Рэндалл коллинз
жүктеу/скачать 1.31 Mb. Pdf көрінісі
|
| ситуации, ответом на вопрос «Что здесь происходит?» Но если сим-
волические интеракционисты занимаются этим вопросом с точки зрения индивида, поведение которого задается доминирующим определением, Гофман занимается всей структурой, которая охва- тывает точки зрения всех участников и все возможные перспек- тивы. Это репетиция свадьбы, которая сама станет передней сце- ной демонстрации социального статуса. Это разговор на задней сцене адвокатов в отсутствие клиентов, но они говорят о футболь- ной игре своих детей. Наиболее отдаленный слой определения — не обязательно главный и контролирующий. Гофман не просто пока- 289 4. \ зывает фокусы с зеркалами, социальная жизнь не находится в бес- конечном потоке. При необходимости мы можем быстро сбросить оболочки и снова оказаться в центре действия. Что представляет собой центр, первичная рамка, как ее назы- вает Гофман? Это реальный физический мир и реальное социаль- ное присутствие человеческих тел. Гофман отмечает: «Определе- ние ситуаций в качестве реальных имеет свои последствия, но это не слишком влияет на течение дел… Отнюдь не весь мир являет- ся сценой даже в случае с театром. Идет ли речь о театре или о фа- брике по производству самолетов, нам всегда понадобится парков- ка и раздевалка, и они должны быть вполне реальными. Среди про- чего их неплохо, кстати, застраховать от воров». Это опять тот же реальный мир Дюркгейма, в котором соединяются человеческие тела, проводятся ритуалы и, таким образом, создаются коллектив- ные ментальные репрезентации. Гофман добавляет новые и новые уровни того, как эти церемонии и ментальные дефиниции взаимо- действуют друг с другом, но фундаментом остается этот материаль- ный мир человеческих тел. Когда в театре возникает пожар, все прочие игры заканчиваются. В своей последней книге «Формы разговора» Гофман применя- ет эту модель множественных рамок к практике разговора. Он кри- тикует этнометодологический подход Сакса и Щеглоффа, а также лингвиста Хомского и философов Джона Остина и Джона Серля. Ограничения на то, как человек говорит и что отвечает, заключа- ются отнюдь не в формальностях языка, а в сфере социальных от- ношений — в том, как нужно себя представлять в отношении дру- гих. Речь вживлена в ритуал. Поэтому единицами языка являются не грамматические конструкции (предложения) и не интервалы ре- чи, когда люди говорят (сколько времени есть у человека для его утверждения), а социальные движения (social moves) в определенных ситуациях, которые могут быть гораздо короче или гораздо длин- нее интервалов речи. Социальное действие фундаментальнее са- мого разговора. Короче говоря, Гофман предлагает набор свидетельств, которые приметны только ему: типы всхлипываний, бормотаний и тому по- добного, которые люди делают в присутствии других, но не в разго- воре с ними. Этот «разговор с самим собой», как называет его Гоф- ман, показывает, что социальная ситуация основана на физическом соприсутствии людей, но необязательно осознана на уровне их субъ- ективного или интерсубъективного сознания. Мы чувствуем нелов- кость по поводу этого разговора с самими собой, так как он идет 290 наперекор нашей потребности чувствовать себя компетентными людьми, выказывающими самообладание. Те странные звуки, ко- торые мы производим, — это не просто биологические бурчания, крики боли или другие асоциальные выражения. Напротив, они возникают вслед за действием, которое обязательно заметят дру- гие, и они привлекают их внимание к нашему внутреннему миру, «не выплескивание эмоций вовне, а выплескивание уместности во- внутрь». Мы тяжело вздыхаем и чертыхаемся, споткнувшись на тро- туаре, не потому, что это наша непроизвольная физиологическая реакция на ситуацию, а потому, что таким образом мы даем знать другим людям, что мы тоже рассматриваем эту ситуацию как нелов- кий инцидент. Наши звуки служат для дистанцирования нашего со- циального я от нашего биологического я. Это своего рода неболь- шой ритуал восстановления нашего компетентного образа самих себя, который мы чувствуем обязательство поддерживать. Этот пример также показывает, что социальная ситуация всегда шире и фундаментальнее фокусированного разговора. «Даже когда не происходит ничего примечательного», говорит Гофман, «люди в присутствии друг друга, тем не менее, следят друг за другом и дей- ствуют так, чтобы за ними можно было следить». Внутри наших че- ловеческих ролей мы делаем то же, что и другие животные, осма- триваемся на предмет возможной опасности и присутствия друзей. Поэтому метод социолингвистов в их разделении разговора на «го- ворящего» и «слушающего» недостаточно фундаментален. Посто- ронние наблюдатели в визуальном и ауральном поле — такие же полноправные участники разговорной ситуации, хотя лингвисты их и не признают таковыми. Ситуацию можно разложить на три