Провинциальные артисты Мы по всей земле кочуем

Несмотря на то, что Василий Андреев (по сцене Андреев-Бур­лак) ⁷⁸ играл в труппе Валь­яно корот­кое время, Николай Биязи навсе­гда подпал под обаяние этого талантливого актера. Василий был большим оригиналом, занима­тельным рассказчиком, общитель­ного нрава и на­ходился в центре любой веселой компании. «Он был очень некрасив собою: какие-то выцветшие блуждающие глаза и оттопыренная нижняя губа, – вспоминает К. Ф. Вальц, мудрый пи­ротехник и машинист сцены, – но эта далеко неприглядная наруж­ность не мешала ему создавать поразительные образы» ⁷⁹. Через не­сколько лет слава о нем разне­сется по всей России и все театралы надолго запомнят эту исключи­тельно одаренную личность. Лев Толстой и Максим Горький вос­хищались простотой творчества Бур­лака. Репин написал его порт­рет.

Из воспоминаний А. З. Бураковского об Андрееве-Бурлаке: «…Он был душевный, ком­панейский человек, веселый рассказчик сцен и анекдотов, – не сочиненных, а взятых прямо из жизни бурла­ков… Любил наш Вася Бурлачок покушать и попить…» ⁸⁰.

Из воспоминаний волжского бурлака В. А. Гиляровского, друга Василия Андреева: «…Про него ходила масса анекдотов, популяр­ность его была громадна. Он любил весело выпить, лихо гульнуть, посмеяться, пошутить, но так, чтобы никому его шутки обидны не были» ⁸¹.

Подружившись с Василием и подражая ему в чем-то, Биязи взял его фамилию и присое­динил к своей. С тех пор Биязи проходит на афишах и в прессе под двойной фамилией – Ан­дреев-Биязи.

В опереточной труппе Вальяно в первый раз выступил Александр Давыдович Давыдов ⁸². Тогда он был, по словам А. З. Бураковского, «самым заурядным актериком». Бураковский познакомился в кофейной с Давыдовым в Тифлисе. Это был смуглый, красивый, армянский юноша с феноменальным слухом и хорошей музыкальной памятью, который поступил хори­стом итальянской оперы в казен­ный театр сначала без жалованья, а потом получал 10 руб. в месяц. Нот он не знал. «Он имел гро­мадный голос, – пишет Бураковский, – но что в нем особенно нра­вилось, это – его особенная манера пения. Он все романсы пел по-своему и пел так, как ни­кто другой не в состоянии был пропеть» ⁸³. Вскоре его увидели на сценах Владикавказа, Рос­това-на-Дону и других южных городов. Возможно, так и продержал бы его Вальяно на вто­рых ролях, но случилось так, что отставной корнет разорился и его театр прекратил свое существование.

* * *

Летом 1875 г. Сергей Пальм решил себя испробовать впервые в роли антрепренера и соз­дал свою труппу актеров, пригласив Василия Андреева-Бурлака и некоторых актеров из труппы Вальяно, чтобы ставить спектакли. С этой ватагой молодых людей он приехал в Самару, где отбывал ссылку его отец Александр Иванович. Для спектаклей был арендован хлебный амбар. В одном из этих спектаклей дебютировал на сцене под псевдонимом Арбенин 17-тилетний Григорий, младший брат Сергея. Он неплохо играл на скрипке, и отец вынашивал планы устроить его в Петербургскую консерва­торию, где уже учи­лась старшая сестра Александра по классу фортепиано. Но, как гово­рится, не судьба, да и нужной суммы не нашлось для оплаты за его учебу. А тут как раз появился брат Сергей со своими актерами и Гриша вместо консерватории опре­делился в артисты.

Труппа Сергея Пальма, поиграв до конца сентября, перекочевала в другой город, остава­ясь там до нового 1876 года. Потом она вернулась снова в Самару и играла до середины фев­раля. Спектакли посещались плохо, в результате антреприза лопнула и оказалась убыточной.

Спустя 4 года в редакцию театральной газеты «Суфлер» поступило письмо от самарского театрала под псевдонимом «Нуль», в котором он дал положительную оценку выступлениям труппы С. Пальма в Самаре в сезоне 1875/76 гг. Вот что он писал: «В «Справочном листке» г. Самары помещена заметка некоего Е. Н. О[всянникова], в которой так постарался расхвалить труппу [под управлением Новикова И. П.], что втоптал в грязь почти всех прежних антрепренеров и между ними С. А. Пальма (нынешнего антрепренера в Тифлисе). Е. Н. О[всянников] назвал всех прежних антрепренеров – спекулянтами, аферистами, которые жестоко эксплуатировали самарскую публику. Пока этот доморощенный рецензент писал только для «Справочного листка», пока, стало быть, обманывал только жителей Самары, я молчал и не указывал на неверность его заметок; но когда заметка того же Овсянникова появилась в столичной газете, …я счел себя обязанным сделать некоторые возражения на заметку г. Овсянникова, помещенную в № 73 «Суфлера». <…> Труппа г. Пальма сравнительно с Новиковой - чудо из чудес. Г-жи Волгина, Брянчанинова, Зверева, Соколова, Стрельская, Полонская; гг. Андреев-Бурлак, Тополевский, Озеров, Мещерский, Пузинский, Пальм, Арбенин – это артисты на главные роли. Кроме того, «аферист-спекулянт» г. Пальм доставил Самаре возможность видеть незабвенного Павла Васильевича [Васильева 2-го] в его лучших ролях. При г. Пальме с замечательным успехом шли «Горе от ума», «Разбойники», «Мария Стюарт», «Сумасшествие от любви», «Ревизор», «Горькая судьбина», «Бедность не порок», «Доходное место», «Блуждающие огни» и пр. …» ⁸⁴.

Сергей Пальм, простившись с отцом и взяв с собой Григория, уехал в Ростов-на-Дону. Там служила актрисой его мать Ксения Григорьевна и проживала уже замужней сестра Александра.

* * *

Андреев-Биязи, поднабравшись опыта у Вальяно, и по примеру своего друга Сергея Пальма ле­том 1875 г. попробовал также стать ан­трепренером по рекомендации стар­ших товарищей. С этой це­лью он прибыл в живописный город Житомир Волынской губернии, находя­щийся в 120-ти верстах от Киева и 44-х до Бердичева. В то время же­лезной дороги до Житомира не было. Ходили дили­жансы.

Первый сезон оказался удачным, без потерь. Актеры были до­вольны. В труппе на второ­степен­ных ролях начал выступать молодой Н. Н. Синельников ⁸⁵, который в Харькове пел в опереточном хоре у Дю­кова в 1874 г. По его отзыву в Житомире он нашел все то, что было нужно для начинающего актера. Слу­жил здесь, правда, временно ак­тер Павел Александрович Ники­тин ⁸⁶, выступал в различных дра­мах и комедиях. Чацкого в «Горе от ума» он играл посредст­венно, но читал грибоедовские стихи так, что заслушаешься. Когда читал русскую классику, то театр после этого просто ревел от восторга.

В труппе Андреева-Биязи дебютировал в 1875 году в Житомирском театре Гарин-Виндинг (по сцене Дмитриев) Дмитрий Викторович, который 13 лет будет играть на провинциальной сцене вме­сте с Николаем Андреевичем. Но прежде чем стать актером, он не­сколько лет проработал здесь суф­лером. Об этом периоде жизни он по­делился своими воспоминаниями: «Обязанность суфлера весьма важ­ная, трудная и неблагодарная. Особенно тяжела эта профессия в про­винции при ежедневных спектаклях, при постоянном разнообразии пьес и при их редком повторении.

