Рецензент: д-р ист наук, заслуженный деятель науки рф, проф. В. Г. Тюкавкин

Последствия

Вышнеградский приезжал? — жал...

В просвещенье есть успех? — эх...

Разве так Островский плох? — ох...

О Ванновском какой слух? — ух...

Сделал ли что Гюббенет? — нет...

Так все вышло ерунда? — да...

Ждете снова на весну их? — ну их...

Стоило же принимать их? — мать их...

Контрреформы не оправдывали надежд царизма. Правда, он сумел одворянствовать земство. Но развитие капитализма в России зашло уже так далеко, что значительная часть дворянства, на которое так рассчитывал царизм, обуржуазилась и превратилась из опоры самодержавия в оппозицию ему — очень умеренную, благомыслящую, но оппозицию. Более того, в самом правительстве не было ни политического, ни делового единения (не зря Катков умер со словами: “Прошу единомыслия”). Министры заискивали перед царем и либо грызлись между собой, либо подсиживали друг друга. Главное же, внутренняя политика царизма стала терять логику. С одной стороны, царизм хотел “заморозить” страну, т.е. консервировать в ней крепостнические пережитки, дабы упрочить свою социальную, дворянскую опору; с другой стороны — обзавестись современной, т.е. капиталистической, про­мышленностью, чтобы не отстать от Запада и, при случае, успешно противостоять ему. “Вся система самодержавия сверху донизу,— пишет современный российский историк Ю.Б. Соловь­ев,— раскалывалась сосуществованием этих двух взаимоисключа­ющих главных направлений в проводимой политике. Отныне герб самодержавия — туловище о двух головах, глядящих в противо-

положные стороны,— приобретает вполне вещественное и роковое для самодержавия значение”.

Немудрено, что в таких условиях царизм год от году, несмотря на отдельные победы реакции, терял устойчивость и уверенность, а самодержец Всея Руси Александр III вообще ни в чем не был уверен — даже в собственной безопасности. Он умер 20 октября 1894 г. на 50-м году жизни, умер тем же гатчинским отшельником, каким начал царствовать. По официальной версии, причиной смерти еще далеко не старого, отличавшегося смолоду богатырским здоровьем самодержца была болезнь почек (пиелонефрит). В последнее время эта версия вновь обретает хождение: кончина Александра III изображается “благостной”¹. Однако более убедительной выглядит точка зрения современников царя, а также его собутыльников, по которой он умер от последствий алко­голизма, в коем старался утопить постоянный страх за свою жизнь. Из воспоминаний начальника его охраны генерал-адъю­танта П.А. Черевина явствует, что Александр III в последние годы жизни от страха и пьянства заметно терял человеческий облик: осушив вместе с Черевиным по полулитровой фляге коньяку, которые они прятали от императрицы Марии Федоровны в голенища сапог, царь валялся на полу дворцовой гостиной, лаял, хрюкал и норовил укусить всех проходивших за ноги². Черевин рассказывал, как они с царем напивались незаметно от царицы даже в ее присутствии: “Царица подле нас — мы сидим смирнехонько, играем как паиньки. Отошла она подальше — мы переглянемся: раз-два-три! — вытащим фляжки, пососем и опять, как ни в чем не бывало. Ужасно ему эта забава нравилась. Вроде игры. И называлось это у нас: “голь на выдумки хитра”. Раз-два-три! ... “Хитра голь, Черевин?” — “Хитра, Ваше Величе­ство!” Раз-два-три — и сосем”³.

Таким образом, Александр III, по словам М.Н. Покровского, “не представляет исключения в ряду трех последних самодержцев: подобно своему отцу и своему сыну, он тоже был казнен революцией, только не сразу, а медленной и тем более мучительной смертью”. Кстати, сын Александра III — Николай II — растроганно вспоминал, что отец его умер “смертью святого”. Оно и понятно. Сам Николай смолоду (при жизни отца) вел похожий образ жизни, находя его, по-видимому, добродетельным. Вот что рассказывает об оргиях Николая и его собутыльников по


¹ См.: Российские самодержцы. 1801—1917. М., 1993. С. 305.

² См.: ДиллонЭ.М. Александр III // Голос минувшего. 1917. № 5—6. С. 99.

³ Там же. С. 100. Генерал Черевин обожал Александра III и был ему слепо предан. “Разве есть воля, кроме царской? — откровенничал он перед своим знакомым, выдающимся ученым-физиком П.Н. Лебедевым.— Я совсем не злой человек, и вот вы, например, очень мне симпатичны, но велел бы государь: “повесь Лебедева!” — жаль мне было бы вас, но поверьте: не стал бы я спрашивать — за что?”

