Республики казахстан национальный научно-практический, образовательный и оздоровительный

Совсем недавно страна моя отпраздновала десятилетие своей независимости. Это был и мой личный праздник. Я горжусь тем, что своим литературным, переводческим творчеством, своей общественной деятельностью и немалой жизнью казахстанца внес, смею думать, малую малость, пусть одну лишь каплю в океан, во славу этого торжества.

В сентябре 2001 года исполнилось 60 лет моей жизни на казахстанской земле. Шесть десятилетий! Есть что вспо­минать и о чем подумать.

Вот несколько фраз из дневника моего отца-фельдшера: “Прибыли в Казахстан на станцию Мамлютка 17 сен­тября 1941 года, были в пути всего пять-шесть дней. 14 октября, наконец, переехали в село Ленина Октябрьского района Северо-Казахстанской области. Я обслуживаю шесть казахских колхозов”.

Речь идет о депортации, о насильственном выселении целого народа по злой воле тогдашних властей, но отец, член ВКП(б), осторожен: пишет “прибыли”, “переехали”. Да я и сам все помню до мельчайших подробностей, вплоть до запахов аула, на берегу Есиля. Помню и названия этих колхозов: Ленино, Коктерек, Жана-жол, Жана-талап, Алка-Агаш, Каратал. Иногда в радиус обслуживания отца включались еще аулы Мектеп и Орнек. Мне было тогда почти семь лет. Я уже читал по-русски и по-немецки и был в ладу с таблицей умножения. Не в ладу я был толь­ко с казахским языком. Долго не мог свою упрямую не­мецкую гортань приспособить к специфическим казах­ским гласным и согласным, к тюркской огласовке. Это пришло позже.

Прошло 60 лет с того момента, как ступила нога маль­чика с Поволжья на казахскую землю. Целая жизнь! 60 лет я живу в Казахстане, где я не родился, но приго­дился и где я чувствую себя убежденным, укорененным казахстанцем.

Автор скандальных “Сатанинских стихов” Салман Рушди пишет: “... меня не оставляло чувство неукорененности, ощущение, что я не принадлежу ни к какой земле ...”

Я подобных комплексов не испытал. Возможно, мал был. Инородчеством моим в тех аулах меня никто не по­прекал. Есиль, прибрежный тугай, перелески, березовые колки, ковыльная степь, простор, бураны и ливни бла­годатного Северного Казахстана я воспринял как род­ное, как нечто изначальное. Они вошли в мое сознание, в мою плоть. И я рано начал ощущать себя сыном Ка­захстана. И горжусь тем, что мой ныне покойный стар­ший друг Морис Симашко (мир тени его на Святой зем­ле!) именно так - “Сын Казахстана” - назвал свою ста­тью обо мне. Я даже не возражаю, когда мой давний друг Абиш Кекилбаев однажды в шутку назвал меня “Мамбетом”, усмотрев в иных моих воззрениях явственно ауль­ный колорит. Что есть, то есть. Ни комендатура, ни со­циальная ущемленность на определенном этапе убогой национальной политики, ни неистребимая тоска по на­циональным корням не омрачили этого ощущения при­частности к тому священному понятию, которое заклю­чено в звучном слове КАЗАХСТАН.

Я являюсь представителем депортированного народа. И таковых в Казахстане, очутившихся на этой земле не по доброй воле, много, очень много. И, конечно, далеко не все восприняли эту землю родной. Для иных она так и осталась местом ссылки. И в том ни земля, ни коренной народ, ни сами депортированные не виноваты. Это вооб­ще глубокая и трагическая проблема с безбрежными со­циальными, психологическими, нравственными, этничес­кими нюансами.

Не о том сейчас речь.

А речь о том, что Казахстан стал для меня той роди­ной, той ЭЛЬ, которая придает смысл и содержание все­му моему существу, моему бытованию на земле.

Кто я в Казахстане? Конечно, инородец, но не чуже­странец. Более того, иногда я забываю, что инородец. Не­редко ощущаю себя представителем коренной нации. И казахи за это меня не укоряют, не осуждают.

Об этом я пищу в своих публицистических статьях, в рассказах, повестях и в романах о казахско-немецких отнощениях “Дом скитальца” и “Туюк су”. Тема родины пронизывает все мое творчество.