П
Н. Н. Синельников

В 1874 г. в городе Ж[итомире] в сильные холода антрепренер мало топил театр. <…> Так как провинциальная публика (за исклю­чением университетских городов) почти примирилась с неизбежным злом – слышать раньше голос или шепот суфлера, а потом уже арти­ста, провинциальные антрепренеры мало заботились об улучшении суфлерской будки, ни для здоровья суфлера, ни для удобства пуб­лики» ⁸⁷.

Ж
М. Г. Савина с мужем

Н. Н. Савиным

(Славичем), 1872, Казань
итомирская публика состояла преимущественно из лиц еврей­ской общины, русских служащих и военных, расквартированных в городе. Поляки в театр не ходили только лишь потому, что он рус­ский. Они ушли в себя, смотрели исподлобья, залечивая еще тяже­лые раны от своего «мятежа» 1863 года. До 1864 г. в театре давались пьесы на польском языке, а затем театр перешел в руки русских ан­трепре­неров. Здание житомирского театра уже существовало около двух десятков лет, построено в 1858 г. в 2 яруса (40) лож, зал имел 15 рядов кресел, а галерея вмещала до 800 зрителей. Разновременно здесь антрепренерами трупп были Нечаев, Шаерович, Кароселли, а затем Анд­реев-Биязи.

На следующий сезон 1876/77 гг. Биязи снова взял в аренду те­атр, разослал приглашения актерам. Начало было благопо­лучным. Но дальше дело расстроилось, театр посещался плохо. Среди сезона – обычный крах, и антреприза переходит к Н. Н. Савину ⁸⁸, в прошлом морскому офицеру, ушедшему со службы со скандалом. На­помню, что это тот «рыцарь», ко­то­рый женился на молоденькой хористке Марии Стремляновой (Савиной) в Харькове после скандаль­ной закулисной интриги. Скандалы будут сопровождать этого человека по­всюду. Вот как ха­ракте­ризует Н. Н. Си­нельников своего житомирского антрепренера: «Все дурное, все отри­цательное, что могли породить условия ра­боты в провинциальном театре того времени, со­средоточи­лось в этом человеке. Он принад­лежал к разряду тех «милости­вых государей», ко­торым некуда было деваться, некуда было пристроиться, и они шли… в театр. Показная на­ружность, само­обладание, лоск, нахальство давали им возможность вте­реться в труппу, где они интриговали, вся­кими путями занимали первое положе­ние, «сни­мали» в качестве антре­пренеров театры, собирали дешевенькую труппу и вступали «во вла­дение», бесконтрольно творя суд и расправу. Сорвать сбор – пер­вое и последнее желание, сорвать во что бы то ни стало, хамское отношение к искусству, к работ­никам театра характе­ризовало его и ему по­добных дельцов, которых, к сожалению, было немало» ⁸⁹.

Что собой представлял антрепренер Савин, нам уже понятно со слов Н. Н. Синельникова. Пояс­ним только отдельные эпизоды его скандальной жизни. Дворянин Славич (по сцене Са­вин) проиграл большую сумму казенных денег, был осужден и лишен чинов. Не посвящен­ный в эту некрасивую ис­торию, антрепренер Дюков принял новоявленного артиста в театр. Пленив своими светскими мане­рами и внешностью молоденькую хористку Марию Стремля­нову (по сцене, наст. фам.  Подрамен­цева), он женится на ней. Переехав из Харькова в Ка­лугу, Савин проводит время за вином и картами. Совместная жизнь сопровождается посто­янными скандалами и безденежьем. Муж помыкал женой, а она скрывала свои страдания. В «светском» обществе муж величал жену не иначе, как Марией Нико­лаевной, находя ее под­линное отчество Гавриловна слишком «неблагородным». В Казани, в труппе П. М. Медве­дева с трудом терпят бездарного и чванливого мужа трудолюбивой и талантливой Сави­ной. Для друзей Савиной их несовместимость была очевидной. Она за 5 лет игры на сценах Казани, Орла и Саратова становится любимицей публики, испытав сладость триумфа. Звезда ее взошла стре­мительно. Скоро положение мужа в труппе резко изменилось. В 1873 г. Савина становится безраз­дельной премьершей саратовского театра, вытеснив оттуда свою соперницу актрису Пелагею Стрепетову. Са­вина окончательно порывает с мужем, который к этому времени превратился в придаток к популяр­ной актрисе. Выясни­лось, что в труппе он лишний и его держали лишь из-за жены. Его самолюбие было уяз­влено. Скандальное поведение Са­вина привело к тому, что с ним был расторгнут контракт, и он уехал в Симбирск, а затем в Вологду. Двадцатилетняя провинциалка М. Г. Савина быстро завое­вала известность в Петер­бурге, став с 1874 г полновластной хозяйкой Александринской сцены. Судьба наконец-то ей улыбнулась, и то лишь потому, что она научилась ее брать в собственные руки. Несмотря на разрыв с первым мужем, Мария Гавриловна в последние годы из жалости оказывала по­мощь его детям во втором браке.

В 1892 г. Савина приехала в Киев на гастроли. Здесь произошла первая и последняя му­чительная для нее встреча с бывшим мужем. С ним она не виделась лет двадцать. «Боже мой, какая это руина! Разбитый параличом, он почти не видит одним глазом; но высокомерен и горд по-прежнему. В Бо­ярке у него дача, записанная на имя дочери, которая теперь выходит замуж, и он остается без угла и куска хлеба» - с горечью напишет позже Савина об этой встрече. Упоминая о бывшем муже, она именует его настоящей фамилией – Славичем, а не той, которая ей досталась когда-то от него по сцене. Ей стали известны кое-какие подробно­сти его прежней жизни. Вторая (гражданская) жена Н. Савина умерла от чахотки 18 лет тому назад после родов, оставив ему незаконную дочь Лидию. Он боялся, что после его смерти у дочери отнимут дачу за его долги. Все это время он сожительствовал со своей кухаркой и имел от нее еще двоих детей. В 1900 г. гордый Савин обратился к своей бывшей жене за по­мощью. «Несмотря на очень большую давность нашей разлуки, - отреагировала Савина, - я все-таки сильно расстроилась: вся желчь вскипела, а с другой стороны, возмездие уж очень тяжелое. Не за меня, конечно, а за все, что он проделал в жизни. Ну, да бог с ним!» ⁹⁰

* * *

После того, как антрепренером в житомирском театре стал Н. Савин, Н. А. Биязи пере­шел на по­ложение рядового актера. Жалованье артистам выдавалось по рублю, по два. Репе­тиции никто не проводил, роли раздавались как попало. С первого дня Савин показал себя грубым, невоздержанным началь­ником, пытаясь быть строгим и требовательным. Каждый день неприятности, крик. Все это происходило в 1876 году. Тогда не было никаких органи­заций, где бы хоть как-нибудь за­щищались права актеров. Произвольное назначение ролей обжаловать было негде. Единст­венная газета «Во­лынские губернские ведомости», выходив­шая в Житомире, театральных проблем не касалась. В кон­тракте было оговорено, что рас­пределение ролей проводится по назначению антрепренера. Пребывая в отчаянном и безвы­ходном положении, единственное, что оставалось делать актерам, - терпеть в ожидании конца сезона. Как только закончился сезон, большая часть из них двинулась на актерский рынок в Москву, чтобы продать себя подороже и устроиться на предстоящие летний и зим­ний се­зоны.

