Самак айяр, или Деяния и подвиги красы айяров Самака
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. О том, как Хоршид‑шах победил всех на ристалище, и о коварстве Мехран‑везира, который замыслил погубить царевича и айяров
жүктеу/скачать 4.53 Mb.
|
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. О том, как Хоршид‑шах победил всех на ристалище, и о коварстве Мехран‑везира, который замыслил погубить царевича и айяровВсевышний господь распорядился так, что был у Мехран‑везира сын по имени Кабаз, прекрасный богатырь, который влюбился в Махпари, но не выказывал своей любви из страха перед кормилицей. Когда стало известно, что кормилицу убили, и все собрались в тронном зале, он пришел к отцу и сказал: – О великий, ты ведь знаешь, что я уже давно люблю шахскую дочь и хочу на ней жениться, но ничего не говорил из страха перед кормилицей. Теперь кормилицы не стало, все это совершил Хоршид‑шах, конечно, он станет царским зятем. Не давай чужеземцу увезти царскую дочь! Придумай что‑нибудь, вырви девушку из их рук и устрой, чтобы нам доблестью отнять ее. – Не тревожься, сынок, – ответил Мехран‑везир, – я постараюсь. Шах Фагфур пил вино, а дочь его через оконце на них смотрела. Лала‑Салех стал около нее и спросил: – Ну что, царевна, узнаешь Хоршид‑шаха? – Если он запоет, узнаю. А тут как раз Фагфур и говорит: – О Хоршид‑шах, слыхал я, что ты искусный музыкант, при помощи своих песен проник к моей дочери. Хвала Аллаху, ты поступил смело. Ну а теперь не стесняйся, ублажи и нас немного пением! – Повинуюсь, – ответил Хоршид‑шах. Взял он у шахских музыкантов руд, обнял его, протер лады, настроил струны и запел. Услышала девушка его голос и говорит: – Лала, вот она Дельафруз! Правильно ее назвали: такое пение озаряет сердца людей. А любовь в сердце девушки все росла. Пленилась она красотой Хоршид‑шаха, так что не могла глаз от него отвести. Хоршид‑шах песни пел, а Фагфур с Мехран‑везиром и вельможами государства, которые там присутствовали, всячески свое восхищение выражали. Царевич допел песню, и тут Мехран‑везир спросил: – О шах, как ты намерен поступить со своей дочерью? Ведь все государи – твои враги, только ради дочки твоей с тобой ладят. Если они до сих пор не покушались на твое царство и не требовали вернуть своих сыновей, так это от страха перед кормилицей. А как узнают, что она убита, а их дети живы, все пойдут на тебя войной. Подумай, что будешь делать. Пригорюнился было шах, но потом поднял голову и сказал: – Хоршид‑шах храбрость проявил, кормилицу захватил, темницу открыл, благородство явил – ведь он мог, когда моя дочь пребывала в опьянении, желание свое удовлетворить и скрыться. Как я могу после этого поступить с ним? К тому же красотою, родовитостью и знатностью, а также отвагой, познаниями и ученостью он превосходит всех. – Да, так оно и есть, – согласился Мехран‑везир. – Но тебе надо какой‑нибудь предлог придумать, чтобы никто придраться не смог. Если ты без всякого повода отдашь Хоршид‑шаху дочь, шахской власти твоей урон будет. А коли все цари выступят против тебя и приведут сюда свое войско, может статься, что и народ против тебя возмутится. Вот что нужно сделать: пусть все царевичи выйдут на городскую площадь и сразятся друг с другом. Тому, кто возьмет верх, ты отдашь девушку, чтобы всему миру рот заткнуть, чтобы никто о тебе худого слова не сказал и царство за тобою осталось. – На том и порешим. Поступай так, как тебе подсказывает благоразумие, – согласился шах. И Мехран‑везир объявил: – О царевичи, те, что претерпели все оковы и темницы ради девушки! Кто всех одолеет – тому и девушка достанется. Тут поднялся Самак: – О великий государь! Девушка принадлежит Хоршид‑шаху. Он ее добился мужеством и ловкостью. Никому на нее зариться не должно. К чему же Мехран эти речи ведет – кому‑де владеть девушкой да кому ее отдадут?! Мехран‑везир ответил: – Верно, благородный муж, поистине право на стороне Хоршид‑шаха. Но не волнуйся понапрасну: хоть дело сделал Хоршид‑шах, здесь собралось много народу, и, чтобы удовлетворить всех, надо поступить именно так. – А они уже удовлетворены, – возразил Самак, – ведь это Хоршид‑шах освободил их из тюрьмы. Да и гордской люд как на это посмотрит? – Наилучший выход в том, – настаивал Мехран‑везир, – чтобы устроить состязание на мейдане. Кто в борьбе победит, тому и девушка достанется. В тронном зале гомон поднялся, все были довольны и рады, говорили: «Так и надо поступить». Особенно обрадовался Кабаз, сын везира. Он воскликнул: – Да против меня пусть хоть слон выйдет – всенепременно его схвачу, вдребезги размолочу! На том и разошлись все кто куда. Женихи пошли готовиться к завтрашнему испытанию на мейдане, а девушка с сердцем полным любви и волнением в душе вернулась во дворец, ожидая, что принесет грядущий день. Айяры и все прочие уже оставили дворец, ушли, а шах Фагфур все еще душою был с Хоршид‑шахом, мечтал, чтобы тот его зятем стал. Всю ночь он об этом думал, пока не наступил день. Отправился шах Фагфур на мейдан, а с ним государственные вельможи и сто тысяч горожан – на потеху посмотреть. Шахская дочь позвала Лала‑Салеха и послала с ним Хоршид‑шаху такое платье, цену которому один бог знает! Да еще вороного коня – ему равных не было среди полутора тысяч лошадей шаха Фагфура. А с конем – седло, и сбрую, и уздечку с золотой насечкой, всю в драгоценностях. Втайне от всех, чтоб ему был успех. А сама тоже поехала на мейдан – у отца спросилась, от людей укрылась. Как взглянул Хоршид‑шах на эту одежду и коня этого, так и к месту прирос от удивления: он подобного и не видывал. Это платье кормилица когда‑то добыла для шаха Филана, брата шаха Фагфура, в которого она была влюблена. Справила она для него платье и коня, а он в тот же год и помер. А ей сказал: – Отдай все это тому, кто будет твоим мужем. Рассказывали, что отняла она то добро у западных колдунов. Облачился Хоршид‑шах в присланную одежду, сел на коня и вместе с Фаррох‑рузом и Самак‑айяром, Шогалем‑силачом и всеми шестьюдесятью удальцами отправился на мейдан. Поклонился он шахскому трону, шах его обласкал, а царевичи уж на мейдане дожидаются. Подошли мы к важному месту в рассказе. Шах Фагфур дал знак, чтобы все, кто желает, выезжали на поле. Те царевичи, что вышли из темницы, поклонились шаху и говорят: – О великий шах, мы поклялись Хоршид‑шаху, что не будем с ним враждовать и тягаться, мы уступаем ему девушку. Нет нам до нее дела! Везир воскликнул: – О Хоршид– шах, ты их связал клятвою, как же им с тобой сражаться? – А я согласен, чтобы они друг друга в битве испытали, – отвечает Хоршид‑шах. – Кто из них победит, тот со мной силами померится. И те выехали на мейдан биться друг с другом. Был среди них один луноликий юноша по имени Бахман, сын шаха Омана. Много он денег истратил и за год до Хоршид‑шаха прибыл во дворец шаха, да попал в заточение; вот он‑то и выехал на поле первым, вызвал на бой воинов Хоршид‑шаха и царевичей. Выступил ему навстречу всадник, сразились они – Бахман ударил его копьем, пронзил так, что конец копья из спины вышел. Один за другим выходили воины на поле, пока двадцать человек душу не отдали. Всех Бахман одолел! Хотел Хоршид‑шах на поле выступить, но Мехран‑везир сказал: – О царевич, он притомился, двадцать человек поразил. Надо и тебе сразиться с людьми, а потом уж вы друг с другом поборетесь. – О везир, я вижу теперь, что ты в этих делах ничего не смыслишь, – ответил ему Хоршид‑шах. – Тебе и невдомек, что воинское состязание – словно писем писание: писец сначала письмо напишет, потом набело перепишет, и, чем больше переписывает, тем изящнее становится почерк и слог. Так и воин на поле – одного победит, значит, и еще одного, и двух, и полсотни одолеть сумеет: с каждым разом он опытнее, ловчее становится, постигает, как удары отражать, точно как при письме! Если же впервые на бой выходит, сердце его полно страха, он не знает, как быть, надобно ему держать в памяти все уловки, которые могут применить против него. Так что первая схватка опасна. Вижу я, что ты в ратном деле не разбираешься, но пусть будет по‑твоему. Исполню твое пожелание, мне же лучше. Так и получилось, что Бахман на месте остался стоять, а Хоршид‑шах выехал на поле гарцевать. Крикнул он: – Выходите все, кто желает, люди знатные и простые, богатыри и вельможи, воины и придворные, все, кто за царскую дочь сразиться хочет! Стали рыцари на мейдан выезжать, и каждого Хоршид‑шах побеждал своим воинским искусством и мастерством (а Махпари все это видела, и любовь ее все возрастала), пока не одолел пятьдесят человек. Вышел наконец на мейдан Бахман, долго он с Хоршид‑шахом бился, мечом рубился, из лука стрелял, а потом уж они за палицы взялись. Хоршид‑шах мог бы его на месте убить, да пожалел, не захотел такого молодого жизни лишать – может быть, он когда‑нибудь славы достигнет. Схватил он Бахмана за пояс, приподнял над лошадью повыше, чтобы все видели, а потом руку разжал – тот и упал. Шахская дочь и это наблюдала – и в ее глазах Хоршид‑шаху равного не было. Сын Мехран‑везира возле стоял, все примечал. Когда упал Бахман, он направился на поле, куда все выезжали, вооруженный и снаряженный. – Кто это? – спросил Хоршид‑шах. – Что на поле делает? – Это сын Мехран‑везира, – сказали ему. «Так, значит, все эти хитросплетения и ухищрения он ради сынка своего затеял! – подумал Хоршид‑шах. – Когда увидел, что я Бахмана победил, но хорошо с ним обошелся, сына своего выслал! Да будь тут хоть сто твоих сыновей – чего мне бояться?!» Самак тоже там стоял, сторожил. Когда заметил он, что сын везира после всех на поле выехал, воскликнул про себя: «Ах, подлый везир, он это все ради сына устроил, ради Кабаз‑пахлавана. Не дай бог, промах какой случится и сын везира верх одержит – для нас такое горе будет! Видно, надо мне его упредить, свой нож в дело пустить». Выхватил он нож разящий, смерть приносящий, и смело пошел на Кабаза. Пока тот сообразил, что к чему, Самак нанес ему в грудь такой удар, что острие ножа из спины вышло. Бросилась Кабазу желчь в голову, и он упал без сознания, так что люди решили, будто он оттого и умер, но на самом деле он дух испустил, не стерпев удара Самака. Хоршид‑шах мейдан покинул, люди потеснились, айяры ножи свои обнажили, царевича кольцом окружили. Горожанам Хоршид‑шах по душе пришелся. Шах Фагфур, когда увидел, как дело обернулось, поразмыслил и сказал: – Не следует всем скопом в город возвращаться, как бы беды не вышло. Кликнул он свою дружину, велел, чтоб порядок соблюдали. А Самак‑айяр в этом шуме и суматохе пробрался к шахскому трону, призвал к ответу Мехран‑везира, сказал ему: – Ах ты подлый негодяй, злодей, говори: все твои козни, суета и напрасные потери были ради того, чтобы заполучить девушку для своего сына? Берегись, не подобает тебе у царевича усладу вырывать да своему сынку отдавать! Смотри, как бы это дело поминальными сластями 20 не обернулось. Тут он вытащил нож, хотел пронзить Мехран‑везира. А рядом стоял один богатырь по имени Шир‑афкан, он руку Самака перехватил и не дал ему ударить. Опечалился Мехран‑везир: во‑первых, из‑за сына, а во‑вторых, из‑за того, что на службе шаха такое бесчестье допустил. Отправился он прямо во дворец и приказал, чтобы сына его подобрали, домой отнесли и схоронили как положено, а сам поминки справил. Когда вернулась с мейдана дружина, Шогаль‑силач прежде Хоршид‑шаха и подошел к трону Фагфура, поклонился и сказал: – Отдавай дочь за Хоршид‑шаха, теперь уж отговоркам конец! – О Шогаль, – ответил шах, – я заключу меж