Саньясин Вечная история

Я повернул направо, неизвестно почему, возможно, чтобы найти тень, и вошёл в акациевый лес. Я хотел прогнать Бьёрна и идти, но он оставался там, он будто прилип. Вдали был слышен серебряный перезвон маленьких конных повозок и с юга были слышны крики погонщиков; затем вокруг меня всё исчезло, не было ничего, кроме песка цвета охры, почти горящего у меня под ногами и долины, покрытой колючим кустарником, оживляемой случайными баньяновыми деревьями. Ни ветерка. Это было неподвижная плотность запаха, похожая на ванну из дикого мёда; это было таким плотным, что сама тишина казалась сделанной из сгущенных запахов: кружевные тени деревьев, бесконечный волнистый песок, похожий на всплеск кораллов под широким, наклонным балдахином. Я шёл наугад, песок был очень мягким, небо было похоже на бесконечную, разорванную в клочья голубую сеть; иногда мелкие жёлтые соцветия внезапно появлялись прямо на усеянных колючками ветвях. Я погружался всё глубже и глубже в эту наполненную ароматом долину цвета охры, немного потерянный, как будто на грани сна, со смутным беспокойством, притянутый непонятно чем. Крошечная ящерица скользнула в колючие заросли. И внезапно, ясность исчезла.

Ощущалась тяжесть и угроза.

Мне захотелось повернуть назад. Что–то незнакомое, подобное дуновению, с волей внутри давило на меня, толкало…. Я повернул направо, обошёл баньяновое дерево одиноко росшее посреди акаций - как оно было прекрасно, с растрёпанными корнями, похожими на такелаж судна терпящего бедствие. Я сделал ещё шаг…. И затем, вдруг, поражённый ужасом, я остановился как вкопанный. Я услышал крик.

Я так никогда и не понял, что случилось: на земле лежала полуобнажённая девочка, её груди были загоревшими почти до черноты, и рядом – Бьёрн.

Я слышал только этот крик. Затем подо мной разверзся песок. Я должен был уйти, убежать, но я был парализован. Она вновь пронзительно закричала. Затем она оттолкнула Бьёрна и схватила своё сари – светло жёлтое сари; одним прыжком она вскочила на ноги. Бьёрн повернулся ко мне. Она помчалась сквозь акациевый лес, крепко прижав к себе одежду…. Это была Ниша, дочь Меенакши.

Бьёрн встал, спокойно глядя на меня. Ноги подогнулись подо мной, я должен был опуститься на колени. Он снова облокотился на баньяновое дерево и молча на меня посмотрел. Его окружал запах алкоголя. Затем он медленно вытащил свой нож, взял его за лезвие и одним движением швырнул в меня.

Он воткнулся в песок в двадцати сантиметрах от меня.

Бьёрн взорвался смехом.

Гомерический хохот, страшный, во всё горло – его смех разносился по всему лесу.

- Какая встреча!

Я был ошеломлён. Я смотрел на Бьёрна. Это был незнакомый Бьёрн, огромный, обнажённый, волосатый северянин, хохочущий так, будто он собирался отдать свою душу - и нож передо мной.

- Ты был основательно напуган, сознайся!

Он рассмеялся:

- Ты прибыл как раз к концу свадьбы.

Он хохотал и хохотал, как будто никогда в жизни ему не было так весело.

- У нас будет много маленьких детишек, все чёрные, и ты будешь крёстным отцом первого!

Он поднял палец.

- Подожди, мы за это выпьем.

За спиной он держал бутылку перебродившего пальмового сока.

- Вот, пей.

Я взял бутылку. В моих глазах помутилось. Я находился в какой-то красной ванне с плавающей в ней полуобнажённой девушкой – внезапно я вошёл в мир изнасилования и террора.

- Пей, я говорю! Или ты выпьешь, или я сломаю тебе челюсть.

Я проглотил наполненный стакан. Его содержимое пахло травой. Я барахтался в кошмаре, я был кем-то другим, я вернулся назад неизвестно откуда, из потерянной жизни – мгновенная перемена, зияние подземной тюрьмы. И это было тем.

- Неплохо для начинающего. А! Я собираюсь разрушить твою святость! Нил…

Он забрал бутылку назад.