Вот как рассуждает мой лирический герой в повести “Завтра будет солнце “И такая тебе открылась тогда истина, что у каждого человека, помимо больщой Родины, непременно должна быть родина “малая”, свой родной край, свой заветный уголочек на земле, свое поле, свой лесок, свое укромное местечко на берегу тихой речки, свой - на худой конец - любимый кустик возле отчего дома. Каждый, кто вольно или невольно скитается или вынужден скитаться по зем­ле, оставляет незаметно то здесь, то там частицу своей дущи, понемногу растрачивает себя и превращается в пе­рекати-поле, гонимое ветром. Несчастен тот, кто не по­мнит своего родного места, своей земли, но трижды не­счастен тот, кого не помнит уже сама земля, ибо она, зем­ля, как твоя родная мать, - последняя твоя надежда в жиз­ни, и если уж она предаст тебя забвению, то ты уже и не человек вовсе, а тлен, прах...

Да, тлен, прах”.

Слова эти для меня - как исповедь сердца.

А вот еще один отрывок из моей повести “Там, в до­лине”:

“Сколько же смысла, оттенков, добра и любви в ко­ротком казахском слове “ЭЛЬ”! Оно означает: мой край, моя родимая сторонущка, край моих предков, моя малая родина, место, где капнула первая капля крови от моей пуповины, край-опора, край-защита, край-отрада, земля моей чести, моей совести, люди, живущие на этой земле, где каждый друг перед другом в ответе, где издревле, мо­жет, даже с незапамятных времен один за всех и все за одного... И что бы ни случилось на свете, пусть даже небо обрушится на землю, если человек вправе говорить: “Мой эль”, он не потерян, он не песчинка, не бездомный бро­дяга. Ибо у него есть корни, и никакая черная буря не может его сорвать и погнать по земле, точно куст перека­ти-поля, находящий себе пристанище в каком-нибудь овраге, где и суждено ему гнить, истлеть. Счастлив, бла­гословен тот смертный, обладающий этим бесценным да­ром и всюду и везде способный громогласно заявлять: “Мой эль”.

Один русский предприниматель, отчаянно делающий в Казахстане деньги, недавно в “Новом поколении” зая­вил: “Меня здесь ничего не держит, кроме кошелька”.

Несчастный человек! Отними у него кошелек, и он - ничто, никто.

А одна казахстанская немка, эмигрировавшая в Герма­нию, выразила свою тоску на чужбине такими словами: “И даже муха на окне и та - чужая!”

Как я ее понимаю!

Как я понимаю тоску и боль верного казахстанца Мо­риса Симашко, который, вынужденно уехав из Казахста­на в Израиль, скончался там ровно через год. И когда я прочел его последний труд “Четвертый Рим”, я понял, отчего он ушел раньше времени в мир иной.

Без родины, без ощущения родины жизнь обессмысли­вается. “Родина там, где я сыт”, - собачья мудрость. “Роди­на там, где мне хорошо”, - сомнительный постулат.

Недавно я перечитал свои дневниковые записи 1991 года, запечатлевшие дыхание времени и пыль бытия деся­тилетней давности, т. е. в канун независимости страны. Я диву давался, читая эти записи: разлад и хаос, митинги, шарахания, крушение СССР, политические катаклизмы, неразбериха в умах, брожение, жуткие очереди за продук­тами, пустые лавки, смутное время, когда хлеб доставали с боем, водку - по талонам, масло - по одной пачке на нос, две бутылки ряженки - по предъявлению паспорта. Было, было все это. А ныне мы про это прочно забыли. Многое, очень многое изменилось за эти годы. Измени­лась жизнь, облик городов, ментальность народа, насытился рынок: свобода слова, свобода печати - тоже не со­всем звук пустой, хотя и издержки очевидны, появились интерес к жизни и стремление жить цивилизованно.

И не видеть все это тоже нельзя. Достаточно иногда обратиться в прошлое. Сетовать и брюзжать никому не возбраняется. Преодолев возраст Пророка, я сам к этому греху склонен. Но надо или хотя бы стараться БЫТЬ объек­тивным. Мне рассказывали, как один старый туркменский колхозник в послевоенное время, оглушенный нищетой и планами-громадьем, в сердцах воскликнул: “Вай-вай! Какой Сталин великий! Какой он прозорливый! Он ви­дит то, что никто не видит”. Так вот, нам бы надо видеть не то, чего нет, а то, что есть на самом деле в реальности и перспективе. Увы, это оказывается непросто.

