Саньясин Вечная история

О, Тара, о, Мать 

Затем, когда я поднимался по ступенькам, меня охватило странное ощущение, на поверхность всплыл новый пласт существа – это било ключом непрерывно, всё утро; миры будто приходили один за другим и взрывались как окрашенные пузыри, каждый со своим собственным ритмом, это не ощущалось как страдание, не имело разумного основания потому что я был таким же спокойным как дюны, но это было очень глубоким: определённое волнение как у ребёнка, исследующего пустынный дом; как во сне, когда приходишь в странное, забытое место, и внезапно узнаёшь - это здесь. Такого рода эмоция мне была хорошо знакома, и она всегда сопровождалась запахом.… Однажды я пойму.

Я заглянул в крошечный дверной проём. Луч света упал на совершенно обнажённый священный камень - скалу. На земле лежали свежие цветы и стояла маленькая чашка с цветной пудрой, горели благовония: в этом месте была атмосфера Египта, тёмным было всё за исключением камня. И как раз в тот момент когда я собирался выйти, в углу, на земле, я увидел прислонившуюся к стене Батху – оперевшись щекой о колено она спокойно спала.

Я не произнёс ни слова и вернувшись, присоединился к Бьёрну.

Он в молчании сидел под перистилем, повернувшись на север и глядя на пальмовую рощу. Море находилось всего в десяти метрах от нас, похожее на тёмно-голубое озеро, дюны стекали в эту бирюзовую глубину. Не было ни птиц, ни накатывающихся волн, только непрерывное пение и странный, волнующий запах. Затем, снова этот одинокий голос, немного высокий, почти нелепый посреди песков:
О Тара, о Мать

Ты та, кто ведёт

Ты древо в семени

Ты манго и тень мангового дерева

Ты поворот тропы под моими ногами

Когда идёшь ты, иду и я.

Я слушал это молчание; я был так же спокоен и обнажён как море и, кажется, далеко-далеко слышал шёпот другой истории, вечно одной и той же, но более туманной, которая имела тот же запах и ту же песню. Это было похоже на память вдали, окружённую песками и гранитом; день похожий на день когда всё началось, начало истории, момент, заряженный силой и возвращающийся из жизни в жизнь, как волна за волной на этом пляже. Ах! мы возвращаемся более, чем с одного острова и пересекаем сегодня этот маленький пляж, приходя откуда, с какого затерянного архипелага? Это было похоже на двери открывающиеся внутрь, с запахом песка и песней, нечто, неожиданно зияющее: и жизнь была выметена одним махом, как будто ты жил рядом с точкой, всё время рядом с этой точкой, претендуя на некую основательность, и затем предстал перед фактом - это там; нечего видеть и всё заряжено присутствием. Бьёрн тоже что-то чувствовал, он оставался в молчании, смотрел на дюны, на пальмовую рощу и опять на дюны.

Волнообразным движением он указал на дюны.

- Нужно бороться, иначе всё кончено… это означает растворение.

Он обхватил руками колени и сжал челюсти. Я вспомнил себя, когда я сидел точно также, трясясь в поезде по каменной пустыне.

- Нил, что мы здесь делаем, скажи мне? Иногда, я больше не знаю, что я имею в виду, это похоже на историю, которою я выдумал, и теперь она ошибочна…. Всё было так просто, когда я был ребёнком: крики диких гусей на озере – понимаешь?, зов гусей – я привык бывать там, прячась в кустах и часами слушая…. Зов гусей, это я хорошо понимаю. Лёгкие туманы мая, плывущее небо и затем, этот зов.… Всё остальное… я плавал по морям, бродил пешком, менял одежды, работу, я делал… не знаю что – это как ничто. Это похоже на выдумку, этого нет. А крик дикого гуся… существует.

Он прислонил палец к щеке. Он был так мил!

- Ну, наверное это и есть твоя тайна?

Он посмотрел на меня непонимающими глазами и его черты лица вновь стали жёсткими, это была та яростная решимость, которая заставляла его говорить патетично.

- Это не имеет значения, необходимо держаться и всё. Кроме того, я на грани открытия. И даже если это открытие придёт в следующие шесть месяцев, я подойду ближе. И в конце концов…

Он смахнул песок со ступеней.

- … в конце концов, это одно и тоже; то, что я ищу здесь, это то, что я искал там, это та же самая мечта, только активная, понимаешь, звук, обладающий силой, а не крик тех глупых гусей. Послушай…

Он вновь наполнился энтузиазмом, вернувшись в свою мечту.

