилось и по одной лошади. В целом же хозяйство со стороны выглядело, действительно, немалым. Наумовы в Воскресенке, например, жили в семье – целая колхозная бригада. Да, сеяли и намолачивали зерна много, имели неплохой табун крупного рогатого скота, овец. Но и едоков до двух десятков и больше, И земля – единственная кормилица. Вот и холили её, обихаживали.

И вот всех в один прекрасный день посадили на подводы, разрешив прихватить кое-какой скарб, одежонку, и под рвущий душу плач детей, причитания женщин и проклятия мужчин отравили «за болота». Увозили и других. Долго не утихал вой родственников, которым выпало счастье остаться под своими крышами.

Под забором, помнится, как будто всё происходило вчера, осталась бесхозная сноповязалка. И стояла она до Великой Отечественной. Так и не могли найти ей применение, хотя бабы в войну большие площади хлеба сжинали серпами. Однако трудовые руки стали очень дешёвыми – всё равно на трудодни выдавали за редкими годами – крохи.

Примерно такая же картина наблюдалась в большинстве сёл района. Чья же стала земля?

Глазами свидетелей

Вот протокол общего собрания граждан Глухониколаевки о выселении из деревни и отправке по этапу некоторых жителей. Написано, кстати, красными чернилами. Мотивировалось тем, что эти люди срывают яровой сев. Фамилии, к сожалению, не запомнились, не один десяток. Так отчизна обращалась со своими подданными, которых обязана была защищать. Обходилась подло по той причине, что действовала от имени народа и при помощи народа. Народа запуганного, безмолвно исполняющего всё по прихоти властей.

Можно быть уверенным никто никому не мешал сеять. И как примерно можно было это сделать, если каждый был уверен не за «вредительство», даже не за непослушание – высылка за болота. Скорее всего, это не что иное, как фабрикация документов. Под указку тех, кто занимался такими делами. Не надо и забывать: план раскулачивания доводился сверху, выдавались цифры, смысл которых нормальный человек понять не мог.

– В первый день раскулачивания, – рассказывала Мария Уваровна Терехова, девичья фамилия Кузнецова, – у нас забрали весь хлеб, свели со двора всю скотину. Нас всех из дома просто выгнали на задворки, не разрешали на ночь пойти переночевать к родственникам. У брата Ильи было пятеро ребятишек – спали на морозе, укрытые одеждой, какую удалось захватить с собой. Я убежала, меня искал милиционер, искал по всей деревне. Искал девчонку в 15 лет. Я же спала у соседей среди их многочисленных детей. Выспалась и сама пришла, чтобы вместе со всеми отправиться в ссылку. При отправке маленьких ребятишек кидали в сани, как котят.

К тому времени у Марии Уваровны отца уже забрали – на неделю раньше увезли в Еланку. И по сей день близкие не знают, где он есть. Исчез бесследно. Остаётся только догадываться, какая его постигла участь.

Более месяца в пути. Ехали, шли, мёрзли, голодали.

– Остров суши, – продолжает пожилая женщина, – окружённый молчаливой и страшной тайгой. Подаётся команда: остановиться и выгружаться. Сбросили какое было барахло – большинство пустых подвод повернуло обратно. Помню, мужчины начали валить вековые сосны и разводить огромные костры. Первое время около них и жили, и спали. Одновременно, у кого ещё оставались силы, строили бараки. В них набивалось столько людей, сколько только можно было набить. Жили. Целый месяц с ног не снимали валенки. Ноги распухли, пришлось резать обужу. Пища: мука, замешанная на снеговой воде. Так и питались этой болтушкой.

На второй год людям разрешили вернуться а свои деревни. Неизвестно, за что угнали, не понятно по каким причинам проявили «милость». Людям тогда было «не положено объяснять высшие мотивы» власти. Поставили условие, добираться кто как сможет.