- Какая встреча! Какая встреча! Какая опьяняющая встреча, я просыпаюсь после двадцати лет сна, чувствуя голод!... Что ты здесь делаешь, эй? Ты шпионишь за мной?

- …

Он закинул голову и опустошил пол бутылки.

- Весь смысл в том, чтобы ни черта ни о чём не заботиться, так или иначе. И затем… Неплохо, эй, миссис Соеренсен?... Да, ей семнадцать лет, её кожа свежа как мускатный виноград. Во-первых, я собираюсь на ней жениться, без шуток, она меня любит, ты можешь это себе вообразить – действительно есть кто-то, кто меня любит!... "Ты мой белый Раджа".

Он опять засмеялся.

- Мой белый раджа!... Мы собираемся заняться хозяйством в хижине у кораллов, в рыбном месте, потом я собираюсь сделать каноэ, несколько сетей, и мы будем ловить рыбу. У меня будет много маленьких чёрных Бьёрнов – все чёрные, маленькие Бьёрны!...

Он с удовлетворением фыркнул.

Я был потерян, расстроен.

- А время от времени у нас будет появляться белый малыш… который пойдёт искать спасения в христианстве!... О! Нил, какой фарс!

На этот раз он больше не смеялся. Он говорил стиснув зубы и скривив рот:

- И он женится на маленькой норвежской девочке, которая подарит ему очень красивых детей, которые пойдут и будут прокляты рукой Негритянки.… И всё начнётся сначала.

Он схватил бутылку за горлышко. Я думал, что он снова собирается пить, но он одним ударом разбил её о дерево.

- Это слишком долго, Нил, бесконечно. Я должен дойти до самого конца, немедленно.

Он вытер губы.

- До какого конца? Ты это знаешь, ты, умник?

Всё замолкло. Воздух был обжигающим, я нагнулся: передо мной на песке лежал сломанный золотистый браслет. Это был стеклянный браслет.

- До какого конца?... Это уже сделано, всё кончено! Я уже на ней женился: построил хижину, сделал каноэ, у меня четверо незаконнорожденных, бегающих без присмотра по пляжу.

Он с яростью повернулся вокруг, как будто был обманут, и я увидел как он сжал кулаки. Затем он заорал:

- И что потом?

Его голос громко зазвучал в молчании. От тёплого песка шёл запах алкоголя, моя голова гудела. В отдалении воздух наполнился звуком сирены, далеко, далеко на западе, как будто из-за вуали. Через четыре года у неё будут плоские груди и материнская физиономия.

Он закрыл глаза.

- У меня нет сил , Нил.

Это у меня не было сил; я плыл по течению в этом красном потоке, с золотым браслетом в руках и звуком корабельной сирены.

- Всё кончено, в мгновение ока, история закончилась.

Сирена проревела во второй раз. Я был заключён в ужасный сон; нельзя было больше идти, бежать, кричать… поезд с грохотом несётся вперёд и ты сейчас будешь раздавлен.

- Говори, скажи что-нибудь!

Затем ко мне прицепился запах этой чёрной девушки – слабый запах ноготков и прогорклого кокосового масла. Бьёрн на четвереньках двинулся ко мне. Он начал меня душить.

И тогда я вдруг закричал:

- Бхаскар-Натх!

- Что, Бхаскар-Натх?

Он в ярости выпрямился, я ощущал его дыхание на своём лице.

- Что ты имеешь в виду, Бхаскар-Натх? Что он имеет против меня?

- Бхаскар-Натх, мы должны пойти и встретиться с Бхаскар-Натхом…

Он презрительно ухмыльнулся:

- Для чего, для благословления брака?

- Мы должны идти, Бьёрн, мы должны идти, мы должны идти…

- Я пойду прямо к своей Негритянке.

Он встал и снова упал на землю.

- Пошли, Бьёрн.

- Гуруджи сказал нет.

- Гуруджи…

Он был пьян, и я должен был сохранять спокойствие, но я был зол, я видел этого проклятого Гуруджи, о! Я видел их всех, этих маленьких акул Духа.

- Что он для тебя сделал, твой Гуруджи? Что он сделал, чтобы выбраться из этого?