- Однажды, когда я встретил в лагуне Гуруджи во время прилёта птиц, я сказал ему: "Я знаю как позвать птиц, я знаю крик арктических крачек, крик глупышей, лысух; я их зову и они отвечают…". Ты знаешь, что он мне сказал, - это было моё первое откровение: "Если ты позовёшь богов, они тоже ответят". Он сказал: "Когда я зову "Гором", ты оборачиваешься, ответ есть – отвечает всё, если знаешь, как звать. Но нужно знать имя". Всё отвечает, вот в чём дело, Нил! Мантра, это звук вещей, их имя. Это похоже на зов гусей: нужно знать, как позвать.

- Ну и что ты хочешь позвать?

- Всё! Послушай, я объясню тебе, это потрясающе…

- Если это потрясающе, тогда это подозрительно.

- О! Ты… послушай, у всего есть своё звучание: у воды, огня, у людей, у пальмового сока, даже у камня, у всего. Каждая вещь обладает звуком, истинным именем. Этот звук – звучание, производимое движением сил, составляющих вещь, мы - поле действия сил, мы созданы из тысяч нитей, заключающих силы в тюрьму; они говорят "атомы", "молекулы" или ещё не знаю что, но это только один из способов видения, система условных знаков. Есть много систем: физическая, химическая, религиозная, музыкальная, поэтическая, всё имеет собственную систему. И в действительности каждый старается вызвать собственный вид вещей, то есть, овладеть вещью или воспроизвести её. Но учёный, когда хочет сделать что-то, нуждается в громоздком механизме; музыкант пытается таким же образом это воспроизвести, и жрец. Но если знаешь звук из которого состоит вещь – камень или огонь, бог или дьявол – создаёшь это автоматически, понимаешь? Назвать по имени – значит обладать властью. Тантристы обладают тайной звуков. У них есть власть.

- Это магия.

- Но всё магия! Что не магия? Мы все манипулируем силами, не зная об этом. Это только вопрос выбора – собственная магия - магии, которая имеет наибольшее могущество, магии, создающей самую прекрасную музыку в мире.

- И что ты, фактически, хочешь "произвести"?

- Но всё, я же тебе говорю! Власть.

- А зачем?

Какое-то мгновение он был ошеломлён, его лицо исказилось, как будто он собрался разгневаться, но сдержался.

- Я приведу тебе пример. Я присматриваю за домом Гуруджи (кстати, я опоздал и получу взбучку), я убираюсь в доме, хожу в магазин…

- А платишь ты?

Бьёрн отшатнулся.

- Конечно, я… И я же приношу дрова. Однажды, вернувшись домой, я вдруг вспомнил, что в доме нет ни спички - я побежал на базар и купил, и когда я вернулся, Гуруджи медитировал… его лампа горела. А в доме не было ни одной спички!

- Ну и что! На базаре можно получить коробок спичек за шесть пайсов… возможно это быстрее, чем научиться мантре огня, не так ли?

Я думал, он взорвётся.

- Но чего ты хочешь, кристальный человек? Ты хочешь меня уничтожить или что? Ты этого хочешь?

В глазах Бьёрна была паника.

- Я нахожусь у цели, я на грани победы, я …

Теперь я понял, что нашёл больную точку Бьёрна, точку, которая должна быть разрушена – точка смерти. И всю жизнь я потом спрашивал себя: прав ли я был, когда хотел это разрушить… я не знаю, больше не знаю. Это была его жизнь и, одновременно, это мешало ему жить, как будто самая безопасная точка также была и самой смертельно опасной. Иногда мне интересно, не является ли вершиной человека его самая глубокая бездна. Это одно и то же, две стороны одной медали, смертельная болезнь и спасение, вместе. И возможно, это не смертельная болезнь, а лишь средство освобождения себя от обветшалых высот.

- Ты ничего не понимаешь…

Бьёрн был так патетичен, так хотел меня убедить. Или хотел убедить себя?

- Зажечь огонь, это пустяк, есть силы разного рода. Можно сочетать мантры, смешивать звуки; можно исцелять, убивать, создавать болезни, интегрировать и разрушать, изменять направление мыслей – можно призвать богов и наполнить жизнь сверхчеловеческой силой. Это химия звуков, сконцентрированная поэзия - ты зовёшь. Люди постоянно призывают с помощью своих мыслей, они призывают болезни, смерть, катастрофы; они призывают разного рода злые чары, прогуливаясь вниз по бульвару; они облеплены мухами – и призывают прекрасных птиц из невидимых миров….