ними брачный договор, когда сорок дней пройдет. – Нет, шах, это очень долго! Стал шах на своем настаивать, Шогаль – на своем, пока не согласились они на десяти днях. Все собрались во дворец возвращаться, а вперед всех – шахская дочь, сердце у нее растревожилось, загрустила она, заскучала. Но как услышала, что отец через десять дней отдаст ее за Хоршид‑шаха, обрадовалась. Потом она направилась во дворец, а Хоршид‑шах и Фаррох‑руз, благородные воины и прочие ехали за ними. Тогда царевичи объявили: нам‑де надо по домам собираться. И вернулись они каждый в свою страну – за тем и неделя прошла. Самак‑айяр сел перед Шогалем‑силачом, Хоршид‑шахом и Фаррох‑рузом и сказал: – О господин, вот что мне в голову пришло. Ведь после того, что я сделал, нам на коварного Мехран‑везира полагаться не след. Нельзя допустить, чтобы этот негодяй исхитрился и спрятал шахскую дочь, а нам бы пришлось по свету блуждать да ее искать. – Что же делать? – спросил Шогаль и другие тоже. – Я так надумал, – ответил Самак, – сегодня ночью проникну в шахский дворец и выкраду ее. А когда придет время свадьбы, пусть ведут ее к жениху из нашего дома. Все одобрили его слова, так и порешили сделать, когда ночь придет. Самак встал, снарядился – взял свой нож и аркан, надел кольчугу, обувку натянул, веревку кольцом свернул, через плечо повесил, за спину кинжал привесил и отправился к шахскому дворцу. Шум послышался: было время смены караула. Подождал он, пока голоса стражников затихли, потом стал в темный уголок, взял веревки моток, бросил – взметнулась петля в воз‑Дух, словно руки влюбленных, и упала на крышу дворца шахской дочери. Самак‑айяр за конец дернул, петлю закрепил, ухватился за веревку и подтянулся наверх, прямо в светлицу шахской Дочери попал. Видит, лежит Махпари, словно охапка роз. Он тихонько дотронулся до девушки, прикрыл лицо рукавом кольчуги в знак смирения и со всем почетом и уважением ее растолкал. Махпари глаза открыла, смотрит, стоит перед нею кто‑то одетый в кольчугу и с ножом в руке. Ну, она закричала. Самак говорит: – Не бойся, девушка, я – Самак‑ловкач, ученик Шогаля‑силача, убийца Кабаза, сына Мехрана‑везира, – да это тебе и самой известно. Я пришел увести тебя к Хоршид‑шаху, так как опасаюсь коварства Мехран‑везира. Нельзя допустить, чтобы от его козней нам неприятности вышли. Обрадовалась дочь шаха, вскочила. Самак‑айяр говорит: – О девушка, скажи перед богом: берешь меня в братья? – Беру, – отвечает девушка. – Будь моей сестрой! – воскликнул Самак‑айяр. Взял он Махпари за руки, вывел на крышу, обвязал веревкой и начал вниз спускать. Только до половины стены опустил – и тут веревку перерезали, а девушку украли. Самак же остался на крыше, ничего не ведая. Но собиратель известий и рассказчик историй Фарамурз Ходадад вслед за рассказчиком и сочинителем книги говорит так. Мехран‑везир, этот зловредный и гнусный негодяй, вернулся во дворец, после того как Самак‑айяр сына его убил, а его самого опозорил, в горе и печали. Когда сына похоронили и наступила ночь, стал он раздумывать, что ему делать, и послал человека за богатырем Шир‑афканом, тем, что его от руки Самака уберег. Когда тот пришел, Мехран навстречу встал, приветил его и усадил подле себя. А сам говорит: – О богатырь, знай и ведай, что шах Фагфур вознамерился тебя жизни лишить, это мне поручить. Вот я и надумал добыть тебе царевну, тогда и царство тебе достанется. Шир‑афкан встревожился, говорит: – Шах моей головы требует? Ну, я ему покажу! А ты что предлагаешь? – Я вот что решил: пока свадьбу не сыграли, надо хитростью выкрасть шахскую дочь, чтобы эту свадьбу отложили. А там что‑нибудь придумаем. Соизволил так господь всевышний, что у подлого Мехран‑везира был молодой слуга по имени Шабдиз. Позвал его Мехран, прочел молитву, выказал к нему расположение, а потом сказал: – Если ты пойдешь и доставишь мне шахскую дочь, я тебе воздам богатствами земными. А этот слуга был страсть какой ловкий, умел он отлично рыть подкопы и передвигаться в темноте. Если нужно было сделать подкоп, стоило только назначить место, куда его вести, и подземный ход открывался точно в том самом месте. Так вот Шабдиз сказал: – О везир, не беспокойся, раб твой пойдет и это дело совершит, то есть приведет девушку. Сказал он так, вышел из дому, выкопал ход до самого того места, что ему указано было. Когда он вылез из подкопа, видит, кто‑то веревкой обвязанный вниз спускается. Вгляделся хорошенько – а это шахская дочь! Обрезал он ножом веревку и, счастливый и довольный, потащил девушку в подземный ход. Когда же Самак спустился вниз, девушки и след простыл. Он прямо рассудок потерял! А потом осмотрел все вокруг, видит – аркан‑то перерезан. «Это все оттого, что я один на дело пошел, – сказал он себе. – Жаль, не знаю я, кто из богатырей эту проделку учинил! Может, Шогаль ее унес?» Подумал он так и побежал скорей в дом удальцов. Второпях и сгоряча закричал: – Эй, богатырь, ты со мной так не поступай! Шуткам свое время отведено, а сейчас мне не до шуток – я шахскую дочь из дверей вывел, с крыши спустил, а ты ее унес! Шогаль ответил: – Самак, ты либо с ума сошел, либо никогда не приходил в разум. Да я из дома носа не высовывал! Клянусь создателем, что ничего об этом не знаю и с тех пор, как ты ушел, я и к дверям‑то не подходил. Хоршид‑шах и все остальные подтвердили: – Да, Самак, Шогаль никуда не выходил. Когда Самак понял, что дело сделал не Шогаль, он как оголтелый выскочил из дома, стал рыскать из стороны в сторону в поисках следов девушки. А всевышний господь определил так, что, когда потащил Шабдиз шахскую дочь – нести‑то было далеко, – он заткнул ей рот, связал по рукам и ногам, а потом решил немного передохнуть, проветриться и выбрался из лаза наружу. Погляжу, думает, кто же это девушку сверху вниз переправил? Чье это дело? Или, может быть, она сама сбежать надумала? Стал он кругом озираться, тут на него Самак и наскочил. – Ах ты негодяй, – закричал он, – так это ты украл добычу льва, ты заодно с этим грязным сводником? Я не я буду, коли не отплачу вам по заслугам! С этими словами он накинул Шабдизу на шею веревку и поволок его за собой. – О благородный муж, что это ты такое говоришь? – взмолился Шабдиз. – Какая шахская дочь? – А, ты еще разговариваешь, подлая тварь! – сказал Самак. – Ну, ладно, Шабдиз, тебя извиняет то, что ты не знаешь, кто я таков. Меня прозвали Самак‑айяр. Ученые мира и мудрецы нашего времени дивятся моей премудрости, а те, кто хочет обвести всех своей хитростью, норовят у меня уроки брать. И ты думаешь такими разговорами от меня отделаться? Ничего, скоро у тебя мозги прояснятся! Шабдиз сказал: – О благородный муж, хоть ты все насквозь видишь, но я‑то про себя знаю, что ничего ты не понимаешь. При чем тут я и при чем шахская дочь? Ищи‑ка лучше ее, пока она из рук не ушла, а то провозишься со мной и упустишь девушку. – Да, это возможно, – согласился Самак. Он оттащил Шабдиза в дом удальцов, а сам вернулся. По божьей воле этой ночью Шир‑афкан был во дворце Мехран‑везира. Видят они, что Шабдиз задерживается, Мехран‑везир и говорит: – О Шир‑афкан, собирайся, пойдем с тобой в тот дом, откуда Шабдиз подкоп начал. Думается мне, что он все еще в подземном ходе. Надо пойти проверить! А Шир‑афкану ударило в голову‑то, что шахская дочь ему достанется, он и согласился. Вышли они из дворца, направились к тому дому, что Шабдиз указал. Спустились в подкоп, вокруг шарят: что же с Шабдизом стряслось? Видят, лежит кто‑то связанный. Лицо ощупали: кожа нежная, на мужчину не похоже. Развязали они рот пленнику, спрашивают: – Ты кто? – Я Махпари, шахская дочь. Обрадовались Мехран‑везир и Шир‑афкан, что шахскую дочь без всяких забот заполучили, и говорят: – О девушка, кто тебя сюда притащил, как ты здесь оказалась, зачем тебя связали? – Не знаю, – отвечает шахская дочь. Они подняли ее и отнесли во дворец везира. Там Мехран сказал: – О шахская дочь, а теперь расскажи правду, как ты оказалась связанной и кто это с тобой сделал. Махпари говорит: – Самак‑айяр вывел меня из дому и спустил с крыши на веревке, чтобы отвести к Хоршид‑шаху. А когда я опустилась на землю, кто‑то схватил меня, втащил в эту дыру и так вот связал, а больше я ничего не знаю. – Это мой Шабдиз, – сказал Мехран‑везир. – Нельзя, чтобы он попался в руки Самаку! Всю ночь они проговорили, Мехран‑везир все Шир‑афкану растолковал, что тому делать, как поступать. Ну а во дворце царевны вот что было. С той поры, как все происшествия приключились и узников выкрали, Лала‑Салех каждую ночь по два‑три раза подходил к изголовью девушки – за ней присмотреть. Только Самак‑айяр увел ее, как Лала‑Салех вошел в комнату. Поглядел – нету девушки. Повсюду стал искать, а ее и след простыл. Он скорее побежал к ложу шаха Фагфура, разбудил его и сказал: – О великий шах, дочь твоя исчезла. – Может, она зачем‑нибудь в другую горницу зашла? – говорит шах. – Во всех покоях я смотрел, всюду искал – нет ее. – Ступай в дом удальцов, позови ко мне Шогаля‑силача, – велел шах, – это их рук дело! Лала‑Салех тотчас отправился в дом удальцов к Шогалю. Это было в тот самый час, когда притащили связанного по рукам и ногам Шабдиза и Шогаль со своими друзьями ругал его. Тут‑то Лала‑Салех и вошел, поздоровался. Ответили они, а потом Шогаль говорит: – Чего это ты в такой час явился, Л ала? Однако зачем бы ни пришел, добро пожаловать! – Это ты пожалуй к шаху Фагфуру, – говорит Лала‑Салех, и Шогаль сразу догадался, что к чему. Поднялся, Шогаль с места, а за ним и Самак, и отправились они вместе с евнухом в шахский дворец. Шах был на женской половине. Вошли они с Самаком, поклонились, а шах говорит: – Скажи, исфахсалар, разве я за время своего царствования сделал тебе хоть что‑нибудь дурное или обидел тебя? Я ведь тебе все предоставил, весь город твоему приказу подчинил. Коли нужно у кого добро отнять или долг взыскать – все вершил по твоему желанию. Ни за хорошее, ни за худое я с тебя не спрашивал – все в память о твоей давней службе, а еще потому, что ты направлял стопы в квартал благородных мужей и шел их стезей. Зачем же ты позоришь мое доброе имя, порочишь мой род и, словно вор, похищаешь мою дочь? Уж не в награду ли за доброту мою?! Я считаю, что такое бесчестье несовместимо с отвагой и благородством. Где моя дочь? Верни ее, прежде чем настанет день и люди обо всем узнают. Как только шах Фагфур проговорил это, Самак поклонился и сказал: – О шах, удальцы не станут лгать, даже если от этого дом их рухнет. Это сделал я. Я проник в шахский дворец, до девушки я не дотронулся и не взглянул на нее, пока мы перед богом не назвали друг друга братом и сестрой. Теперь она в том и в этом мире сестра мне. Совершил я это из‑за того, что думал уберечься от коварства Мехран‑везира, вот чего я боялся. Пришел я, вывел девушку, хотел спустить ее с крыши на землю и забрать к себе, чтобы на свадьбу ее повели из дома брата. Но Шабдиз, раб Мехран‑везира, за мною следил – он сам с той же целью туда явился. Когда я опустил веревку с девушкой и сам выбрался наружу, вижу, веревка моя обрезана, а ее увели. Ну, тогда я схватил Шабдиза, а дочь твоя – во дворце везира. Шах Фагфур рассердился: – Что за неприятности мне из‑за этого везира да из‑за девчонки этой! – сказал он. – Ему‑то что за дело до моей дочери? Чего ему от меня надо, чего он добивается этими кознями и плутнями, чего людям голову морочит? Так он возмущался, а потом отослал Шогаля и Самака со словами: – Сейчас ступайте, подождем, посмотрю я, что завтра будет. Шогаль и Самак вернулись домой