Республики казахстан национальный научно-практический, образовательный и оздоровительный

Разговор между сыном и отцом.

Сын: Как мы смотрим на мир и где мы находимся?

Отец: Посмотри на карту Земли. Вверху Север, внизу Юг, слева Запад, справа Восток. Ты находишься на карте в точке пересечения меридиана и параллели. Определяешь свое месторасположение с высоты и взор твой направлен вниз на Землю. В нашем языке Север означает Cолтустiк, Юг – Онтустiк, Восток – Шыгыс, Запад – Батыс. Сол – левая сторона, он – правая. Онтустiк - справа падает тень от Солнца, Cолтустiк – слева. Если Север слева от тебя, а юг – справа, то лицом ты ориентирован на Восток. Восток у нас Шыгыс - восход солнца. Запад – Батыс - заход Солнца. То есть получается, ты повернут на 90 градусов вправо относительно ориентации по карте. Смотришь не на Землю, а на Солнце от восхода до заката. Смотришь тем самым на Небо, ввысь, в космос…

Твоя пространственная ориентация определяет твое мировоззрение.

Наука, изучающая законы развития мировоззрения, называется философией. Отсюда и смысл выражения Күн көрү – видеть Солнце. Когда про кого - то спрашивают – бул күн көретiн адам, күн кормейтiн ба? - Этот человек видит Солнце или нет? Это означает - он правильное имеет мировоззрение или нет? С Небом он или спиной к нему?

Так мы смотрим на мир. Каждый Человек - центр Неба. Как обратная связь – все Небо сосредоточено в нем.

И ночью ты смотришь на звезды, Солнце. Они ориентиры Неба. Мир без звезд - мрак.

Дружи сынок с ними.

Пространственная ориентация по карте Земли – направляет твое мировоззрение вниз, у нас - ввысь, к Солнцу, в Небо…

Куда смотришь, там находишь и познаешь.

Земля для нас как опора, в отличии от ориентации по карте – обьект воззрения.

Запад и Восток не отрицают друг друга, а дополняют…

Национальная идея и национальные ценности

М. Уали

Безусловно, проблема самоидентификации казахстанцев - актуальнейшая тема для современного Казахстана. В расширенном контексте она призвана найти ответ на вопрос – где та политическая, экономическая, культурная и лингвистическая ниша, которую должен занять Казахстан в современном мире? Тема обширна и многогранна. Не касаясь в данном случае надстройки: политики, экономики, языковых проблем, обратим внимание читателей на фундамент нашей культуры и нашей истории…

…Хочется сразу подчеркнуть, что наша культура, менталитет и даже экономика основаны на том, что страна лежит в центре Евразии на перекрёстке миграционных и торговых евразийских и азиа-европейских торговых путей, а ее территория представляет собой обширные горностепные засушливые пространства, на которых в течение последних 3 000 лет существовал скотоводческий образ жизни. За это время по территории Казахстана прокатилась не одна миграционная волна. При этом менялись политические системы, расовые типы, языки, религии, похоронные обряды, но оставался постоянным региональный климат, и соответственно наши предки оставались кочевниками-скотоводами. В этом наше отличие и наша особенность. От этого надо плясать в поиске наших корней и нашей самоидентификации. Отсюда и вытекает, что главное – не переменные составляющие, в том числе язык, а постоянная величина – дух свободного кочевника, всадника-воина-батыра и все, что этому сопутствует. Об этом говорил наш известный историк Н.Масанов: «Если мы хотим осознавать себя чем-то уникальным и реальным, мы должны начинать со своей истории. Мы должны сказать нет всем якобы «облагораживающим» нас мифам, в которых мы вовсе не нуждаемся! Мы – номады! Мы – кочевники!... Давайте изучать нашу кочевую историю и культуру, которые столь же значимы во всемирно-исторической эволюции, как история других народов».