Он золотился в лучах солнца, и я почти видел его птиц. Но это не обладало никакой субстанцией, это была пузырящаяся мечта. Позади, о! позади я ощущал нечто, что не издавало никаких звуков, никакой болтовни, оно текло, текло так просто и чисто, и было подобно истинной субстанции этого мира – о! никакого чудесного невидимого, а только более великая видимость, нечто, наполняющее истиной даже мельчайшую песчинку.

Снова тень вернулась на его лицо.

- Проблема в том, что требуется много времени. Пять часов джапы в день - джапа означает повторение мантры – сто тысяч повторений…

- Но если ты знаешь звук…

- Но я его знаю! Только этого недостаточно, нужно "пробудить" мантру. Нужно "зарядить" её. Это как аккумулятор, который заряжается посредством повторения и затем, внезапно, она пробуждается и контакт устанавливается. Становишься владыкой силы: достаточно назвать её по имени и она тут. Но существует много сил, понимаешь, много разных "богов", в этом вся трудность. В течение трёх последних лет я иду от одной мантры к другой, и затем…. Он говорит, что я тоже нахожусь в процессе собственной "зарядки", и что однажды я достигну точки насыщения. Конечно….

- Ты абсолютно рядом с этой точкой, Бьёрн.

- А ты, ты действуешь мне на нервы.

- Достаточно одного звука.

- Какого звука.

- Послушай, Бьёрн, ты хочешь призвать богов, но позволь мне сказать одну вещь: пять тысяч лет мы призывали богов и это ничего не изменило в нашем мире. Фактически, это очень просто, ты можешь иметь все видения в мире, ты можешь заставить появиться всех богов под носом у людей, но они, в конце концов, будут ослеплены не больше, чем своим телевидением и кинематографом. И я говорю тебе, если бы мир обладал силой видения, он не продвинулся бы намного дальше, чем прежде: они бы нажимали свою психическую кнопку и развлекались часами невидимого кино; затем они бы шли, выпивали стаканчик пива, и им опять было бы скучно как прежде. Потому что не измениться ничего, пока не измениться что-то внутри!… Бьёрн, чудо этого мира вовсе не что-то грандиозное, напротив, это нечто очень простое – такое простое, что его не замечаешь. В этом секрет. Всё остальное, как ты говоришь, не существует, это просто суета и шум, пыль, брошенная людям в глаза. Все они театральны: твой тантрист, жрецы, Церкви, все - они штурмуют дух из своих сарайчиков и кладовок.

Бьёрн побелел как полотно.

- Я три года работал, я поставил на это всё …

Не знаю, что промелькнуло в его глазах, он уставился на меня и его взгляд был холоден как нож. Затем, делая ударение на каждом слове и удерживая меня как насекомое под микроскопом своим голубым с оттенком стали взглядом, сказал:

- Тебе нужна катастрофа.

И погрузился в молчание.

Во мне была пустота, секундная пауза.

Затем о пляж, шурша раковинами, ударила небольшая волна.

Я вдруг оказался далеко-далеко, полностью вне этой истории, на мгновение помещённый на этот пляж, будто проснувшийся. И затем, этот глубокий взгляд, схватывающий мельчайшие вещи короткими интенсивными вспышками, быстрый взгляд, будто с другой планеты – десять раз, сто раз этот взгляд открывался во мне, и каждый раз было то же самое: секунда вечности, берущая на прокат декорации и костюмы, и душа смотрит.… Всё мгновенно понято без малейшего волнения, без малейшей эмоции, будто в снежном молчании - ничто больше не движется, сфотографированное навечно. И там и сям, маленькие незабываемые картинки, маленькие взрывы чёрного и белого на бесконечной дороге, ведущей неизвестно куда, по ту сторону этой жизни.

Эту волну, я думаю, я буду слышать даже столетия спустя; я больше не знаю, что это значит, но она будет беспокоить меня как запах песка, как это пение вдалеке, как это бирюзовое море или тень перистиля, или белый каскад маленьких засыпанных песком лестниц, которые больше не ведут отсюда к храму, к сегодняшнему пляжу, к мгновению этого солнца и этой бухты, а ведут к широкой непрерывной истории в которой я бродил, молился, страдал, точно также однажды слушая такую же маленькую волну, которая с шёпотом набегала на пляж, шурша раковинами.