составляющие: говорящий, тот, к кому непосредственно обращают- ся, и тот, к кому не обращаются. Эта сложная ситуация позволяет выделить различные способы коммуникации: «сговор» (collusion), «побочная игра», «взаимоигра» и прочие (например, понимающее подмигивание говорящего стороннему наблюдателю и тому подоб- ное). Помимо прямого разговора существуют и другие его формы: публичные церемонии, коллективное пение, лекции, речи. Они представляют собой различные типы дюркгеймовских ритуалов не из-за количества людей, которые в них принимают участие, а из-за того, что они включают в себя различные рамки и способы, кото- рыми они привлекают внимание людей. В результате они создают различные типы «сакральных объектов». Социальная жизнь представляет собой серию вкраплений. Су- ществует человеческий разговор с различными уровнями претен- 291 4. \ зий и игр. Разговор является частью более широкой социальной ситуации людей, которые в ней участвуют, а сама эта социальная ситуация вкраплена как в этнологическую ситуацию, так и в си- туацию чисто физическую. Часто сам способ возникновения раз- говора и приобретение им значения происходит из отношения участников к какому-то событию или задаче в окружающей их фи- зической сфере. Разговор, возникающий, когда индивиды чинят машину («Вот в чем проблема») или играют в карты («Пики»), не- возможно понять, если не знать того, что происходит физически, что часто требует присутствия на месте разговора. Иногда нуж- но посмотреть под капот машины под тем же углом, что и говоря- щий. Как говорит Гофман, основа языка — это не некая первич- ная интерсубъективность, а общий фокус на физической сцене действия. В дополнение к этой серии вкраплений наша специфически че- ловеческая способность к опоясыванию новыми рамками или раз- рушению рамок создает знакомый многоуровневый мир, в котором мы живем. Социальная изощренность состоит в том, насколько лег- ко мы движемся среди этих рамок и сополагаем их с рамками других людей или манипулируем рамками для того, чтобы ввести в заблуж- дение окружающих в отношении того, что мы делаем. Хотя Гоф- ман и не упоминает об этом, представляется вероятным, что неви- димые барьеры между культурами различных социальных классов связаны с этими различиями в техниках заключения в рамки. Он демонстрирует, что различие между передней и задней сценой мо- жет быть более точно выражено с точки зрения степени свободы, которой человек располагает для того, чтобы устранить собствен- ную рамку и переместиться к другой. С точки зрения Гофмана, усилия Хомского и других формаль- ных лингвистов выявить единую глубокую структуру, которая лежит в основе всех разговоров, являются дурацкой затеей. Язык по своей природе является частью многоуровневой ситуации. Ключ — в спо- собности языка к бесконечному дистанцированию от первичной ситуации и переделке ее. Язык построен на серии социальных дей- ствий, каждое из которых отсылает к предыдущему, а не на кодиров- ке, запрограммированной в мозге человека. Бездна относительно- сти, которую проповедуют этнометодологи на противоположном спектре, также искусственна. Мир может находиться в текучем со- стоянии, но эта текучесть имеет свои пределы. Когда текучесть за- ходит слишком далеко — или когда что-то более важное вмешива- ется в процесс, — мы можем быстро вернуться назад к начальной 292 точке, к физическому миру и к позиции физических тел вокруг нас. Мир может быть очень сложным, но он построен на повторении небольшого количества рефлексивных механизмов. | Пожалуй, родословная микроинтеракционизма наиболее хаотич- на в сравнении с другими идейными традициями, до сих пор обсуж- давшимися в этой книге. У всех позиций, которые мы здесь рассмо- трели, и сегодня есть свои приверженцы. Вряд ли кто-то согласится с тем, что здесь можно говорить о каком-то последовательном дви- жении и что более близкие нам по времени теории как-то вытека- ют или построены на базе предшествовавших. Но можно выделить, по крайней мере, четыре форпоста, которые не удалось покорить в бесконечных стычках и противостояниях микросоциологии: это Пирс, Мид, Гарфинкель и Гофман. Для удобства мы можем сокра- тить этот список до трех, так как Пирс был прежде всего филосо- фом, философом широких интересов, а не социологом, и та часть его философии, которая наиболее уместна для целей данного пове- ствования, — его теория семиотики, была включена в систему Ми- да. Таким же образом, и разве что немного преувеличивая, можно сказать, что теория Гофмана включает в себя и расширяет теорию ритуала микросоциологии Дюркгейма. Как быть с этими тремя позициями? Если здесь нет последова- тельности и прогресса, можно ли все-таки как-то разрешить вопро- сы нестыковки между ними? Такая постановка вопроса мне кажется преждевременной. Все три теории породили большой массив эм- пирических данных (и опирались на эмпирические