лейб-гвардии гусарскому полку очевидец: “Пили зачастую целыми днями, допиваясь к вечеру до галлюцинаций... Так, нередко великому князю (будущему Николаю II. — Н.Т.) и разделявшим с ним компанию гусарам начинало казаться, что они не люди уже, а волки. Все раздевались тогда донага и выбегали на улицу... Там садились они на задние ноги (передние заменяли руками), подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским, и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала вино, визжала и кусалась...”¹

Время царствования Александра III не было беспросветным во всех отношениях. Наблюдался экономический прогресс, хотя и недостаточный, по сравнению с открывшимися в 1861 г. возможностями. Империя добилась финансовой стабилизации во -многом благодаря тому, что именно пост министра финансов занимали при Александре III, сменяя друг друга, самые умные чиновники: Н.Х. Бунге (1881—1886), И.А. Вышнеградский (1887—1892), С.Ю. Витте (с 1892 г.) В сельском хозяйстве с 1871 по 1894 г. в 3,5 раза выросло потребление машин и на 30—40 % — средняя урожайность хлебов. В промышленности 40 % всех российских предприятий, существовавших к началу XX в., были построены за 90-е годы. Только на юге к двум металлургическим заводам, основанным в 70-е годы, прибавились за 80—90-е еще 15². В начале 80-х годов были открыты железорудные залежи в Кривом Роге, и после того, как Кривой Рог соединили железной дорогой с Донбассом, резко возросли уже к середине 90-х годов и добыча угля, и металлургическое производство. Лишь вследствие дореформенной отсталости Россия и в XX в. экономически оставалась позади Запада. Главное же, этот прогресс российской экономики был достигнут при явном пренебрежении к социальным нуждам (как и к политическим правам) трудящихся масс, за счет беспощадного ограбления большинства нации в угоду привилеги­рованным сословиям.

Кроме экономики, режим Александра III относительно преу­спел во внешней политике. О ней речь пойдет особо в следующей главе, где будет показано, что этот царь заслужил титул “миротворца”. Однако ни экономические, ни внешнеполитические успехи не могли удовлетворить царизм, пока оставалась нерешен­ной главная задача: искоренение крамолы. Между тем, несмотря на все свои усилия, политическая реакция 80-х годов не могла остановить роста революционных сил. Наоборот, она сделала

революционеров еще более непримиримыми, изобретательными и агрессивными.

“Да, мы, революционеры,— писал о том времени В.И. Ле­нин,— далеки от мысли отрицать революционную роль реакционных периодов... Ведь в России не было эпохи, про которую бы до такой степени можно было сказать: “наступила очередь мысли и разума”, как про эпоху Александра III... Именно в эту эпоху всего интенсивнее работала русская революционная мысль, создав основы социал-демократического миросозерцания”. Это — очень верное наблюдение. Здесь не место говорить о том, во что выльется через 20 лет и к чему приведет Россию большевизм. Здесь речь идет о кипучей работе загнанной глубоко в подполье революционной мысли 1880-х годов, которая повернула от народничества к марксизму.

Народники и в 80—90-е годы продолжали свою борьбу против царизма, но все заметнее уступали роль главной силы осво­бодительного движения социал-демократам марксистского толка. Даже народовольческая группа П.Я. Шевырева — А.И. Ульянова, подчеркнуто именовавшая себя “Террористической фракцией партии "Народная воля"”, признала в своей программе некоторые социал-демократические идеи, включая тезис о “решающей роли” пролетариата как революционной силы. Практически, однако, группа действовала старыми методами “Народной воли” и попыталась даже осуществить 1 марта 1887 г. цареубийство (так называемое “второе 1 марта”). За эту попытку и Петр Шевырев, и Александр Ульянов, и еще трое их товарищей были повешены.

В то же время, с 1883 г., в России шел процесс распространения марксизма. Росли количество социал-демок­ратических организаций и влияние их на революционную молодежь. Вначале социал-демократия на русской почве казалась скороспелой и малоавторитетной. В.Д. Бонч-Бруевич вспоминал, что первых русских марксистов пренебрежительно звали “марксятами”, между тем как народники слыли тогда внушительно “марксоедами”. Самый активный “марксоед” Н.К. Михайловский буквально издевался над доктриной марксизма, утрируя ее таким образом: в ней “нет героев и толпы, а есть только равно необходимые люди, в известном порядке выскакивающие из таинственных недр истории. В действительной жизни, однако, герои и толпа существуют, герои ведут, толпа бредет за ними, и прекрасный этому пример представляют собою Маркс и марксисты”¹.

Тем не менее теоретическая несостоятельность народничества, проявившаяся со всей очевидностью в условиях второй рево­люционной ситуации, отторгала от себя все большее число революционеров. Ожесточаясь против реакции, они разочаровы­вались в народничестве и склонялись к новому, еще не

испытанному в России социал-демократическому варианту рево­люции. К середине 90-х годов, когда возник петербургский “Союз борьбы за освобождение рабочего класса”, социал-демократы уже возобладали как идейно, так и организационно над народниками. Возглавил этот союз младший брат Александра Ульянова — будущий вождь Коммунистической партии, Октябрьской рево­люции и Советской власти Владимир Ильич Ульянов (Ленин).