Да, я знаю, я жду этого, эту "катастрофу", эту старую Угрозу. Но какую?… Я посмотрел на пляж, на дюны, на молящихся пилигримов; всё казалось мне таким простым, таким светлым - где во всём этом катастрофа? Её не существовало, это было невозможно, это было изобретением тех, кто думал, что они вне этого.… И внезапно я увидел иллюзию, чудовищную иллюзию; это было подобно двум мирам, разделённым огромной бездной, и однако это был один и тот же мир, одна и та же субстанция – светящаяся, полностью светящаяся, без тени, без разломов боли, это было то и ничего кроме этого, вечное, славное, то, чего никогда не может коснуться дыхание боли, и затем неверный взгляд и всё переворачивается - это антиподы, ночь, смерть, страдание, полное противоречие, неопределённость, граничащая с ужасом – Угроза, под ногами всё рушится. И эта Угроза не была возможностью катастрофы или смерти, это был факт существования вне того или, скорее, мысли, что ты находишься вне того – всё находится под угрозой, потому что не является тем. Возвращаешь взгляд обратно и всё исчезает: оно больше не существует и никогда не существовало! И тем не менее это одно и то же, тот же мир с теми же событиями, теми же " несчастными случаями": с одной стороны несчастного случая не существует, с другой – всё является несчастным случаем, безжалостным несчастным случаем. Просто неверный взгляд и всё переворачивается: внезапное кишение змей – Судьба.

Вдалеке всё ещё пел нищий:

 

О Тара, О Мать

Затем всё исчезло, передо мной был только Бьёрн с искажённым лицом.

- Однажды я увижу богов.

Он встал. Я схватил его за руку.

- Бьёрн!

Что-то было нужно делать, он собирался умереть. Я ощущал смерть, она нависла над ним!

- Бьёрн…

- Что?

- Есть только одна вещь, которая может спасти…

- Когда-нибудь я получу инициацию.

Он повторял это как упрямый ребёнок, и я был полон боли, я ничего не мог для него сделать. Гнев охватил меня.

- Он обещал, он сказал, что я получу инициацию.

- Он морочит тебе голову, он эксплуатирует тебя.

- Ты лжёшь, ты не имеешь права так говорить.

- Право…

- Бьёрн, в мире есть только одна катастрофа: ты раб – и ты становишься свободным. Или умираешь…

- Но я свободен!

- О, Бьёрн, не знаю, от того ли, что я так много страдал в их руках, но меня тошнит от всех этих учителей, от них и от их инициаций, это похоже на пережитый ночной кошмар, он врезан в мою плоть, выжжен в ней….

Затем, в мимолётной вспышке, ко мне вернулась вся история, образ, сцена, она поднималась из глубин моей памяти, отягощённая темнотой и угрозой – о! чем более великим становится свет, тем большую тьму я открываю!

- Последний образ умирающего человека, нечто, что зафиксировалось и что забираешь вместе с собой - образ.

Бьёрн удивлённо смотрел на меня.

- Я видел это давно, несколько раз, во снах – один и тот же сон – но это больше чем сон, это живая память, нечто, что произошло в определённой жизни…. И это всегда один и тот же человек, могучий, бритоголовый, его тело обнажено, глаза сверкают, вокруг него голубой свет – мой так называемый "мастер" – я стою перед ним, бессильный в его тисках, ничтожная вещь на которую он смотрел – о! этот взгляд…. И я выплюнул свою свободу ему в лицо. Это была битва вокруг огня, без слов, без жестов. И проклятие, которое он швырнул в меня. Затем, я будто бы собираюсь повеситься. Такой вот образ… Бьёрн, это ужасно. И они сильны, могущественны, "полны света", о! – я плюю на них, меня тошнит от них, от них и их инициаций, я больше ничего этого не хочу!

Бьёрн смотрел на меня, поражённый, и я был поражён точно также, как и он перед лицом этого полностью забытого образа, поднявшегося неизвестно откуда и вернувшегося во вспышке подавленной боли и мятежа. И у этого сна было продолжение, которое я никогда не рассказывал Бьёрну, оно было почти таким же отвратительным: я бродил по лесу, разыскивая кого-то, того, кого я обязательно должен найти вновь, того, кто был моим спасением, моим освобождением – я не знаю кого, но это была "она", я искал и звал, это было страшное горе. И … никого. И тогда я решил повеситься.

- Ты видел это во сне.

Возможно. Но если это сон, то тогда в жизни нет более ничего живого, чем этот сон – что мы знаем о протяжённости вещей, Бьёрн? Мы видим сны в двух направлениях, в сторону прошлого и будущего, всё движется вместе. Если ты сможешь схватить этот образ, то сможешь защитить себя, сможешь отражать его снова и снова, предотвратить его возвращение. Я и тебя тоже встречал во сне, в поезде, до того как встретил тебя здесь.