Бьёрн побледнел. Он подпрыгнул и схватился за нож.

- Нет, Бьёрн, нет…

Мне захотелось схватить его за руку, это было сумасшествие, абсурд, злые чары, мне хотелось взять его в свои руки, поднять, прижать к своему сердцу. Он освободился от меня ударом кулака, и я мельком увидел: лезвие полоснуло по моей левой руке и отрубило кончик указательного пальца, кровь хлестала во все стороны.

Он ошеломлённо смотрел на меня.

В лесу не было слышно не звука.

- Это ничего, Бьёрн.

Он стоял без слов, поражённый ужасом. Я взял его шарф и прижал к руке.

- Это ничего, Бьёрн, уверяю тебя, ничего.

Он бросил нож.

- Уходи.

- Уходи, говорю тебе.

Сердце моё перевернулось, мне хотелось рыдать, сжать его в объятиях, сказать ему…

- Бьёрн, ты мой брат.

- Я не твой брат, уходи. Я не гожусь ни для чего, кроме разрушения. В этом моя сила, уходи.

Он подпрыгнул и оказался передо мной, держа руки на бёдрах. Глаза его были ужасны.

- Убирайся!

Тогда я встал. Обвязал шарф вокруг руки; моё горло было словно в тисках.

Я взглянул на него ещё раз и пошёл в лес.

Я пошёл по акациевому лесу сам не зная куда, в висках стучало, сердце колотилось, я был подобен тени которую несла боль; о! причиной этому был не Бьёрн и не его ненависть – он нуждался в ненависти ко мне точно также, как и в любви – и не жгучая боль в руке; причиной была та внезапная бездна перед той чернокожей девушкой, её крик, испуганный взгляд, её поспешное бегство; неизвестно откуда, вновь на поверхность всплыл целый мир с запахом паники; вдруг я взглянул в лицо факту; это было то – что? какой факт? Он не имел ни имени, ни лица, он не был даже тем чёрным сексом; это была просто дверь-ловушка, открывшаяся под моими ногами, нарастающее кишение теней и затем, это бегство, бегство, этот крик, открывшиеся огромные чёрные шлюзы-ворота, как будто я уже погружался туда, тонул много раз, терял своё тело и душу в запахе песка и гниющих цветов – но что это было? Я не знаю, это было "то". Второй раз я коснулся "этого", древней проклятой вещи, которую тащишь сквозь столетия; этой тёмной памяти, узла боли, абсолютного запрета, который поднимался – чего? какого запрета? Древняя, безымянная, пылающая утрата: противоположное тому, тёмный источник вещей. Оно было там; оно всегда было там, я знал это, оно никогда не переставало быть там; царапнешь немного и это здесь, царапнешь ещё немного и опять то же самое – под великим неподвижным Светом, великая неподвижная Тень, в каждый момент она находится там, невредимая. О! где этот чистый, незапятнанный, где он, этот исключительный человек? Я объехал три континента, я сжёг всё для того, чтобы сжечь эту единственную тень – но что? Это было всем: старой Угрозой, Стыдом, мельничным жерновом, который мы тащим, гало из тьмы, окружающим нас и всё вокруг, простейшим жестом, случайной встречей, мимолётным взглядом, как будто в каждый момент, от малейшей дырки, мельчайшей царапины, трещины, всё вдруг начинало превращаться в свою головокружительную противоположность: всё сделано свершается в одну секунду, сердце бьётся на грани взрыва, головокружения, вспышки, и всё переворачивается, ты переходишь на другую сторону – ты идёшь в тёмную страну. Оно там, каждую секунду, под каждой улыбкой, под каждым фрагментом света, и чем больше я прикасаюсь к Свету наверху, тем больше растёт та вещь внизу, как будто я стал способен на большую тьму – о! "я", кто это "я"? Где "я"? Я не знаю…. Это безликая ночь, кишащее множество, старая история, жизнь рухнувшая в одну секунду: мрачное, бесчисленное "я", тяжелое как ночь мертвеца или всех мертвецов, которых мы тащим за собой, старое, как страдание человека и ярость богов. Это великое бегство перед лицом этой шайки, побиение камнями пред вратами города, печаль, великая Печаль в глубине, похожая на глаза открытые на бесконечность грусти.