и рассказали обо всем Хоршид‑шаху На следующий день, когда шах Фагфур утром воссел на трон, Мехран‑везир и Шир‑афкан явились и заняли каждый свое место. Шах Фагфур гневно обратился к Мехран‑везиру: – Мехран, я‑то думал, что ты мой везир, управляешь государством, устраиваешь дела, мою власть укрепляешь, а ты, оказывается, ночью по домам ходишь да крадешь царских дочерей! Тот, кто лазает по домам, ворует золото да ткани, а ты живых людей воровать наладился! Зачем ты украл мою дочь? Что замыслил с ней сделать? Что за бесчинство ты творишь?! – О великий государь, – заголосил Мехран‑везир ему в ответ, – дочь твою Самак выкрал! А мой раб Шабдиз его выследил, отобрал у него девушку и доставил в мой дворец. Разве лучше было бы допустить, чтобы завели ее в дом айяров и пошла о ней потом дурная слава? Но виноватым, конечно, я оказался – другие такое учиняют, а мне отдуваться приходится. Мало того, что моего сына так подло убили, мало всего бесчестья, что на меня взвалили, что с тобой так поступили, так они еще заявляются в твой дворец, похищают твою дочь, причиняют тебе урон, а твоему роду – вред! Да если бы не мой Шабдиз, они бы ее так и увели. Я‑то считал, что добро делаю. Коли неладно вышло, не стану больше стараться. Знаю я, каков ты и каковы эти айяры. Давно уж царство ушло из твоих рук. Стоит только этому слуху распространиться, скажут люди, что‑де шах Фаг‑фур с шестьюдесятью айярами против нас не устоит, и подступят к тебе войска со всех четырех сторон – плохо тебе придется. Правильный путь в том, чтобы избавиться от айяров – тогда хоть большего позора на тебя не падет. Я только о благе твоем радел. Ты же считаешь, что я тебе вред приношу, хоть я освободил твою дочь из рук этих воров и разбойников, чтобы уберечь от бесчестья. Ты говоришь, мол, какое мне дело до твоей дочери, – я так поступал, как лучше считал. Коли нехорош я, выбери себе другого везира, пусть он и вершит твои дела. Шаху Фагфуру тошно стало от того, что везир наговорил. – Что мне решать? – молвил он. Прошло немного времени, Мехран‑везир голову поднял и сказал: – О шах, твой слуга знает, как с этим разделаться. Прикажи говорить, а иначе способа избавиться от айяров нету. – Говори, – велел шах. Подлый злодей Мехран‑везир сказал: – О шах, прикажи, чтобы двести тюркских гулямов в полном вооружении ждали наготове в твоих покоях, а в день свадьбы Хоршид‑шаха пошли человека сказать, чтобы все айяры, Фаррох‑руз и Хоршид‑шах явились во дворец без оружия. Когда покончат они с едой, к вину перейдут, гулямы из покоев твоих выскочат, предадут их мечу и изрубят на куски, так что город избавится от бед и успокоится, а ты останешься со своей дочерью и будешь править, как пожелаешь. – Ну что ж, это ты неплохо придумал, – сказал Фагфур. Как договорились, так и сделали. Поклонились они шаху как положено и вернулись во дворец везира. Везир, как пришел, отдал царевне поклон, поднес ей подарков, сколько смог, а потом отослал ее в дом отца. А на другое утро десятидневная отсрочка кончилась. Шах тронный зал разукрасил, всех эмиров и знать созвал и послал человека за айярами с Самаком, Хоршид‑шахом, Фаррох‑рузом и Шогалем‑силачом. Вышли им навстречу хаджибы, слуги. Говорят: шах изволил сказать, что нынче свадьба, день веселья, заходите без оружия. Промеж нас оружие ни к чему! Все оружие сняли, беззащитными остались. Хоршид‑шах и другие подошли к шахскому трону, поклонились, и царевич занял место на тахте по правую руку от шаха, а брат его Фаррох‑руз стал за ним, чтобы ему прислуживать. Шогаль‑силач и Самак сели, а из шестидесяти айяров те, кому положено сидеть, уселись, а кому положено стоять, на ногах остались. А гулямы в доспехах железных затаились, сидят в засаде в шахских покоях! Затем столы накрыли, сели они откушать, а когда поели, руки ополоснули, пировать‑веселиться стали, захотелось им песни послушать. Потом велели хаджибу пригласить жителей города, ученых и мудрецов, старост. Хаджиб прошел из внутренних покоев в наружные, там сел, где положено сидеть хаджибам, у дверей тронного зала. И вот время идет, чаша по кругу ходит… Мехран‑везир чалму с головы снял – дескать, жарко – и рукою бороду погладил. Выскочили из внутренних покоев гулямы и выхватили мечи. Когда Самак увидел это, он воскликнул: – Эх, жаль, попались мы в ловушку! Чего я боялся, что сердце томило, то и вышло. Тут он вытащил нож, который припрятал раньше, и кинулся на гулямов, говоря себе: «Ну, Самак, не зевай, жизнь задаром не отдай! Нам, конечно, отсюда не выбраться, так постарайся хоть рассчитаться за свою кровь!» С этой мыслью он стал сражаться. А Хоршид‑шах встрепенулся, проговорил: – О Фаррох‑руз, видал, что они устроили? Хитростью заманили нас в ловушку и погубили. А все этот проклятый Мехран‑везир! Стал он браниться и виниться, приговаривая: «Знать бы, что теперь будет». Оба они приуныли. А гулямы уж айяров одолели – те ведь безоружные были. Десять человек полегло, да от руки Самака десяток гулямов пало. Но и сам он много ран получил, много крови потерял. Когда понял, что дело к концу идет, никого уж в живых не осталось, смирился, сказал себе: «Повалюсь‑ка я на убитых. Коли не пришел еще мой срок, как‑нибудь спасусь, а коли нет – умру». Подумал он так и упал средь мертвых тел. Гулямы захватили Хоршид‑шаха и Фаррох‑руза, связали их и спрашивают: – О шах, что с ними делать? Шах Мехран‑везира вопрошает: – Как поступим? Всевышний господь определил, что их жизненный срок еще не истек. Устами везира решил он: – Хоршид‑шаха и Фаррох‑руза надо заточить. Думаю я, что помирать им еще не время. Посадим их вместе с Шогалем в темницу, пока они еще чего‑нибудь не натворили. Шах велел убрать из тронного зала убитых, сказал: – Отвезите их всех в степь и там закопайте! Потом шах приказал, чтобы Хоршид‑шаха и Фаррох‑руза заперли и приставили к ним стражей, а Шогаля‑силача вместе с другими отвели в тюрьму, заковали и поручили надежным слугам. Мехран‑везир распорядился: – Отвезите мертвых в степь, бросьте там, чтобы их собаки сожрали. Отвезли слуги убитых в степь и оставили там, а среди них Самак был. Мехран‑везир еще приказ дал: – Ступайте к ним в дом, разграбьте его. Толпа направилась к дому удальцов, начался грабеж. Увидали они там связанного Шабдиза, развязали его, все, что в доме нашли, унесли, а сам дом с землей сровняли. ГЛАВА ВОСЬМАЯ. О том, как Самак‑айяр с помощью Махруйе, кладбищенского вора, и Заранда‑кост оправа смерти избежал, как вывел он из заточения Шогаля и Хоршид‑шаха, а царевич Газаль‑малек пошел войной на ЧинКак говорит ведающий истину составитель книги, когда тех убитых вынесли из тронного зала, их по приказу Мехран‑везира бросили в степи псам на съедение. И они валялись там, пока не наступила ночь. А среди мертвых был Самак‑айяр, обессиленный и ослабевший, так как он потерял много крови. И определил всевышний господь, чтобы в том городе жил один человек, кладбищенский вор, по имени Махруйе. Этой ночью Махруйе сказал себе: «Пойду‑ка осмотрю этих мертвецов, нет ли на них золота – ведь эти люди всегда в золоте ходят, а на убитых остались и одежда, и шапки, и пояса, и ножи, и перевязи, может, мне что‑нибудь и перепадет». С такими мыслями он вышел из дому, пробрался к тем трупам и стал каждый осматривать. Он ощупывал руки мертвых и их пояса, забирал себе то что находил на покойниках, пока не дошел до Самак‑айяра. Когда он дотронулся до Самака, тот почувствовал прохладу руки Махруйе, открыл глаза, шевельнулся и прошептал: – О благородный человек, кто ты? Где я? – О удалец, я – Махруйе, кладбищенский вор. Самак услышал имя Махруйе и тут же узнал его. Он вымолвил: – Махруйе, яви благородство, ради господа, дай мне глоток воды испить, чтобы и тебе бог помог… Проговорил он эти слова и сознания лишился. Махруйе побежал, принес кувшин, наклонился к Самаку и влил ему в горло воды. Глотнул тот водицы, освежила она грудь храбреца, и силы стали возвращаться к нему. Он сказал: – О великодушный, посади меня! Махруйе посадил Самака, и тот проговорил: – Махруйе, ты поступишь честно и благородно, коли укроешь меня, заберешь меня отсюда в свой дом и будешь лечить, пока я не поправлюсь. Я тебе отплачу добром, как только смогу, а господь воздаст тебе по заслугам. – Слушаю и повинуюсь, – сказал Махруйе. Он взвалил Самака на спину и потащил к себе домой. У Махруйе была жена по имени Саманэ, очень добронравная и приветливая. – Кто это, Махруйе? – спросила она. – Жена, я уже много лет занимаюсь непотребными делами, а ведь господь этого не одобряет. Вот я и хочу во имя бога совершить дело доброе. Этот человек – из числа айяров, которых коварно предал смерти Фагфур. Видишь, как тяжко пострадал он, сколько ран получил. Я стану его выхаживать, чтобы бог послал ему исцеление, а надо мной смиловался. – Лучше и не придумаешь, – одобрила жена. – Ты бы почаще так поступал, может, и привык бы. Потом она нагрела побольше воды и вошла к Самаку, чтобы обмыть его раны. Самак‑айяр тотчас сказал: – Я тебя объявляю сестрой, а ты назови меня братом! Саманэ приняла его в братья, а он попросил: – О сестра, пошарь у меня в поясе, там есть немного золота – возьми его. Саманэ нащупала золото в поясе Самака, достала – оказалось там сто динаров. – Сестра, пусть это пойдет в счет расходов на меня, – сказал Самак, – чтобы тебе полегче было. Саманэ смыла с его тела кровь, перевязала раны. Тут Махруйе сказал: – Ну, жена, а теперь накорми его мясной похлебкой. – Брат, – возразил Самак, – меня нужно кормить птенцами голубей: надо птенца обварить, искрошить, крошево это водой развести и кипятить, пока не сварится, а потом давать мне понемножку, чтобы сил у меня прибавилось. – Повинуюсь. Как тебе нужно, так и сделаю, – сказал Махруйе. И когда настал белый день, Махруйе вышел из дому, купил несколько голубят и принес их Саманэ, чтобы она из них отвар сделала и покормила Самака. Немного окреп Самак и сказал: – О брат, можешь ли ты осторожно привести ко мне лекаря, чтобы он меня пользовал? – Могу, – ответил Махруйе и вышел. Был там один лекарь‑костоправ по имени Заранд, очень умелый и ловкий. Вот его‑то Махруйе и привел к Самаку. Посмотрел Заранд на Самака и сразу узнал – он его много раз видел. Самак догадался, что Заранд его узнал, не стал таиться и говорит: – О Заранд, яви благородство, выходи меня, ведь призвание лекарей – милосердие и сострадание. Скажу тебе не ради лести: вы одинаково помогаете и знатным и простым людям, лечите и тех и других, видите на свете добро и зло и никогда не разглашаете тайного, а это и есть наивысшее благородство. Врачам оно свойственно. Поэтому я и прибегаю к твоей помощи: вылечи меня, окажи мне милосердие и пожалей! Заранд‑костоправ поклялся богом, подателем всех благ, что будет за ним ухаживать, не предаст его и не обидит, проявит великодушие и сделает все, что может и умеет. Когда Заранд произнес клятву, Самак нащупал у себя на руке браслет с десятью каменьями ценою в тысячу динаров, отдал его Заранду‑костоправу и сказал: – Сохрани его для меня, ибо не мое это достояние: это собственность Шогаля‑силача. – О Самак, в этом нет необходимости, подержи эту драгоценность у себя, пока я буду тебя лечить, – возразил Заранд. – Когда поправишься, тогда и заплатишь, а коли не заплатишь – и так сойдет. – Нет, Заранд, возьми, – настаивал Самак. Взял Заранд браслет и стал Самака лечить, и так прошел целый месяц. Раны у Самака начали заживать. Поглядел он на себя – доволен остался, повернулся неловко на радостях, а раны еще не заросли как следует, вот в трех местах и разошлись, да