- Вздор. Он не такой, Гуруджи не такой.

- Нет, я его нюхом чувствую около тебя…. Послушай, Бьёрн, говорю тебе, они фальсификаторы Истины. Они покажут тебе фейерверки, покажут богов, дьяволов, ангелов, сверхъестественные могущества, но мне не нужно сверхъестественное, мне нужно более истинное "естественное", мне не нужны чудеса, мне нужна Истина – чистая, простая, настоящая Истина – достаточно одного простого пароля: То…. А для того, чтобы найти эту мантру учителя не нужны: однажды она сама забьёт ключом, потому что ты позовёшь её с силой; однажды она окажется там как друг, который больше тебя не бросит, как страна в которой ты родился навеки, как воздух которым ты можешь дышать… Бьёрн, признак высочайшей Истины в том, что она находится в пределах досягаемости каждого. То, что находится выше всего, находится ближе всего…

Затем что-то обрушилось мне на голову.

- … Пока ты ищешь все эти чудесные, мерцающие маленькие истины, посредники необходимы. И чем они меньше, тем чудеснее.

Бьёрн стоял передо мной борясь с самим собой, и я подумал, что он понял меня.

- Это просто, очень просто, Бьёрн, всё находится там, у тебя есть всё, что необходимо. Достаточно одного пароля, единственного пароля.

Он отшатнулся, будто в испуге, и его лоб коснулся верха перистиля.

Он указал на дюны.

- Вот куда ведёт твоя высочайшая мантра, к растворению.

Он на шаг спустился вниз.

- А что касается меня, я собираюсь туда, к людям.

Он повернулся спиной и пошёл обратно, к пальмовой роще.

Всё повторилось в молчании.

Пульсирующее, гудящее молчание.

Я почти бросился за ним, чтобы схватить его за руку. Но остался стоять как вкопанный, я был опустошён и в голове был хаос – где была она, моя прекрасная Истина? Это было подобно роению ос вокруг, они своим жужжанием разбили цельный свет истины. Ни секунды я не помогал Бьёрну, ничего не произошло между нами, ничего не было понято: только шум, скандал и ветер. Каждый из нас нарисовал круг из мыслей и уселся посередине, как потерпевший кораблекрушение на острове. И я увидел Бьёрна, сидящего на своём маленьком острове, других, и себя на своём островке истины – и всё это было маленькими истинными кусочками лжи, маленькими выгодами одного дня, маленькими обитаемыми кротовьими норами, вырытыми непонятно откуда, которые были не истиной и не ложью… которые были Тем… бесконечным. Тотальностью Того. Нигде никакой фальши, ни разрыва лжи! Фальшь заключается в видении лишь одной точки целого. И я всё время хотел прыгнуть в это целое – мою страну, мой широкий свет, мою незыблемую свободу. Ах, я могу высадиться на их острова и какое-то время поиграть в дикаря, я могу перебираться с острова на остров и строить красивые замки, но в действительности меня там нет! Как только я рисовал вокруг себя круг, мне сразу хотелось выпрыгнуть из него и закричать: "Да – Нет! Это-истинно-это-ложно!" – всё истинно! Оставьте меня одного, позвольте мне дышать воздухом открытого моря, мне нужен только простор, только дышать полной грудью, я закончил игру в дикаря!

Затем я вымел всё прочь, обрезав поток.

Я был королём везде.

*

* *

Она сидела на ступеньках, прислонившись к одной из колонн перистиля, и была похожа на круглощёкую девчонку с миниатюр Моголов.

- О! Батха, ты здесь…

Она спокойно и твёрдо глядела на меня, её голова лежала на коленях, которые она обхватила руками; длинная рубашка цвета граната спускалась до самых пят. Она была белокожа и серьёзна, такая же белая как Балу - бронзовая, золотисто-белая, с чёрной косой ниспадающей на грудь. И маленькое красное пламя в центре лба, придававшее её взгляду неопределённость…. Да, "Батха – королева".

- Ты хорошо спала?

Никакого ответа.

- Как твой павлин Шикхи?

Никакого ответа. Она продолжала не спеша, но без любопытства изучать меня взглядом; было ощущение, что она склонилась надо мной как над растением, запах которого ей был неизвестен…. Должно быть я был разновидностью кактуса.

- Эй, Батха, чем я пахну, крокодилом или кактусом?

Она слегка улыбнулась.

- Ты слишком беспокойный.

И всё.

Я закашлялся. Всё закончилось.