Ах! Я понимаю! Теперь я понимаю почему мы воздвигаем свои термитные бастионы и создаём наши маленькие мстительные законы: когда ломаешь стену наверху, также ломаешь стену и внизу, и входит всё, ад и небеса, вместе! В глубине этой ночи, как и в небесах, нет больше никакого"я", это взрыв тьмы подобный взрыву света наверху, и все страдания мира бросаются вперёд вместе со всем позором. И я был там. Я был Бьёрном – разве я не он? – я был его тьмой, его падением, его позором – где же тогда другие, где тот, кто не является мной? Где тот недостаток, которого у меня нет, где небеса для одного, мне интересно? Где они, освобождённые от мира, так называемые "спасшиеся", фальшивомонетчики освобождения? Если в рабстве хотя бы один человек - весь мир в рабстве!

Я шёл по этому акациевому лесу, шёл вслепую, бесконечно, как шёл по речушкам Гайаны, шахтам Бразилии, как круг за кругом ходил в их тюрьмах, ходил повсюду - долгое, древнее шествие страдания, с огнём в сердце и невидящими глазами: один шаг - другой, один шаг – другой, и это всё одно и тоже, нет никого, есть только ночь которая движется, старое несчастье, пульсирующая кровь; и мертво даже страдание, даже ночь, больше не знаешь кто страдает или почему – ты движущийся ритм, горящий огонь. Ты огненное я. Огонь - это всё, что ты есть. Он горит, и это всё, что у тебя есть; он горел всегда, он стар как страдание или любовь, он уходит в глубины времени к первому шагу, к чему-то мне неизвестному, что страдает; у этого нет не имени, ни причины, ни лица, ни судьбы, оно жило так долго, что похоже на всех, страдало так много, что понимает всё…. Это было почти пением в этом лесу, это был поющий огонь, поющая печаль или любовь, я не знаю, всё слилось в этом. Я – "я" огня, древнее горение, а где моё страдание и моё падение? У меня больше нет ночи, нет несчастья, у меня есть то, что горит, это всё; у меня больше нет позора, у меня больше нет прошлого, больше нет "да", нет "нет", больше нет добра, нет зла, сгорело всё; я потерял всё, у меня есть то, что горит, без причины, для всех, для всех, кто бы ни пожелал. Оно горит, это всё что у меня есть: это мой ад, мои небеса, моё страдание или моя радость, я не знаю, это всё одно и тоже; это мой великий огненный ритм, моя малость, которая горит, моя безмерность единого пламени – где моё падение, где моё освобождение? Есть лишь горящий повсюду огонь - где моя вина, моё падение? - они горят; где смерть? - она горит; в конце есть лишь этот горящий огонь, и наверху тоже: горит всё. У меня нет больше высокого, нет больше законов, больше нет чёрного и нет белого, всё одно и тоже – где моя свобода, где моё рабство?

Я поднял глаза и всё изменилось.

Было ли это песком цвета охры, моим жаром, или это было огнём в моём сердце? Или возможно это была горячая дымка, мерцающая среди измученных деревьев? Казалось, мир купался в оранжевом. И это был не "цвет", не нечто, что "окрашивало", что придавало миру цвет; другой была сама субстанция или, возможно, это не было "другим" - упало её ложное твёрдое обличье и истинная материя возникала и лучилась повсюду; мир стал тем, чем он в действительности является, глаза увидели истинный мир. Он был тёплым, могущественным как огонь в моём сердце, он имел необычайную плотность - излучение тепла компактного могущества – как будто всё было живым, вибрирующим, гармоничным, сделанным из той же субстанции как и пламя в моём сердце и неописуемой нежности – я склонился над всем, во всём, горел повсюду, любил повсюду, осознавал повсюду. О! любовь, которая не была противоположностью ненависти: ни противоположностью ничему, ни ощущением ничего – это было просто подобно горению… горению. Оно не имело ни объекта, ни причины, это не было чем-то на что смотришь и любишь, и где в этом было "я", которое любит? Эта была одна единственная пылающая вещь, которой ты был во всех уголках, единственный живой огонь, отвечающий сам себе повсюду, встречающий себя самого повсюду, создавший все бездны. Я утонул в нём, тело и душа исчезли в оранжевом множестве, вибрирующем нежностью.