так, что кровь брызнула. Пришел лекарь, стал больного осматривать и сразу понял, что случилось. Отругал он его, новые повязки наложил, велел неподвижно лежать. – Повинуюсь, – ответил Самак. Еще десять дней терпел Самак, лечение принимал. Совсем поправился. Он потихоньку сходил в баню, вымылся, вернулся в дом Махруйе и сказал: – О благородный муж, принеси мне нож и аркан, безрукавку и постолы и все прочее! У Махруйе нашлось все, что нужно. Оделся Самак, снарядился полностью и стал ждать, чтобы приносящая темноту ночь совершила свой набег на дневной свет и ясный день обратился в бегство перед ночною тьмой. И тогда Самак поднялся, так как наступило время удалых мужей, всю снасть свою проверил и вышел из дома Махруйе – один он пошел, дабы что‑нибудь промыслить. Он сказал себе: «Надобно мне такое место, где много денег!» Случилось так, что пролегал его путь мимо лавки Саида‑ювелира, приятеля Мехран‑везира. «Вот я и нашел подходящее местечко, – подумал Самак, – денег здесь заберу много, и все они принадлежат врагу, псу проклятого Мехран‑везира». Осмотрел Самак окрестности лавки, нашел укромный уголок, вырыл подкоп, влез в лавку, взял десять кошельков золота и благополучно вернулся в дом Махруйе. Увидел Махруйе, с чем он пришел, и спрашивает: – Откуда это золото? А Самак‑айяр в ответ ему: – Лучше не спрашивай! Ведь благородные удальцы вопросов не задают, откуда что берется, разве только сам человек скажет. А тебе я не велю спрашивать, чтобы у тебя на сердце спокойнее было. Ты знай себе радуйся! Ведь это для тебя. Тебе что, золото важнее или место, откуда оно? Спрячь‑ка его, где тебе нравится, а ежели хочешь хозяина искать – дело твое. Махруйе поблагодарил, и они оставались там, пока царство мрака не осветилось. Тут пришел Заранд‑костоправ, поздоровался. Самак ему навстречу встал, приветствовал его как положено и тотчас положил перед ним два кошелька золота – в возмещение за труд. Он сказал: – Тысяча динаров – за лекарства, а тысяча – за твои хлопоты. Заранд поклонился, вытащил тот браслет с каменьями, поцеловал его и отдал Самаку, а золото взял и ушел. Господь всевышний судил так, что путь Заранда лежал мимо лавки Сайда – золотых дел мастера. Когда наступил день, люди увидели подкоп, ведущий в лавку Сайда, подняли шум. Известили Сайда. Тот явился в лавку, осмотрел весь товар и говорит: – Десяти кошельков золота не хватает! Что тут началось! Один кричит: «Кто такое сделать мог? Наверняка айяры!» Другой возражает: мол, айяров‑то больше не осталось, а кабы и остались, они воровством не занимаются, а здесь, видать, большой лиходей побывал, этот знал, где красть! Третий свое твердит, что‑де хорошо сделал, ведь того обокрал, кто богат, в такие палаты и надо на воровство ходить. В общем, всяк свое слово вставил. Поскольку путь Заранда‑костоправа пролегал через тот квартал, он оказался в самой гуще толпы, где люди стояли плотно. Заранд протискивался между ними, а кошелек‑то и выпал из его рукава! Выпал кошелек, золотые монеты рассыпались. Тут люди вцепились в Заранда, задержали его, золото подобрали, а Сайд – золотых дел мастер кричит: – Золото, золото мне покажите! Подали ему те золотые, Сайд говорит: – Это золото мое, хватайте его! Скрутили Заранда‑костоправа и повели, а следом за ним множество народу увязалось. Доставили Заранда в шахский дворец, а люди кругом толкуют: «Чудо, что золото объявилось!» Другие говорят: «Кабы кому другому золото принадлежало, небось не объявилось бы… Чудо‑то в том, что пропало, а не в том, что объявилось!» Третьи твердят: «Да не его рук это дело! Подкоп рыть – не кровь отворить, лекарям такое не под силу». Четвертые рассуждают: «Может, дело‑то другие сделали, а этот пронюхал и воспользовался!» В общем, по‑всякому судили да рядили, а Махруйе, кладбищенский вор, рядом проходил и все это слышал, пока Заранда к шахскому трону вели. Сайд – золотых дел мастер предстал перед шахом: – О великий государь, вчера прорыли подземный ход в мою лавку и украли десять кошельков золота, а в каждом – тысяча динаров. Нынче утром часть того золота обнаружилась у этого костоправа. Тут Мехран‑везир заговорил: – Эй ты, признавайся, откуда взял золото. Говори правду, тогда жизнь твою пощадим. – Нашел я это золото на дороге, – сказал Заранд, – поднял, хотел себе оставить. Да не мне оно предназначено было, потому и обронил я его, и досталось оно богу. – Врет он, – решил Мехран‑везир. – Зовите палача, чтобы всыпал ему палок. Вытащили костоправа прочь из дворца, отверзли пред ним дверь мучений, простерли над ним руки палок. Заранд сказал себе: «О слабая плоть, тебя подвергнут лишь палочным ударам – мужайся, покорись палкам, но тайны той не открывай: недостойно из‑за ста палок или из‑за тысячи палок предавать благородство. Крепись, береги тайну, даже если тебя насмерть забьют. Лучше умереть под палочными ударами, чем совершить предательство, лучше пожертвовать жизнью ради человека, а особенно ради такого человека, как Самак». Так сказал он себе и лег под палки. Стали палачи его бить, били, били, семь шкур спустили, кровь полилась, а Заранд не сознается, на своем стоит: на дороге нашел золото. Видят, он уж чуть жив, а все запирается, сообщили Мехран‑везиру, и тот распорядился: – Бросьте его в темницу. Потом разберемся, как с ним поступить. Отволокли Заранда в темницу, туда, где держали Шогаля‑силача. Шогаль спрашивает: – Брат, что с тобой приключилось? За что тебя в темницу бросили? Заранд‑костоправ ему обо всем рассказал. – Ну, брат, будь спокоен, коли жизнь Самака вне опасности, он вскорости всех нас освободит, – сказал Шогаль‑силач. А Махруйе, кладбищенский вор, разведал что к чему, вернулся домой и все пересказал Самаку. Огорчился Самак из‑за Заранда‑костоправа, но и похвалил его за мужество. А потом сказал: – Братец, а не знаешь ли ты, где заточены Шогаль‑силач и удальцы наши? И куда упрятали Хоршид‑шаха и Фаррох‑руза? _ Сколько всего айяров в живых осталось, мне неизвестно – отвечал Махруйе, – знаю только, что Хоршид‑шаха и Фаррох‑руза с Шогалем‑силачом и еще несколькими не убили, в темнице держат, в таком‑то месте. – Вот и ладно, нынче ночью я постараюсь, бог даст, освобожу их, – говорит Самак. – Найдется у тебя такой тайник, где бы мне их укрыть? – Найдется, – отвечает Махруйе, – глубоко под землей устроен. Так они беседовали, пока вечер приближался и Самак ждал часа в доме Махруйе. Тем временем Заранд, которого бросили в темницу, тоже ночи дожидался. Он сказал: – Исфахсалар Шогаль, чует мое сердце, что нынешней ночью или завтрашней придет нам освобождение. Потом, когда приносящий ночь негр прошелся по светлоликому миру, взял в полон покинутую землю, Самак встал, собрал, что для дела потребно: и нож, и аркан, и напильник, и клещи, и все прочее – и отправился в путь, пришел к дому, где была темница, в которой держали Шогаля с айярами и Зарандом. Самак обследовал все вокруг, пока не нашел подходящего места. Бросил он петлю, затянул, закрепил, стал подыматься на купол крыши. Поднялся, огляделся, а в куполе оконце. Заглянул внутрь – там узники. Достал он нож, оконце расширил, конец веревки к нему привязал и по веревке спустился вниз. Смотрит, перед ним Шогаль и те айяры. Приветствовал он их, они ему в ответ хвалу вознесли, а Заранд стонет: – Ох, Самак, приди мне на помощь, нет у меня сил больше палки терпеть. Не могу я ждать, слишком много мне досталось из‑за тебя – выведи меня отсюда всех раньше. – Заранд, а есть ли у тебя убежище, где спрятаться? – спросил Самак. – Есть, да такое – год там укрываться буду, никто и не приметит. Самак снял с ног Заранда колодки и сказал: – Ну, иди, куда душа желает! – Куда же я пойду‑то? Нет, ты выведи меня отсюда! – Заранд, обожди немного, – говорит Самак, – я пойду других развяжу, потом все вместе и выйдем. Но Заранд крик поднял: – Спаси меня, Самак, нет у меня больше сил дожидаться, порадей, вызволи меня отсюда! Надоел он Самаку до смерти. Тогда он обвязал его веревкой, сам наверх вылез и его вытащил, а потом спустил с кровли на землю. – Ну, теперь своим умом добирайся да смотри, чтоб не видал никто, – напутствовал он его. Выпустив на волю Заранда‑костоправа, Самак вторично полез под купол, к своему учителю Шогалю. Взялся он за напильник и клещи, снял с его ног оковы, а потом и других расковал. Все обрадовались, стали Самака благодарить. Самак сказал: – Коли все мы по веревке полезем – долгое дело получится. Надо другой выход поискать. Пошел он двери тюрьмы осмотреть. А на дверях запоры крепкие, двойные, никому не под силу их сломать. Поглядел Самак на двойные прочные замки, нож вынул и в один миг в дверном косяке щель вырезал, так что в нее легко мог человек пролезть. Все вышли, Самак впереди встал и привел их в дом Махруйе. – Брат, – сказал он ему, – я свое дело сделал, теперь ты найди им убежище. Махруйе пошел в заднюю комнату, дверцу открыл, а за нею лестница, он говорит: – Спускайтесь вниз. Шогаль, Самак и те айяры, что в живых остались, – Сахмин и Дарбаз, Сабахар и Хадакар, Дирак и Тиздандан, Мардавиз и Сури, Бардин и Мараль – десять человек всего, зашли в тот подвал. Помещение там оказалось обширное, только дух тяжелый стоял. Огляделся Самак: откуда такой смрад? Видит, валяется куча платья, старого и нового, кровью залитого. Понял Самак, что это такое, говорит: – О Махруйе, сожги ты эту одежду или закопай где‑нибудь, а то зловоние сил нет терпеть. Взял Махруйе ту одежду и ушел. Ну, тогда айяры спокойно там расположились, Махруйе еды сготовил, принес, накормил их, и остались они там пережидать. Но тут собиратель известий и рассказчик, благословенный Ибн Абу‑ль‑Касем, говорит так. Когда Мехран‑везир своими кознями добился, что весь отряд айяров перебили, а Шогаля и еще десяток в тюрьму бросили, так как не судьба им была помирать, Хоршид‑шаха и Фаррох‑руза заточили. Ночью послал Мехран‑везир за богатырем Шир‑афканом, стал с ним совет держать. – О богатырь, – сказал он ему, – я с тобой уговаривался, что отдам тебе царство и царевну тебе предоставлю. Полдела сделано, со всеми врагами я расправился. Теперь надо придумать, как Фагфура убрать. Коли в открытую это сделать, о нас дурная слава пойдет, весь мир нас осуждать станет. Уж и не знаю, как поступить. – Да как ты решишь, так и поступим, – отвечает Шир‑афкан. – Хорошо бы, конечно, тебе посватать за меня царскую дочь, ведь коли девушка будет моя, то и царство нам достанется, а уж с Фагфуром мы как‑нибудь поладим. Мехран‑везир сказал: – Эх, богатырь, да не отдаст он за тебя дочку, тут и говорить не о чем! Не так‑то все просто. Но есть один способ, вот послушай‑ка, как тебе это понравится. Шир‑афкан его торопит: И Мехран‑везир повел речь: – Я вот как рассудил, богатырь. Напишу я от нашего имени письмо шаху Мачина Армен‑шаху. У них с Фагфур‑шахом раздоры пошли по разным поводам, а более всего из‑за девушки, которую сватали. Фагфур сказал: пусть‑де присылает сына, тот ответит на вопросы кормилицы, тогда, мол, девушка станет его женой. Так вот, я в письме помяну, что Фагфур, дескать, в делах царства запутался совсем, ни в чем толком разобраться не может. «И вот я, Мехран, вместе с богатырем Шир‑афканом надумал, чтобы шах мира Армен‑шах послал своего сына Газаль‑малека с отборной дружиной в эту страну. Мы Фагфурово войско по всему свету разгоним, а потом сможем присягнуть тебе на верность. А затем мы остальных схватим, свяжем и с Фагфуром вместе отошлем к тебе в оковах. И я вручу тебе Махпари, которая краше луны в небе. Пусть Газаль‑малек – ведь он шах и Шахский сын – знает, что