Я не смог выдержать. Я, кажется, был смущён. Незаметная улыбка сморщила кончик её носа, и я подумал, что она хочет что-то сказать. Затем она закрыла глаза, будто унося меня в свои сокровенные глубины. Она была совершенно спокойна, как птенец поганки на рисовом поле: не шевелилось ничего, ни малейшей ряби; я был шумной массой в сравнении с этой сладостью.

Наконец, я не выдержал.

- Что за красный символ у тебя на лбу? Ты случайно не тантристка?

Она широко открыла глаза изобразив ужас.

- О! Баба, что ты говоришь!…

- Это просто украшение?

На этот раз она возмутилась. Она подбородком показала на маленький храм:

- Это благословение бога.

- Бога? Какого бога?

Она вздохнула и снова положила голову на колени. Решительно, я задавал глупые вопросы.

Наверное, это был такой день.

Она замурлыкала:

 

Я лесная птица

Я разговариваю с родником

Я порхаю с листа на лист

- О! Батха, ты умеешь петь?

- Это научила меня Ма, она поёт все песни. Она приходит очень, очень издалека, с Севера, где Кайлас. Там есть озеро с голубыми лотосами…. А что дальше? Расскажи мне. Там снег?

- Да, расскажи.

- Я забыл.

- Ты забыл?… Ты как Бхолонатх. Я часто хожу в страну на другой стороне.

- И что ты там делаешь?

- Я гуляю в поисках приключений, это так восхитительно! Вчера это был совершенно красный остров с птицами, о!… там была золотая птица, которая слетела ко мне… я был так счастлива, я закричала: "Аппа, Аппа! Смотри".

Её глаза сверкали, она была розовой как персик.

- … Но нам и здесь хорошо тоже.

Она очаровательно улыбнулась, я был пленён.

- Кроме того, я люблю богов.

- А!… а почему?

- Потому что они любят меня.

Это было неоспоримо.

- Ты видела их?

- Иногда. Когда я очень спокойна, я могу их слышать.

- Они разговаривают?

Она сочувствующе покачала головой.

- Без слов, конечно.… Это как ветер в дюнах. Он приходит издалека. И меняется. Иногда он приятный, иногда сильный, иногда похож на трепет крыльев…. Но он уносит: мы идём туда, сюда, он всё хорошо устраивает. Мы встречаемся.

И как раз в этот момент большое семя чертополоха прикатилось из-за дюн, упало на Батху, затем проскочило сквозь мои пальцы… и укатилось.

Батха взорвалась смехом.

- Видишь!

- Что это значит?

- Это значит, что они забавляются!

- Они?

Она вздохнула.

- И так много разных историй… Великая Богиня твоей страны тоже играет на виене?

- Богиня… В моей стране нет никаких богинь.

- Никаких Богинь?…

Казалось, она была удивлена.

- Тогда ты ничего не знаешь.

Она вновь стала внимательно разглядывать меня.

- Ты забыл, ты как Бхолонатх.

Я должно быть выглядел сбитым с толку.

- Он мой любимый Бог, верховный бог. О! Он очень хороший, он любит всех: богов, демонов, злых и добрых, всех… он нищий.

- Нищий верховный бог!

- Да, он просит подаяние. Он всё забыл. Он даже забыл, что он очень богат…

Эта маленькая фраза… Я думаю, что если бы я жил сто лет, то она следовала бы за мной подобно одной из тайн, к которой никогда нет ключа.

Она снова положила голову на колени.

- Однако, ты не такой как в моём сне.

- В твоём сне?

- Ты проходил и я видела тебя. Ты был так красив. Но был одет не так как сейчас и ещё, ты был выше. Сейчас ты выглядишь….

Она немного поколебалась, затем фыркнула, сморщив кончик носа.

- Но это не имеет значения, ты всё равно красивый.

Она мне улыбнулась и её лицо стало круглым как луна. Я был совершенно сбит с толку.

- Выше… Выше, чем что? Я что, съёжился? Что ты вообразила, Батха.

- А что это, воображение?

- Это значит видеть то, чего нет.

- Если это не существует, то этого и не видишь. Какой ты забавный. Как можно видеть то, что не существует?… Балу говорил мне, что тебя зовут "Совсем-ничто", разве это существует?

Она смеялась и смеялась. Её восторженный смех разносился по дюнам и был как бы неуместен здесь.

- Ты мой сон, мистер Совсем-ничто, ты не существуешь.

Она надула щёки, пытаясь сдержать смех, и сочувственно покачала головой:

- Ты на самом деле!… а Аппа, ты думаешь, он вырезает совсем ничто?