– Брат с женой и детьми, я, – невесело повествует Мария Уваровна, – 40 дней шли по тайге. Весна. Сверху вода, грязь, снизу лёд. Обессиленные, оставили ребёнка на болотной кочке – тащить не было сил, могла погибнуть вся семья, остальные дети. А он, где взялись силы, кричит: «Мама, мама...». Вернулись, забрали малыша. После этого и идти как будто легче стало. В Воскресенку мы уже еле дотащились.

Узники болот

Фёдор Андреевич Панин из Хуторов рассказал свою историю.

– Нас в 1931 году погрузили на баржу и погнали её вниз по Иртышу, потом Оби, потом по притоку Васюган. Сколько мы плыли, не знаю, но хорошо помню, как нас выгружали на высоком крутом берегу. Сосланные, такие же горемыки как и мы, на островах болот уже находились. Корчевали лес, строили землянки, выжигали пни, корчевали мелкий кустарник под огороды. Вернулись мы в Хутора после реабилитации.

Подробную историю жизни и раскулачивания поведала Анастасия Леонтьевна Войцеховская. Удивительная ясность памяти у этой немолодой женщины. Девичья фамилия – Кобзеева, живёт в Малой Омке.

– Наша семья от нелёгкой жизни приехала с первой группой переселенцев в Малую Омку. У отца, Кобзеева Леонтия Николаевича, нас было восемь душ. Прибыли из Курской губернии. Отец был очень трудолюбивый. Когда он стал обладать наделом собственной земли, сразу же почувствовал себя хозяином. К 1929 году он на имевшихся трёх лошадях засевал 14 десятин хлебом. Семья имела трёх коров. Овцы, птица – тоже водились. Излишки продавались, а на вырученные деньги покупался сельхозинвентарь, после урожайного года купили и молотилку. В этом же 1929 году отец продал государству 600 пудов хлеба.

И вот за то, что работали от зари до зари, лишая себя сна и отдыха, доброй одежды и обуви, из отца сделали кулака и врага народа. Только из-за того, что он хотел с помощью машины давать со своего хозяйства больше хлеба.

Этой же зимой нас всей семьей с какими-то пожитками загнали в этап из 750 подвод – «кулаки» из соседних деревень. Этот-полный горести и безысходности обоз растянулся на многие километры и шёл через Тару по старому сибирскому тракту кандальников. Двигались к конечной, никому из ссыльных неизвестной, цели. С двух сторон конная милиция. Или нас охраняли, или от нас охраняли. – Но смей шагу шагнуть в сторону – грубый окрик «назад». И зло добавляли: «Прибьём и бросим».

Народ чувствовал – больше не выдержать. И терять, собственно, было нечего. Не выдержали мужики глумлений, постоянных оскорблений, унижающих человеческое достоинство. По всему этапу прошёл взрыв негодования. «Нас не перебьёте всех, – кричали особенно молодые, неженатые, парни, – а мы сумеем с вами расправиться. Помирать, же нам всё едино где. Или на дороге, или там, куда гоните».

И сразу голос пропал у нашей охраны. Люди почувствовали себя свободнее как-то даже спокойнее. Сопроводил нас конвой до Петровского Совета и больше мы его не видели. После Петровки мы ехали ещё две недели. Миновали большой заболоченный участок по настилу из брёвен – значит, не первые. И действительно, через некоторое расстояние нас с плачем встретили такие же не запертые на ключ узники, как и мы. Они проложили этот путь раньше.

Капитальных построек у людей не было. Жили в шалашах. Нас же погнали дальше дикой тайгой. Примерно вёрст через 20 извозчики остановились, выпрягли лошадей, согнали нас – с подвод и пояснили: здесь закладывайте деревню, а называться она будет «Кулай». С тем и уехали.

Рассказ продолжается

– Мужчины принялись валить сосны, жечь костры, протаивали снег до земли, а рядом разводили огонь поменьше. Земля на какое-то время оттаивала, нагревалась. На неё клали хвою – место ночлега, малые костры обогревали с боков. Так сберегали детей от лютой стужи, и сами родители грелись. Потом наскоро сделали шалаши, начали рубить избы.