вся слава Фагфура держалась на кормилице, а теперь кормилица‑то сгинула… Но это все с условием, то ты передашь управление Чином Шир‑афкану». Ну а когда дело наладится и он пришлет Газаль‑малека, мы отдадим ему связанного Фагфура, а девушку скроем, скажем, что померла. Тогда Газаль‑малек вернется восвояси, царство останется тебе, а я тебе еще и царевну вручу. Шир‑афкан сказал: – О везир, ты очень хорошо все придумал, правильно рассудил. Тогда Мехран‑везир взялся за письмо: приложил всяческую хитрость и коварство, пустил в ход все, на что смел и что умел. Обо всем в том письме расписал, а в конце добавил, что, мол, когда царевич Газаль‑малек прибудет, мы с ним договоримся и всю знать и простой народ к покорности приведем. Шир‑афкан радуется и везира благодарит, а тот письмо запечатал и за своим слугой Шабдизом послал. Он явился, поклонился. Мехран‑везир ему положение дел описал, разным уловкам и ухищрениям обучил, насколько можно было, а потом приказал: – Это письмо нужно доставить в Мачин и вручить Армен‑шаху. – Повинуюсь, – ответил Шабдиз. Вышел он от Мехран‑везира, снарядился в дорогу и поехал. Через сутки до Мачина добрался, Армен‑шаху доложили, что прибыл человек из страны Чин. Вышел хаджиб, взял Шабдиза за руку и ввел его к Армен‑шаху. Шабдиз поклонился, достал письмо, поцеловал его и положил на краю тахта перед Армен‑шахом. У этого шаха был везир по имени Шахраи. Он взял письмо и доложил шаху, что там написано. Шах сначала‑то обрадовался. А Газаль‑малек стоял подле отца. Когда он услыхал имя девушки, сердце у него так и взыграло – ведь он с прошлого года таил в душе страсть, но от страха перед нянькой‑колдуньей не решался о том речь заводить. Когда же узнал он, что няньки больше нет, то воскликнул: – Отец, сын твой отправится и покончит с этим делом! Хоршид‑шаха и Фагфура я связанными пригоню во дворец, а девушку возьму себе. Армен‑шах обратился к Шахран‑везиру: – Как ты видишь, дело тут не простое. Пожалуй, не стоит тревожить осиное гнездо по наущению Мехран‑везира. Но Газаль‑малеку так запала в сердце страсть к девушке, что он поклонился и вмешался опять: – О государь‑отец, если слова Мехран‑везира правдивы – прекрасно, а если нет – я покорю эту страну мечом. Несомненно, они противились нам из‑за колдуньи‑няньки. Но теперь я решился, я завоюю дочь шаха Фагфура, и она будет принадлежать мне. – Неохота мне из‑за девчонки ввязываться в войну, вносить в мир смуту, – возразил Армен‑шах. – Если девушка захочет, она и сама до тебя доберется, без всяких наших усилий. А если Мехран‑везир и Шир‑афкан хотят нам послужить, пусть все приготовят и наладят, а мы потом прибудем, все как положено завершим. Иначе это дело недостойное, другие цари, как услышат, меня попрекать станут. – Все так и есть, как ты сказать изволил, – согласился Газаль‑малек, – но все же хочу я ехать свататься к Махпари. Как доберусь до Чина, зашлю послов, посватаюсь к девушке – что она сама‑то ответит? А Мехран‑везир, коли затеял измену, которая к нам касательства не имеет, тем лучше, а коли не так, то ради девушки я и на это готов. – О сынок, неблагоразумно это, но удерживать тебя я не стану. Раз это страсть так тебя захватила, я не могу тебе отказать, – сказал Армен‑шах. Он тотчас повелел везиру, чтобы тот собрал тридцать тысяч всадников во главе с двумя богатырями. Одного из них звали Катран, а другого – Катур, они братья были. Когда Газаль‑малек выступил из города, Армен‑шах приказал составить ответ на письмо Мехран‑везира, а в том ответе велел написать: «Мы согласны с мнением великого Мехран‑везира и благодарны ему, и любовь к нему в нашем сердце увеличилась. А также Шир‑афкана мы считаем своим человеком, и все его пожелания будут удовлетворены. По вашему письму посылаю к вам своего сына Газаль‑малека, так что надо действовать и завершить начатое. Мир вам». Он приложил к письму печать и отдал Шабдизу, пожаловал его почетным платьем и отпустил. Отправился Шабдиз в путь, а Газаль‑малек с тридцатью тысячами всадников – вслед за ним, и так они ехали, пока не достигли границ Чина. Едва вступил Газаль‑малек в Чин, принялся он за разбой и набеги – и пошел и пошел грабить и жечь! И вот однажды нежданно‑негаданно явились во дворец Фагфура ходатаи, просят защиты у шаха от притеснений войска Мачина. Фагфур к Мехран‑везиру обратился, говорит: – Гляди‑ка, что творит войско Армен‑шаха: чинит произвол и смуту. Не пойму, откуда у них такая дерзость взялась. А ведь их Армен‑шах послал. Хочет весь мир разорить, сто тысяч людей погубить. Да у нас никаких споров с ним нет, никогда мы его не задевали. Неужто он сердце на меня держит из‑за того, что дочку мою просил, а я ему отказал? Ох, даже вспоминать о ней неохота! Вот он теперь и покушается на государство мое… Да как ему это в голову‑то взошло?! В это время Шабдиз прибыл, ответ привез и доложил Мех‑Ран‑везиру, как было дело. Мехран‑везир сказал: – О шах, нам надо отправить гонца и выяснить, чего ради они сюда заявились и что им нужно. А сами будем готовиться отразить нападение. Фагфур согласился: – Это ты верно говоришь. Кого бы из наших богатырей послать, чтоб поречистей был? – У нас Шир‑афкан известный военачальник и богатырь, но его посылать не стоит. Мехран‑везир так потому сказал, что у него с Шир‑афканом уговор был – на царство того посадить, вот он и не хотел усылать его. Поэтому он предложил: – Давай, шах, какого‑нибудь другого богатыря пошлем. А среди богатырей был один герой по имени Карамун. Вот Мехран и придумал послать его: Карамун этот враждовал с Мехран‑везиром, не желал ему покориться. Отрядили они Карамуна и с ним двести всадников. А шах приказал составить письмо: «Это письмо от меня, Фагфур‑шаха, к Армен‑шаху, царю Мачина. Мы желаем знать, из‑за кого и из‑за чего к нам такая злоба и враждебность? Знай и ведай, что во все времена все цари Мачина платили харадж царям Чина, а когда отец мой сел на царство, Пируз‑шах, твой отец, который правил тогда Мачином, с моим родителем дружбу водил. По этой причине отец мой с него хараджа не требовал. Когда же пришел мой черед, я не стал его взыскивать из уважения к отцу, избрал путь благосклонности – до того часа, пока ты не послал войско в нашу страну и не стал чинить насилия и произвола. Не знаю, откуда вдруг у вас такая отвага взялась? Или богатырь какой объявился, о котором я и не слыхал, и из молодецкого тщеславия вознамерился со мной сразиться так, чтобы от нас ему вреда не было? Разве я требовал харадж? Ответь мне и объясни все – вот что подобает сделать. Ну вот, я отправил посла и изложил свои доводы, а ответ за тобой. Мир вам». Закончил Мехран‑везир письмо, зачитал его шаху, а тот его бранью наградил – хоть и не знал, что этот подлый злодей на уме держит. Потом приложил он к письму царскую печать и отдал его Карамуну. Карамун в путь отправился, а Мехран‑везир втайне написал другое письмо – к Газаль‑малеку: «О царевич, всякого посла, который прибудет к тебе от шаха, надобно казни предать. А тут ты нагнал такого страху, что люди, боясь тебя, сна лишились. Шах Фагфур хочет письма повсюду разослать, войско скликает, а я этому противлюсь. Тех эмиров, которые ему служат, я на нашу сторону склоняю, а тех, от кого проку нет, послами посылаю. Так что знай, как с ними надобно поступать. Я все так устрою, что к прибытию царевича можно будет без труда покончить все дела». Запечатал он письмо. А там был один человек по имени Раванди, превосходный скороход, он служил у Мехран‑везира. Взял он письмо и пустился в путь и так быстро шел, что добрался до места раньше Карамуна. Прямо с дороги отправился он в стан Газаль‑малека и сказал: – Доложите шаху, что посланец прибыл, письмо привез. Хаджибы сообщили это царевичу, тот приказал привести Раванди. Вошел гонец, поклонился и положил перед Газаль‑малеком письмо. А у Газаль‑малека был дабир, разумный и рассудительный, звали его Шакар. Кликнул он Шакара и передал ему послание. Тот разобрал, что там написано, и рассказал обо всем Газаль‑малеку. Царевич говорит: – Так я и сделаю! И тех и других послов схвачу да заточу, а там поглядим, что из этого получится. – О царевич, неладно ты надумал, – возразил Шакар. – Берегись, не позорь себя из‑за речей и писем Мехран‑везира: ведь никогда никто из царей послам вреда не причиняет. А еще собираешься к Фагфуру в зятья проситься! Да разве женихи так себя показывают? Ты тут такое разорение учинил, что народ тебя проклянет. Нет, падишахи так не поступают. А кроме того, не след допускать, что Мехран‑везир свои козни строил, надо все потихоньку разузнать и решить, как действовать. А Мехрану напишем письмо: мол, ты говорил, что царская дочь в твоей власти и ты мне ее отдашь. Видно, осечка получилась! Вот и запали нам в душу дурные мысли о тебе, ведь другой раз ты сказал, что шахской дочери при тебе нет… Веры твоим словам не стало. Ну, коли правда то, что ты говоришь, коли ты помочь желаешь, да только прислать сюда царскую дочь возможности нету, то так и быть. Хочешь нам служить, присылай сюда все свое имущество и казну, чтобы слова свои подкрепить. – Это ты хорошо придумал! – воскликнул Газаль‑малек. Он очень обрадовался, похвалил дабира, одобрил его выдумку: – Сейчас же напиши ему обо всем об этом по своему разумению. Шакар написал ответное письмо, изложил все, что нужно. Потом запечатал, отдал Раванди и отправил его обратно, наградив. Отбыл Раванди, а на другой день Карамун‑богатырь пожаловал. Царевича известили, что, мол, прибыл посол от шаха Фагфура. Газаль‑малек приказал украсить свой шатер, как по Царскому обычаю положено, потом сказал: – Ведите того посла, да так, чтоб он наше войско видел. Пошли за Карамуном, привели его в царский стан. Приблизился Карамун, видит, стоит шатер из красного атласа, к земле золотыми колышками приколочен, столбы в нем изукрашенные, посредине тахт поставлен, а на тахте – Газаль‑малек. По правую руку от него – письмоводитель Шакар, а Рабы, слуги и хаджибы все в ряд выстроились, стоят. Вошел Карамун внутрь, поклонился, помолился, величание сложил, царевича восхвалил. Тот приказал, чтобы его посадили на табурет, и тотчас музыканты и певцы петь‑играть начали. Шакар сказал: – О богатырь, коли у тебя послание какое – доставай, коли вести привез – докладывай. Встал Карамун, поклонился, поцеловал письмо и положил перед Газаль‑малеком. Царевич взял, передал Шакару, чтобы тот прочел. Когда услыхал он угрозы шаха, которые в письме были, ни слова не ответил, только к Шакару‑письмоводителю оборотился: мол, сей же час пиши ответ. – Что писать, царевич? – спрашивает Шакар. Газаль‑малек сказал: – Напиши вот что: «Про предков наших да про харадж, кто его платил, мне неведомо, они на тот свет ушли, свои счеты с собой унесли, а мы живем и жить будем. А если ты не спрашивал налог с отца моего – опять же твое дело. Лучше бы тебе спросить – либо он заплатил бы, либо мечом с тобой расквитался. Ну, это тоже дело прошлое. Столь тебе колдунья‑нянька помогала, что падишахи тебе покорились, а она ворожбой своей заманила в оковы нескольких царевичей. Но теперь нянька померла – кто в целом мире с тобой считаться станет? И вот я выступил с войском и во всеоружии и по дороге пишу тебе ответ. Надлежит тебе, как только это письмо получишь, выслать сюда ко мне свою дочь Махпари – во всей ее красе и с богатым приданым, а с нею пришли харадж за десять лет. Тогда я, так и быть, поверну назад. А коли нет – готовься к войне. Остановился я на лугу Гуран, будем здесь вас поджидать». А этот Гуран был обширной луговиной, а травы