За необходимой нам информацией обратимся снова к воспоминаниям актера Н. Синельни­кова, заняв­шего в театре амплуа премьера в оперетте и молодого комика в драме: «Здесь в Николаеве я впервые встретился с молодым, талантливым Сережей Пальмом. Пальм был воспитанный, образованный че­ловек, сын петрашевца, человек большой культуры. Сережа Пальм в то время производил на всех прекрасное впечатление – и как человек, и как актер. И как глубоко я был огорчен, когда через лет 30 после нашей встречи в Николаеве я увидел его балаганным шутом в каком-то пошлейшем фарсе. Он ломался, говорил и делал всякие не­приличия. Право, я чуть не заплакал: этот фигляр был тот Сережа Пальм, которому все про­чили прекрасную будущность и который так безжалостно растоптал свое прекрасное дарова­ние!

В Николаеве же служили: Кольцова – великолепная певица (в скором будущем жена С. А. Пальма), Григорий Ставрович Вальяно, актер, режиссер и переводчик популярных, ныне классиче­ских оперетт, я, Чужбинов ⁹², в это время тоже начинавший свою карьеру, Пальм, Лихомский. Мы не знали устали и с охотой шли за неутомимым режиссером Г. С. Вальяно» ⁹³.

Максимов был не лучше Н. Савина, только лишь отличался величайшей скупостью до мелочей. При подписании контракта часами торговался с каждым актером. Вместо ста про­симых рублей брал его за 90 в месяц. О спектаклях не заботился, лишь бы шли при хорошем кассовом сборе, а как – это меньше всего его волновало. Выручал в сложных ситуациях все тот же Вальяно, режиссер и большой труженик, работавший дни и ночи. Он любил театр и делал все, чтобы спектакль прошел хорошо. После краха его антрепризы в Ростове Вальяно своим трудом обеспечивал «…благополучие ничего не делавшему Максимову, хотя нельзя сказать, чтобы Максимов совершенно ничего не делал. Нет! – продолжает Синельников свой рассказ. – Во время хода действия, когда актеры были на сцене, наш артист императорского театра заходил в актерские уборные и из экономии тушил свечи – у каждого зеркала полага­лось две свечи. По окончании спектакля свечи тщательно собирались и Максимов очень ра­довался оставшимся большим огаркам: на завтра у зеркала появлялись не цельные свечи, а вчерашние огарки. <…> Так и доживал свой век артист императорских театров – собирая огарки, вы­торговывал пятерки и десятки у актера, из которого во время сезона выжимал все соки» ⁹⁴. Обосновав­шись позже в Одессе, Максимов сделался приятелем известного актера и антрепренера Н. К. Милославского ⁹⁵ и взял в аренду после его смерти «Русский театр», раньше находившийся у Мило­слав­ского с 1877 г. В тот год проходившие через Одессу вой­ска по случаю разразившейся на Балканах и Кавказе русско-турецкой войны обеспечили громадный наплыв зрителей, кассовые сборы были постоянно полные и Мило­славский зара­ботал крупную сумму денег.

Весной 1878 г. труппа Максимова переехала в Елизаветград ⁹⁶, затем в Херсон. Макси­мов пригла­сил на гастроли Н. К. Милославского. С этим артистом следует познакомиться поближе. В памяти очевидцев Николай Карлович ос­тался бари­ном, умницей, находчивым дельцом, строгим, требовательным режиссером. В ос­новном так его характеризовала большая часть мемуаристов. Барин в жизни - он таковым был и на сцене. Из артистов Милославского отчасти напоминал И. П. Киселевский, его уче­ник, но с той только разницей, что учи­тель никогда не выходил на сцену, не зная роли. Кисе­левский же не учил ролей смолоду, импровизи­руя по ходу дейст­вия.

Милославский не жалел средств на постановку спектаклей, не выгадывал ко­пейки, поль­зовался среди актеров и теат­ральной публики большой популярностью. В Одессе и Казани он был чуть ли не первый из артистов, которого всюду принимали и знакомством с которым горди­лись. В театральных мемуарах о нем написано множество анекдотов как о незаурядной и оригинальной лич­ности. Вот один из них, рассказанный драматургом и писателем В. А. Тихоновым: «Всегда изящно, даже изысканно одетый, несколько надменный в обращении, он не пользовался особенными симпатиями как человек, но зато перед ним благоговели, как перед артистом. Талант его был громаден и разнообразен, и в некоторых ролях он положительно не имел соперников. <…> Будучи антрепренером театра в одном из южно-российских городов, он поставил какую-то еврейскую пьесу на русском языке, в которой действие происходит чуть ли не в библейские еще времена. Местный рецензент из евреев, давая на другой день отчет в газете, упрекнул Милославского в небрежной постановке, указав между прочим на то, что в пьесе много раз упоминается об осле, на котором приезжает одно из действующих лиц, а осла-то этого на сцене не было. Прочитав эту рецензию, Николай Карлович на другой день по окончании спектакля вышел на сцену и сделал следующее заявление: «Господин рецензент упрекнул меня за то, что я не озаботился приобр

(ГЦТМ им. А. А. Бахрушина).

Образова­ние и начитанность, житейская ловкость и необходимая доза смелости, граничащая с нахаль­ством, создали Милославскому прижизненный успех. Вероятно, от Милославского эту дозу смелости, граничащей с нахальством, перенял его коллега по сцене актер Бураковский, кото­рый по­сетовал на то, что с каждым годом на сцену идут все кому не лень: «Для меня стано­вилось ясным и весьма определенным, что на сцене нужно иметь поменьше дарования и как можно больше обладать нахальством. Только тогда служба в театре может быть приятной» ⁹⁸. В тон сказанному С. Г. Ярон в своих «Воспоминаниях о театре» сделал весьма нелестное замечание в его адрес: «Бураковский, ко­торого все звали «Сашкой», был очень любим пуб­ликой… К сожалению, его слишком рано избало­вали и он махнул рукой на искусство, пре­вратившись в ремесленника. <…> …такого циника я нико­гда в жизни не встречал: в любом обществе печатные и непечатные слова пользовались у него одина­ковыми правами граждан­ства» ⁹⁹. Не обошел молчанием Ярон по этому поводу и Милославского, откро­венно назвав его большим циником, о котором не для печати ходила целая серия устных скаб­резных анек­до­тов.

На сцене Николай Карлович никогда не терялся. Играл он как-то в «Старом барине» А. И. Пальма роль Опольева, которая считалась одной из лучших в его репертуаре. И вдруг раз­дался сви­сток с одной стороны, спустя минуту и с другой. Милославский спокойно продол­жил игру, не обра­щая внимания. Но когда свистки участились, он тогда говорит артистке, игравшей роль его дочери: «Что это? У тебя в квартире как будто сверчки завелись? При­кажи прислуге эту дрянь вывести!». Публика сразу поняла намек и наградила артиста шум­ными аплодисментами, а свистки прекратились ¹⁰⁰.