- Но Батха…

Я чувствовал, что припёрт к стенке. Я чувствовал, что освободился от своей глубины; я больше не знал на какой стороне нахожусь, на той или на этой, и возможно, разницы не было вовсе. Я с удивлением смотрел на Батху, на пляж, на жизнь: а что если мы, подобно Бхаскар-Натху, высекаем здесь образ, существующий где-то? Что если мы все высекаем образ бога, которым мы были где-то, или демона? Вся жизнь подобна образу; всё является образом, который постепенно становится реальным. И иногда вырезаешь ничто, просто кусок дерева.

- Ты, Батха, маленькая странная девочка - кто ты?

- Я дочка Бхаскар-Натха.

Она вытянулась во весь рост, как Балу, но она была выше его.

- А ты?

- …

Это было категорично, и я был полным идиотом.

- Что касается тебя, ты ничего не понимаешь.

Это было решено. Но меня смущала сила в этой женщине–ребёнке, её присутствие: от Бьёрна, от людей, можно сбежать куда-нибудь, но не от неё. Она удерживала, она присутствовала, она обязывала тебя быть здесь. Фактически, женщина является присутствием мира.

- Батха, расскажи мне свой сон.

Но ей больше не хотелось. Она смотрела на пляж, на дюны; песчаная буря уже началась, мелкая тёмно-голубая рябь покрыла море… "Ты ничего не понимаешь" – Бьёрн тоже мне это говорил. Так что же было то, чего я не понимал? Что было закрыто внутри? Ничего не было закрыто! Стоило только выйти из этого образчика "я", как происходило расширение, великое, естественно-лёгкое - абсолютное понимание. И мне был безразличен этот кусочек моего я, это была своего рода обезьянья клетка, в которую необходимо возвращаться для того чтобы есть, думать, говорить, и в добавок, всё это на обезьяньем языке.

- Вот, посмотри.

Она взяла маленькую гальку и мягко бросила вперёд, на пляж: краб, согнувшись, быстро побежал к своей норе. Я заметил, что там были сотни и сотни серовато-белых крабов. Спустя минуту он вылез, вытаращил глаза как перископы, повертел ими во все стороны – никакой опасности, и он опять начал стремительно бегать туда-сюда. Батха залилась смехом.

- Мир по-настоящему забавен. Ты думаешь, боги тоже бросают в нас камушки, чтобы посмотреть, что получиться.

На этот раз рассмеялся я.

- Они посылают маленьких, дерзких Батх.

- Они посылают сны, птиц. Я всегда вижу птиц.

- Что касается меня, то я чаще вижу змей.

- О! Нет! Боги не посылают змей. Это демоны. Боги посылают птиц, чтобы они ели змей. Шикхи убил всех кобр, он враг демонов.

Батха задумалась на мгновение.

• 
  В конце концов, демоны братья богов, поэтому… Действительно, они забавляются вместе.
  

• 
  Они притворяются, всегда есть кобры, всегда есть Шикхи; всегда есть боги и всегда есть демоны.
  

Она посмотрела на меня.

- Съедают?

- Да, мы умираем.

- Ты имеешь в виду, мы сгораем… там?

Она показала по другую сторону дюн.

• 
  Но посмотри сюда, ты не умираешь! Ты идёшь странствовать куда-то. Какой ты смешной!… Так говорил Аппа. А потом, мы возвращаемся. Поэтому мы тоже играем. А ты, ты был мёртвым до того как сюда приехать?…
  

- … Только мы страдаем от того, что мы не вместе.

В её голосе было такое душевное страдание.

- Нельзя уходить, нужно быть вместе, всегда вместе.

Она повторяла эти слова, выковывая их с дикой энергией. Но с кем тогда она говорила?

- Это похоже на мой сон.

Затем одним движением она развернулась ко мне и захватила меня своими большими чёрными глазами - это было подобно крику.

- О, Чужеземец, зачем ты принёс мне эти скверные мысли, я не просила знакомства с тобой! Я не хочу, чтобы мне причиняли боль!

Я сделал движение, чтобы успокоить её, но она сердито отпрянула от меня:

- Не трогай меня!

И внезапно, сквозь это пламя гнева, на мгновение, я вошёл в неё. И я был близок, очень близок к этому ребёнку, необычайно близок, я хотел обнять её за плечи, погладить её волосы, утешить, как будто я действительно причинил ей боль.

- Посмотри сюда, Батха, в чём дело, скажи мне?

Она вздохнула всей грудью.

- Скажи мне, объясни.

- Я не знаю.

Она посмотрела на меня, не понимая. Затем она заговорила бесцветным, почти нейтральным голосом.