Я вышел на дорогу.

Сирена прогудела в третий раз. Маленький бурундук пронёсся передо мной.

У меня было ощущение, что я совершил длительное путешествие.

Затем мой ум пересёк Бхаскар-Натх. И вдруг я понял: "могущественный цвет", могущество наступающего мира, это оно!

Я посмотрел на свою руку – Бьёрн, Ниша, бегство, тёмная дверь-ловушка под моими ногами… это было как сон, я долго шёл; века, жизни, обошёл все континенты, жил в трущобах, бродил по бурлящим речкам; красные леса, синие леса, иногда белые гавани, дюны изобилия, будто я коснулся небес, и затем, ничего; эти небеса были лишь обратной стороной моего тёмного бегства, побег в свет с крепко зажмуренными глазами, чтобы не видеть ничего. Теперь я достиг порта, конца моего путешествия; я сошёл на берег на северный тракт, как в первый раз в этом мире, путешествие закончилось. Не было больше никакой гавани, больше не было небес, больше не было ада – они исчезли, испарились; они пошли ко дну, оба, два соучастника. Остался лишь этот пылающий огонь.

И всё было чистым. И всё было истинным.

- Нил! Нил!

Балу налетел на меня как вихрь.

- Где он?

Его взгляд упал на окровавленную повязку, он бросил мою руку.

- Где он?

Я указал на лес.

Он вновь с ужасом посмотрел на меня.

Он бросился прочь не проронив ни слова.

- Бьёрн! Бьёрн!

Слышались его крики в лесу.

Это было душераздирающе: я увидел бегущего Балу, Бьёрна где-то в лесу; всё страдание, все несчастья мира бежали, бежали, искали убежища внизу, искали убежища вверху, запирали себя в белую тюрьму, чёрную тюрьму, в Церкви, законы, которые перерезали горло осуждённому, и это росло снова и снова – каждый раз это вырастало вновь. И затем… это было там, в глубинах ночи: огненно-оранжевые небеса, изменившие всё. Зло никогда не было злом, оно было лишь тайной дверью к освобождению; добро никогда не было добром, оно было лишь белой тюрьмой слепца – здесь они прекращали своё существование и освобождались друг от друга.

Затем я повернул направо, даже не заметив как только что прикоснулся к Тайне.

Остались только биение в висках, жгучая боль в руке и голос Балу вдалеке, кричащий в лесу: Бьёрн! Бьёрн!...

Я, полупьяный, пошёл к Бхаскар-Натху.

Я шёл вдоль окружённых песками высоких стен и у меня было ощущение, что я вновь нашёл ту же самую знакомую тропинку, такую маленькую, чуть тоньше нити, которая связывает эту тень "я" под башнями со множеством других похожих теней, которые задавали себе тот же самый вопрос тысячи раз под аккомпанемент колоколов, гонгов, сирен или криков с минаретов; и каждый раз, в конце тропинки, это было похоже на множество никогда неумирающих я, и не повернул ли направо тот кто идёт сегодня, притянутый некой старой окольной тропинкой, проложенной другим? Жизнь стара и банальна, а мы идём по улицам мира как будто мы были рождены вчера.

Я снова нашёл эту узкую улочку, где дома с белыми террасами и группы пальм; дети всё ещё пели в школьном дворе. Затем крохотная лоджия, скульптурные божества, низкий коридор похожий на коридоры Египта, патио, переполненное светом и запахом сандала в прохладном полумраке.

И там была Ма. Она толкла в ступе рис. Она увидела меня, поправила на голове сари и улыбнулась мне. Я был в чистой стране. Обнажённый по пояс, со стальными очками на носу, среди своих резцов, на корточках в углу сидел Бхаскар-Натх. Он поднял глаза. Его взгляд упал прямо на мою руку. Он продолжал молчать, будучи совершенно неподвижным.

- Я порезался.

Он кивнул и продолжил работу над своей статуей не проронив ни слова.