Милославский умел ладить с публикой и достойно держал себя в отношениях с арти­стами. Ино­гда допускал насмешки над ними и острил на их счет, такова уж была его натура, и вместе с тем он всегда за них стоял горой. Обмануть его было очень трудно. Местная пресса его недолюбливала и он в свою очередь в долгу не оставался. Его остроумные ответы в виде открытых писем и даже объявле­ний производили сенсацию. Он был крайне невоздер­жан на язык. Из-за этой невоздержанности ему приходилось переносить немало неприят­но­стей. Его злого языка все боялись и старались не давать повода к колким и всегда метким за­мечаниям, но Милославский сам находил эти поводы.

Как пишет Г. А. Пальм, – «…Игра Милославского была умная, выученная; в технике он достигал виртуозности, но отсутствие таланта сказывалось в каждой роли, как бы таковая ни была детально отделана. Провинциальная публика 70-х годов была воспитана на грубой, то­порной игре большин­ства тогдашних провинциальных лицедеев; образованные, умные ак­теры являлись единицами. Вот к этим-то единицам и принадлежал Н. К. Милославский. В «Старом барине» и «Ришелье» Милослав­ский до смешного копировал В. В. Самойлова, и только люди, не видевшие оригинала, могли восхи­щаться бледной копией» ¹⁰¹.

Нам трудно сейчас составить объективное суждение о игре актеров далекого прошлого, о манере их сценического перевоплощения, не будучи их современниками. Игру их надо было видеть и сопе­реживать вместе со зрителями того безвозвратно ушедшего времени. В истории провинциального те­атра лучше всего представлена бытовая сторона незавидного положения актеров. Многие из них не оставили после себя воспоминаний, поглощенные борьбой за су­ществование. Отрывочные, с трудом восстанавливаемые сведения их биографий, противоре­чивые и иногда восторженные оценки совре­менников, а также небольшие заметки, рассы­панные в текущей прессе – все это вместе взятое дает лишь некоторое представление о том, как развивался и работал театр в провинции. Хотя прошло два столетия, полная история провинциального театра России до сих пор не написана.

Несколько иначе, чем Г. А. Пальм оценивают деятельность Н. К. Милославского в своих воспо­минаниях С. Г. Ярон, А. З. Бураковский и А. А. Нильский ¹⁰², которые хорошо знали ак­тера или находи­лись в близких с ним отношениях.

С. Г. Ярон о Милославском пишет, что он происходил из семьи остзейских баронов Фри­дебургов и состоял на военной службе в ка­валерии. Выйдя в отставку, решил посвятить себя сцене. В то время его сестра играла до­вольно видную роль в аристократических салонах Пе­тербурга. Узнав, что ее брат желает де­бютировать на сцене, она пришла в ужас. Звание ак­тера в ее обществе считалось настолько унизительным, что она ему предложила довольно приличную сумму, чтобы он отказался от своего намерения. Николай Карлович на эту сделку не пошел, а предложил компромиссное решение: высту­пать он будет на сцене не под своей фамилией, дабы не причинить неприят­ности семье, а под каким-нибудь сценическим псевдонимом. Дебют его под псевдонимом «Милослав­ский» состоялся на сцене Александринского театра в 1837 г. в водевиле кн. Шаховского «Игнаша-дурачек» в роли молодого повесы Эльмирина, но успеха не имел. В этом постаралась его сестра. Она не желала, чтобы он играл в городе, где она постоянно проживала, так как его поступок ее компрометировал. Она подоб­рала группу лиц, которые во время спектакля его ошикали. Недоразумения с сестрой закон­чились тем, что он взял снова у сестры прилич­ный куш, пообещав никогда больше в Петер­бурге не появляться, и вы­ехал играть в провин­цию. В 1859 г. Милославский снова появился на столичной сцене в роли Гам­лета, проработав до этого больше 20-ти лет в провинции, в Харькове, Казани, Пензе и других городах, но снова неудача. Его выступление произвело на «дедушку русской сцены» И. И. Сосницкого самое невыгодное впечатление и он охарактеризовал гастролера так: «Он для провинции очень хорош. Но для Петербурга рост и фигура хороши, а больше ничего. Орган из двух инструментов: фагот и английский рожок. Смыслу в чтении никакого, но реву много» ¹⁰³.

О своих дальнейших отношениях с род­ней Милославский предпочитал молчать. Завоевав успех за многие годы странствований по провинци­альным городам, он наконец обосновался с семьей в Одессе и зажил очень широко, занимая громадную квартиру в доме коммерсанта Рафаловича по Пушкинской улице. Надо сказать, что Милославский старался всегда жить хорошо и эта привычка, возможно, была при­чиной того, что он ни перед чем не останавли­вался для приобретения средств. Он мог подписать кон­тракт одновременно с двумя антре­пренерами, занять под благовидным предлогом нуж­ную ему сумму, даже просто надуть или подвести товарища по театральному цеху. О своих случаях «приобре­тения средств» он не стеснялся рассказывать своим приятелям. С. Г. Ярон привел в воспоминаниях рассказанный ему Милославским случай, как тот в Курске, выдавая себя за богатого помещика, успел вте­реться в доверие к одной духовной особе и призанять 3 тысячи рублей, конечно, без воз­врата.

А. А. Нильский с малолетства знал Милославского. Отец Нильского директорствовал в Калуж­ском театре, а Милославский актерствовал и занимал видное поло­жение в труппе. «Милославский был большим приятелем моего отца и почти проживал у нас в доме, - пишет Нильский. – Он обладал замечательною способностью располагать всех в свою пользу и де­лать из своих «добрых» знакомых все, что было ему угодно. Несмотря ни на какие о нем рас­сказы, в которых он выставлялся обыкно­венно антипатичным, беспардонным, безобразным, его все продолжали любить и искать с ним дружбы. <…> При своем вы­дающемся сцениче­ском даровании он не смог сделать себе карьеры, но в этом виновата ис­ключительно молва, компрометировавшая, часто даже заслуженно, вечно шаловли­вого Ни­колая Карловича». В 70-х годах на склоне своей жизни Милославский признался гостившему у него в Одессе Нильскому, «что «игривость» его натуры много повредила ему в достижении обеспе­ченной старости. В его боязни забвения сказался целиком провинциальный актер».

Отмечая ловкость и сообразительность Милославского, Нильский дальше пишет сле­дующее: «Правда, он стяжал себе довольно своеобразную славу как анекдотист благодаря тому, что все его остроумие сводилось к собственному материальному благополучию, ради чего он не останавливался даже иногда пред заведомым плутовством, однако все его про­делки носят характер до того наивно безобидный, что достойны внимания по своей исклю­чительности. Он умел удивительно ловко ком­бинировать обстоятельства, которые как бы ни были первоначально далеки от его интересов, в конце концов складывались вполне в его пользу. Его изворотливость и находчивость в трудные минуты жизни были изумительны и до сих пор служат нескончаемой темой потешных рассказов в артистиче­ской семье ¹⁰⁴. <…>

Изобретательность и ловкость Милославского во всех подобных обстоятельствах была неподра­жаема. Очень часто его проделки были далеко не похвального свойства, но он умел их облекать в та­кую остроумную форму, что никто не решался бы обвинять его в предусмот­рительности. Очень часто бывало, что сами «жертвы» вместе с ним хохотали над собой и нисколько не претендовали на Нико­лая Карловича, умевшего при случае искусно прикры­ваться наивностью» ¹⁰⁵.