• 
  Я встретила тебя у ворот храма. Ты казался таким высоким, и я смотрела на тебя. Затем я подошла и сделала пуджу. Я предложила богу цветы. Но я думала о тебе… Это было неправильно. Я спала… я видела тебя.
  

- Это было похоже на дорогу… широкую, очень широкую, солнечную, как этот пляж, но это была вода. Это была вода похожая на песок, я не знаю, как объяснить, она сильно светилась. А ты проходил мимо. Ты проходил, не видя меня, как будто просто пересекал пляж, но он был широким, таким же широким как море и светился. А ты был выше, чем сейчас и белый как паломники с севера. А также, ты был одет по-другому, как будто ты был в одеянии саньясина, в оранжевом. Но это был ты, и я узнала тебя. Я даже позвала тебя – окликнула три раза… О! Я выкрикнула твоё имя, но ты не ответил, ты ничего не слышал – ты шёл и шёл, дальше и дальше, становясь всё меньше и меньше как картинка, как будто собираясь раствориться вдали, а все пески светились, и я сказала: будет слишком поздно, будет слишком поздно! Я звала тебя снова и снова и пристально смотрела на тебя! Я должна была не переставая смотреть на тебя; если бы я хоть на минуту перестала на тебя смотреть, всё было бы кончено, ты бы совсем исчез… и я бы умерла. Это было так сильно….

Батха надавила себе на грудь.

- Когда ты стал таким маленьким, я почувствовала здесь боль и проснулась…

Я смотрел на Батху. Я был изумлён.

И я увидел эту картинку. Она была живой, острой, она вибрировала внутри меня с интенсивным светом – сильным светом истинных вещей, как будто эта картинка уже находилась внутри меня, и это был шок узнавания: да, это то. Да, но что "то"?… Я знал этот шок очень хорошо, это как удар того, что уже там – о! затронуть может только то, что уже там, всё остальное просто не существует, проходит мимо - туманное видение вещей проходящих мимо. Я мог видеть Саньясина, я ощущал его, он был живым, я почти чувствовал его тяжесть на своих плечах, и затем, взгляд Батхи, её очень тихий голос: "Будет слишком поздно, слишком поздно", - острая, маленькая вибрация. О! это тревожащий звук вещей, собирающихся принять форму – есть звуки, которые содержат мир, как вспышка молнии содержит в себе целую картину, и возможно, это было тем же самым, но на другом языком - музыка картины; есть звуки тьмы, тёмно-лиловые звуки, ядовито-жёлтые вибрации, похожие на скользящую под листвой змею и маленькие звуки похожие на морозно-синие звуки победы. Но этот звук был тёмно-красным и пронизывающим: будет слишком поздно, будет поздно…. Он был мне хорошо знаком, я уже слышал его…. Затем, вдруг, я увидел гору красных цветов, остров, мыс…. И затем, Мохини: будет слишком поздно, Нил, слишком поздно.

Я был ошеломлён.

Я ничего не понимал. Я был совершенно в тупике. Я слышал только этот голос, тихий голос, и я видел это ослепительное море передо мной, похожее на ледяное зеркало, и тень "Laurelbank"а вдали. Целый мир вернулся во вспышке, как будто из глубин прошлой жизни: дом, ситары, большая клетка для птиц, дерево тулси пахнущее дикой мятой, муссон, цветы, улетающие прочь как облака красных птиц.

Что это могло значить? Что видела Батха?… Образ из прошлого? Но я не был Саньясином, я не был одет в оранжевое. Более того, Батха не имела никакого отношения к Мохини. Образ из будущего?… Но почему вдруг Мохини? Это закончилось, умерло, похоронено, и я всё ещё мог слышать тихий голос: "Ты не Нил-Акша, голубоглазый… я говорю тебе: то, что происходит сегодня, началось тысячи и тысячи лет назад и будет продолжаться тысячи и тысячи лет".

Батха смотрела на меня.

Внезапно в уме промелькнула мысль:

- Батха, скажи мне, ты говорила, что звала меня три раза, три раза. Кого ты звала, каким именем называла?

Она пыталась вспомнить.

- Правда… я теперь не знаю. Но это был ты, это было твоё имя, настоящее имя.

Она озорно посмотрела на меня.

- Оно было не совсем-ничто.

Затем она обворожительно улыбнулась. И прежде, чем я успел понять что произошло, она состроила мне гримасу, зажмурив глаза и высунув язык в уголке рта.

- Батха!…

Затем она подпрыгнула, подхватила юбку руками и помчалась по песку как лань.