- Дао.

Она взяла мою руку и обмыла рану холодной водой. Она выглядела нежно и молодо как сестра Батхи.

- Еке?...Кто это? – спросил я указывая на статую.

- Кали.

- Он вышел в большой спешке, она сказала…

Она вопросительно посмотрела на меня и затем вышла, взяв кувшин. Никто не произнёс ни звука. Бхаскар-Натх упрямо молчал, согнувшись над своим необработанным слепком: у неё было четыре руки и меч, как на той скале.

- Бьёрн в опасности.

Он не пошевелился.

- Я говорю…

Я снова опустил свою руку. Эта статуя очаровала меня, казалось, что я пришёл специально из-за неё.

- Кого она убивает?

Он не двигался.

Я начал ощущать неудобство; в воздухе висела тяжесть неописуемого нечто и мой взгляд вновь вернулся к идолу. И вдруг у меня появилось чувство, что нет никакой необходимости что-то спрашивать, что-то говорить, всё было сказано в этой статуе с мечом. Достаточно было взгляда. Странно, чем больше я продвигался вперёд, тем больше меня охватывало ощущение, что каждый предмет, каждое обстоятельство несут определённое послание, как будто само положение предметов и существ в данный момент содержало точную копию нашей истории, и что их перемещение, их появление и исчезновение следует невидимому ритму, воссоединяющему нас, точно также как движение лун и приливов с отливами воссоединяет наши осени и возвращение кроншнепов на прибрежную полосу в сентябре.

Бхаскар-Натх кивнул головой и посмотрел на меня. Он сказал просто:

- Время…

- Твоё сердце кричит, дитя.

- О! не сейчас…

- Ты боишься?

- Я не знаю. Я не понимаю. Я больше не хочу никаких трагедий, я не хочу больше…

Она вернулась с пригоршней листьев ноготков, растолкла их и натёрла ими мой палец. Даже эта жгучая боль была обнадёживающей. Она предложила мне фрукты на бронзовом подносе:

- Khao, khao, ешь, - мягко сказала она, - это вкусно.

В точности те же самые фрукты, что и в моём сне с Батхой.

Она улыбнулась мне. В какой-то момент было впечатление, что она кормит меня сквозь прутья решётки тюрьмы – да, тюрьмы. Я был окружён стенами. Минуту назад это была чистая, прозрачная страна и затем всё перевернулось - ты в тюрьме. Но что перевернулось?... Внезапно мне показалось, что это была судьба – тюрьма. И ты переходишь от мира к боли, как из одной комнаты в другую.

- Дитя, почему ты боишься, мы всегда идём к большей радости. Это золотой закон мира. Нет никакого возврата к темноте, этого не существует, есть лишь переход к большему свету.… Когда видишь, всё находит своё утешение.

- Я не вижу.

- Но всё устроено так, чтобы заставить тебя видеть! Взгляни, слепец, открой свои глаза вместо того, чтобы хныкать. О! дитя, дитя, что ты делаешь, чего ты ждёшь, каждый момент жизни протягивает к тебе свои руки.

- Во всём виновен этот ничтожный Тантрик.

- В этом нет ничьей вины. Более того, у тебя нет права оскорблять этого человека. Вина, какая вина? Если в мире была бы хотя бы одна вина, мир бы рухнул – лишь Радость может творить!

- Радость хороша, когда всё в порядке.

- Но твоё "всё в порядке" микроскопично! Поэтому время от времени оно немного ломается, для того, чтобы ты мог идти вперёд, к большему благу.

- Но мы должны что-то делать, мы должны умолять этого Тантрика, мы должны…

- Что?

- На самом деле я не знаю, что может спасти Бьёрна. Кроме него самого, допускающего, что он "потерпел неудачу ". Ах! Дитя, я не могу увидеть нигде никакого поражения, даже стружки из-под моего резца служат для изготовления благовоний, и каждый удар моего резца совершенствует мою красоту.

- Возможно, он собирается умереть.