Недавно в составе казахстанской делегации я побывал в Венгрии на так называемом курултае гунно-тюркских народов. Необходимо уточнить, что названия венгры и Венгрия – это польская транскрипция этнонимы угры. Сами венгры предпочитают называть себя мадьярами, а свою страну Мадьяристаном. Последнее десятилетие здесь наблюдается подъем национального самосознания и интереса к кочевой культуре. Мадьяры остро чувствуют свою особенность, своё отличие от остальных европейцев, свои древние гунно-тюркские корни. Они этим гордятся, они это культивируют и пропагандируют. Национальными героями являются кочевые вожди: гунн Атилла и мадьяр Арпад. Становится модными майки, брелоки, браслеты и другие сувениры с надписями тюркским руническим шрифтом. На поле курултая под городком Бугац было установлено более 200 юрт, в которых жили мадьяры, съехавшиеся со всех стран Карпатского региона. Они ходили в национальной одежде, носили шлемы и сабли, гарцевали на конях, стреляли из лука. Апофеозом курултая стало разжигание шаманом огромного костра и поклонение духам предков у Древа Жизни под звуки двухметрового бубна. Причём всё это они делали не по принуждению и не за деньги. … …Всё-таки удивительно, что находясь в центре Европы, имея тысячелетнюю осёдлую историю, христианскую религию и латинский алфавит, мадьяры ищут свои истоки в кочевой культуре, в степях Центральной Азии, в изготовлении и стрельбе из гуннского лука, в руническом алфавите, в древних обрядах культа Тенгрианства…

…А что у нас в центре Азии, в центре древней кочевой культуры? Наоборот – европеизация или исламизация. Имена ханов и батыров, шедевры устной поэзии, древние обряды и многие другие особенности кочевой жизни и тюркских языков ещё не стали общеизвестными, не растиражированы в национальных брендах, не стали признанной спецификой национальной культуры. Об императорах древнего Рима и князьях Киевской Руси нам известно больше, чем о Бумын кагане или хане Кене. О самураях далёкой Японии мы знаем больше, чем о собственных батырах-героях Джунгарских Войн. Олимпийские боги и герои Древней Греции известны практически всем, а о тенгрианстве мало кто слышал. Сувениры для иностранцев завозятся оптом из Киргизии или Китая. А рассматривая жизнь казахского народа за последние 200 с лишним лет, мы видим лишь последнего хромого и истощённого верблюда в караване истории.

Собственно это уже не история великого кочевого этноса, а описание нищих инородцев, кочующих по голым степям на окраинах России. Но что такое 200 лет упадка по отношению к триумфальной 3 000-летней эпохе кочевничества – менее 7%. Вполне закономерно, что зная только такую историю, многом современникам хочется быстрее её забыть и стать полноценными европейцами, скрывая под лозунгом приверженности общемировым ценностям элементарное незнание или пренебрежение к национальным ценностям. Незнание собственной истории, пренебрежение к кочевому прошлому приводит к чувству ущербности и неполноценности за свою монголоидность и варварское происхождение. … Но куда деть проступающую монголоидность? Как спрятаться от поколений своих предков – аруахов, взирающих с укоризной из глубины веков?

Осознание своих кочевых корней неизбежно должно привести к осознанию своих национальных ценностей. Они не вытекают из идеологии или политики, они не могут быть придуманы или сконструированы как национальная идея.…

…Понятие национальных ценностей относятся к категории культуры, и означает осознание своего прошлого и сохранения исторической памяти народом. Национальные ценности выпадают в осадок из раствора веков, из истории народа, как прямое продолжение исторических свойств и традиций той или иной этнокультурной и лингвистической общности. Это то, что кристаллизовалось в народе веками… Для казахов это стереотипы этнического поведения великого кочевого суперэтноса евразийских степей. Такими ценностями не могут быть ни ценности ислама, или европейские ценности, ни, тем более, наследие советской эпохи. В казахские степи они проникли достаточно поздно, как на периферию арабского халифата или царско-советской империи, являются городской культурой и во многом вторичны по отношению к казахскому менталитету. Подражая чужим идеалам, мы обречены на вечное запаздывание и вторичность.

Русский лингвист и историк, князь Н. Трубецкой ещё в 20-е годы прошлого века писал (относительно европеизацией славян): «Что народу приходится отказаться от самостоятельного культурного творчества, жить отражённым светом Европы, обратится в обезьяну, непрерывно подражающую романогерманцем, что такой народ всегда будет отставать от природных европейцев и окажется в невыгодном подчинённом положении…»

Вот каковы, на мой взгляд, исконно казахские ценности

• Индивидуальная свобода и открытость;

• Устно-поэтические и музыкальные традиции;

• Воинская доблесть – дух батырства;

• Почитание чингизидов;

• Знание шежире;

• Охота с беркутом;

• Древний культ Тенгри;

• Культ лошади;

• Специфическая мясная и молочная пища

Список конечно, не исчерпывающий. Любой из нас может добавить своё представление о ценностях, своё видение приоритетов. В конце концов, некоторые из них могли бы стать национальными коммерческими брендами, которые не стыдно представлять туристам или тиражировать по миру...