А. З. Бураковский познакомился с Милославским впервые в Нижнем Новгороде. Играя в различ­ных труппах в провинции, их жизненные пути часто пересекались. Оставив Тифлис в 1879 г., где он служил у режиссера А. А. Яблочкина на выходных ролях и суфлером, прибыл в Одессу на па­роходе из Поти в компании бывшего помощника режиссера Лангомера с на­мерением добраться до Петер­бурга. В Одессе оба поистратились, а чтобы до­браться до сто­лицы, денег было слишком мало. К сча­стью они случайно познакомились с Павлом Исаеви­чем Вайнбергом, впоследствии знаменитым рас­сказчиком еврейских сцен в Одессе, который сказал им, что в Елизаветграде играет труппа Мило­славского, у которого они могут пристро­иться и что-либо заработать. Вайнберг согласился помочь им бесплатно добраться на рабо­чем поезде в Елизаветград и через 2 дня втроем они были на месте. «Н. К. Милославский принял меня очень любезно, - рассказывает Бураковский, - вспомнил наше свида­ние в Ниж­нем и изъявил согласие взять меня и Лангомера, но только сказал: «Здесь мои спектакли кончаются; через неделю мы выезжаем в Екатеринослав на ярмарку, вот вы там и можете на­чать у меня службу» ¹⁰⁶. Милославский дал им каждому по 10 рублей на до­рогу и они вы­ехали на новое ме­сто службы. Содержал театр в Екатеринославе еврей по фа­милии Луцкий. В труппе играл уже из­вестный нам актер Н. Н. Николин, режиссером был не менее извест­ный актер Л. Н. Самсонов ¹⁰⁷. Бура­ковский выступил в водевиле «Цируль­ник на Песках» и имел успех.

Дела антрепризы Милославского складывались не особенно блестяще. Кассовые сборы в театре, несмотря на ярмарочное время, все падали и падали. Чтобы поднять их, Н. К. Мило­славский задумал поставить трагедию А. К. Толстого «Смерть Ионна Грозного». Что из этого получилось, мы узнаем от самого Бураковского, красочно описавшего происходившие сценки:

«— Николай Карлович, как же мы поставим «Грозного», если у нас декораций нет, — сказал ему режиссер.

— Пустяки, обойдемся, — ответил Милославский.

— Невозможно обойтись.

— Почему?

— Очень просто, что же мы поставим, чтобы изобразить Грановитую палату?

— Как что? Да деревенскую избу, разукрасим стены и пол коврами, вот вам и Гранови­тая палата.

— Помилуйте, нас освистать могут.

— Вздор, Шекспир играл без декораций, ну, стало быть, и нам можно. Платить-то вам жалованье нужно, а сборов нет. Не хотите ставить «Грозного», так я брошу держать театр и уеду.

Л. Н. Самсонов после такого ультиматума роздал роли, начал репетиции и выпустили афиши. Понятно, сбор взяли полный. Н. К. Милославский играл превосходно Грозного, а Николин Бориса Годунова.

Прошло 3 или 4 дня, опять вышла афиша с пьесой «Смерть Иоанна Грозного». Я ничего не знаю, сижу дома – было часов пять вечера. Вдруг является ко мне сторож из театра.

— Вас Николай Карлович к себе просит.

— Зачем? — спрашиваю я его.

— Не могу знать.

— Хорошо, скажи, сейчас приду.

Оделся и отправился. Вхожу к нему

— Что прикажете, Николай Карлович?

— Здравствуй, милый, возьми у меня там на столе пьесу «Смерть Грозного» и почитай рольку. Ты сегодня должен играть.

— Играть? Кого, Николай Карлович?

— Бориса Годунова. Николин разозлился и не хочет.

— Что вы, Николай Карлович! Как же я могу к вечеру приготовить роль Бориса Году­нова?

— Глупости говоришь и зря тратишь время, невозможного на свете нет ничего. Кое-что вы­черкни. Ступай и читай роль.

Это последнее сказано было так серьезно, что мне ничего более не оставалось делать, как уйти, что я и исполнил.

Наступил спектакль. Взглянул я в дырочку в занавесе, публики было видимо-невидимо. Как я иг­рал, что говорил – положительно не знаю. В сцене с волхвами окончательно запу­тался, суфлера не слышу, и чтоб не сделать паузы, вдруг от себя бухнул такую фразу:

Ну, что ж молчите вы, волхвӹ,

Скажите мне хоть слово вы.

После этих импровизированных стихов какой-то господин, сидевший в первом ряду, схватил себя отчаянно за голову и выбежал из театра, как будто его окатили кипятком.

После этого спектакля, через 2 дня получена была депеша губернатором, содержание ко­торой со­общено Н. К. Милославскому, где было сказано, что по просьбе автора пьеса «Смерть Грозного» за­прещается на всех провинциальных театрах. Оказывается, что выбе­жавший из первого ряда человек, как бы ошпаренный кипятком, был никто иной, как сам ав­тор А. Толстой. После запрещения «Гроз­ного» сборы нашего театра окончательно упали» ¹⁰⁸.

Милославский решил спектакли прекра­тить. Снова артисты очутились на улице.

Еще раньше до этого Бураковский и Милославский встречались в Астрахани. Там на летний се­зон 1870 года составилось товарищество артистов под эгидой Милославского, Талькова и Лентов­ского. Товарищество, как самоорганизация артистов на паях, тогда только входило в моду и Бураков­ский еще не понимал, что это такое. Дела в товариществе шли пре­восходно. Выступления проходили в нанятом для спектаклей трактире. Прошло 2 недели. Бураковский каким-то внутренним чутьем раз­гадал, что Н. К. Милославский берет деньги из общей кассы, тратит их без толку и уже за это время товариществу задолжал более тысячи рублей. Артисты решили продолжать начатое дело, но только без Милославского, отстранив его от всякого прикосновения к кассе. Его пригласили как актера на разовые выступления с последующей оплатой. Этот вопрос товариществом был решен единогласно, о чем ему было объявлено на другой же день. Он сначала выразил неудовольствие, но в конце концов дал свое согласие остаться в товариществе уже при новой администрации. Через 3 дня состоялся пер­вый спектакль. Дальше продолжит рассказ сам Бураковский.

«Было поставлено «Горе от ума». Я играл Молчалина, Скалозуба – Бабиков и князя Ту­гоухов­ского – Н. К. Милославский. Театр был полон. Сбор – тысяча рублей. Как только под­нялся занавес, перед последним актом, у меня явилось предчувствие и я говорю Бабикову:

— Знаешь, надо следить за Милославским. Он роль свою кончает раньше нас; я боюсь, как бы не побежал он в кассу, да не взял бы деньги оттуда. Кассира мы не предупредили…

— А что ты думаешь? С него это станется. В самом деле, надо последить. Я как кончу, не пойду разгримировываться, а буду смотреть за ним в оба, — сказал Бабиков.

— Ну, а от меня он тоже не уйдет.

Милославский, окончив свою роль, прямо во фраке со звездой, в теплых бархатных сапо­гах, сло­вом, как был князем Тугоуховским, так прямо выбежал в сад и в кассу. Там, схватив шкатулку со всем сбором денег, он побежал по темной аллее к себе на дачу.

Бабиков все это видел, сейчас же за ним, а я с другой стороны. Мы его поймали и стали кричать: — Отдай, старичек, деньги!