данные), но ма- ло что из них использовалось для тестирования самих этих тео- рий. Символические интеракционисты исходили из теорий Мида и Блумера и использовали их для интерпретации различных дан- ных о девиантном поведении, профессиях и тому подобном. Этно- методологи использовали свои данные для иллюстрации аргумен- тов, но не для их подтверждения и демонстрации в полемике про- тив альтернативных теорий. Эти теории относились к одной и той же области, но они только следили друг за другом на расстоянии. Только Гофман занимался целенаправленной критикой по поводу точек расхождения, но даже эта его критика была покрыта вуалью аллюзий и намеков. Но попытаемся все-таки представить себе хотя бы гипотетиче- ские дискуссии этих мыслителей на основе их идей. Начнем с со- 293 4. \ отношения Мида и Гарфинкеля. В их лице мы сталкиваемся с кон- фронтацией двух различных философий: прагматистов, с одной стороны, и феноменологии Гуссерля — с другой. Гуссерль пытался достичь того, что Пирсу казалось противоестественным для разу- ма: он пытался поставить все под сомнение и изъять из этого ком- плекса чувство веры. С точки зрения прагматистов, все происхо- дит как раз наоборот: наиболее фундаментальным качеством че- ловеческого разума считается «воля к вере». Прагматисты также были убеждены, что люди по большей части правы (и их верова- ния работают на практике), а потому их позиция вполне удовлет- ворительна. Мид и прагматисты считали, что независимо от того, как именно организовано общество, мы всегда сможем об этом по- заботиться. Этнометодологи, как никто, далеки от этой наивной уверенно- сти. Когнитивные способности человека строго ограничены, и мы можем поддерживать порядок, только если мы будем избегать со- мнений по поводу нашего конвенционального понимания. Обще- ство существует не потому, что мы достигли какого-то общего го- ризонта понимания и не потому, что это прагматически эффек- тивный инструмент для достижения коллективных целей, а просто потому что мы предполагаем, что все идет нормально, пока не про- изойдет такой сбой в системе, когда необходимость починки и кор- ректировок станет насущной. В этом пункте этнометодологи более реалистичны. Оптимизм Мида и прагматистов похож на философ- скую версию конвенциональной идеологии. Модель Гарфинкеля гораздо ближе системе свидетельств макроуровня, собранных тео- рией конфликта. То же самое можно сказать и на уровне деталей. Мид предполо- жил, что социальный порядок устанавливается в каждой ситуации, так как все участники берут на себя роль другого и взаимно коор- динируют то, что они пытаются сделать. Но Гарфинкель обращает внимание на возможность бесконечного регресса в этой сфере. Ес- ли ты пытаешься объяснить мои реакции, планируя свое поведе- ние, и я объясняю твои реакции, планируя свое поведение, то каж- дый из нас должен будет объяснить следующий уровень наблюдения другого, и так до бесконечности. Человеческое сознание не может иметь дело с таким уровнем бесконечной рефлексивности. По Гар- финкелю, мы не принимаем роль другого: мы принимаем наиболее нормальное, конвенциональное понимание ситуации и делаем то, что собирались. Для взаимодействия людям не обязательно пони- мать друг друга. Им даже нет смысла беспокоиться о том, правильно 294 их понимание или нет, пока в системе не произойдет сбой. Но да- же и в этом случае люди обычно делают только небольшие поправ- ки для восстановления ощущения нормальности. Теперь рассмотрим аргументы Гофмана против Мида. Гофман критикует многие аспекты символического интеракционизма. I, Me и «Обобщенный Другой» слишком просты для того, чтобы схва- тить те действительные я, в которые и из которых мы перетекаем, иногда всего на несколько минут или даже доли секунды. Напри- мер, когда кто-то читает лекцию, существует «множество я, в кото- рые может воплотиться я говорящего». (По иронии судьбы, Гоф- ман говорил об этом с лекционной кафедры, читая лекцию «Лек- ция».) Существует я, которое объявляет, во что оно верит и чего хочет, но также и я, как фигура речи, а кроме этого, я, которое все это одушевляет, — то я, которое дает представление в этой ситуа- ции (лектор в качестве лектора). Кроме того, можно сломать рамку (например, запинаясь и потом извиняясь в качестве человека, ко- торый пытается читать лекцию), увлечься какой-то личной побоч- ной игрой вне сцены или приостановиться для того, чтобы про- комментировать то, что только что было сказано. Мид бы сказал, что все это действия I, которое испытывает различные Me на фо- не «Обобщенного Другого». Но сферы Me и «Обобщенного Друго- го» в каждом из примеров Гофмана находятся на разном уровне ана- лиза и расположены в разном социальном пространстве. Кажется, что Гофман подразумевает, что не существует единого «Обобщенно- го Другого» в голове. То, что занимает его место часто вне нас в со- циальной ситуации, а также