и воды там вдосталь. Как только Шакар уяснил, что царевич желает изложить в письме, он тотчас взялся его писать, все написал да еще во сто раз больше прибавил, печать приложил и отдал Карамуну с наградой, и тот без промедления отбыл домой. По воле божьей, когда Самак освободил Заранда‑костоправа и Шогаля‑силача с теми айярами из оков и вывел их из темницы, весь город из‑за ходатаев, пострадавших от Газаль‑малека, переполошился, а во дворце Фагфура и вовсе суматоха была. Тут шаху и сообщили, что дверь тюрьмы взломана, а айяров увели. Шах Фагфур в досаде сказал: – Какие сейчас айяры?! На меня теперь такая беда надвигается, что мне не до айяров. Одно я знаю: все мое злосчастие – из‑за того, что их кровь несправедливо пролилась. И вот, когда весь белый свет смута и волнение охватили, Самак, Шогаль‑силач и другие сидят себе в подвале дома Махруйе. Тут как раз Раванди вернулся и привез ответное письмо Мехран‑везиру. Прочел Мехран письмо и послал за Шир‑афканом, а когда тот пришел, прочел и ему, что там было написано. – О Мехран, что надо делать? – спрашивает Шир‑афкан. – Рассуди, как лучше поступить. – А вот как, – отвечает Мехран‑везир, – пошлем туда главное свое достояние – и казну, и жен, и детей, чтоб они знали, что все наши слова – правда. А когда они придут, мы выдадим им шаха, они и вручат тебе царство. – Значит, так и надо сделать, – согласился Шир‑афкан. И занялись Мехран‑везир и Шир‑афкан своими делами: добро собирать да в путь отсылать да в городе все что надо готовить. Ну а Самак‑айяр и прочие просидели две‑три недели в подземелье, и вот однажды Самак вдруг сказал Шогалю и другим: – Нехорошо мы поступаем, это против нашего уговора и недостойно благородных мужей. Шогаль ответил: – Сынок, да мы сами в тупике оказались, чем мы им помочь можем? Мы ведь старались, как могли, с дорогой душой к ним. Господь нам жизнь сохранил, ты нас вызволил, может, и они тоже спасутся. Но Самак сказал: – О богатырь, твой ученик Самак нынче же ночью что‑нибудь такое измыслит и избавит их от оков. Уж будь благонадежен! Молвил он так, и стали они дожидаться вечера, когда мрак полонил светлый день и раскинул черный шатер ночи, а миру пожаловал ночную тьму. Встал Самак‑айяр, взял оружие, нож, веревку, напильник, щипцы и клещи и все прочее, что потребно грабителю ночному, вышел из подвала наружу и пустился к тому дому, где держали в заточении Хоршид‑шаха и Фаррох‑руза. А приметы этого дома он еще раньше выспросил у Махруйе. Только приблизился, слышит – голоса сторожей, они на крыше с четырех сторон тюрьмы перекликаются, а на углу еще собака сидит, лаем заливается. Видит Самак – плохо дело! Он себе сказал: «Ну, со сторожами‑то легко справиться, а вот с собакой потруднее будет: уж больно громко она лает». Опустился он на четвереньки, наподобие пса вокруг дома рыщет да все думает: «Где же выход?» А собака с крыши еще пуще лает, надсаживается. Посмотрел Самак, видит, сточная канава из дома выходит. Говорит он себе: «Вот и нашел я подходящее местечко! Нужно здесь потайной ход проложить». С этими словами вытащил он нож и расширил водосток так, что легко пролез через ту дыру. Очутился Самак внутри дома. Оказалось, что это отхожее место и дверь его заперта. Огляделся он, увидел кирпичную стену, один кирпич вынул, за ним другой – лаз получился, пробраться можно. Смотрит, дальше помещение большое, дверь открыта, а напротив двери – суфа. Заглянул он туда – есть кто или нет? И слышит разговор, говорит Хоршид‑шах Фаррох‑рузу: – Эх, братец, кто теперь нас пожалеет, кто нас вызволит отсюда? Ведь всех айяров поубивали, а Шогаля‑силача да тех, кто остался, под стражу взяли. А может, теперь уж и их прикончили. Вот если бы был жив Самак‑айяр, он бы нас отсюда вызволил. Но Самак‑айяра в тот день порешили. Теперь разве что господь бог пошлет нам спасение. Так они разговаривали, когда Самак вошел, приветствовал их. Царевич говорит: – О благородный муж, кто ты, что в этот час о нас вспомнил? – Да я это, царевич, Самак! – отвечает Самак. Они, как услышали его имя, обрадовались, говорят: – Богатырь, да как же ты спасся? Мы ведь тебя среди павших видали. Только что о тебе вспоминали. – Слыхал, – отвечает Самак. – Однако болтать нам некогда, время позднее. Достал он напильник, распилил цепи у них на руках и за щипцы взялся, избавил от оков ноги пленников. Когда они почувствовали, что свободны, очень обрадовались, поблагодарили его, все втроем выбрались через ту дыру наружу и пустились прочь, как вдруг наткнулись на какого‑то человека. Глянул тот, узнал их всех. Самак его окликнул, задержать хотел, но тот бросился наутек. Самак кинулся было за ним. Побежали они из переулка в переулок, завернули на какую‑то улочку, а тот человек знал там один чердак, он туда и спрятался. Тут подоспели Хоршид‑шах с Фаррох‑рузом, спрашивают: – Ну как, богатырь, поймал? – Нет, убежал он. Кто же это был такой? Пошли они своей дорогой, а Хоршид‑шах и скажи: – Самак, а что слышно о Шогале‑силаче и тех других, кого схватили? – Шогаль‑силач и еще десятеро живы‑здоровы, – ответил Самак, – они сидят в доме Махруйе, кладбищенского вора. Я их вызволил. Так они между собой говорили, а тот человек все слышал с чердака. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. О том, как Самак‑айяр, Хоршид‑шах и другие укрылись на Каменной улице, как приказал Мехран‑везир костры жечь, чтобы спалить их всех, и что из этого получилосьКак повествует составитель и рассказчик этой истории, тот человек был Шабдиз, слуга Мехран‑везира, который доставил письмо Газаль‑малека, что, мол, присылай царевну, ты ведь еще давно обещался, а сам не шлешь! Везир посоветовался с Шир‑афканом, говорит: – Надо царевну захватить в свои руки, спрятать, а там поглядеть, что получится. Нельзя же дожидаться, чтобы Фаг‑фур, как только Газаль‑малек попросит у него дочку, тут же и отправил бы ее, ведь ты ни с чем останешься! И они решили захватить шахскую дочь, Шабдиз каждую ночь близ шахского дворца кружил – может, выпадет случай какой царевну выкрасть. В ту ночь, когда он встретил Самака с Хоршид‑шахом и Фаррох‑рузом и узнал их, он убежал прочь, а потом вернулся, пошел следом за ними и вызнал, что, Шогаль и айяры прячутся в доме Махруйе, кладбищенского вора. Он очень обрадовался и сказал себе: «Царевны достать не удалось, зато про врагов Мехран‑везира выведал!» В тот же час поспешил он к везиру, вошел, поклонился, тот его спрашивает: – Ну, что сделал? – О везир, никак не могу подобраться к девушке, но зато я тебе новость принес. Хоршид‑шах и Фаррох‑руз на свободе. Мехран‑везир так и подскочил. – Как это?! – говорит. – Кто же их освободил? – Самак‑айяр, – ответил, Шабдиз. Как услышал Мехран‑везир имя Самака, обуял его страх. – Эй, Шабдиз, что ты болтаешь? Разве Самак жив? Да разве не его тогда в тронном зале убили? Как же он в живых оказался? Шабдиз отвечает: – Это мне неизвестно, только живой он. И где они скрываются, я тоже обнаружил: в доме Махруйе, кладбищенского вора. Там они и прячутся – все айяры, Хоршид‑шах и Фаррох‑руз. Тут Мехран‑везир обрадовался, сказал: – Надо их всех разом уничтожить, они люди дерзкие и наглые… И он обдумывал это, пока не глянул в оконце мира белый день. Явился Мехран‑везир шаху служить, а тут и тюремные сторожа крик подняли: – О шах, тюрьму взломали, узников украли! Мехран‑везир сразу говорит: – О шах, прошлый раз, Шогаля и тех, что с ним были, увели мы ничего не предприняли. Само собой, они теперь осмелели, до Хоршид‑шаха добрались. Это все мерзавец Самак Усердствует, его рук дело! В такие‑то времена, когда подступила к нам вражья сила, этот безродный творит в твоей столице, что ему заблагорассудится: то дочь твою из дворца выкрадет, то сына моего посреди мейдана убьет, то тюрьму взломает, заключенных уведет. Да если враги об этом прослышат, что они о нас подумают?! Скажут, что мы с десятком смутьянов и то справиться не можем, вознамерятся тотчас нас погубить, страну нашу разорить, царство у нас отбить. Прежде чем подойдет сюда неприятельское войско, надо нам разделаться с этими злодеями. – А где они? – спрашивает шах. – В доме Махруйе, кладбищенского вора. С того самого дня, как, Шогаль‑силач на свободе оказался, они там обретаются. Надо послать туда дружину и наказать их. – Коли надо, то и пошли кого следует, – сказал шах. – О шах, пусть Шир‑афкан пойдет. Тогда приказал Фагфур, чтоб Шир‑афкан взял двести воинов, отправился к убежищу айяров и захватил их. Пока они там думали да гадали, как айяров захватить, Самак и Хоршид‑шах с Фаррох‑рузом пришли в дом Махруйе и в подземелье спустились. Вскочили все им навстречу. Самака хвалят, друг с дружкой здороваются да обнимаются. А когда рассвет над миром огонек засветил, Самак‑айяр Саманэ‑хозяйку навестил. – Сестра, – говорит ей, – во дворец сходи, кругом погляди: что‑то у меня на душе неспокойно. Разузнай хорошенько, что они замышляют, о чем помышляют. Саманэ отправилась к шахскому дворцу, уши навострила. Все, о чем они там говорили, выведала, пока не дошли они до того, что надо дружину послать, чтобы всех смутьянов забрать. Тут Саманэ вернулась домой, вошла к айярам и говорит: – Что же вы тут сидите? Ведь им уж все известно, сюда войско идет, чтобы вас захватить. Всполошились тут все, говорят: – Что делать? Как быть? Заспорили они, а потом Хаман, юноша пригожий и добронравный, сказал Самаку: – О благородный муж, знаю я один выход, а другого мы не придумаем, только погибнем все понапрасну. Есть здесь поблизости квартал, и в том квартале – большая улица. Каменной называется. А прозвали ее так потому, что она среди горного камня вытесана, и попасть на нее только с одной стороны можно. Пойдем на ту улицу и укроемся там, так что никакое войско на свете нас не возьмет: мы ведь со всех сторон защищены будем, там что справа, что слева – скала каменная. Тут все его стали хвалить, говорят: очень ты вовремя вспомнил об этом! Затем они враз собрались, вооружились и вышли; Саманэ тоже с ними пошла. И спрятались они в том месте. Только они скрылись, как явился, Шир‑афкан, а с ним двести воинов: вокруг дома рыщут, гикают да свищут, а внутрь вошли – никого не нашли. Растерялись они. Стали народ расспрашивать, не выходил ли кто из дома. Выходили, люди отвечают, сей момент целая толпа отсюда вышла да на Каменную улицу направилась. Поспешил Шир‑афкан со своим войском к той улице. Когда войско туда подошло, Хоршид‑шах с Фаррох‑рузом заступили выход с улицы и сказали: – Это наше дело! А Фаррох‑руз был преотличный лучник, он воскликнул: – О царевич, дозволь мне свое умение показать, пусть народ знает, что среди нас трусов нет! С этими словами приготовил он колчан, снял лук, натянул тетиву, опустился на колено, прицелился и выстрелил во всадника, который супротив него стоял. Стрела его насквозь пробила и в другого угодила, так что оба они друг на друга повалились. Пока день не кончился, каждая стрела Фаррох‑руза разила человека. Так он стрелял, пятьдесят человек свалил, а вокруг сто тысяч народу собралось поглазеть на это зрелище. И все они славили Фаррох‑руза за такую меткость – ведь ни одна стрела мимо не пролетела! Все повторяли: до чего же отважный юноша! Одни говорили: «Это Хоршид‑шах, который коня усмирил и чернокожего победил. Он еще в схватке с негром свой талант показал!» Другие поправляли: «Фаррох‑руз это, которого кормилица унесла. Хорошее они себе укрепление выбрали – здесь они устоят перед войском Фагфура, хотя их мало, а тех много». Третьи призывали: «Собирайтесь все им на помощь! Они – народ честный, Фагфуру и его присным ничего дурного не сделали». Когда наступила ночь, Шир‑афкан с войском отправился восвояси, к Мехран‑везиру вернулся, а Шогаль‑силач и другие вышли к уличным воротам, стали Фаррох‑руза хвалить. Шогаль сказал: – Нам нужны хлеб и вода, а еще надо подумать, как лучше вход сюда стеречь. – Что о хлебе насущном печалиться, отец? – возразил ему Самак. – Господь нас из такой беды вызволил – он нам и пропитание пошлет, не будет наших просьб дожидаться. Пока они так беседовали, набежал люд городской, стар и млад, принесли мяса и сластей, факелы и бурдюки с водой, пришли юноши вооруженные, чтобы их поддержать, слугами Хоршид‑шаха стать. По двое, по трое со всего города сходились, а когда на небесах появилось светило, озаряющее земной простор, их собралось уже четыреста душ – все в полном вооружении и снаряжении. Когда ночь сменилась днем, войско Фагфура подступило к проходу на улицу, загремели военные барабаны, затрубили трубы. Две‑три тысячи воинов в ряд выстроились! Хоршид‑шах сказал: – Сегодня мой черед! Здесь проход узкий, всем вести бой невозможно, а наружу выйти нам тоже нельзя. – Взялся царевич за лук и стрелы и такое мастерство в стрельбе явил, что все в изумление пришли. Едва кто‑нибудь в войске Фагфура шевельнется, стрела Хоршид‑шаха его тотчас поражает, так что к заходу солнца много жертв набралось. Самак стоял с Фаррох‑рузом возле Хоршид‑шаха, наблюдал. Вдруг упал его взгляд на, Шабдиза, гуляма Мехран‑везира. Он сказал: – Все наше беспокойство и трудности из‑за этого ублюдка. Не успел Самак еще договорить, как Фаррох‑руз стрелу послал, и она пронзила грудь, Шабдиза, и тот упал и умер, не дожидаясь приказа Мехран‑везира, расстался с жизнью. А рядом с Шабдизом Шир‑афкан стоял. Когда он увидел, что случилось, испугался, удачный выстрел похвалил, однако же остался на месте стоять. Потом прибыл туда Мехран‑везир, чтобы проверить, как дела идут. Видит, много воинов полегло уже. Обратился Мехран‑везир к, Шир‑афкану: – Богатырь, а на их стороне смерть никого не настигла? – Нет, – отвечает тот, – это потому, что место здесь тесное. Фаррох‑руз вчера бой вел, сегодня Хоршид‑шах против нас обороняется, а подойти к ним никто не может. А коли мы стрелы пускаем, они туда не долетают, так как проход очень узкий. Мехран‑везир говорит: – Ну, богатырь, с этими людьми тебе не справиться, они – народ упорный, друг за дружку горой стоят, да и укрытие себе подобрали надежное. Ты день‑деньской с ними бился, много народу положил, а противная сторона ни одного человека не потеряла. Однако же надо хоть как‑нибудь их проучить – следует ведь и о своей доброй славе подумать. Нужно придумать, как их извести. Вели‑ка доставить побольше дров и хворосту да сложить у входа на улицу. Пусть хворост подожгут, чтобы они на той улице погибли от голода и жажды, чтоб их солнце спалило и пламень пожег. А то ночью они доберутся до воды и хлеба, да и горожане им еды принесут, а наутро опять так же сражаться станут, и никому с ними не совладать. Шир‑афкан сказал: – Так и надо сделать. Остались они там и послали за дровами. А тем временем на Каменной улице кто сидит, а кто спит‑лежит. Самак‑айяра было сон сморил, потом вдруг проснулся он и молвил: – О царевич, привиделось мне, будто сидим мы все на прекрасной зеленой лужайке, а вокруг нас стадо бродит – голов сто жирных овечек. Вдруг, откуда ни возьмись, дракон появился – и на нас! Испугался я, побежал от дракона, а от тех овец осталось при мне только три, остальные же скрылись неизвестно куда. – Брат, это означает, что несчастье случится, – ответил ему Хоршид‑шах. – Останемся мы вчетвером – ты, да я, да Фаррох‑руз, да Шогаль‑силач. А беда эта на наших храбрых молодцов обрушится, тогда как мы в стороне окажемся или выход какой‑то сумеем найти. Вот кабы удалось им тоже помочь! Самак‑айяр говорит: – Недостойно благородных мужей людей в беде бросить, а самим избавление найти. Они ведь ради нас жизни не щадят! И мы, пока живы, с ними будем. – Даже если придется нам, себя защищая, уйти отсюда, – вторит ему Хоршид‑шах, – мы отступим, чтобы им жизнь сохранить. Не будет так, чтоб одним горе и утрата, а другим – покой и отрада, надо нам о них позаботиться. С этими словами вышли они наружу, за ворота той улицы. Видят, понатащили со всех сторон дров и хворосту, навалили кучей у прохода на улицу. Сложили костер высокий, нефтянщики дрова нефтью поливают, огонь зажигают. – Смотри, Самак, – говорит Хоршид‑шах, – вот он, твой дракон, которого ты во сне видел: огонь это. Стоят они, смотрят, а дрова все подносят, в пламя кидают, так что разгорелся пожар невиданный. Народ на Каменной улице уж от огня страдать начал, отошли люди подальше, на другой конец улицы, где пошире да попросторней было. А Шир‑афкан наблюдал за всем этим издали, как раз против Хоршид‑шаха и его товарищей стоял. Повернулся Самак к Шогалю и говорит: – О учитель, будь что будет, готов я жизнью рискнуть, только бы убить Шир‑афкана – за то, что он нашей крови жаждет, погубить нас решил. Этот мерзавец неспроста старается, наверняка Мехран‑везир что‑то затеял, вот они и усердствуют ради этого. Шогаль ему отвечает: – Богатырь, да ведь войско‑то у них огромное, а у нас на тебя вся надежда. Против такого войска в одиночку идти – не выдюжишь. – А вы не робейте. Или айяром быть, или труса праздновать! Коли не пришел мой час, никто на свете мне вреда не причинит. Сказал так Самак, вытащил нож и смело врезался в шахское войско. Те опомниться не успели, а он уж вонзил клинок в грудь, Шир‑афкана, да так, что лезвие из спины наружу показалось., Шир‑афкан упал. Тут воины Самака окружили и захватили, а он тем временем еще семерых уложил. Когда взяли его, одни стали говорить: «Убить его надо!» другие кричат: «Сжечь его, смутьяна такого!» Тут подоспел Мех‑ран‑везир, который только что с Шир‑афканом разговоры разговаривал, увидел весь этот переполох и спросил: – В чем дело? – О везир, Самак внезапно налетел, махнул ножом и убил Шир‑афкана, а заодно еще несколько человек погубил, пока схватили его. Сейчас прикончить хотят. Мехран‑везира от одного имени Самака страх пробрал, он поспешно спрашивает: – А поймали его? – Поймали, – отвечают ему. – В отместку за Шир‑афкана убивать его не следует, – распорядился Мехран‑везир, – ведь не казнил же я его за смерть собственного сына! Заковать его в цепи, мы отведем его к Фаг‑фуру – Самак ведь не один. Как станем его палками бить, он и признается, где остальные прячутся. Заковали Самака и доставили во дворец Фагфура. Вышел Фагфур в тронный зал, Мехран‑везир приветствовал его и сказал: – Великий государь, мы поймали Самака. – Как же это? – спросил шах. Мехран‑везир рассказал ему, что сам слышал. – Значит, он убил Шир‑афкана? Жаль, славный богатырь был! – воскликнул Фагфур. – Заприте его до утра в темницу, а там поглядим, что с ним делать. Увели Самака, приставили к нему охрану надежную, и разошлись все, а воины назад к войску вернулись. А когда наступил день, шах Фагфур воссел на трон, эмиры собрались службу служить, пришел и Мехран‑везир., Шах, как только появился, тотчас опять разъяснений потребовал. Мехран снова рассказал, что Самак сделал, что совершил. – Приведите Самака, – приказал Фагфур. Доставили в зал Самака. Мехран говорит: – О шах, прежде чем с ним разговоры разговаривать, надо ему палок всыпать! Это он по злобе так говорил. Тогда привели палача, и велел шах растянуть Самака на дыбе, а потом дали ему ударов двадцать палками. Как спустили с Самака семь шкур, полилась кровь, закричал он: – Отчего меня палками бьют? Палками воров положено наказывать. А коли я убил кого‑то, казните меня за то. – Тебя, Самак, за твою вину во сто раз больше мучить надо, – говорит Мехран‑везир. – Отвечай, где Хоршид‑шах, Фаррох‑руз, Шогаль‑силач, твой названый отец, и все остальные. Самак сам себе говорит: «Сказать,.видно, правду, что не знаю, – может, правда меня от мучений спасет», а вслух сказал: – О шах, вели меня отвязать, все как есть выложу. Шах приказал, чтобы его с дыбы сняли, к трону подвели. – О шах, – говорит Самак, – я вчера сон видал, будто сижу я на лужайке… (И тут он рассказал Фагфуру то, что накануне Хоршид‑шаху рассказывал.) И вот мы с Хоршид‑шахом, Фаррох‑рузом и Шогалем‑силачом, все вчетвером, вышли наружу, а прочие остались на улице. Только мы оттуда вышли, как понатащили дров, сложили у ворот и подожгли. Тут я бросился в середину войска и убил Шир‑афкана – за то, что он не однажды на нас покушался, меня и схватили. А остальные куда девались, мне неизвестно. На Каменной улице их нет. Мехран‑везир сказал: – Ну, ты благородно поступил! Людей в беде оставил, а сам выбрался – вот уж удалец так удалец! Потом снова палки в ход пустили, растянули Самака, стал палач бить его нещадно. Самак молвил: – Ну, везир, ты меня хоть насмерть забей, а того, чего хочешь, не добьешься, даром что шах о твоих плутнях не знает еще. Эти слова его и спасли: испугался везир. Он подумал: видно, Самаку кое‑что известно, надо помешать ему это высказать. Тут и шах Фагфур что‑то заподозрил, спросил: – О чем это он говорит? Он велел надеть на Самака кандалы и запереть его: потом, мол, поглядим, что с ним делать. А Самак от такого битья сознания лишился. Как рассказывает собиратель историй, те люди, что оказались запертыми на Каменной улице, когда увидели злой огонь, сбились на другом конце улицы – выход‑то отрезан был. Они стали между собой совещаться: «Надо нам подкоп рыть – выкопаем ход и вылезем. В конце концов куда‑нибудь да выберемся». Вот как они говорили. Начали все вместе подземный ход копать. Вдруг обозначился перед ними проем, а в нем лестница показалась. Эти молодцы‑храбрецы расчистили путь, стали по той лестнице спускаться. Ступенек десять вниз было. Сошли они вниз, увидели обширное помещение, четыре суфы друг против друга стоят, а посреди зала – водомет потешный: с одной стороны вода струей бьет, а в другую сторону утекает, широко разливается. Подивились они на диковину эту. Обошли вокруг всего зала – никакого выхода не нашли, только воде путь открыт. Они говорят: – Ну, от огня мы спаслись, придется теперь в этой дыре отсиживаться, ведь никто дороги сюда не знает. Надо еще разведать, нельзя ли через этот поток наружу выбраться. Кто умеет плавать, кто решится в эту быстрину ступить и выяснить, куда она ведет? Полез в воду Махруйе, кладбищенский вор. Нырнул поглубже и нащупал в темноте под водой проход. Вдруг светло стало. Огляделся он, видит – деревянная лестница. Поднялся по той лестнице – перед ним сад открылся, прекрасный и благодатный. Он сказал себе: «Негоже мне средь бела дня в таком саду шататься, нельзя никому на глаза попадаться,– не то не миновать нам беды». И он прятался там, пока не наступила ночь, не стало на земле темным‑темно. Тогда Махруйе стад по саду кружить, выход искать, а сад тот был громадный. Долго он бродил, вдруг до него донеслись музыка и пение. Пошел Махруйе в ту сторону. Видит, свечи горят. Получше посмотрел: а это Махпари и Рухафзай сидят, вино пьют, а Лала‑Салех и несколько невольниц им прислуживают. Стал Махруйе сторожить, пока невольницы не разошлись, а царевна, Рухафзай и Лала‑Салех остались. «Как мне поступить? – думает Махруйе. – Если я присутствие свое обнаружу, как бы мне себя не погубить и тайну ту не раскрыть. Ведь если меня схватят, жизни не пощадят». Но тут царская дочь встала и направилась во дворец. Случилось так, что шла царевна мимо отцовского тронного зала, мимо каморки, где заперли Самака, а он как раз застонал. Услышала