Негатива у нас предостаточно. Все о том знают и все о том говорят. Откровенно. Обостренно. Хлестко. По ста­родавней инерции во всех наших бедах мы склонны ви­нить проклятое прошлое, происки империализма, злокоз­ненный Запад, имперское сознание, неумеху-власть, жу­лье, расплодившееся, как саранча, как мутант-каракурт, скользких и вертких политиков, всех и вся, но только не себя. Вспоминается Игорь Губерман;

Бюрократизм у нас от немца,

А лень и рабство - от татар,

И любопытно присмотреться.

Откуда винный перегар.

И вот что мне еще не по душе: в печати то и дело подсчитывают, сколько процентов составляет та или иная нация, кто растет, кто угасает, кто молодеет, кто стареет, кто уезжает, кто остается, радуясь призракам и злорад­ствуя по поводу нескладной жизни пришельцев-келим- секов и т. д.

На меня подобная арифметика производит тягостное впечатление. Словно ошарашенные, люди ищут успокое­ния, утешения в неудачах и горестях других. А ведь гово­рить надо бы о том, сколько процентов населения Казах­стана счастливо в стране, сколько - неприкаянны; счаст­ливы ли те, кто уезжает, покидает тот край, где прошла жизнь, где они оставили следы своего многолетнего тру­да, здоровье, судьбу; несчастны ли те, кто остается на все еще не ухоженной, неблагополучной земле со всеми ее неисчислимыми проблемами. Вот, думается, в какой плос­кости должен бы идти разговор. Нацеливаться следует на изживание страха перед будущим, а он, мне кажется, имеет место в нашем обществе.

В связи с этим вспомнилось суждение американского писателя Уильяма Фолкнера, высказанное им в своей но­белевской лекции: “Писателю следует понять, что страх - низменное чувство и, поняв это, навсегда забыть о страхе, убрать из своей мастерской все, кроме правды сердца, кро­ме старых и вечных истин: любви, честности, жалости, гор­дости, сострадания, совершенствования, без которых лю­бое произведение эфемерно, обречено на забвение”.

Это сказано о писателе, о литературе. Но это относит­ся и к людям вообще, в т. ч. гражданам Казахстана, кото­рым следовало бы понять, что сама жизнь, без перечис­ленных Фолкнером вечных истин, также эфемерна и об­речена на забвение.

Что касается меня, то я обласкан моей страной, и Ка­захстан для меня не просто географическое название, это обитель моей души, здесь ровно тридцать лет проработал на ниве здравоохранения и просвещения мой отец, 1200 казахских детей (ныне отцы и матери) называют его “кіндік ата”, т. е. повивальным дедом, здесь родилась моя дочь, здесь я осознал себя человеком. И то, что я один из пер­вых награжден Президентской премией мира и духовного согласия, а орден “Парасат” вообще достался мне под но­мером один, наполняет меня гордостью и ответственнос­тью.

Не знаю, может, я преувеличиваю свою значимость или занимаюсь не то самоутешением, не то самообманом, но ощущаю себя в Казахстане пусть маленьким, но необхо­димым звеном, и именно это ощущение удерживает меня и от эмиграции, и от опасности свихнуться.


У КОГО ЕСТЬ РОДИНА, ТОТ И НАРОД

Г. Бельгер
Патриот - любитель отечества, ревнитель о благе его, отчизнолюб, отечественник или отчизник.

Словарь Даля

Не небесам чужой отчизны - Я песни родине слагал.

Казахская метафора “кіндік қаны тамған жер” - “место, куда капнула кровь от твоей пуповины”, - понятие священное.

“Край родной”, “любимая сторонушка”, “туған жер”, “атамекен”, “Неіmаt”, “ Неіmаtland” - символ непреходящей любви, человечности, самая главная святыня на любом языке, у любого народа. Это центральный мотив всех народных песен, древних баллад, эпических дастанов, былин и саг. Мотив родины, родной земли, золотой колыбели сокровенен. Он в генетической памяти каждого нормального человека.

“Где родился, там и пригодился” - не праздная фраза; Человек искони инстинктивно чувствовал; на этой земле он появился на белый свет и в эту землю он потом, положенный срок, уйдет. Это закономерно и справедливо. Таков извечный кругоход бытия. Этим путем прошла тьма-темь твоих предков. Это твоя земля, политая щедро потом и кровью твоих предков и твоими потом и кровью тоже. И потому она родная. Она священна. И ее любишь благоговейно, как родную мать. Говорим: Мииегегсіе - материнская земля. Жер-Ана.