в некотором смысле в нашем непосред- ственном прошлом, так как каждое я разыгрывает рамку, которая была установлена в предыдущие моменты. Гофман также критикует модель развития, через которую ребе- нок якобы приобрел эти ментальные способности. Он замечает, что взрослые говорят с ребенком сложным, а не простым образом: они имитируют детский тон голоса и говорят за ребенка, а не ему. («Малыш хочет хорошенького медвежонка?») Это вкрапление со- циальных ролей. Ребенок не просто приобретает Me и «Обобщен- ного Другого», а изучает достаточно сложный процесс декодиров- ки и исполния этих вкрапленных ролей. Детский разговор может включать упрощенную грамматику и словарь, но его «слоистые чер- ты представляют все что угодно, только не детские представления». Хотя анализ им еще не проводился, Гофман предлагает совершен- но новый способ подхода к изучению языка и детской психологии в целом. 295 4. \ На мой взгляд, Гофман здесь двигается по дорожке, протоптан- ной Мидом, а не создает какое-то принципиально новое направле- ние. Мид и символические интеракционисты особо не разбирают- ся в вопросе о том, за счет чего существует социальная организа- ция, но их сила заключается в теории мысли. Та критика, которую я здесь набросал, не более чем предположение, а не систематиче- ская модель, так как Гофман не создавал системы. Мид дает нам фундаментальный план теории мышления как интернализирован- ного социального процесса, который остается для нас наилучшим доступным строительным материалом. Гофман подчеркивает, что нам нужна гораздо более изысканная и сложная картина компонен- тов я и более динамичный и многоуровневый взгляд на то, как ком- поненты я взаимодействуют с текущими социальными ситуация- ми. Но эту идею можно использовать для дополнения схем Мида, которые можно взять за основу. Единственная проблема состоит в том, что мы не привыкли к построению теорий на ее основе или на основе каких-то чужих теорий. Как я уже сказал, наша социаль- ная психология в основном проигнорировала теорию мышления Мида в пользу внешней аппликации социальных проблем и соци- альных ролей. Мы привыкли больше к оспариванию и критике по- зиций друг друга, а не к построению на основе тех их элементов, ко- торые составляют научный прогресс. Тем не менее здесь остается громадный потенциал для построения изощренной социологиче- ской теории разума. Наконец, Гофман против Гарфинкеля. Гофман очень резко кри- тикует этнометодологов. Он принимает их ультраэмпиризм, но не их теоретические выводы. Эпистемологически этнос слишком ра- дикален. Этнометодологи настаивают, что все производится локаль- но, что вообще не существует общих законов (в гарфинкелевской версии недостижимого Lebenswelt) и что единственные законы — это законы самого разговора (в интерпретации Сакса и Щеглоффа). Гофман отрицает эти положения. Существует социальная структура в целокупности, и мы можем делать о ней правомочные обобщения. Даже внутри каждой ситуации разговор и когнитивные конструк- ции не первичны, а являются только частью набора вкрапленных рамок. Самая большая рамка — это физический мир и тела людей, взаимодействующие в процессе дюркгеймовских ритуалов. В этом пункте я склоняюсь скорее к точке зрения Гофмана. Фи- зический мир не так таинственен, как Гарфинкель пытается его представить, хотя, конечно, верно, что невозможно схватить в сло- вах все, что может стать частью отдельной ситуации, в которой на- 296 ходятся люди. Но интересно отметить, что в этом пункте вполне можно примирить Гарфинкеля и Дюркгейма, родоначальника той традиции, в которой работает Гофман. Гарфинкель настаивает, что человеческое познание ограничено и что оно не дает своего соб- ственного основания. В этом состояло его открытие на пути ис- полнения заветов Гуссерля исследовать фундаментальные струк- туры человеческого опыта, в данном случае — опыта социального мира. Под миром «подписанных объектов» всегда смутно просве- чивает Lebenswelt, который несводим к тому, что мы о нем говорим. Но это только другой, когнитивный, аспект интерпретации того, что Дюркгейм говорил о социальной солидарности в своих аргу- ментах против утилитарного социального контракта. Дюркгейм учил, что общество не может удерживаться вместе рациональным договором, так как достижение такого договора предполагало бес- конечный регресс необходимых предшествующих договоров. Таким образом, Гарфинкель и Дюркгейм приходят к одному и то- му же выводу. Существует очень значительный фактор X, который лежит в основе общества и не является частью наших рациональ- ных соглашений. Дюркгейм называл это «доконтрактной солидар- ностью». Гарфинкель описывает ее как наше предпочтение не ста- вить под вопрос то, что удерживает вещи вместе. Но фактически фактор X может быть одной и той же вещью с обоих сторон. Это жүктеу/скачать 1.31 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|