С. В. Букчин. Ревнитель театра 5 Читать Легендарная Москва Уголок старой Москвы 48 Читать Мое первое знакомство с П. И. Вейнбергом 63 Читать М. В. Лентовский. Поэма

IV

— Миллион! «Вот как у нас».

В Москве была поговорка:

— Должен, как Лентовский!

И все видели…

На глазах у всех, в «Эрмитаже», в дни больших гуляний, на первой площадке… Кассиров больше не хватало. Касс не хватало.

На глазах у всех Лентовский подходил к этим корзинам, не считая, не глядя, набивал деньгами карманы, и:

— Аида!

Целая толпа «свиты» двигалась за ним.

Рвались, плясали ечкинские тройки⁸⁹.

Всей Москве знакомый, на всю Москву знаменитый, — Бог весть откуда достали! — саженный великан-швейцар неподобным, нечеловеческим воплем вопил:

— Под Михаил Валентиныча подавай!

Знаменитые тогда московские дисконтеры⁹⁰ Джанумов и Кашин брали с Лентовского 5 процентов… в день!

В воздухе не пахло еще законом о ростовщичестве и не веяло холодом Олонецкой губернии⁹¹.

— «Простые были времена».

Богатейшая Москва за голову хваталась:

— Лентовским надо быть, чтоб выдержать!

Он платил по пяти процентов в день на занятые деньги и тысячами — счета в «Стрельне» и у «Яра»⁹².

А обкрадывали его!

Об этом ходили чудовищные рассказы, но действительность была чудовищнее рассказов.

Когда лопнула банкирская контора Зингера⁹³, бывший скромный управляющий садом, от которого только и слышали:

— Михаил Валентиныч с… Как угодно будет приказать, Михаил Валентиныч с…

Станкевич умер от огорчения: он потерял в лопнувшей конторе несколько сот тысяч рублей.

И Москва все это оплачивала!

Он платил десятками тысяч, прокучивал тысячами, у него наживались сотнями тысяч.

Лентовский жил в каком-то радужном урагане денег.

И Москва, — спортсменка в душе! — любовалась им, как любуется рысаком, бьющим все рекорды:

— Широко!

Смотреть дух захватывает.

— Широко идет!

Он был антрепренером. Три театра!

{76} «Эрмитаж» в Москве, «Кинь-Грусть» в Петербурге, театр в Нижнем, на ярмарке.

Кредиторы, друзья ловят его на перепутье.

— Михаил Валентинович?

— Заказал экстренный поезд, уехал в Петербург.

— Михаил Валентинович?

— Играет в Нижнем, послезавтра будет в Петербурге.

Ему нужен драматический театр в Москве.

Он строит то, что теперь называется «Новым театром».

Миллионное сооружение.

Публика ахает. Такого зала, таких фойе, такой роскоши, таких денег, кинутых на мебель, на ковры, на драпировки, — не снилось и Москве.

Труппа?

Он приглашает просто:

Все, что есть лучшего, все, что есть знаменитого в эту минуту. Писарев, Свободин⁹⁴, Бурлак, Соловцов, Глебова, Волгина. Они законтрактованы? Платить неустойки!

— Но у Лентовского должно быть все, что есть лучшего в России… Лентовский…

Бурлак только крутит головой:

— Себя щипать начал с!.. Почему! А так, чтобы узнать: сплю или «всамделе», наяву все это? Не верится!.. Феерия какая-то!

Бурлака спрашивают:

— Почему у вас двойная фамилия: Андреев-Бурлак?

Он отвечает, шамкая своей классической нижней губой:

— По случаю жалованья с! На одного человека получать даже столько невозможно. Вот и получаю: одну половину на Андреева, а другую на Бурлака. На Антона и на Онуфрия!⁹⁵

Драматическая труппа, действительно, первая в России.

Но Лентовский сам бывший «самый эффектный актер Малого театра».

Актер красивого костюма, красивой позы, блеска, внешнего эффекта.

Его тянет к феерии.

Здесь можно кидать деньги без конца, здесь можно творить чудеса, здесь можно быть:

— Магом и волшебником.

«Нэна-Саиб», «Лесной бродяга»⁹⁶, «Чертова супруга»⁹⁷ и, наконец, феерический апофеоз самой феерии.

Уже московские мастерские не могут удовлетворять. Костюмы работают в Париже.

Казенные театры, — с их мишурной роскошью, с Манчестером, тарлатанчиком⁹⁹, кисеей вместо кружев, бумажным атласиком, — кажутся жалкими, нищими.