Он тоже заорал на весь сад. К нам быстро прибежали два городовых. Они увидели од­ного со звездой во фраке, другого в мундире полковника – переглянулись и сделали под ко­зырек. Н. К. Ми­лославский жалобным, страдальческим тоном начал:

— Послушайте, городовые, я князь Тугоуховский, - они меня хотели ограбить, взять эту шка­тулку с деньгами, возьмите их в полицию. Это два мошенника.

Городовые растерялись при виде полковника. Совершенно недоумевали, что им делать? И ре­шили взять только одного статского, именно меня, в костюме Молчалина. Я запротесто­вал.

— Нет уж, если брать в полицию, так берите и их. Вот этого князя и полковника! Вы ду­маете, что это настоящие князь и полковник? Не бойтесь, мы все артисты! Если идти в поли­цию, так надо всем идти.

Пока с нами происходила эта сцена, спектакль окончился, пришел пристав, сделал рас­поряжение и всех троих отправили в полицию. Вообразите, мы, загримированные в костю­мах, в сопровождении городовых шествовали в полицию на глазах у публики. Увидя нас в таком обществе, публика образо­вала из себя толпу и провожала нас всех до места назначе­ния. В полиции все дело выяснилось, соста­вили акт, деньги арестовали до утра, до полного подробного разбирательства всего дела. Н. К. Мило­славский вышел сух из воды. Он устроил так, что нам полицмейстер не позволил больше продолжать спектакли.

Мы были уволены в количестве 17 человек, а остальным с Тальковым и еще десятью че­ловеками разрешили продолжать играть в том же театре» ¹⁰⁹.

Известный в провинции актер и антрепренер П. М. Медведев ¹¹⁰ тепло отзывается о Милослав­ском, с которым вместе не раз выходил на сцену. «Судьба его послала на защиту бедного раба-актера, — пишет Медведев. — В его лице явился живой протест обществу, ко­торое так презрительно отно­силось к деятелям сцены. Вообразите: на сцене появился дворя­нин, с лоском, говоривший по-фран­цузски и по-немецки, красавец, при том талантливый и предшествуемый легендами о приключениях, которые, если описать, то, право, хватило бы не на меньше томов, чем роман А. Дюма во вкусе «Трех мушкетеров» ¹¹¹.

Медведев служил у антрепренера К. Б. Соловьева, из крестьян. Он раньше держал трак­тир, пе­решел на буфет в театре, а потом как-то попал в содержатели театра. Он держал ан­трепризу в Кост­роме, Вологде, Рыбинске, Симбирске, Самаре. Вел театральное дело не­плохо, сжился с актерами, не жалел денег на обстановку. Но был себе на уме, держал актеров рублем и до окончания сезона дол­жал им.

«Под разными предлогами он сумел задолжать и Милославскому рублей 500, — продолжает свой рассказ Медведев. — На требования обык­новенно отговаривался:

— Дворянчик! Видит бог отдам, повремени маненько, а коли больно нужно, возьми чет­вертной билет. Сам видишь, какие плохие сборы.

После одного такого разговора Милославский говорит:

— Послушай, Клим, желаешь поправиться, не пожалей денег на обстановку, ставь со мной «Дон-Жуана». Посмотри, какой сбор сделаешь.

— Спасибо, спасибо, дворянчик. Идет. Ставь пьесу. Что для нее нужно, все сделаю.

В афишах появились анонсы о постановке «Дон-Жуана». При этом упоминалось, что за­главную роль исполнит Н. К. Милославский. Публика заинтересовалась. Дамы ахали. Билеты брались с боя. На первом представлении театр полон. После первого действия Милославский посылает за Соловье­вым, тот является сияющий:

—Что, дворянчик?

— Да вот что, Клим, принеси-ка мне мои 500 рублей, а иначе я играть не буду. Сейчас разденусь и уеду домой.

— Как, как, дворянчик, да разве так можно поступать. Вы не шутите. В театре находится его пре­восходительство господин губернатор с супругой. Он вас за такие дела не похвалит.

— Ну, это мое дело, а ты неси-ка деньги, тогда не только меня, а и тебя похвалит.

— Дворянчик, видит бог, денег-то нет, возьми сотенную и то через силу.

Николай Карлович, не отвечая, начал раздеваться. Соловьев бросается за помощью к по­лицмей­стеру. За стеной услыхали грозный голос начальника полиции:

— Где Милославский?!

— Здесь я, что нужно? — откликнулся Николай Карлович.

В уборную, звеня шпорами, влетел полицмейстер. Он был в старой форме, брюки навы­пуск, в открытом спереди мундире и с майорскими эполетами. Талия перевязана шарфом. Он накинулся на Николая Карловича:

— На каком основании вы позволяете себе устраивать безобразия!

— Какие?

— Ну, что же из этого следует?

— А то следует, что я вас заставлю играть.

— Любопытно, как это вы заставите меня играть?

— Да что с вами разговаривать. Извольте одеваться и марш на сцену!

— Но, но, тише! Не забывайте, что вы говорите с дворянином. Вам не мешает также на­помнить, что вы полицмейстером поставлены больше для того, чтобы наблюдать за чистотой в городе, а вы и за своей-то собственной чистотой не можете усмотреть. Вон у вас какие гад­кие пятна на брюках, как вам не стыдно, а еще носите открытый мундир.

Полицмейстер, как бомба, вылетел из уборной. Через несколько минут Соловьев принес Нико­лаю Карловичу 500 рублей, приговаривая:

— Эх ты, дворянчик! Одевайся, что ли, да играй хорошенько» ¹¹².

«У этого человека было много хороших качеств, - сказал в заключение своего рассказа о Мило­славском А. З. Бураковский, - но была одна дурная и притом очень оригинальная сто­рона: он, полу­чая всегда большое жалованье, не любил платить мелких долгов. Портные, са­пожники всегда терпели от него мытарства, когда приходили к нему за деньгами. И все-таки, несмотря на это, он везде и все­гда пользовался особенным кредитом и уважением публики. Особенно он умел ладить с евреями, ко­торым был много должен и которые, невзирая на это, относились к нему всегда с большим уваже­нием» ¹¹³.

Достигнув довольно хорошего материального положения, Милославский оставил сцену и стал часто болеть. За два года до своей смерти в 1882 г. в Одессу к нему неожиданно прибыл его брат из семейства Фридебургов, имея чин не то действительного, не то тайного советника, хотя в городе пого­варивали, что приезд этот вызван запахом наследства. Милославский был польщен визитом брата и всюду на людях являлся вместе с ним. С. Г. Ярон сделал заключе­ние, что Николай Карлович не осо­бенно-то и уважал своего родного братца, присутствуя при их беседах. Был такой момент, когда брат, обидевшись на какое-то замечание Милослав­ского, напомнил ему, что он все-таки имеет чин гене­рала и потому просит поделикатнее вы­ражаться, на что Николай Карлович, вспылив, ответил: «Что ты генерал – это верно, но таких генералов как ты – в России много, а таких как я, генералов от сцены, мало, а потому прошу передо мной не величаться». То, что отношения между братьями были далеко не дружеские, видно из следующего факта. Оставив свои средства брату, Милославский не удостоился вза­мен даже памятника на могилу, которую С. Г. Ярон уже через несколько лет нашел в забро­шенном состоянии.