Итак, отбив революционный натиск 1879—1881 гг., самодер­жавно-крепостническая реакция не смогла за 80—90-е годы повернуть вспять начавшийся после 1861 г. глубинный процесс экономического и социального обновления страны, процесс изживания крепостничества во всех его формах, включая самодержавие. Выбравшись из острого политического кризиса, царизм оказался беспомощным перед общим кризисом всей социально-экономической системы, частное проявление которого (и только) означал преодоленный с таким трудом политический кризис. Весь самодержавно-полукрепостнический порядок к 90-м годам уже прогнил насквозь. Поэтому любые попытки реакции капитально отремонтировать и укрепить его, подавить рево­люционное движение оказывались тщетными. Они могли не предотвратить, а всего лишь отсрочить неизбежную гибель самодержавия.

Тринадцать лет Александр III, по выражению Г.В. Плеханова, “сеял ветер”. Его преемнику — Николаю II — выпало на долю пожать бурю.

Историографическая справка. Историография темы количест­венно невелика, хотя качественно внушительна. Русские дорево­люционные историки не проявляли к контрреформам Александра III специального интереса. В общем плане их обозрел на страницах своего “Курса истории России в XIX веке” А.А. Корнилов, земскую контрреформу рассмотрел Б.Б. Веселовский¹, образовательную — С.В. Рождественский², но все это более фактологически, описа­тельно, чем исследовательски, без должной критики (из цензурных соображений) реакционной сущности контрреформ. Зато в совет­ской литературе контрреформам посвящен ряд превосходных обобщающих монографий подчеркнуто (иногда излишне) критиче­ской направленности.

Наиболее обстоятельно — с привлечением множества неиздан­ных материалов — вся внутренняя политика Александра III и его контрреформы исследованы в книге П.А. Зайончковского³. Здесь

ярко охарактеризованы сам царь, его окружение, их расчеты и способы действий, смысл, содержание и результаты контрреформ (лишь судебная контрреформа явно недооценивается). Ю.Б. Со­ловьев досконально исследовал дворянский вопрос во внутренней политике царизма при Александре III, показав, как “за фасадом внешнего могущества скрывалась возрастающая слабость режима”¹. Земская контрреформа монографически исследована Л.Г. Захаро­вой, судебная — Б.В. Виленским². Их монографии, пожалуй, чрезмерно акцентированы на губительных для России сторонах и последствиях контрреформ без должного учета их незавершенности. Наконец, в труде С.Л. Эвенчик³ контрреформы 1889—1892 гг. рассмотрены (тоже с акцентом на масштабах вреда, который они причинили России) сквозь призму определяющего идейного, а зачастую и делового воздействия на них со стороны “русского папы” К.П. Победоносцева.

Карательный аспект внутренней политики Александра III стал предметом исследования в кандидатской диссертации Д.В. Черны­шевского, где хорошо показаны масштабность, разносторонность и тщетность карательного террора самодержавия, хотя и сделан весьма сомнительный вывод о том, что ввиду малого числа казненных революционеров “ни о каком “белом терроре” (при Александре III. — Н.Т.) говорить нет оснований”⁴.

Апологетический труд А.Н. Боханова “Император Александр III” (М., 1998), где утверждается, будто контрреформ как таковых вообще не было, представляет собой поверхностный рецидив дворянско-верноподданической историографии.

В зарубежной историографии специальных работ о контрреформах Александра III нет. Английский историк Ч. Лоу в биографии Александра оценил контрреформы как большую ошибку царя, свернувшего с пути реформ своего отца и потому упустившего “великий шанс” поднять Россию вровень с передовыми державами Запада⁵. Такова же, в принципе, точка зрения Т. Пирсона (США)⁶.

¹ Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX в. Л., 1973. С. 14.

² См.: Захарова Л.Г. Земская контрреформа 1890 г. М., 1968; Виленскчй Б.В. Судебная реформа и контрреформа в России. Саратов, 1969.

³ См.: Эвенчик С.Л. Победоносцев и дворянско-крепостническая линия самодержавия в пореформенной России // Учен. зап. МГПИ им. В.И. Ленина. 1969. № 309.

⁴ См.: Чернышевский Д.В. Карательная политика царизма 1881—1894гг. Саратов, 1990. С. 18.

⁵ См.: Low Сh. Alexander III of Russia. L., 1895. P. 312.

⁶ См.: Person Th. S. Russian Officialdom in Crisis: Autocracy and Local Self-Government 1861—1900. Cambridge (Mass.), 1989.