- Ты тоже. И Батха тоже. Умираешь только тогда, когда приходит время, не минутой раньше. Да постарайся же ты понять, упрямец! Не существует никакой несправедливости, ошибки или несчастного случая. Ты ничего не понимаешь в мире, если не понимаешь, что препятствия тоже часть совершенства. Мы полны неблагодарности к Чуду, делающему чудо из каждой земной минуты, о! когда это видишь…. Оно так компактно, оно сверкает бесчисленными вспышками кратких чудес повсюду одновременно. Затем взрывается радостью - и никакого возврата.

- Но мы должны что-нибудь сделать для Бьёрна.

Бхаскар-Натх не ответил. Но я почувствовал, что он видел; я почувствовал его терпеливое, любящее сострадание, склонившееся надо мной, над Бьёрном, но я хотел сделать что-нибудь, я не мог просто ждать, сложив руки, смерти Бьёрна. В воздухе висело ощущение катастрофы.

- Если твоё "Чудо" делает всё, тогда что я здесь делаю?

- Да, оно делает всё. И ты не можешь понять, что Чудо чудесно всегда, даже когда дела идут плохо. Послушай, если ты чувствуешь, что необходимо что-то делать, делай. Твоё действие также является частью этого Чуда… и твои ошибки тоже. Но мне бы хотелось, чтобы ты видел.

Внезапно он схватил резец.

- Ты видишь этот резец?

Он взял статую в другую руку.

- Ты видишь Кали? Она Мать миров.

Он поднял статую. Он был похож на бога.

- … Она держит меч в правой руке и Она отсекает голову демону – Она действует, Она "делает" что-то, как ты выражаешься. Но нет трёх разных сил; одной, которая действует через Мать, другой, которая действует через демона, и третьей, действующей через мой резец. Это одна и та же сила, в мире есть только одна Сила, одна единственная сила, которая проходит повсюду; всё является божественной Силой в действии: в богах, в демонах, в человеке, в моём резце (называй её "божественной", если хочешь, это не имеет значения, значение имеет познание Вещи). И мой нож может высечь статую или убить, это всё. Если он отрежет твою руку, ты скажешь, что "это плохо", потому что ты не видишь бога, высекающего тебя. Если Бьёрн страдает, ты говоришь, что это "демон Тантрик", потому что ты не видишь, что он необходим для Бьёрна – мы встречаем все препятствия, которые необходимы для нашего совершенства, и ни одним больше. Потому что именно Совершенство находится за работой в этом мире. Потому что именно Радость находится за работой в этом мире. В мире существует только одна Сила, сила радости, и до тех пор, пока мы не поймём абсолютного ЗНАЧЕНИЯ всего… мы будем идти к дьяволу, которого сами выбрали. Мы видим лишь фрагмент истории, только часть пути. Но Она здесь. В каждый момент Она здесь и Она хочет для нас радости, даже если мы рыдаем и кричим. Это всё.

- И тогда…

- Нет никакого "и тогда". Нужно выйти из маленького человека и войти в сознание Целого, тогда ты свободен и понимаешь. И ты обладаешь радостью.

Я услышал шелест юбки.

Она влетела вприпрыжку как вихрь, держа в руках школьный ранец, затем она остановилась как вкопанная посреди патио. Бхаскар-Натх посмотрел на неё, она посмотрела на меня. Она покраснела как мак и выбежала во двор.

Удивлённый, он отложил свою статую. Я услышал смех, скрип ворота над колодцем.

- Мастер…

- Я не Мастер.

- Не только Бьёрн, я тоже в опасности.

Он молча укладывал свои инструменты.

- Что это?... Что произошло, скажи мне? Я чувствую, что-то нависло надо мной.

Он не отвечал, он был как стена. Шикхи своим "пением" устроил шум на террасе. Затем всё снова смолкло. И слова Батхи вернулись ко мне издалека, подобно музыке: "Шикхи уселся на террасе и триумфально кричит"…

Бхаскар-Натх уставился в угол патио, потерявшись где-то.