Похоронив в 1880 г. вторую жену, актрису Ольгу Николаевну Воронину, Милославский жил почти отшельником, распродал всю свою роскошную обстановку и переехал на дачу, а от­туда на зиму переселился в гостиницу, где и прожил до самой смерти, оставив кое-что в на­следство своим двум сыновьям. Его сын Михаил выбрал также актерскую профессию. В противоположность Ми­хаилу своего сына Николая отец сильно не любил. Николай служил в театре отца и получал в месяц 25 рублей.

* * *

Труппа Максимова, закончив свои гастроли в Полтаве, распалась. Ее сменила житомир­ская опе­реточная труппа Н. Н. Савина, в которую влились некоторые актеры распавшейся труппы Максимова, в том числе и Андреев-Биязи.

Сергей Пальм вместе с братом Григорием, сестрой Ксенией и О. В. Кольцо­вой отправились в Ростов-на-Дону, а затем в Тифлис. Там Ольга Кольцова вышла за­муж за Сергея Пальма в ноябре 1878 г., в результате образовался не только супружеский, но и творческий по жизни их союз.

После Полтавы труппа Савина переехала в Киев. Кроме Киева, Савин снял в аренду театры в Харькове, Чернигове, Полтаве и Воронеже. В зиму 1978/79 гг. труппа Савина играла в Ад­рианополе, куда была вызвана тогдашним главнокомандующим русской оккупационной ар­мии в Турции гене­рал-адъютантом Э. И. Тотлебеном. В сезон 1879/80 гг. другая труппа Савина обосновалась в Воронеже. Чтобы поправить здесь весьма плачевные свои дела Савин пригласил на несколько спектаклей известного провинциального актера, любимца Киева и Новочеркасска В. В. Чарского ¹¹⁴, но надежды, возлагае­мые на него, не оправдались, кассовых полных сбо­ров он не принес. В это время в труппе не хватает актеров на роль любовников и резонеров. Среди драматических актрис выделяется Линская-Неметти ¹¹⁵. Главный комик здесь – это Андреев-Биязи, но показывает он себя осторожно.

В этот же сезон антрепренер Н. Н. Дюков ¹¹⁶ передал Савину в аренду харьковский театр, которым руководил 10 лет. Дюков сильно охладел к делу после смерти своего единственного сына Николая, умершего от чахотки на 21-ом году жизни. В драматической труппе харьковского театра в это время подвизались в ролях grande dame Ксения Григорьевна Пальм и на амплуа резонеров артист Егор Чернов. Оба они прибыли из Тифлиса после закрытия там драматической труппы С. Пальма. В Харькове в драматической труппе играли Николай Николаевич Соловцов (настоящая фамилия Федоров), Виктор Иванович Родон, Серафима Александровна Бельская, игравшая в водевилях, и артист Дальский, игравший простаков. Последние трое артистов перешли потом в оперетту.

В театральной хронике тех лет сохранилась следующая информация, поступившая из Киева от театрального рецензента Гаврилова в петербургскую газету «Суфлер»: «Антре­пренер Н. Н. Савин окончательно запутался с театрами: киевским, черниговским, полтав­ским, харьковским и воронежским. Жалованье всем артистам задержано, хотя сборы у нас окупают расходы по театру, а деньги идут на пополнение убытков харьковского театра. Кроме того, доверенный по театру Н. Н. Са­вина Андреев-Биязи не внес по контракту быв­шему содержателю театра г. Матковскому арендных денег. Г. Матковский подал в суд и те­перь Н. Савин обязан внести 20 тысяч неустойки. На масляной кассы театров, как нашего, так и харьковского были арестованы. Как-то выпутается из долговых се­тей Н. Савин – неиз­вестно» ¹¹⁷. Как выпутался Савин, нам тоже не известно. Только вместо него театр перешел в руки управляющего актера Андреева-Биязи. В труппе 11 актеров и 12 актрис. Сборы упали настолько, что они бывали зачастую в 60-45 рублей. Газета «Суфлер» далее сообщала, что судя по спектаклям прошлого сезона Андреев-Биязи сам любит играть, а вот способностей к режис­суре пока не проявил ¹¹⁸.

Через полтора месяца с начала открытия летнего сезона в летнем саду «Эрмитаж» новая драма­тическая и опереточная труппа под управлением уже не Андреева-Биязи, а антрепренера Г. М. Коврова дала в Воронеже около сорока спектаклей. Ковров, после закрытия драматической труппы С. Пальмом в Тифлисе в 1880 г., вместе с женой М. С. Брянской-Ковровой перебрался в Воронеж и собрал здесь хорошую труппу. Комедии шли, как гово­рится, «без сучка и задоринки». Подобрались более-менее известные в провинции артисты: Васильев-Гладков, Михайлов, Синельников, Сахаров, Михайлова-Рунич, Измай­лова, Соковнина, Брянская-Коврова. Один из постоянных посетителей театра называет ко­мика-буфф Андреева-Биязи как артиста «с дарованием и с постоянным незнанием ролей», который «очень недурно изображает Лагира в «Рыцаре», Бобеша в «Синей бороде», но гу­бернатора в «Птичках» играет плохо» ¹¹⁹. В конце августа 1880 г. газета «Суфлер» поместила заметку из области слухов и предположений: «Скрывшийся на днях из Киева антрепренер пяти театров г. Савин, как полагают, бежал за границу. Разосланные во все города теле­граммы о задержании его на месте не имели успеха. Из 45 тысяч оставленного им в Киеве долга немалая часть падает на долю служивших у него несколько лет артистов» ¹²⁰. Из Воро­нежа в газету поступают грустные сообщения о том, что «городу, имеющему до 70 тысяч жителей, грозит осенью и зимою лишение театральных наслаждений».

При сложившейся запутанной ситуации дел Савина Андреев-Биязи покидает Воронеж и переби­рается в конце сентября в Астрахань. Здесь зимний театр снял актер Л. Я. Никольский и открыл сезон 1880/81 гг. 16 сентября комедией «Нищие духом» Н. Потехина и водевилем «Подозрительная лич­ность». Состав труппы – 20 человек. Рецензент за подписью «Один из партера» писал: «Пьеса «Ни­щие духом» с участием г-жи Лукашевич в роли Кондоровой прошла очень вяло; только благодаря г. Андрееву-Биязи, который хорошо исполнил роль Сиводушина, публика по временам оживлялась. <…> Водевиль, благодаря г. Андрееву-Биязи, который прекрасно исполнил роль слуги, прошел до­вольно оживленно; публика апло­дировала даровитому комику» ¹²¹.

Вслед за данной хвалебной рецензией в газете следует уже информация противоположного свой­ства, уличающая актера Андреева-Биязи в неблаговидном поступке. Оказывается, в Воронеже по­ползли слухи о том, что бывший здесь актер Андреев-Биязи успел купить у г. Веселовского, содержа­теля зимнего театра, места для публики и перепродал права на них кому-то за 3 тысячи рублей. «В конце июля в одну прекрасную ночь Андреев-Биязи скрылся из Воронежа к удивлению своих много­численных кредиторов, а г. Веселовский на днях явился на скамью подсудимых в окружном суде как нарушитель строительного устава. Городская управа в свое время, находя, что театр не удовлетворяет некоторым требованиям строительного искусства, обязала г. Веселовского перестроить театр и сде­лать в нем каменные лестницы. Г. Веселовский не исполнил требований управы, но хотел театр свой открыть для публики. Впрочем, дело за неявкою некоторых свидетелей отложено. Чем бы оно ни за­кончилось, воронежцам все равно. Они обречены зимой обходиться без театра…» ¹²².