царская дочь стон, подошла и говорит: – Лала‑Салех, погляди, кто там. Лала‑Салех вошел туда, увидел, что Самак на полу брошен, сказал ей: – О царевна, это Самак‑айяр! – Приведи его ко мне, – говорит девушка. Лала подошел, говорит Самаку: – Эй, Самак, вставай, я тебя к царской дочери отведу. – Лала, ты меня прежде развяжи, – отвечает Самак. Развязал его Лала, а Самак говорит: – Силушки у меня нет, чтобы встать. Лала его поднял, на себе к шахской дочери потащил. Поклонился Самак, поздоровался. А девушку одолела любовь к Хоршид‑шаху, и при виде Самака она очень обрадовалась – ведь он был другом ее милого. Она спросила: – Самак, как это ты в оковах оказался? А Хоршид‑шах как поживает? – О царевна, – молвил ей в ответ Самак, – я совсем обессилел от палочных ударов да от духотищи в клетушке той. Дай я немного отдохну, ветерком меня обдует чуток, а то слова сказать мочи нет. Шахская дочь взяла его за руку и говорит: – Брат мой, давай в сад выйдем. Вывела она его в сад, усадила вместе со своими прислужницами и Рухафзай, сама села и приказала: – А теперь,Самак, рассказывай, что с тобой приключилось и где Хоршид‑шах. Тут Самак поведал ей все с самого начала: как захватили их врасплох хитростью, как бросился он на трупы убитых, как к Махруйе попал – до того самого часа, когда доставили его к шаху. Подивилась царевна их злоключениям, посочувствовала и опять спрашивает: – Ну, а про Хоршид‑шаха‑то ты что скажешь? Тут Махруйе, который за кустом стоял, кашлянул. – Кто там? – закричал Лала‑Салех. Самак ему говорит: – В это место чужим дорога заказана. А ну, выдь‑покажись! Тогда Махруйе вышел, поклон отдал. Как увидел его Самак, обрадовался, встал, обнял его и говорит: – Садись, друг Махруйе, рассказывай, как дела. Сел Махруйе, описал, что случилось. Самак ему сказал: – Придется тебе, брат, идти на поиски Хоршид‑шаха, я‑то, видишь, избит‑изранен лежу. Да поскорей возвращайся. Вышел Махруйе из сада и пустился в путь, пока не пробрался туда, где сражение было. Смотрит, при входе на улицу огонь стеной стоит, а из людей никого не видно. Повертелся он там, покрутился, поискал – никого, а рассвет уж близок. Вернулся он в сад, видит, лежит Самак, все тело у него восковым бальзамом натерто, да так хорошо, что от палок и следа не осталось! Обрадовался Махруйе и сказал: – О богатырь Самак, я там был, всех, кого только знаю, порасспросил, никого своих не нашел. – Тогда возвращайся к нашим удальцам, – велел Самак, – успокой их. Скажи, что я при шахской дочери задержусь малость, но вскорости все устрою и их из заточения выведу. – О богатырь, нам бы пропитания какого‑нибудь надо! – говорит Махруйе. Махпари тотчас приказала Лала‑Салеху: – Ступай, принеси все, что на кухне найдется! Принес Лала еды, Самак говорит: – Это вам на первый случай сгодится, а там царевна еще раздобудет. Сестра, к вечеру собери, что сможешь, а то я ведь тоже на поиски Хоршид‑шаха пойду. Махруйе забрал лепешки, мясо, халву и отнес все на ту улицу айярам, а Самак, значит, наказал шахской дочери: – Приготовь им еще еды, я же отправлюсь на поиски Хоршид‑шаха, а к вечеру будь в саду – я вернусь. Сказал так и ушел. Царская дочь вернулась во дворец и занялась делом. Когда настал белый день, шах Фагфур воссел на трон, а его эмиры на службу явились. Пришел Мехран‑везир, поклонился‑поздоровался, на свое место сел, стали они разговоры разговаривать, про войско Мачина рассуждать. Говорят, вот посол вернется, тогда уж все как есть обсудим. Мехран‑везир сказал: – О шах, прежде чем мы займемся военными делами, надо этого пса поганого казнить, ведь, пока он жив, наше царство в опасности. Надо также отыскать Хоршид‑шаха, Фаррох‑руза и Шогаля‑силача и разделаться с ними. А уж потом войной заниматься. – Это хорошо, что ты мне напомнил, – сказал Фагфур. – Когда мы его били, он словечко одно обронил. Вот я сейчас разузнаю, к чему это сказано было, ведь лжи он никогда не допускает. Озадачил он так Мехран‑везира, а сам приказал: – Пойдите приведите сюда Самака! Пошли в ту каморку, а там нет никого. Вернулись посланные к шаху: – Увели Самака, нигде его нет. – Это что за речи?! – закричал шах. – Глядите лучше, может, там подкоп или дыра какая есть? Или, может, двери дворца не заперты? Призвали тут привратников и стражников, стали их допрашивать: – Кто во дворец входил и выходил? – Мы никого не видели, – отвечают те, – не знаем, как такое получиться могло. Тут Мехран‑везир улучил момент, слово вставил: – Видишь, шах, значит, и Самак без лжи не обходится, людей смущает, на козни и хитрости пускается. Этими словами везир опять верх взял. Пока они там судили и рядили, Карамун‑пахлаван прибыл, явился во дворец. Поклонился он шаху, тот его приветил, потом Карамун вытащил письмо и положил его перед Фагфуром. Тот передал письмо везиру. Мехран взял, прочел и растолковал, что там написано. А в письме‑то ведь всякие угрозы да посулы недобрые перечислены были. Шах Фагфур приуныл, спрашивает: – О везир, что же нам теперь делать? – Шах, люди эти от рук отбились, за горло хватают, так что слабость проявлять нельзя, – говорит Мехран. – После стольких лет, когда они должны были нам подать платить, да только мы не брали, они теперь с нас же недоимки требуют! Может, раз они прибыли свататься, отдать им девушку, чтобы примирить враждующие стороны? Опять же люди скажут, что испугались мы… Придется нам послать против них войско, чтобы сразилось с ними в урочище Гуран. Приказал шах Фагфур всем в присутствие явиться. Народ собрался, сошлись все, знать и простолюдины, и он объявил им про нападение Мачина и призвал всех на войну. А еще сказал: – Надлежит вам знать, кабы Армен‑шах сам пришел, я бы тотчас против него выступил, но раз он только свое войско прислал, негоже мне в бой лезть. Нужен нам военачальник, который во главе войска встанет и нападение вражье отразит. Едва проговорил шах эти слова, как Шируйе – был такой юноша, сын Шир‑афкана, он еще одежду черную носил, траур по отцу, – на ноги вскочил и воскликнул: – О великий государь, мой отец во всех походах предводителем был, сам шах его вождем назначал. Коли шах прикажет, я, его слуга, выйду со славным войском навстречу врагу! Шах его похвалил и спросил: – А сколько у тебя войска? – Двадцать тысяч конных и пеших наберется. Фагфур наградил его почетным платьем, снял с него траурную одежду, пожаловал ему стяг с изображением льва, а дружине его щедро выдал снаряжение и всякое довольствие. Был там другой богатырь – по имени Шахак. Он поклонился и сказал: – Да упрочится ваша власть, я выступаю вместе с Шируйе. – А у тебя сколько войска? – спросил шах. – Десять тысяч всадников. Шах и его наградил, вручил ему воинский стяг с изображением волка, а дружине его пожаловал припас какой положено. И еще был богатырь по имени Самур, знатный рыцарь, родич самого Фагфура. Он сказал: – О шах, я тоже готов потрудиться на ратном поле. Шах и его одарил почетным платьем и дал ему знамя с драконом. Тогда и Карамун сказал, что выступит, и его тоже наградили и вручили ему знамя с соколом – а у него было пять тысяч всадников – и снабдили их оружием и всем, что потребно. Четыре полководца и сорок тысяч войска стали на мейдане собираться, шатры раскидывать, воинов в ряды строить, а как все собрались, выступили в путь, оставив город в волнении и беспокойстве. Сочинитель и рассказчик сей истории повествует так. Той ночью, когда Самак отделился от Шогаля и Хоршид‑шаха с Фаррох‑рузом, бросился в ряды воинов и убил Шир‑афкана, а его схватили, Хоршид‑шах и прочие очень огорчились. Но они решили: – Нечего нам тут стоять! Пустились они втроем в путь, вышли на окраину города и пробыли там до тех пор, пока не начали войско скликать. Тут Хоршид‑шах, Фаррох‑руз и Шогаль в один голос сказали: – Эх, много храбрецов на той улице полегло! Нас‑то Самак вывел, а его, раз схватили, непременно убьют, ведь давно против него злобу затаили. Нам же нет здесь прибежища. Надо постараться с этим войском прочь из города выйти. Да вот беда – нет у нас снаряжения и оружия, а ведь с голыми руками да пешими нам не уйти. Шогаль сказал: – Ну, коли в этом дело, то у меня есть один друг. Надо пойти к нему, чтобы он справил нам снаряжение. С этими словами повел он их, а уже наступила ночь, пока они дошли до дома того друга, совсем темно стало. Шогаль‑силач постучал в дверь. А друга его звали Зейд. Он спустился вниз, открыл дверь; как увидел Шогаля, стал его обнимать‑привечать, в дом провел, обласкал, на лучшее место усадил. Мигом принес им еды кое‑какой, угостил. Поели они, тут у каждого нашлось что сказать, поговорили, а там и белый день наступил. Хозяину время пришло делом заняться. Хоршид‑шах сидел у окошка, которое наружу выходило, смотрел на дорогу. Вдруг увидел он Джомхур‑пахлавана, своего родича, который прибыл сюда с ним вместе. А в тот день, когда Хоршид‑шах направился в дом удальцов, он отпустил Джомхура с тремя другими приближенными. Царевич сказал Зейду: – О благородный муж, позови мне того человека, что сидит там снаружи! Зейд послал за Джомхуром, посланный сказал: – Достопочтенный, тебя зовут в этот дом. Поднялся Джомхур, вошел в дом Зейда, глядь – а там Хоршид‑шах и Фаррох‑руз! Поклонился он, обнял их, пал в ноги Хоршид‑шаху, потом к Фаррох‑рузу оборотился. Поведали они друг другу, что с ними за это время было. Джомхур рассказывал, как он горевал о них, а Хоршид‑шах описывал, какие злоключения и мучения выпали ему на долю до того самого часа, как они свиделись. – О Джомхур, теперь ты слышал, как мне жилось, да и своими глазами видишь, – сказал Хоршид‑шах. – Ты должен поехать к моему отцу Марзбан‑шаху, рассказать ему обо мне и передать от меня письмо. – Повинуюсь, – отвечал Джомхур. Хоршид‑шах попросил бумаги, перо и чернильницу, Зейд принес, и он описал в том письме все, что претерпел, с тех пор, как расстался с отцом: и то, что перенес дорогой от Альяна и Альяра, и то, что случилось в городе Чин с Фаррох‑рузом, – до того самого часа, как он отпустил Джомхура. А дальше написал: «А остальное ты услышишь от благородного Джомхура, так как у меня сил нет больше писать. Уповаю, что отец, когда узнает о моем положении, не стерпит всего того, что здесь выпало на долю мне и братцу Фаррох‑рузу: ведь у нас ничего не осталось, кроме платья, что на нас надето! И если желает государь‑отец со мной, горемычным, свидеться, пусть высылает сильное войско – тогда, может, еще до смерти повидаемся. Но с этим делом надобно поспешить. А государыне‑матушке пусть передаст поклон и скажет, чтобы она за меня молилась, и сестре моей Камар‑мольк привет, и Хаман‑везиру, и всем эмирам, и богатырям, и друзьям тоже. И ради Аллаха, великий государь, высылай войско без промедления! Мир вам». Закончил он этим письмо, запечатал, отдал Джомхуру и проводил его, поцеловав на прощание. Джомхур направился в караван‑сарай, двое‑трое приближенных, которые с ним оставались, собрали свои пожитки и двинулись в сторону Халеба. Когда Джомхур ушел, Шогаль‑силач обратился к Зейду: – О брат, нам нужны доспехи, чтобы мы могли нынче ночью выйти отсюда вместе с войском: в городе нам оставаться Незачем. – Будет исполнено, – ответил Зейд. – Все, что у меня есть, – ваше достояние. Вышел он, собрал доспехи для троих, приготовил трех коней, кошель с тысячью динаров и все это им предоставил. Они облачились в доспехи, так что стали неузнаваемы, вышли из дома Зейда, вскочили на коней, прискакали на мейдан и вместе с войском вышли из города. жүктеу/скачать 4.53 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|