«Убогая роскошь наряда»¹⁰⁰.

Лентовский одевает сцену в настоящий бархат, самый дорогой плюш, в настоящее кружево, в тяжелый шелк, в парчу.

Лентовский уже даже огорчает московских дам.

И у Сапожниковых¹⁰¹ им отвечают:

— Извините с. Все, что было из шелка дорогого, Михаил Валентинович взяли.

Гул по Москве идет о роскоши постановок Лентовского.

— Постановка стоит столько-то десятков тысяч! — появляется на афишах.

И эти безумные цифры все растут, растут.

Над постановками, над операми, над билетами Большого театра хохочут:

— Беднота… пойти нешто посмотреть убожество!.. Нищета! Балаганчик! Девичье!

Лентовский окружен художниками.

Все, что есть талантливого, блестящего среди декораторов, — вокруг него, у него.

Здесь требование одно:

— Фантазия!

Здесь нет преград фантазии, счета — деньгам. Фонтаны, целые водопады живой воды, сотни участвующих, тысячи костюмов.

— Москва для него не жалеет, — зато уж и Михаил Валентинович уж ничего не пожалеет для Москвы, — говорят москвичи.

Он берет к себе в «Эрмитаж» первого баса Большого театра — Абрамова¹⁰², который вскоре должен составить украшение Ковентгарденского театра в Лондоне, первого оперного театра в мире.

Зачем?

— Для ансамбля!

Новые сказки

— Зато как звучит фраза!

— Для ансамбля.

Усатов¹⁰⁵, Фюрер¹⁰⁶, первый тенор, бас казенной оперы, поют в «Эрмитаже» в оперетке.

И легенды, легенды о Лентовском!

Каждый день новая легенда.

Алкивиад должен заполнять собой жизнь Москвы, тогда скучающую и праздную.

«Он» живет в юрте, на берегу пруда, в своем «Эрмитаже».

— Как дикий!

Ушел от мира.

И там, в тишине, в зеленой тени старых, развесистых деревьев, «выдумывает свои фантазии».

Он появляется на сцене, в жизни, только в шумной, эффектной роли. Вся Москва говорит:

— Слышали: скандал который сделал Лентовский! Грандиозный скандал.

— Избил князя X.

Скандал! Что, казалось бы, хорошего? Но и скандал у него благороден.

Какой-то князь, очень богатый и очень знатный, не давал своими ухаживаниями проходу артистке Б.¹⁰⁷

Молодой и очень красивой. Опереточной примадонне. Тогдашнему кумиру Москвы.

Не успевала выйти г жа Б. из летнего театра по окончании спектакля, как перед ней в аллее вырастал поджидавший князь, с предложениями, наглый, самоуверенный и дерзкий.

Ничто, ни резкие ответы, ни просьбы, ни даже слезы не помогали.

— Оставьте в покое!

— Едем ужинать!

Артистка пожаловалась Лентовскому.

И вот, однажды, после спектакля, около театра, в аллее, пред дожидавшимся, посвистывая, князем, вместо примадонны, вырос Лентовский.

— Вы позволяете себе оскорблять у меня в саду артистку? Артистку! У меня!

Вся публика сбежалась на «львиный рык» и отчаянные вопли.

Бедный князь валялся на дорожке весь в крови.

Лентовский избил его палкою так, что переломил ему даже палец.

— Поучил князя? Ай да Лентовский!

Так и следовало.

А через какую-нибудь неделю Москва говорила о новом:

— Слышали? Лентовский в клетке у льва завтракал!

— Как не слыхать!

Как всегда со «свитой», Лентовский в отдельном, заказанном вагоне выехал в Петербург.

По приезде завтракали.

Вивёр¹⁰⁸ и москвич, Лентовский умел есть и пить. «Сочинял» ботвиньи, как феерии, и выдумывал крюшоны¹⁰⁹.

— Симфония, а не крюшоны! — говорили в Москве.

После завтрака Лентовский предложил:

— Едем в Зоологический сад!

Тогда Зоологический сад в Петербурге держал знаменитый Рост¹¹⁰, бывший укротитель зверей и мужчина сажени ростом.

— Здравствуй, Рост! Хочу в клетке льва за его здоровье шампанского выпить. Идем!

Рост в это время сам уже успел выпить за завтраком достаточное количество пива.

Он меланхолически ответил:

— Идем.

В пустой клетке поставили стол, стулья, бутылку шампанского, стаканы.