Поиск и утверждение национальных ценностей, конечно, не означает отрицания универсальных исламских или европейских. То, что признано в мире, то, что стало частью глобальной человеческой цивилизации, не может ни оспариваться, ни отрицаться. Обсуждается не замена ценностей, а возрождение своей культуры, своих уникальных, но забытых, присущих только кочевникам, ценностей, как нашем вкладе в здание мировой культуры. Речь идёт о создании своей «визитной карточки» и своих кочевых брендов. Так же как появление автомобиля или авиации не означает исчезновения лошади или демократическая форма правления государством не означает уничтожение бывшего монархического рода, современные универсальные ценности не исключают уникальные национальные. Наоборот, последние должны культивироваться и сохраняться для того, чтобы народ испытывал общую гордость за историческое прошлое, ощущал некое духовное единство и преемственность поколений. Ведь наши предки завещали нам не только форму черепа или разрез глаз, но нечто гораздо более ценное, а именно сохранение своего духа, традиций и, конечно, языка.

СТРАХ

Д.А. Гранин
При тоталитарном режиме в атмосфере страха прожило несколько поколений. Родители соответственно воспитывали детей. Одно можно было говорить дома, другое следовало отвечать в школе. Не хотели учить своих детей врать, но и нельзя было позволить им повторять то, о чем толковали дома. Детей приучали к двойной жизни. Сами родители вели еще более сложную жизнь, одно лицо на работе, другое дома, третье наедине с женой, наедине с кем-то из друзей, ибо и дома нельзя было позволить себе полную откровенность. Человек почти нигде не осмеливался быть самим собой. Чувства протеста, гнева, вспыхивали и сгорали в душе, неведомые никому. Сокровенное никогда не проявляло себя. Страх — даже не так за себя, как за семью, — вынуждал смиряться. Никак не отзываться на ложь и подлость режима, склонять голову, закрывать глаза. Голосовали за смертную казнь. Кричали ура, аплодировали пустым неумным речам.

На глазах у людей торжествовала неправда, и никто не смел разоблачить ее.

Моя дочь школьницей писала сочинение на тему «Ваш любимый герой в романе „Война и мир"». Она написала о Платоне Каратаеве. Меня вызвали в школу. Учительница стала мне выговаривать — как можно было выбрать такого героя, религиозного человека, через которого Толстой проповедует свою теорию непротивления злу. Что за обстановка у вас в семье? Как вы воспитываете дочь?

Я сослался ей на тему, которая, мол, давала свободный выбор, на это она сказала, что именно выбор выявил неблагополучие идеологическое, за которое отвечают родители. Напомнила статью Ленина о Толстом, термин «каратаевщина» и добавила, что мое упорство усугубляет положение.

Дети не всегда понимали родителей, родители далеко не всегда могли объяснить свое двуличное поведение, свои секреты, дети уличали их во лжи.

Но и дети, подрастая, вели себя соответственно железному прессу времени.

Великий русский артист Евгений Лебедев рассказывал мне, как он скрывал от всех, что его отец был священник. Как тайком ездил к нему в Поволжье повидаться. Прошли десятилетия, отца давно нет в живых, а душу Лебедева, не оставляя, жжет стыд и вина перед отцом.

Мой отец в начале тридцатых годов был выслан в Сибирь, лишен избирательных прав, такие назывались «лишенцами». На втором курсе Электротехнического института мне надо было заполнить анкету. Я написал «отец лишенец». Меня вызывали в деканат и сказали, что придется меня отчислить из Института. С трудом добились перевода в другой институт, где не требовалось спецоформления. С этого времени я вошел в разряд как бы неполноценных граждан. В юности это чувство нестерпимое. Обречен на вторые роли, не допущен к секретной работе, не могу продвигаться, всюду будет за мною эта гиря — «отец-лишенец». Отца я нежно любил, и это помогало мне преодолеть отчуждение, но сколько семей, сколько судеб было изувечено этим. Страх заставлял детей отрекаться от отцов, осуждать их, скрывать свои чувства.