В этом чувстве - осознанном или неосознанном, инстинктивном, подсознательном, генетическом – истоки патриотизма. Подлинного. Чистого. Неизуродованного подлой политикой, незамутненного гнусной идеологией. Возвышенного, благородного.

Омерзительно, когда насильственно пичкают тебя ка­зенным патриотизмом, как демьяновой ухой. Вся душа ощетинивается, противится. Мое поколение прошло че­рез эту тошниловку. Говорили: даешь социалистический патриотизм! Долой буржуазный патриотизм! Патриотизм признавался непременно только пламенный; любовь к ро­дине - неизменно лишь безграничная. Предпочитался, ес­тественно, большой патриотизм. Малый или тихий пат­риотизм совсем не котировался. От половодья казенного, денно и нощно насаждаемого, зубодробительного патрио­тизма порою становилось невмоготу. А ведь чувство это врожденное, тонкое, деликатное. Замечено: насильно мил не будешь. Так и любовь к своей земле, к своей малой родине извне не приходит, силком, по команде ее не на­вяжешь, как картошку, не посадишь.

Чувство патриотизма естественное и желанное. Че­ловечное. Это - в идеале.

Разумею: век цивилизации, переселения народов, войн, экологических катастроф, природных катаклизмов под­верг исконное чувство патриотизма суровому испытанию. Ураган времени с корнями вырывал целые народы с на­сиженных, предками ухоженных, любовью согретых, тру­дом окультуренных земель и гнал их неведомо куда, в беспросветье. Случалось, не раз и не два, не позволяя нигде мало-мальски закрепиться. Заметались по земле народы - туристы поневоле, изгои, пришлые, лишенные священ­ного чувства привязанности к родине, люди с абортиро­ванной душой. Чувство патриотизма стало для миллио­нов трагическим.

Возьмем, для примера, моих соплеменников. Сплошь и рядом сталкиваемся с такими семьями: дед из крымских немцев-меннонитов, бабушка из поволжских швабов. По­знакомились на лесоповале в сибирской глухомани в труд- армии или в рыбацкой артели за Полярным кругом, куда их депортировали в годы войны вторично. Поженились. Один из детей родился в бараке в Перми; второй - уже в Голодной степи, в Узбекистане; третий - в Целинном крае, четвертый - под Алматы. Внуки выросли кто где. Часть этой разветвленной семьи эмигрировала в Германию.

Это реальность. Спрашивается: где их “малая” родина? Да и “большая” где? При упоминании или воспоминании какого места на Земле всколыхнется душа, сладко заще­мит сердце? Проросло в их душе чувство патриотизма? Или они уже адаптировались, интегрировались, всячески изолировались, что вполне обходятся без этого чувства? Живут же иные хомо сапиенс без любви, довольствуясь примитивным эрзацем. И сколько можно жить так? И пол­ноценная ли эта жизнь? Или все-таки ущербная? И все ли мы обречены на такую ущербность?

Есть тут о чем подумать писателям, философам, по­литикам.

Проблема эта отнюдь не местная, не локальная. Она давно обрела планетарный характер. Рушатся веками сло­жившиеся, казалось бы, незыблемые представления. На наших глазах происходят кардинальные психологические трансформации. Скажем, у современного европейца понятие о патриотизме значительно изменилось. Он уже не думает так, как его предки сто или более лет тому назад. Сознание его резко космополитизировалось. Произошла крутая ломка в восприятии времени и пространства. Восппетое, описанное в бесчисленных вариациях, романтизи­рованное и столь близкое человеческой душе сокровен­ное чувство родины, привязанности ко всему родному ныне все более и более воспринимается как сентиментальность,' как химера, как досадная обуза подсознания.

Симптом тревожный для всего человечества.

...На фоне этого этносоциального расклада многос­лойного населения возникает резонный вопрос: что оз­начает конкретно для этих людей патриотизм, в чем он выражается, как проявляется, какие формы обретает?

Вопрос не праздный.

Об этом мучительно думают переселенцы. В том числе и бывшие граждане распавшегося Союза. Люди находятся на распутьях бытия и духа. Сознание раздваивается. Ду­шевного комфорта нет. Очутившись на вожделенной зем­ле предков, в сытом, обустроенном, полном соблазнов “раю”, многие наши соплеменники подолгу не находя ни утишения, ни утешения. Оказывается, истинные патриотические чувства - не блеф, не химера, не лозунг, не идеологическое клише, не поэтическая метафора. Из души вырывается признание, как отчаяние:

Здесь даже муха на окне

И та - чужая.