Только один кто-то вошел за Лентовским и Ростом, пошатываясь, в клетку.

Втроем сели за стол.

Рост приказал своим рабочим, — и решетка, отделявшая эту клетку от другой, где был лев, поднялась.

Две клетки соединились в одну.

Лев лежал в углу.

Он не шевельнулся, когда поднялась решетка.

Все время пролежал в углу, — только пристально, не сводя глаз, глядя на людей, пивших шампанское.

Бутылка была допита до дна.

— Я вошел в клетку совершенно пьяный. Вышел из нее, как будто никогда ничего не пил! — рассказывал третий собеседник.

— Все! — сказал Лентовский, допивая последнюю каплю из стакана.

{80} Они поднялись.

С ревом поднялся и лев.

Но в эту минуту с грохотом упала решетка и разделила две клетки.

Яростный прыжок льва приняла на себя решетка.

— Черт знает что! — конечно, и тогда говорили в Москве, когда эта история распространилась.

С быстротой молнии, как все, что касалось Лентовского. Но добавляли:

— А все-таки… Поди-ка, сделай! А Лентовский, — он может!

Это только факты. А сколько небылиц!

Человек тем знаменитее, чем больше о нем рассказывают небылиц.

Человек, про которого не ходит ни одной небылицы? Это еще не слава.

Возьмите юмористические журналы, газеты того времени. Найдите номер, где бы не было о Лентовском!

Провинциал, приезжая в Москву и осмотрев все достопримечательности, говорил:

— Ну, ну, — а покажите-ка мне Лентовского!

Быть в Москве и не видать Лентовского было — быть в Риме и не видать папы.

Вас. И. Немирович-Данченко¹¹¹ в одном из своих романов, описывая того времени Москву, не мог не вывести Лентовского.

Москвы того времени нельзя было представить себе без этой легендарной фигуры.

И характерно, что роман, в котором появляется Лентовский, носит название:

— Семья богатырей.

Красивый человек, он подходил к произведениям с красивым названием.

Но вот Лентовский попадает в положение, казалось бы, самое будничное. В самое мещанское положение.

В котором красивого-то уже ничего нет.

За «благородное» избиение князя X. Лентовского посадили в арестный дом.

Человек «сел в Титы»¹¹².

Москва подсмеивается над своим любимцем.

Сидя в Титах, он:

— Занимается переплетным делом. Книжки переплетает!

Артист Императорских театров, знаменитость на всю Россию, он не был «лицом привилегированного сословия».

И должен был работать в мастерской арестного дома.

И вдруг это мещанское, будничное «сиденье в Титах» окрашивается в красивый, поэтический свет.

Примадонна М., тогда знаменитость, — ее роман с Лентовским был в то время «злобой дня» в Москве, — артист Л., старый друг Лентовского, переодеваются.

Л. — шарманщиком, М. — уличной певицей.

Каждый день они направляются на Калужскую улицу, к «Титам».

Блестящая примадонна, кумир публики, поет на мостовой арии из оперетки и захватывающие дух цыганские романсы.

Любимец и баловень публики, талантливый артист обходит публику со шляпой и отдает деньги бедным.

Через забор летит чудное пение в титовский сад, врывается в открытое окно «арестной мастерской».

С изумлением слушают арестованные:

— Что такое?

И довольной, счастливой улыбкой улыбается Лентовский.

Знакомый голос!

Эта милая шалость, полная поэзии, делается притчей всей Москвы.

О ней рассказывают со смехом и с восторгом.

«Серенада заключенному» — злобы дня.

Это превращает прозаическое «сидение в Титах» в какое-то романтическое приключение.

Это красиво. Не мещански.

Не буднично. Это романтично.

Романтична была тогдашняя Москва!

Романтичен был Лентовский.

В ответ на ежедневные сказки о крахе, крахе, крахе он строит новый театр и называет его:

— Антей.

Не романтично?

В достоинствах и недостатках, делах и кутежах, тратах и долгах, в самых скандалах, — везде он был «неизменен и велик».

Романтичный герой романтичной Москвы.

Ее Алкивиад.

И вся Москва напевала про своего Алкивиада песенку, сочиненную, кажется, популярным тогда поэтом, г. Марком Яроном¹¹⁴:

Энергичен, честен,
Строг, умен, остер
{82} И весьма известен
Как антрепренер
Держит себя строго,
Странно так одет,
Кто он, ради Бога,
Дайте мне ответ!..