Семью великого русского поэта Александра Твардовского раскулачили. Сам он до этого уехал учиться в Смоленск.

Брат его Иван Трифонович Твардовский, в своей повести «Страницы пережитого» вспоминает: «Будучи еще на Нерче, мы писали брату в Смоленск. Мама и отец, видимо, еще думали — не сможет ли он как-то, чем-то помочь. Конечно же, сам он жил тогда на малых средствах, постоянного заработка не имел и материальной помощи от него не ждали, пусть бы просто сохранилась какая-то родственная связь с родной матерью, отцом, с младшими кровно близкими.

Пришло от Александра два письма. Первое было обнадеживающим, чего-то он обещал предпринять. Но вскоре пришло и второе письмо, несколько строк, из которых 8 не забыл до сего дня. Не мог забыть. Слова это были вот какие:

„Дорогие родные! Я не варвар и не зверь. Прошу Вас крепиться, терпеть, работать. Ликвидация кулачества не есть ликвидация людей, тем более детей..."

Письмо этим не кончилось, там было и такое: „...писать я вам не могу... Мне не пишите".

На том все и закончилось, больше он не писал и о судьбе нашей ничего не знал до 1936 года».

Внимательный читатель даже по обрывкам текста писем поймет трагедию Александра Твардовского — трагедию страха — «я не варвар и не зверь» — он понимает низость своего поведения, он боится, он не может, не смеет прямо написать им ни о своем страхе, ни о сочувствии, он понимает несправедливость того раскулачивания, которое творят с родными. Что ему делать? Он вырвался в Смоленск, устроился там, надеется учиться, выбиться в люди, если... если он будет осторожен, если он пособлюдает хоть какое-то время подлые законы того времени. Он уцепился за какой-то обломок и пытается выплыть, спастись. Не топите его! Не пишите ему! Он знает, что письма просматриваются.

Помню, какой шок вызвала публикация этих воспоминаний И.Т.Твардовского в 1988 году. Александр Твардовский давно уже стал для читающей России символом бесстрашной борьбы за правду. За те годы, что он был главным редактором «Нового мира», этот журнал подобно герценовскому «Колоколу» будил сотни тысяч читателей, собрал вокруг себя все лучшее, талантливое в передовой мысли страны, он вызывал бешеные наскоки сталинистов. Они ненавидели Твардовского. Интеллигенция обожала его, он был кумиром. Воспоминаниям брата не хотелось верить.

Иван Твардовский опубликовал их спустя семнадцать лет после смерти брата, когда образ Твардовского устоялся, забронзовел, и такая публикация заслуживала размышления.

Были ли на то личные причины у Ивана Твардовского — не знаю, важно, что это правда и ценная правда о том-времени. Кроме страха было у Александра Твардовского и убеждение, что он обязан перешагнуть через родственные связи во имя борьбы с кулачеством. Он сам писал об этом:

Той жертвы требовали строго: Отринь отца и мать отринь.

Полностью оправдать и защитить Твардовского не удается. Он сам казнил себя строже других. Были заблуждения, был и самообман, но труднее всего простить было свой страх. Все было испакощено страхом.

Отец А.Твардовского тайком из ссылки приехал с младшим сыном Павлушей в Смоленск повидать Александра. В Дом Советов, где была редакция, к Александру зайти не решился. Ждал. Дождался какого-то служаки, попросил передать, что ждут Александра. Себя не назвал. Боялся. На душе неспокойно, но ведь родной сын, стоит, думает — может, Павлушку приютит, все же братик. Вышел Александр. Отец смотрит на него с тревогой, в каком-то смятении. Как это может быть в жизни, чтобы встреча с родным сыном так пугала. «Я глядел на него: рослый, стройный, красавец! Да ведь мой же сын! Стоит и смотрит на нас, молча. А потом не „здравствуй отец", а

— „Как вы здесь оказались?"

— Шура, сын мой, — говорю. — Гибель же нам там. Голод, болезни, произвол полный!

— Значит, бежали? — спрашивает отрывисто, как бы не своим голосом и взгляд его просто ему не свойственный всего меня к земле пригвоздил.

Молчу. — Что там можно было сказать...