Состояние неприкаянности точно определил Эдуард Альбрандт в весьма популярном среди российских нем­цев стихотворении “Аэропорт”:

Уходят те, а эти остаются.

Душа и сердце рвутся пополам.

Виктор Клефаф не в силах забыть родное Боровое: “Пока я живу - все мечтаю о нем”. Анна Вайнерт часто во сне видит “село на высоком буфе”. Эльза Ульмер, из­вестная в Казахстане поэтесса, эмигрировав, задается вопросом: “Так где ж отныне родина моя?” И теоретизирует, уговаривает себя: дескать, что за вопрос, у немцев родина одна... Однако в другом стихотворении сообщает, что, уез­жая, взяла с собой горсть родной казахстанской земли.

Ну, можно сказать, - это, мол, комплексы “наших” немцев, отравленных русской тоской, пораженных неиз­бывной ностальгией.

Но это не так.

В 1993 году в Германии вышел объемистый том эссе, рассказов, стихотворений, очерков, глав из романов более пятидесяти немецких писателей под названием “Что оз­начает для немцев Отечество?”. Эту книгу привез мне один из ее составителей, поэт, эссеист Олаф Мюнцберг. Он мне несколько дней увлеченно рассказывал об острых, акту­альных проблемах, стоящих перед германским обществом: воспитывать чувство родины, чувство единой истории и культуры, преодолеть отчужденность между людьми, по­литически, идеологически, трагически разъединенными, осознать необходимость взаимопостижения, взаимопони­мания. “Кто объединяется, должен знать друг друга”, - убежденно внушал мне Олаф Мюнцберг. “На какой основе” - допытывался я. - “На основе чувства родины, гор­дого ощущения причастности к этой земле, исключающих ненависть, расовое превосходство, нетерпимость”, - после­довал ответ.

Бесспорный, абсолютно верный штандпункт.

Говорю обо всем этом так обстоятельно потому, что многие подобные или схожие проблемы остро стоят, ду­маю, во всех - особенно многонациональных - государ­ствах. И в романтическую пору “парада суверенитетов” хмель национального патриотизма многим приятно кру­жил головы. И в том ничего предосудительного я лично не видел. Это было вполне понятно. И отдельные завих­рения умов, пожалуй, простительны. Будем толерантны и снисходительны. Через угар патриотизма (точнее, его бо­лезненного подобия) прошло в разное время большин­ство народов. Важно не хватить лишку, не переступить разумную грань, вовремя остановиться, не позволять обол­ванивать себя. Всегда неприятно, опасно, когда дело до­ходит до хоккейного, футбольного, конно-спортивного, сексуального и т. д. патриотизма. Это ущербно, дико, патологично. Не менее ущербен патриотизм историчес­кий, племенной, родовой, мифический, откровенно лжи­вый, оболванивающий, демагогический. Патриотическо­му негодяйству не может и не должно быть места. И в борьбе с подобными негативными явлениями как-то не­заметно мы здесь, в Казахстане, упустили из виду едва ли не самое главное - воспитание, культивирование истин­ного патриотизма, цементирующего государственность в его высоком понятии. И, конечно, не случайно с высоких политических трибун в разных вариациях заговорили о казахстанском патриотизме, гражданской идентичности, о “казахской идее”, о некоем объединительном факторе, стержневой магической формуле.

Своевременность постановки вопроса сомнения не вы­зывает.

Сложности не в меру затянувшегося переходного пе­риода, резкий упадок жизненного уровня, крах ряда ус­тойчивых психологических стереотипов, размытость нрав­ственных критериев, крушение идеалов, растерянность перед мутным половодьем рыночной стихии, разгул цинизма, правовой нигилизм, культ наживы, экологичес­кие бедствия, эмиграция определенных, наиболее созида­тельных слоев населения и многое-многое другое, несом­ненно, отрицательно сказывается на здоровье обществен­ного организма, на общем фоне социального равновесия. И как следствие этого - притупление патриотических чувств, атрофия чувства привязанности к родной земле, равнодушие к национальному флагу и достоинству го­сударства.

Впрочем, в этом вопросе причина и следствие взаимо­обусловлены и взаимосвязаны.

И пустить решение этого вопроса на самотек уже не­возможно. Эдак немудрено докатиться до гомункулусов, до бездушных потребителей благ, до асфальтных детей, до манкуртов. За этим неминуемо последует разлад, рас­пад, развал, крах общества.

Значит, пора, пора бить во все колокола. Пора вновь обратиться к испытанным, вышедшим ныне из моды ко­лыбельным песням, милым сказкам, наивным и добрым зверюшкам, фольклору, тихим, задушевным напевам, к более тесному общению с природой, к систематическим, неназойливым беседам, внушающим веками освященную, немеркнущую истину о том, что в человеческой жизни есть понятия, ценности более высокие, более нравствен­но надежные, нежели сомнительные соблазны так назы­ваемого свободно-предпринимательского рынка, а имен­но: отчий край, земля, на которой пуп твой резан, лес, пустыня, болота, речка, озеро, степь - все-все, что мило твоему сердцу с первого осмысленного взгляда, память предков, история, язык, быль и боль народа, которые все­гда с тобой. Все это необъяснимо дорогое. Близкое. Кров­ное. Родное. Священное. Это все, о чем нормальный че­ловек благоговейно думает с момента вспышки божьего дара - сознания до последнего мгновения, когда оно уга­сает. Не с думами о наживе, долларах, кредитах, займах, инвестициях, процентах приходит в этот мир человек. И не с думами об этой мишуре - “дерьме бытия” - человек уходит.

Патриотизм как нравственная категория уходит кор­нями в сферу подсознательного и бессознательного. Это чувство на весах не взвесишь, руками не ощупаешь, в дол­ларах не оценишь. Именно патриотизм составляет основу коллективной личности народа. Патриотизм - духовная память, а человек, живя в духовной памяти, извечно и подспудно стремится к своим истокам - благородным, воз­вышенным, чистым. Вьщавливание чувства патриотизма, пренебрежение им или забвение его непременно раз­рушают духовное единство народа и несут нравственную гибель. Воспитывать это чувство дано не правителям- временщикам, не идеологам-флюгерам, не вертопрахам- политикам. Этот тип людей понимает и предпочитает, главным образом, патриотизм зашоренный или лакейс­кий. Для них любовь к отчизне ограничивается льстивым почитанием их собственной персоны. У акимчика, грабя­щего свой народ, “патриотизм”, как мы убеждаемся, весьма своеобразный. И не об этом сейчас речь.

Чувство патриотизма несовместимо с демагогией, ло­жью, цинизмом. Патриотизм как пропагандистский миф отвратителен. Он, как правило, достигает обратного эф­фекта, в чем мы имели горькую возможность убеждаться не раз.

Чтобы воспитание патриотического чувства обрело це­ленаправленный, стройный, выверенный характер, необ­ходимо его ввести в систему, в комплекс, в философию, в плоть и кровь. О том, понятно, прежде всего позаботятся генетическая память, врожденная нравственность, приро­да, среда, дух времени, родные и близкие. И, конечно, следует мобилизовать культуру, историю, поэзию, фило­софию, религию.

Вспомним: с чем можно сравнить гигантский патрио­тический заряд “Манаса”, “Войны и мира”, “Пути Абая”? Или таких, на всех континентах, на всех наречиях испол­няемых, из сердца льющихся песен, как “Катюша”, “Рус­ское поле”, “Подмосковные вечера”. Всечеловеческие, бессмертные, во все века доступные и понятные идеи этих творений не в силах заглушить, затмить, стереть ника­кие “попы”, “арты”, “роки”, “хэви”, “андерграунды” и прочий трескуче-оглушительный, эпилептический “мо­дерн”.