Сделка с Веселовским, видимо, осталась для Н. А. Биязи без последствий. Здание театра, при­надлежащее Веселовскому, было закрыто по распоряжению властей. Сам Веселовский был предан суду, однако он вышел из зала суда оправданным.

Биязи продолжил службу в Астрахани у антрепренера Л. Я. Никольского, который поставил в свой бенефис новую комедию Шпажинского «Фофан». У Никольского главная роль Колера не вы­шла, а «Андреев-Биязи (купец Шкураков) был очень типичен», - сообщал рецензент за подписью «Один из партера» ¹²³.

Николай Андреевич снова берется за антрепризу. Он сформировал свою драматическую труппу и на зимний сезон 1882/83 гг. снял театр в хорошо ему знакомом городе Таганроге. Здесь Биязи поста­вил около 20 спектаклей, среди них «Доходное место» и «Лес» Островского, «Шельменко-денщик» Основьяненко, оперу «Аскольдова могила» Верстовского, водевиль «Дочь русского актера» Григорь­ева и др.

После Таганрога в апреле 1883 г. он переходит в опереточную труппу Буюмина под управлением режиссера и дирижера А. А. Вивьена, находившуюся в Харькове. Андреев-Биязи играет с 1 мая по 1 сентября в Харькове в лет­нем театре сада «Тиволи», где также выступают цирковые львы господина Бонне, акробаты, жен­щина-силачка и где сосредоточены прочие садовые увеселения. Входная плата – 40 копеек. В труппе играют актрисы Е. Ф. Кестлер, Рунич-Михайлова, Е. А. Соковнина, Е. Ф. Саксонская, Бурдина, Ни­колаева, Соколова. Из мужского персонала – актеры Климов, Преображенский, Соколов. Большим успехом пользуется комики Н. П. Новиков-Иванов ¹²⁴ и Андреев-Биязи. Новиков-Иванов в роли Гас­пара в оперетте «Корневильские колокола» производил фурор. Местный рецензент писал в журнал «Искусство», что «г. Новиков-Иванов, г. Андреев-Биязи и г-жа Бурдина всегда успешно могли бы подвизаться в хорошей драматической труппе» вместо опереточной ¹²⁵. Несмотря на хорошую по­году, кассовые сборы были не высокие, поэтому многие артисты не получили жалованья за полме­сяца. Если бы артисты не решились бы единодушно и энергично разорвать свои отношения с антре­пренером Буюминым и взять дело на себя, последствия получились бы еще более печальные. За не­грамотного и в театральном деле ничего не знающего антрепренера Буюмина его «адво­каты» или же режиссер Вивьен, на которых он и «полагался», пригласили артистов труппы. Было много в труппе родственных Вивь­ену лишних лиц, которые ничего не делали, но получали по 100 рублей в месяц и более. Когда уста­новилось фактически товарищество артистов, чтобы доиграть летний сезон, Вивьен как режиссер и администратор был устранен. Корреспондент газеты «Суфлер» в Харькове пояснил некоторые де­тали: «Такие же даровитые актеры, как г. Дмитриев ¹²⁶, буквально игравший всегда за двоих, а иногда и за троих, получал 75 рублей в месяц! <…> Для чего, имея таких комиков, как г. Новиков-Иванов и Климов, такого толкового актера, как г. Андреев-Биязи и даровитый г. Дмитриев, надо было пригла­сить г. Эрберга, потерявшего голос и совершенно расплывшегося, и г. Михайлова, хорошего драматического актера, но решительно негодного для оперетки?» ¹²⁷ Труппа закончила свои представления, несмотря на усиленные труды, с дефицитом в кармане для большинства актеров.

В это время в Киеве объявился пропавший антрепренер Савин, который вошел в переговоры с владельцем театра г-на Бергонье и решил переделать его театр заново. Под это дело Савин нашел себе уже компаньона с хорошими деньгами. Кроме того, Савин постарался прихватить в аренду на 3 года еще и городской театр. В городском Савин решил иметь русскую драму, а в театре Бергонье – оперетту. В опереточной труппе Савина с 1883 г. обосновались на несколько сезонов С. Пальм с женой после неудач с оперной антрепризой в Тифлисе и Одессе.

В Харькове Андреев-Биязи получил приглашение из Казани на роли первых комиков от антре­пренера П. Д. Ленского, который на зимний сезон 1883/84 гг. сформировал драматическую и опере­точную труппы. После пожара 1874 г. казанский театр был отстроен буквально за 5-6 месяцев и по внешнему виду не уступал харьковскому или одесскому. Здесь Андреев-Биязи задействован в двух труппах. Среди лиц женского состава впервые упомянута его жена Ксения Александровна Пальм (по сцене Слободина). Ее брат Григорий, режиссер труппы Михаила Лентовского, выступавшей в московском театре сада «Эрмитаж» до 11 сентября 1883 г., после закрытия сезона отправился на гастроли с частью опереточной труппы в Одессу и, по отзывам одесских газет, «гг. Арбенин, Волховской и г-жа Волынская пользуются большим успехом», выступая в труппе г. Максимова.

В качестве гастролеров на один месяц в Казань приглашены на роли комика В. Н. Андреев-Бурлак, а на роли любовников и героев – любимцы казанской публики В. В. Чарский и М. Т. Иванов-Козельский. Хористов числится 21 человек, а музыкантов – 25. Для открытия зимнего сезона 6 сен­тября даны были драма Аверкиева «Каширская сторона» и переводная (с польского) одноактная ко­медия «Подозрительная личность». Корреспондент газеты «Суфлер» в своей статье за подписью «Егоза» доносил из Казани: «Из исполнителей драмы наиболее толковою и осмысленною игрою вы­делялись гг. Полтавцев и Андреев-Биязи, г-жи Романовская, Саблина-Дольская и Иванова… Г. Анд­реев-Биязи выказал себя весьма талантливым артистом и очень даровитым комиком, проведя роль подьячего Живули умело и без малейшего шаржа и подчеркиваний» ¹²⁸. В следующей заметке тот же корреспондент сообщал о том, что 15 сентября опереточной труппой был дан первый спектакль - «Боккачио» Ф. Зуппе. «Были хороши г. Синельников в роли принца Пьетро и г. Андреев-Биязи в роли Ламбертучио… Куплеты «Не моя в том вина», среди которых последний вставил несколько куплетов собственного сочинения, имеющих местный характер, очень понравились публике; особенную сен­сацию произвел намек, обращенный к казанской прессе за ее нападки на труппу с первых же дней открытия сезона, а именно, г. Андреев-Биязи, между прочим, пропел:

Газета «Сын Отечества» также отреагировала на очередную выходку артиста в борьбе с репорте­рами: «В Казани, по словам казанского «Биржевого листка» шла на сцене «Прекрасная Елена» с Анд­реевым-Биязи в роли Менелая. Уязвленный отзывами газеты до глубины своего самолюбия г-н Биязи попытался дать генеральное сражение. Г-н Биязи с ужасной физиономией, подойдя к рампе, показал публике номер «Биржевого листка» и затем, садясь на трон, наступил на него, бессвязно браня стихи» ¹²⁹. Чтобы четче представить, какие примерно чувства испытывал актер Андреев-Биязи к пред­ставителям прессы, послушаем мнимый разговор между артистом и журналистом в изложении скрывшегося под псевдонимом «Азъ» некоего Пукалова (?).