— Помочь могу только в том, чтобы бесплатно доставить вас туда, где были...»

Тяжелая сцена, не хочется продолжать ее. Трудно, почти невозможно растолковать ее нынешнему читателю. Владимир Лакшин попытался это сделать, в его статье есть ссылка на Бориса Пастернака. В 1935 году, приехав на конгресс в Париж, Борис Пастернак не захотел увидеться со стариками-родителями, которые из Лондона специально приехали в Париж увидеть сына.
«Иное поведение, — пишет Лакшин, — было бы самоубийственным, и не нам теперь... судить, как должны были они поступить».

А.Т.Твардовский судил себя сам, без снисхождения. Так что не к чему его защищать.

Поначалу, прочитав воспоминания брата, я был смущен и огорчен, но возникло и другое чувство, история эта сделала Твардовского ближе. Открылся человек, что испытал те же страхи и слабости, что и мы, грешные. Он тоже не избежал их с той разницей, что страдания вырастили его совесть и эта совесть породила бесстрашие его раскаяния, которое он не прятал. Образ Твардовского тем и велик, что он искупил грехи поколения, колеса истории не переломили его, страх не поселился в нем навсегда, как во многих из нас. А ведь сталинский страх прочно откладывался в душах. Я из другого поколения, но ведь и мои страхи засели во мне надолго, некоторые навсегда.

Страх, пережитый совестливой натурой, сублимируется в стыд, и он долго терзает человека. Старая поговорка гласит: «Страшно в лесу — стыдно дома». Ныне похоже, что мы дома, и пришел стыд.

Мужество Александра Твардовского в той неравной борьбе, какую он вел с режимом Хрущева, затем Брежнева, питалось и этим стыдом, хотя до «дома» было далеко.

Уроки советской жизни учили одних слабости, других силе.

Когда-то, на допросах, она убедилась в своей слабости и теперь не устыдилась предупредить меня.

1937 год породил массовый страх, который искажал характер народа. Пассивно подчинялись судьбе. Родные, знакомые репрессированных робко просили за своих. Не решались настаивать. Не требовали освобождения, старались выяснить, в чем обвиняют их близких, как будто это имело какое-то значение. В трепетном страхе добивались — «за что» взяли, надеясь, что это «за то» очертит круг недозволенного.

«Чур меня». У древних славян «Чур» был властителем над чертями. Его всегда как сберегателя призывали в крайней опасности и старались заручаться... «Чур меня» шептали по ночам, прислушиваясь к шуму подъехавшей машины, к стуку сапог по лестнице — куда идут, может, минуют, куда звонят, слава Богу — к соседям...

Люди избегали встречаться в компаниях. Это входило в задачи «органов» — разъединить общество, нарушить связи между людьми. Чем гуще, тяжелее атмосфера страха, тем было для власти лучше.
Страх тех времен стал самым стойким из наших чувств. Мы избавились от страха войны, страха капитализма и прочих наваждений. А вот страх доносительства, страх «органов» — от него никак не оправиться, он и поныне передается по наследству. Многие уверены, что «там, на Лубянке, или еще где-то копят материалы, ведут досье, чтобы в подходящий момент предъявить».

Мы не уверены в прочности новых демократических порядков, где-то под почвой нам слышится тектоническое клокотание. Такое «бытие во страхе» бесследно не проходит. Психика сдвинута. Подозрительность осталась. "Осторожность высказываний — не проходит. Ложь вошла в обиход, ее не замечают, она, как мимикрия, стала естественной. Мы остаемся готовыми к повиновению. Это все осложнения от долгой болезни страха. Перейдут ли они в генофонд народа, как удастся их изжить — никто не знает.

Д. С. Лихачев писал: «Память противостоит уничтожающей силе времени. Память — преодоление времени, преодоление пространства. Память — основа совести и нравственности, память — основа культуры. Хранить память, беречь память — это наш нравственный долг перед самим собой и перед потомками. Память наше богатство» . Память как «бестелесная духовная субстанция» становится отчетливой силой, особенно во времена предельных испытаний, выпадающих на долю людей. Человеку необходимо ощущать себя в истории, понимать свое значение в современной жизни, оставить о себе добрую память. Культурная память — необходимое условие нравственной жизни, духовной оседлости, национальной идентичности, привязанности к родным местам и патриотизма.