“Казахстанский патриотизм” - понятие еще не ус­тановившееся, еще не вощедшее глубоко в наше сознание, но, несомненно, имеющее право на полноценную жизнь. Прежде всего, патриотизм у казахов - явление исключи­тельное. Первородное. Незамутненное. Испытанное в бесконечных тяготах и потрясениях. Обратитесь к казахско­му фольклору, сказам, пословицам, историческим дастанам, тронным речам ханов, искрометным словам златоустов-биев, песням “серэ”, “салов” и убедитесь: любовь к родине, к отчему краю - “атамекену”, “атажурту”, “туган жер” - магистральная тема. Аруах (дух предков), родной край, родной язык - три святыни казаха. Казах, появля­ясь на свет, поет, выстанывает, выкрикивает надрывную, душераздирающую песню “Елим-ай” (“О, край родной!”). Каждая молитва казаха опять-таки во имя благополучия родной земли. И умирая, казах думает о том, прожил ли он жизнь достойную предков, не изменил ли родному краю. И в том, что с землей его, заповеданной предками, обошлись ой как не бережно, кощунственно, а то и под­ло, и аруахов нередко унижают, и язык едва ли не оттес­нили на задворки, казах никак не виноват. Полагаю, что многим народам - и в Казахстане, и за его пределами - не грех поучиться патриотизму у казахов. Аллах свидетель, не грех! На такую жертвенную любовь к родине - пока что неустроенной, неухоженной, нескладной - способны немногие.

Я могу себе позволить говорить о том открыто, ибо знаю Казахстан, душу его народа “изнутри” вот уже пять­десят пять лет.

Вспомнились мне сейчас и мои коллеги, старшие дру­зья - Морис Давидович Симашко и Иван Павлович Щеголихин. Их судьбы кровно связаны с Казахстаном, отлу­чить их от Казахстана невозможно, как и Казахстан от них. Они сами патриоты Казахстана, и вклад их в фор­мирование казахстанского патриотизма велик. И не толь­ко как маститых литераторов, но и как переводчиков ка­захской литературы, пропагандистов казахской культуры, заслуженных общественных деятелей. У Симашко и отец, крупный ученый, трудился во славу казахстанской науки, как основатель целой ее отрасли, как наставник талантливой плеяды ученых. Щеголихин и вовсе уроженец Казахстана, так сказать, коренной. Таким же исконным казахстанцем с дореволюционным стажем, его защитни­ком, летописцем, заслуженным и почетным гражданином является Дмитрий Федорович Снегин. И таких славных людей у нас, в Казахстане, сотни и тысячи. Судьба, био­графия едва ли не каждого члена совета Ассамблеи наро­дов Казахстана, этого кровного детища нашего Президен­та, выпестованного им на крутом переломе истории, тому яркое свидетельство. Каждый из них может быть приме­ром патриотического служения своему отечеству.

И потому неприятно, досадно, когда иные щенки враждолюбия из безродного племени, рядясь в заемные квазипатриотические перья, тявкают порой из подворотен, со­мневаясь в искренности чувств подобных - названных вы­ше - личностей, сделавших для вящей славы Казахстана и его народа больше, чем предки иных доморощенных зоилов до седьмого колена.

Возвеличивание себя, унижая других, - глупость, едко высмеянная Абаем. Национальная ограниченность, тупое чванство разоблачали Вольтер, Гете, Гейне, Салтыков- Щедрин. Напыщенный, спесивый, самовлюбленный горе-патриот - всегда посмешище, позор народа. Никто не уни­жал, не дискредитировал свой народ так, как подобные “патриоты”, от присутствия которых здравое общество все­гда испытывает конфуз и дискомфорт. Гордость “своим” сопряжена с глубочайшим уважением к “чужому”.

Местный патриотизм примитивен и уродлив. У собаки нашего аула хвост трубой. Дым из нашей юрты свечой струится, а у соседа по земле стелется.

Родовой, клановый патриотизм нередко отвратителен, ибо сеет вражду и раздор.

...Об Ассамблее народов хочется замолвить доброе сло­во. Сама Ассамблея народов Казахстана, ее цели, задачи, поиски, стремления - все направлено на воспитание благо­родного чувства патриотизма.

Что входит в планы Ассамблеи;

- создание энциклопедии народов Казахстана;

- издание книг разных диаспор;

- создание Евразийского университета;

- гражданская интеграция;

- строительство открытого гражданского общества;

- народная дипломатия;

- межнациональное согласие.

Все это работает на идею казахстанского патриотизма. И конкретная, четкая реализация этих идей вкупе с систематической борьбой против чиновничьей коррупции, хочется думать, даст эффект.

Что значит Родина?

Вряд ли можно придумать исчерпывающие, всеохватные дефиниции. Это как любовь. Нечто, словами невырази­мое.

Для себя я придумал такую формулу; место, где есть у тебя прошлое, настоящее и будущее. Жить только насто­ящим, только в настоящем - значит, жить не на родине, жить вне родины.

Собственно, у кого есть родина, тот и народ. Ос­тальное - население.