Я позволил уйти всему. Всё рухнуло на дно колодца. На поверхности остался лишь этот маленький Нил – это направление, не знающее своего направления, эта тайна в себе, этот золотоискатель ничто – и я путешествовал сквозь огромный лес мира, прижимая к своему сердцу обрывки памяти, цвет одежды, крик павлина, золотой браслет, пролетающую песню – запах тысячи запахов – и это нечто, пригибающее вниз, подобно неотвратимой судьбе. О! что мы знаем? Мы находимся здесь, танцуя на поверхности, путники маленького острова, крохотного пляжа жизни, потерпевшие крах во множестве миров, путешественники множества островов…. Преследуемые, окружённые всем, что мы сделали и тем, чего не сделали, волоча за собой мертвеца, который никогда не перестаёт умирать и шута, никогда не прекращающего своих трюков. Какая сила толкает нас направо, какой челнок сплетает все эти жизни вместе, о какой победе кричал этот павлин? Или о каком возвращении?

- Maharaj¹, скажи мне…

Он одним движением оттолкнул свои инструменты и взглянул мне прямо в глаза.

- Нет, я не скажу тебе.

Я вздрогнул. Бхаскар-Натх никогда не говорил так резко.

- Я не скажу тебе. Потому что, если бы я рассказал тебе о прошлом, ты бы бросился повторять всю историю сначала.

- Итак, прошлое есть.

- Да, прошлое есть, и Мудрость мудра настолько, что поместила его под печать забвения. Посмотри на Бьёрна, он бежит к своему погребальному костру, несётся туда, это так драматично и интересно, о! шарлатан есть в каждом человеке.

- Мне кажется, что история Бьёрна, это репетиция того, что ожидает меня.

- Да. Но я не позволю бежать тебе на твой погребальный костёр. Или если ты побежишь туда, то побежишь с широко открытыми глазами, зная истину.

- Какую истину?

На какую-то секунду он замолчал.

- Истина в том, что человеку не нравится радость. И всё.

- Но существует судьба, нечто, что толкает?

- Да, судьба существует.

- Тогда скажи мне.

- Если бы человек знал заранее, то он не совершил бы ошибок необходимых для того, чтобы достичь совершенства Цели.

Я замер с открытым ртом. У меня было ощущение, что я коснулся огромной тайны, и затем….

Бхаскар-Натх продолжал.

- Ты полагаешь, что твои действия начались вчера? Судьба, это обратная сторона прошлого. Ты обнаруживаешь тропы и возвращаешься к ним, автоматически. Это всё.

- А затем ты неизбежно попадаешь в западню, ты не можешь ускользнуть.

- Ты неизбежно идёшь к радости. Идёшь вплоть до того момента, пока не предпочтёшь страдание - радости, смерть - радости, трагедию - радости.

- Есть выбор?

- Да, всегда.

- Тогда нет никакой судьбы.

- Есть судьба которую ты пожелаешь. Когда на тебя нападает бык, ты можешь запрыгнуть ему на спину и он унесёт тебя, или ты можешь от этого отказаться, и он сокрушит тебя. Это уж как ты захочешь….

Он остановился. Затем он сказал эту фразу словно выковал:

- Это как-ты-пожелаешь.

- И можно избежать?

- Да. Не избежать, а сделать прыжок вперёд.

Он стоял передо мной с бритой головой и обнажённым торсом, как масса силы.

- … Есть моменты краткие как молния, острые словно смерть, моменты ясности, действительно, когда Сила нисходит на тебя – сила прошлого, сила всех старых вещей, древняя привычка к смерти, страданию, привычка начинать всегда всё заново; если в эту самую секунду ты обладаешь смелостью схватить Силу за рога – Силу, которая в действительности желает тебе радости, которая пришла заставить тебя радоваться, которая низошла на тебя, чтобы стряхнуть с тебя цепи (поскольку в действительности Судьба является другим лицом Ангела Освобождения), если в эту секунду света у тебя хватит смелости схватить эту Силу и сказать "да", и изменить своё страдание в радость, тогда ты живёшь. Это новая жизнь. Мы умираем потому, что не можем больше вмещать радость, мы умираем для того, чтобы начать всё сначала с большей радостью.

Он выпрямился, он был похож на Кали предо мной.

- Тайна находится не позади, в прошлом - она впереди, в том другом, кем ты должен стать несмотря на силу, желающую тебя разрушить.

Он схватил резец и вогнал его в землю одним ударом.

- Как ты пожелаешь. Спасает и убивает одна и та же сила.