Однако процесс исторической памяти не означает механического повторения и воспроизведения прошлого, он отражает сложность, неоднозначность человеческих отношений, изменение духовных ценностей и личных позиций, влияние субъективных мнений. Свидетельством тому «белые пятна» и «черные дыры» в мировой и отечественной истории.

Историческая память нередко становится ареной идеологических конфликтов, душевных драм и трагедий. Переписывание истории, переоценка прошлого, свержение кумиров, ирония и насмешка разрывают хрупкую нить исторической памяти, изменяют энергетический потенциал культуры. Великие «отцы» становятся забытыми «дедами», новые памятники противоречат прежним ценностным ориентирам, мемориалы становятся бесхозными, книги оказываются ненужными. Примеров тому масса. Меняются экспозиции в музеях, восстанавливаются стертые цензурой имена на картинах и фотографиях, возрождаются старые памятники. Историки и писатели вносят вклад в возвращение исторической памяти в более полном объеме. Литературные произведения, фильмы передают современникам представления о трагических страницах российской истории. Немалое значение имеет устная история, закрепленная в воспоминаниях участников событий. Их достоверность создает особый эмоциональный канал сопричастности к прошлому. Памятники как тексты истории являются информационным и духовным ресурсом цивилизации, говорящим или молчащим свидетелем перемен и противоречивых мнений. Историческая память живет активной жизнью, она не только воссоздает образы прошлого, но и вызывает широкий спектр эмоций — восхищения и поклонения, скорби и страдания, пренебрежения и скептицизма. Двойственная природа исторической памяти соответствует противоречивости реальной жизни.

Греческий миф о Мнемозине — богине воображения и памяти одновременно — очень точно представлял два лика памяти, воспроизводящей прошлое и придающей ему новые оттенки — от почтения до цинизма.

Цивилизация опирается на достижения культуры, они составляют ее духовный каркас, фундамент и опору. Национальная и социальная идентичность определяется уважением к истории во всей противоречивости и многообразии ее проявлений. Историческая память — своеобразный «перекресток» прошлого, настоящего и будущего. Исторические памятники — это символы и знаки, тексты и артефакты, необходимая основа взаимопонимания поколений и диалога культур.

Альтернативные пути развития истории также отражаются в исторической памяти и воспроизводятся как нереализованные возможности. Воспоминания воссоздают контуры возможных событий, тем самым высвобождая скрытую эмоциональную энергию. Альтернативные тропинки в прошлое помогают восстановить утраченные миры. Историческая память — источник эмоциональных и психологических переживаний человека, она вызывает чувства благоговения и радости, сострадания и величия. Отношение к истории связано с политической и идеологической ситуацией, предписанием власти о том, что следует помнить, а что надо забыть и исключить из памяти. Развитие демократии и свободы слова предполагает реализацию права личности на собственное мнение, противостояние авторитаризму. Историческое прошлое является риторическим конструктом настоящего, оно воссоздается в дискурсе, и молчание нередко становится симптомом забвения.

В «Декларации прав культуры» Д. С. Лихачев отмечал, что культура является духовной основой цивилизации, гуманистическим ориентиром, критерием ее самобытности и целостности. Общественные преобразования должны опираться на ценности культуры и национальное самосознание. Не только военные конфликты и терроризм, но и безответственная модернизация наносят урон культурному наследию: исчезают исторические центры городов, разрушаются памятники и ландшафты, искажаются биографии выдающихся деятелей культуры. Культурное наследие составляет богатство человечества. В Декларации содержится призыв к тому, чтобы считать преступлениями против человечества любые действия, ведущие к уничтожению памятников истории и культуры.

Вандалы — это не только хулиганы, совершающие варварские поступки, но и некомпетентные, невежественные чиновники, принимающие решения; и амбициозные архитекторы, в угоду собственной славе готовые на снос памятников истории; и реставраторы, создающие «новодел» без соответствующих исторических образцов; и режиссеры, искажающие замысел классического произведения; и ученые, угодливо переписывающие историю; и политики, изобретающие идеологические мифы, далекие от реальности. В свое время известный русский художник и общественный деятель Н. К. Рерих, разработавший «Пакт о защите культурных ценностей», назвал разрушение памятников культуры в мирное время «тихими погромами»…