Пища – не то отруби, не то нынешние комбикорма. По 200 граммов на человека в сутки.

В избах сразу жило по нескольку семей. Хорошо, что тайга не знала сильных ветров – шум слышали только в верхушках деревьев. Иначе – гибель при таких морозах и метелях.

Весной стало легче. Неподалёку протекала небольшая речушка – полна рыбы. Многим она спасла жизнь, избавила от настоящего голода. К осени на болотах начали поспевать ягоды, особое спасибо кедровому ореху.

Через год отец сильно затосковал. Вспоминал место, где родился, да и здоровье надорвал, пластаясь на своей земле. Вскорости так и умер. Мы с братом стали ходатайствовать, чтобы нас отпустили домой. Отпустили «кулацких выродков» корень-то, думали погиб. Правильно думали. Крестьянский корень уничтожили. Возвращались другой дорогой. С нами вместе шёл мужик из Соловецка – Пожидаев.

Сердце домой рвётся – ноги не идут. Каких только мучений не приняли. Голодные, оборванные шли тайгой. Много нас набралось, никому не нужных. Упал человек – тут ему и конец. Никто не поднимет. Сил на такую малость ни у кого уже не было, брели как тени.

Полегчало, когда по пути стали попадаться деревни. Люди сами жили скудно, но нам всё-таки давали, кто картошки, кто хлеба, реже молока. Хорошо запомнила. Проходили какую-то деревню, где жили эстонцы и латыши, жители, глядя на нас, что-то по-своему говорили и плакали, всплескивали руками. Они накормили нас, пустили на ночёвку. Славные, добрые люди.

Последние селения, через которые добирались до Малой Омки: Покровка и Еланка.

Мать с нами не пошла. Осталась с дочерью у могилы мужа, моего отца. Брат вскорости уехал на стройку в Новокузнецк, где устроился плотником. Но в 1937 году его опять забрали – репрессировали. Расстреляли. Когда, мы не знаем. Не нашли в тех местах захоронения полутысячи трупов. Старожилы запомнили то страшное, место, и только теперь обо всём рассказали. Раньше боялись. Сейчас на том месте воздвигается памятник жертвам сталинских репрессий.

Наперекор судьбе

Последний трагический аккорд поведала Анастасии Леонтьевне её племянница – дочь погибшего брата Николая Леонтьевича Кобзеева. Теперь реабилитированного. Мать с сестрой вернулись с Кулая в 1947 году. На собственной корове приехали, запряжённой в небольшие санки. Там, где семья была брошена посреди тайги, потом отстроился крупный посёлок по переработке древесины: производит мебель, лыжи, перегонку дёгтя. В нём было всё необходимое. Даже 400 гектаров пашни засевалось зерновыми.

Но попутно возникает вопрос: как он получил жизнь, на чьих костях стоит, оправдывает ли свои жертвы? Даже те 400 гектаров? Сколько крестьянин дал бы хлеба, если бы его не тронули с места – помните те 600 пудов Кобзеева? Но семьи его по существу не стало. Если бы одной. Не надо забывать: обоз ссыльных из 750 подвод. Единственный. А сколько их шло, сколько крестьян увозили баржи? Страшно себе даже представить.

Русский мужик пятижильный. И в глухих болотах, в кошмарных условиях он опять же выжил. Строил дома, разводил скот, отвоёвывал у тайги лоскуты земли для посева.

Недавно состоялась встреча с доктором исторических наук А. Д. Колесниковым – приезжал в Нижнюю Омку. Мы много говорили об истории Сибири, заселении района Я ему поведал, сколько из наших деревень было сослано в Васюганье, в частности на Кулай. Оказывается, профессор там был и пояснил, что посёлок, по существу, распался. Закрылись промышленные предприятия. Короче, осталось в населённом пункте несколько семей. Возможно, и их уже там нет. Уехали.

Продолжение истории места страшной ссылки не состоялось.

жүктеу/скачать 1.45 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: