МИХАИЛ ГРИГОРЬЕВИЧ ЧЕРНЯЕВ

В своей статье мы бы хотели остановиться лишь на одном из эпизодов чрезвычайно насыщенной биографии генерала Черняева, связанного с руководством им русским добровольческим движением на Балканском полуострове в ходе Сербо-турецкой войны 1876 года.

Михаил Григорьевич Черняев родился в 1828 г. в семье офицера; закончил кадетский корпус, а в 1851 г. – Николаевскую академию Генерального штаба (его однокурсником являлся Н.П. Игнатьев¹; статистику и военную географию преподавал Д.А. Милютин² − будущий военный министр)³. Во время Крымской войны он участвовал в обороне Севастополя; затем служил на Кавказе и в Средней Азии. Именно со Средней Азии, когда он самовольно занял Ташкент, начинается известность Черняева,. Столь «вольное» отношение Михаила Григорьевича ко всяким приказам стало его визитной карточкой. Гр. Милютин писал по этому поводу: «Он (Черняев. − С.К.) не хотел знать видов правительства и действовал на свою голову, вопреки получаемым самым категорическим предписаниям своего начальства»⁴. Именно победа под Ташкентом, сделала Черняева, по мнению В.М. Хевролиной, генералом совершенно неуправляемым⁵. Кстати, Михаил Григорьевич знал за собой эту «слабость» и неоднократно говорил: «С самого рождения я всегда был склонен к войне». К этой цитате необходимо добавить, что генерал был склонен не только к войне, но и к борьбе со всеми, в том числе и со своими недругами внутри страны. По сути, «ташкентская операция» поставила крест на официальной карьере Черняева. Он был произведен в генерал-майоры, получил множество наград, в том числе золотую саблю, украшенную алмазами и ... был отозван из Туркестана. Начатое Черняевым покорение Средней Азии было продолжено генералами Романовским¹, Кауфманом² и Скобелевым³, но сам Черняев был отстранен от всяких дел. Непрерывно воевавший 13 лет 38-летний генерал был без всяких оснований выброшен из рядов армии, несмотря на свои победы.

1870-е гг. ознаменовались подъёмом славянского движения в России. Это объяснялось тем, что в 1875 г. в Боснии началось восстание местных сербов против турецкого ига. Вскоре началось восстание и в Болгарии, и на помощь своим соплеменникам готовилось выступить маленькое княжество Сербия. В Сербию устремились сотни русских добровольцев. Естественно, Черняев также не мог остаться в стороне. Он был в числе самых первых и самого высокого звания из числа русских военных, предложивших свои услуги сербскому князю Милану Обреновичу⁴. Следует заметить, что через славянские комитеты И.С. Аксакова⁵ Черняев установил связь с Сербией ещё до 1876 года. Однако выехать в Сербию опальному генералу было не просто. Налицо две причины, которые могут объяснить подобное явление.

Во-первых, официальный Петербург был крайне консервативен в своих воззрениях и очень осторожно относился к любому веянию свободы на Балканах, хотя это и способствовало ослаблению Турции как его геополитического соперника. В своё время в России не вняли призывам эллинов помочь их восстанию против Турции. То же самое повторилось и в канун Апрельского восстания в Болгарии 1876 года. А позднее, с большим подозрением относясь к болгарским либералам, царское правительство поддержало государственный переворот болгарского князя Баттенберга, отменившего либеральную конституцию и установившего самодержавное правление. В связи с этим, в одном из донесений русского посольства в Петербург из Болгарии констатировалось, что Россия не оправдала ожидания болгар, её «беспрестанная перемена взглядов ... переход от Тырновской конституции к едва замаскированному деспотизму ... поколебали наш нравственный кредит».

Большие проблемы у России возникали в связи с острыми противоречиями между самими балканскими государствами. Каждое государство стремилось заручиться поддержкой одной из великих держав, в том числе и России. Соответственно, интересы крупных держав и балканских государств причудливо переплетались, создавая сложные международные проблемы, которые не раз могли бы привести к войне не только на Балканах, но и в Европе. Для России порою «славянское братство» становилось тяжелым бременем. Дело в том, что «братья», случалось, меняли пророссийскую ориентацию на союз с той или иной европейской державой.

Во-вторых, генерал Черняев во время своей службы нажил чрезвычайно много недоброжелателей, причём обремененных властью. Еще в 1874 г., когда вспыхнуло герцеговинское восстание и на Балканы отправились из России несколько офицеров-добровольцев, получили распространение слухи, что на театр боевых действий прибудет генерал Черняев. Реакция официального Петербурга не заставила себя ждать. Бывший шеф жандармов Петр Андреевич Шувалов пригласил к себе Михаила Григорьевича и в разговоре с ним взял с того слово, что он «к этим разбойникам (имеется ввиду балканские славяне. − С.К.) не поедет»¹. Необходимо заметить, что Черняев в конечном итоге «наплевал» на своё честное слово и на Балканы все же отправился.

Также необходимо поставить все точки над «i» в отношении фигуры Михаила Григорьевича Черняева как защитника балканских народов. При более внимательном рассмотрении его деятельности можно обнаружить, что его популярность в России и на Балканском полуострове не более чем фикция. Например, в Сербии имя Черняева не пользовалось такой известностью, как имя генерала-публициста Р.А. Фадеева, которого, кстати, действительно ожидали в Сербии². Завоеватель Ташкента, если и был известен в Сербии, то в первую очередь как издатель «Русского мира», патриотические статьи которого в пользу Сербии и Черногории перепечатывались сербскими газетами. Нужно так же заметить, что сам Черняев был не склонен себя идеализировать и заявлял: «Теперь, когда на долю Сербии выпала трудная задача, от решения которой зависит дальнейшая историческая судьба княжества, поездка моя на Балканы является нравственной потребностью. Но при этом я чужд всяких стремлений брать на себя инициативу в предложении услуг, в которых, по всему вероятно сербские войска и не нуждаются вовсе»¹. Наконец, то обстоятельство, что Черняев прибыл в Сербию без разрешения российского правительства, также сыграло отрицательную роль − многие русские добровольцы считали его чуть ли не мятежником и относились к нему с подозрением.

Скептически на инициативу Черняева смотрели не только на Балканах, но и в самой России. Будущий военный корреспондент Г.К. Градовский² в достаточно резкой форме выразился о генерале Черняеве в своей статье «Архистратиг славянской рати»³. Григорий Константинович, в первую очередь, предупреждал об опасности необдуманных действий в военной помощи братьям-славянам. Он писал: «Сербия вовсе не бедствовала, а вздумала разыграть роль Пьемонта на Балканском полуострове, не имея для того ни малейшей подготовки»⁴. Объяснить подобное высказывание можно следующим образом: России грозит втягивание в войну подобной Крымской авантюре. Нельзя было сбрасывать со счетов и тот факт, что против Российской империи опять могла быть сформирована коалиция стран, что привело бы к повторению ситуации 1853-1856 годов. Что же касается Черняева, то в своей статье Градовский его не просто критиковал, называя саму поездку генерала на Балканы позором⁵, а предпринял попытку развенчать легенды, связанные с фигурой «русского Гарибальди» (так называл Черняева лидер Московского славянского комитета Аксаков). В первую очередь, подверглась серьёзному разбору легенда о взятии Черняевым Ташкента. Градовскому удалось разыскать немногочисленных свидетелей, которые утверждали, что генерал Черняев пользуется незаслуженной славой победителя. Главный же «виновник» взятия Ташкента – майор Абрамов⁶ (впоследствии генерал, один из видных туркестанских деятелей). Именно он заставил «русского Гарибальди» вторично пойти на штурм, когда последний поддался панике⁷. В конечном итоге Ташкент был взят, а генералу Черняеву, как старшему по чину, достались лавры победителя и незаслуженная известность. Конечно, можно возразить, что Градовский из каких-то личных побуждений критикует Михаила Григорьевича Черняева, но корреспонденту было не свойственно высокомерие и презрительность к военной среде – «военщине» Кроме того, будучи государственником, он никогда не смотрел на армию как на институт насилия. Именно с таких позиций Григорий Константинович собирался освещать события русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Более того, Градовский видел в Черняеве и положительные черты «доброго и прямого человека»¹.

Михаил Григорьевич Черняев прибыл в Сербию в начале июня 1876 года. А уже 18 июня 1876 г. Сербия объявила войну Турции. Вместе с ней выступила Черногория. Русские дипломаты и военные были против этого шага, справедливо указывая на полную неготовность маленького сербского войска к войне, но логика событий была сильней военной целесообразности. Правительство Сербского княжества решило воспользоваться восстанием христианского населения Османской Империи, чтобы навсегда покончить с турецким игом. Главнокомандующим сербской армии князь Милан назначил Черняева²; командирами других крупных соединений сербов также стали русские офицеры.

Все попавшие под крыло Черняева русские добровольцы проходили в России специальную подготовку. Занимался этим Иван Сергеевич Аксаков, сумевший организовать совершенно разрозненные силы, которые рвались на Балканский полуостров, создав «Московский славянский благотворительный комитет». Помимо финансовой помощи и отправки русских добровольцев на Балканы, Аксаков проводил своеобразную психологическую обработку общества. Им, в частности, подчеркивалось, что «нашему народу (русскому – С.К.) вовсе не интересен вопрос о проливах, о Константинополе, о торговле с Индией и т.д. Ему важно только, что «наших бьют» и что, следовательно, нам важно освобождение турецких христиан и это есть нравственный долг и назначение православной России»³.

Однако для Черняева сербо-турецкая война не стала триумфом. Сербская армия была, в сущности, соединением партизанских частей, подчинявшихся лишь своим воеводам. Приказы Черняева как главнокомандующего воеводы выполняли далеко не всегда. Не стоит также забывать, что среди русских добровольцев было множество авантюристов всякого рода. По мнению многих современников, главный недостаток сербской армии был в её разноплеменном составе. Один из многочисленных русских добровольцев, В.Д. Паленов, так характеризовал эту армию Черняева: «каких только национальностей нет в здешней армии. Славяне всех родов и видов, румыны, греки, немцы-прусаки, швейцарцы, шведы, американцы, шотландцы и даже англичане»⁴. Черняев не смог в полной мере наладить дисциплину и порядок в вверенных ему частях. Один из офицеров Белевского полка отмечал в своём письме: «Нельзя сказать, чтобы город был гостеприимен относительно нас. Все смотрели даже как то не дружелюбно … Вскоре причина выяснилась. Это мародерство по отношению к местным жителям и убийство русскими жандарма… Мы все здесь перед смертью грешим. Я говорю перед смертью, потому что здесь нас бьют как турки, так и сербы – мало шансов остаться в живых»¹. Протестуя против грубого и бестактного поведения многих наших добровольцев в Сербии, М.П. Драгоманов писал ещё в 1876 г. такие строки: «наших добровольцев не следует смешивать всех в одну кучу. Были между ними и такие, которые искренно и сознательно шли сложить свои кости за народную свободу, многие из них говорили, как тургеневская Елена, – «что делать в России»? Затем честно и искренно шли крестьяне и значительная часть солдат. Эти шли «пострадать за веру» и защитить «честной крест»².

Первоначально Черняева находился под влиянием шапкозакидательских иллюзий. Он, в частности, полагал, что вся турецкая армия разбежится уже при виде его, и что он в три дня дойдет до Софии³. Безусловно, это было невозможно. Причины этого кроются в следующем.

Во-первых, военное образование Михаил Григорьевич получил во второй четверти XIX в., что к 1870-м гг. безнадежно устарело. Как отмечал Градовский, «Черняев принадлежал всецело к «птенцам» гнезда, свитого во второй половине дореформенного времени, когда царствование императора Николая Павловича считалось верхом благополучия…»⁴. Воспитанный в николаевские времена, Черняев был противником милютинских преобразований в армии. Он, по сути, являлся сторонником старых фронтальных штыковых атак, что, безусловно, не могло обеспечить успех.

Во-вторых, как метко выразился о ситуации в штабе Черняева князь Владимир Петрович Мещерский⁵, имело место «Шекспировская драма»: «Вокруг Черняева были люди; но между этими людьми не было ни одной выдающейся личности, между этими людьми ничего связующего и животворящего … бедный Черняев должен был свою душу героя влагать в разыгрывание роковой комедии, быть архистратигом без воинства, быть героем эпоса без сподвижников…»⁶.

Первоначально сербской армии, руководимой генералом Черняевым, сопутствовал успех. Уже 20 июня, на третий день войны, Черняев разбил турок при селе Бабина Глава. Но это, по сути, была «Пиррова победа». Многие русские и сербские офицеры стали выражать свое неудовольствие действиями Черняева, проповедовавшего архаичную тактику. Военный министр Сербского княжества, полковник Т. Николич утверждал, что вести войну в Сербии как в России, где любые потери могут быть быстро восполнены, невозможно. Если так воевать с сербской милицией, то скоро вся страна погрузится в траур¹. Действительно, вскоре наступление русских и сербов захлебнулось из-за нехватки боезапасов и живой силы. Несмотря на ряд локальных побед под Алексинацем было очевидно, что затея Черняева о «блицкриге» на Балканах провалилась. В сражении у Джуниса 17 октября 1876 г. сербская армия потерпела поражение. Между тем на помощь Сербии, наконец, пришла официальная Россия. 19 октября русский посол в Стамбуле граф Н.П. Игнатьев передал турецкому правительству ультиматум с требованием в течение 48 часов прекратить военные действия. Турки приняли ультиматум и прекратили огонь. Продолжавшаяся ровно 4 месяца сербо-турецкая война закончилась.

Официальный Петербург и Белград объявили виновником поражения Михаила Григорьевича Черняева. Он покинул Сербию и стал жить в Кишиневе. Как военный и политический лидер Черняев больше не играл значительной роли.


С.А. КОЧУКОВ, Р.В. САПРЫКИН
ВОСПОМИНАНИЯ КНЯЗЯ И.Г. АМИЛАХВАРИ

О РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЕ 1877-1878 гг.
Русско-турецкая война 1877-1878 гг. сыграла решающую роль в освобождении от турецкого ига народов Балканского полуострова и Закавказья. Благодаря победному завершению войны на Балканском полуострове образовались суверенные государства славянских народов, а значительная часть Грузии и Армении, находившаяся под властью Турции, была присоединена к России.

В кампании против Турецкого султаната принимали активное участие и народы Кавказа. Одним из видных участников войны на Кавказе являлся генерал от кавалерии И.Г. Амилахвари. Несмотря на то, что по истории русско-турецкой войны 1877-1878 гг. существует достаточно большое количество исторических источников и исследований, ни в одном из них нет даже упоминания об этом человеке. Тем не менее, Иван Гивич Амилахвари оставил интереснейшие дневниковые записи о боевых действиях на Кавказе² в период войны с Турцией.

Иван Гивич Амилахвари родился в 1829 г. и по окончании Тифлисской гимназии поступил вольноопределяющимся в Нижегородский драгунский полк, принимал активнейшее участие в войне с горцами и в Крымской кампании 1853-1856 годов. С началом русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Амилахвари был назначен в распоряжение командира отдельного корпуса, действовавшего на кавказско-турецкой границе, для заведования милициями и командования отдельными колоннами. Прибыв к корпусу, Иван Гивич командовал 3-й, а потом 4-й сводно-кавалерийской дивизиями. Перейдя границу в составе отряда генерала А.А. Тергукасова, Амилахвари последовательно занял Баязет, Диадин и Сурб-Оганез¹.

Дневник князя Амилахвари был напечатан в Тифлисе в 1909 г. и после этого ни разу не переиздавался. Кроме того, в специальной литературе, посвящённой войне 1877-1878 гг., не приводится анализ данного исторического источника. По всей видимости, исследователи полагали, что «Дневник» князя принадлежит к тем источникам личного происхождения, которые малоинформативны и, соответственно, не могут дать ничего ценного для историка. Однако дневниковые записи Амилахвари трудно переценить, в них присутствует и серьёзный анализ боевых действий, и примечательные наблюдения. Но главное достоинство «Дневника» заключается в том, что в нём сквозь призму личного восприятия очень ярко получила выражение неофициальная точка зрения на необходимость войны с Турцией.

В отечественной исторической науке утвердилось представление, что общественное мнение в России жаждало войны, во-первых, чтобы взять реванш за поражение 1856 г., а во-вторых, чтобы освободить народы Балканского полуострова и Кавказа от турецкого ига².

В своём дневнике князь Амилахвари выступает как ярый противник военного столкновения с султанатом. Конечно, в России доминировала панславистская точка зрения, согласно которой Россия на Балканах выполняла и выполняет историческую миссию и преодолеть эту точку зрения было нелегко. Но, помимо резких высказываний в отношении Балканского вопроса, прослеживались тенденции решать эту проблему чрезвычайно осторожно. Иван Гивич полагал, что в Петербурге существуют две противоборствующие партии «войны» и «мира». К первой он относил большинство офицеров Генерального штаба³, ко второй «группировке мира» – Александра II, военного министра гр. Д.А. Милютина, государственного канцлера⁴.

Амилахвари без всяких колебаний «записался» в партию «мира», в результате чего нажил себе несколько влиятельных врагов, в том числе генерала Р.А. Фадеева, который, по словам князя, «разъезжал по Москве, Петербургу и другим городам, уговаривая богатых купцов на пожертвование капиталами и ценными вещами в пользу войны»¹. Амилахвари попытался урезонить Фадеева, призвав его отказаться от шапкозакидательских планов, но получил грубый отказ². Безусловно, русская армия на Кавказе превосходила силы Турции: 95590 человек и 276 орудий со стороны России³ против 57560 человек со стороны Порты⁴. Но первоочередная задача турецких войск заключалась в задержке наступления русских, чтобы выиграть время до того момента, когда будет сформирована в полном объёме Анатолийская армия. В результате война на Кавказе грозила стать затяжной, что для России было чрезвычайно не выгодно.

Также весьма важной можно считать позицию князя Амилахвари в отношении народов Кавказа. Иван Гивич полагал, что если война и начнётся, то она должна быть с необходимостью доведена до логического завершения. Россия же может, как это не раз было, пойти на закулисные переговоры не только с Турцией, но и с Англией, Пруссией или Австрией. Результатом будет довольствование малым. Наконец, Амилахвари одним из первых поднимал вопрос о судьбе армянского народа, и здесь его позиция пересекалась с мнением корреспондента Г.К. Градовского, который во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. был на Кавказе⁵.

Другая проблема, на которой заострял внимание князь Амилахвари, заключалось в том, насколько искренен официальный Петербург в своём желании помочь. Иван Амилахвари писал в своём дневнике: «…наше чиновничество заблаговременно уже потирает руки и ждет, как ворон крови, объявления войны, чтобы тотчас же уничтожить Абхазцев, а оставшиеся от них земли, разумеется, захватить себе, в виде аренд, в награду за честное управление народом. Вот проявление поистине доблестного патриотизма, как раз перед началом великой войны!»¹.

Иван Гивич Амилахвари пытается также проанализировать ситуацию в деле управления Кавказской армией, дать характеристику командному составу. Князь Амилахвари неоднократно отмечал высокий дух русской армии, на фоне которого особенно контрастно выглядело слабое руководство военными подразделениями. Этот факт генерал так отмечал в своем «Дневнике»: «По-видимому, начинаются какие-то интриги, которые, по моему мнению, следовало бы, как величайшее зло, искоренить в самом начале; иначе они разовьются, получат право гражданства и отзовутся на военных действиях; тогда искоренять их будет уже поздно»². Безусловно, что-либо изменить в руководстве русской армии Амилахвари не мог. Но его наблюдения и замечания для понимания сильных и старых сторон русской армии 70-х гг. XIX в. очень полезны. Дневник князя Ивана Гивича Амилахвари является ярким доказательством наличия в русской армии реалистичных подходов к войне с Турцией в 1877-1878 годов.

Восприятие Сербского государства в качестве естественного союзника и широко распространённое на протяжении многих лет в российском обществе отношение к сербам в качестве «славянских братьев» ставило порой Россию в сложную ситуацию, когда приходилось идти на определённый компромисс с собственными интересами. Одним из таких моментов в истории российско-сербских отношений стал переворот в Сербии 29 мая 1903 года. Офицеры сербской армии в Белграде совершили жестокое убийство короля Александра Обреновича, его жены королевы Драги и нескольких приближённых к ним людей¹. Убитый монарх ориентировался во внешней политике на Австро-Венгрию – давнюю соперницу России на Балканах. Королём военные провозгласили Петра Карагеоргиевича – представителя дружественной России династии.

Российское правительство оказалось в сложной ситуации, когда наряду с положительным моментом (падение проавстрийского режима) перед ним встал целый ряд трудностей политического и нравственного характера. Самодержавная Россия не могла не осудить убийство сербского монарха. Вместе с тем, в свите нового короля оказались офицеры, принимавшие участие в событиях ночи 29 мая. Этот факт Россия также не могла оставить без внимания. Кроме того, жестокость, с которой было совершено убийство, вызвала резко негативную реакцию в Европе, отразившись на международном престиже Сербии. Тем не менее, официальная Россия признала переворот, призвав новую власть наказать исполнителей убийства. В российском обществе началось бурное обсуждение и сербских событий непосредственно, и реакции России на него. Российские радикалы также откликнулись на происходящее, рассматривая его в контексте балканской политики Российской империи в целом.

Российское социалистическое революционное течение на рубеже ХIХ – ХХ вв. только набирало силу, не имея ещё твердых позиций в обществе. Периодическая печать левых радикалов того времени («Искра», «Революционная Россия», «Сын Отечества» и др.) не была широко представлена, теряясь в общей массе консервативных и либеральных изданий. К тому же, общество не всегда было готово принять идеи социал-демократов и социалистов-революционеров. Следовательно, представленные ими идейные концепции по рассматриваемому вопросу не нашли широкого распространения в общественном мнении России на рубеже веков. Этому способствовало и то, что левые радикалы акцентировали внимание на внутренних проблемах Российской империи, затрагивая иностранные события исключительно в связи с возникновением и развитием в зарубежных государствах предпосылок для революционных преобразований.

Социал-демократы и социалисты-революционеры имели схожее видение дальнейшего исторического развития народов мира, в том числе и балканских, соответствующее марксистскому пониманию проблем исторического развития. В «Революционной России», говоря о национальном вопросе, авторы призывали к национальной независимости, к самоопределению, самостоятельной выработке всех сторон своей жизни². Социал-демократы писали: «Социал-демократия всегда будет бороться против всякой попытки путем насилия или какой бы то ни было несправедливости извне влиять на национальное самоопределение»¹.

Отсюда и единство левых радикалов в оценке политики Российской империи в отношении народов Балканского полуострова, которая, по их мнению, была направлена в прямо противоположную сторону от соблюдения интересов балканских славян. В исключительно резких формах и выражениях на страницах периодических изданиях левого толка критиковались провозглашённые официальной Россией принципы невмешательства и покровительства², а также до некоторой степени гипертрофированный левыми радикалами прагматический момент в официальной политике России, направленный на обеспечение имперских интересов. Забота России о «славянских братьях» рассматривалась лишь как «реакционные интриги»³. «Политика русского правительства на Балканах вовсе не ставит себе целью помогать болгарам в создании какой-то сан-стефанской Болгарии. Напротив, она весьма ясно показывает, что ее цель уничтожить всякую возможность создания на Балканах какой бы то ни было более или менее крупной национальной единицы»⁴.

Критике левых радикалов подвергались не только российские проправительственные круги, но и либеральные – за схожую позицию с первыми. По мнению Ленина, основной задачей социал-демократической печати, в противоположность любой другой, от черносотенцев до кадетов включительно, должно было стать раскрытие «подлинных» планов России и других великих держав по отношению к балканскому региону. Ленин считал, что «игра в конференции» и в соглашения представляет собой дипломатическую комедию, которой правительства старались прикрыть «международный антипролетарский заговор», нарушение основного принципа демократии, право наций на самоопределение. И далее: российские либералы стояли, по сути дела, за то же соревнование капиталистических наций, что и официозная внешняя политика, выступая лишь за её иные внешние формы. Эта либеральная борьба против одного вида буржуазной внешней политики за другой вид такой же политики, эти «либеральные попреки правительства за то, что оно отстает от других (в деле грабежа и вмешательства)», являлись, по мнению Ленина, всё той же колониальной политикой, капиталистической борьбой «за новые рынки и проливы»⁵.

Эсеры также обвиняли Россию в реализации своих интересов в ущерб славянским. «Агрессивной политике царской России не по себе, когда кругом царит мир и спокойствие, когда не к чему придраться, когда нет места для интриг и вмешательства в чужие дела. Ей было нужно, чтобы на Балканском полуострове царила смута, которой она могла бы воспользоваться при благоприятных условиях для укрепления своего положения в Турции и Болгарии»¹. Кроме того, «Революционная Россия» поместила на своих страницах заметку о том, что, по мнению венских демократов, «унизительно для Австрии идти рука об руку… на Балканском полуострове» с Российской империей, которая является «очагом самой дикой дезорганизации»². Обвинению и нападкам эсеров подвергались и российские представители на Балканах, в частности А. Вейсман³, который, по словам издания, имел целью «не столько надзор за русскими эмигрантами, сколько политическую деморализацию Болгарии и превращение ее из независимой страны в русскую провинцию»⁴.

Таким образом, левые радикалы, исходя из своих идеологических воззрений, обвиняли наряду с российским правительством и оппозиционных по отношению к нему либералов в приверженности внешнеполитической концепции, основывающейся, по их мнению, на имперских принципах, которые выражали интересы аристократических и буржуазных кругов российского общества и препятствовали свободному развитию балканских государств.

Как же должны были поступить балканские народы, с точки зрения российских радикалов, чтобы суметь противостоять напору имперских амбиций России? Эсеры и эсдеки и здесь имели схожие рецепты решения проблемы, хотя у эсдеков этот вопрос более чётко проработан и освещён.

В работах Ленина чётко прослеживается мысль, что мелким балканским государствам следовало бы объединиться в федерацию, поскольку только эта форма организации балканского мира могла противостоять империалистической Европе. У Ленина находим также, что федерация – единственно возможная форма организации Балкан. Для того, чтобы объединиться в федерацию, необходимо сначала «свергнуть прямые и косвенные формы иноземного господства, лишающего народ права самому определять свою судьбу»⁵. Конечно, это пожелание относилось и к свержению «господства» царизма. Среди статей Ленина находим с его пометками заметку В. ван Равестейна о балканской проблеме, относящуюся к 1912 г., когда Балканы более, чем ранее, сосредоточили на себе внимание Европы. У ван Равестейна те же мысли, что и у Ленина: только федерация в состоянии была бы удовлетворить культурные потребности Балкан, «всякие иные разрешения балканской проблемы могут носить только временный характер и не в состоянии на продолжительное время удовлетворить интересы всех обитающих там рас и наций»⁶.

Менее конкретно и чётко прослеживается сходная мысль у эсеров. Причиной того, что балканские народы не смогли в полной мере добиться независимости, называлась их «разобщенность и взаимное соперничество». Следовательно, выход необходимо было искать в преодолении этих негативных помех¹.

Конечно, федерация или союз балканских государств представляли бы из себя достаточно сильный самостоятельный блок, который смог бы противостоять поползновениям со стороны великих держав. Но, как показала история, освободившись от османской зависимости, балканские государства не стремились к созданию равноправного союза, соперничая за территории и стремясь играть приоритетную роль в Балканском регионе. Разумеется, великие державы вносили свою лепту в этот разлад, но далеко не последнюю роль играли здесь позиции самих стран Балканского региона².

Несомненно, критика левыми радикалами политики России не была лишена рационального зерна, но, с другой стороны, они предпочитали не замечать или не комментировать те положительные моменты, которые давали балканским государствам отношения с Российской империей. Критике подвергалось всё, в том числе русско-турецкая война, начало которой вызвало широкий патриотический подъём в обществе. По словам С. Ю. Витте: «все… были заражены патриотическим духом, тем патриотическим направлением, которое, в сущности говоря, и вынудило Александра II объявить войну Турции»³. Революционная печать квалифицировала войну с Турцией как завоевательную, имеющую целью расширить границы империи, превратить её в «первенствующую державу», закабалить славянские народы⁴. «Искра» в 1903 г. ещё раз затронула эту проблему в статье Д. Благоева, считавшего, что русско-турецкая война показала «всю гниль» режима на поле брани, всю несостоятельность российской дипломатии и, в частности, заявлявшего: «Планы русского правительства, несомненно, были больше. «Освобождение братушек» было бы действительно «царское». Но под Константинополем, в Сан-Стефано, «большие планы» русской царской дипломатии потерпели полное фиаско»⁵.

Большой интерес в связи с оценкой русско-сербских отношений вызывают публикации Л. Д. Троцкого в газетах «Киевская мысль», «День», «Пролетарий» и др⁶. Анализируя присутствие Австро-Венгрии в Сербии во второй половине XIX в., Троцкий с негодованием писал: «Жандарм, финансист, католический миссионер и агент-провокатор разделяет между собой труд. Все вместе называется выполнением культурной миссии»¹. Однако политическая элита Сербии, ориентированная на Австро-Венгрию, писал Троцкий, не поддерживалась массами и даже не искала этой поддержки, оставаясь оторванной от их интересов. Это вело к потере популярности партии прогрессистов и вырождению её в политическую клику во главе с Обреновичами².

Относительно самого переворота социал-демократическая печать выразилась достаточно определённо. Своеобразной эпитафией Александру Обреновичу стала фраза А. Потресова: «Он убит (в примечании отмечено – в результате официального заговора. – О. К.) – этот глупый, маленький король, герой кафешантанных мотивов и краткого, но полного самых неожиданных приключений царствования»³.

Непосредственно после событий в Сербии 29 мая в радикальных кругах утвердилось мнение, что причиной переворота стало не недовольство общества (как бы не были склонны корреспонденты «Искры», «Слова» и других органов выдавать восторженное приятие народом короля Петра за свидетельство складывания общенародного, национального самосознания), а неугодность Александра Обреновича сербской политической элите. Л. Троцкий писал: «…после новых coups d’état, политических манифестаций и репрессий – офицерский заговор, подготовленный и выполненный в полном согласии с радикальной партией». Примечательно, что если российские консерваторы и либералы осудили жестокость, с которой действовали заговорщики, то у того же Троцкого об этой стороне дела нет ни слова.

В оценке сербских королей радикалы исходили из теории порочности монархической формы правления, осуждая как Обреновичей, так и Карагеоргиевичей. Первые, по мнению Троцкого, дискредитировали себя в глазах народа постоянными придворными скандалами, вторые – бесславным правлением (Александр Карагеоргиевич⁴. – О. К.) и отсутствием необходимых личных качеств (Петр Карагеоргиевич. – О. К). В «Искре» об Александре Обреновиче современники читали: «игрушка в руках карьеристов», «выродившийся потомок воинственного свиновода», который столько «играл в конституцию, тасовал, как колоду карт ее параграфы», мог ничего не бояться «в безответной крестьянской стране, где так много разноцветных политиканов и нет совсем народного движения,… среди разоренного народа, покорно несущего бремя растущих долгов и налогов»,  заключал автор статьи¹. Но это привело его политику в противоречие с единым (в соответствии с учением российских социал-демократов) для всех монархий «деликатным механизмом  военно-бюрократической кликой», следовательно, «безумец преступил тот предел, преступать который не дано ни одному самодержцу»².

Воцарение короля Петра Карагеоргиевича, личность нового монарха также трактовались в достаточно уничижительном тоне. Проводилась мысль, что Пётр стал королем в качестве «не способнейшего, а удобнейшего», в первую очередь, самой реализовавшей переворот клике, затем развивавшейся сербской буржуазии, обязавшей его править в соответствии с конституцией, и лишь потом России. При этом провозглашаемое новым монархом стремление удержать страну на пути законности представлялось мало исполнимым³.

Вообще, самостоятельность нового короля ставилась социал-демократической печатью под такое же сомнение, как и способности прежнего. Петр Карагеоргиевич был ставкой высших офицеров, которые видели в нём послушного исполнителя своей воли. А. Потресов ехидно замечал: «Король убит, но да здравствует король, и если нет короля, его надо выдумать. В состав военно-бюрократической системы обязательно входит «помазанник» власти, носитель ее престижа. Не годится один – подойдет другой, но кто-нибудь должен непременно найтись – во славу системы»⁴.

Казалось бы, писал Троцкий, после того, как радикалы заняли господствующее положение в политической жизни Сербии, а власть монарха во многом была ограничена, не осталось преград для развития в стране парламентаризма и демократии. Но парламент, продолжает Троцкий, «не стал средоточием силы», поскольку в Сербии ещё «не было резко очертанных современных классов»⁵. Таким образом, то, ради чего был совершен переворот – господство демократии и развитие парламентаризма – достигнуто не было.

Троцкий вслед за балканскими социалистами, в частности, Д. Благоевым, заключал, что сербская, и, в общем, балканская буржуазия практически исчерпала свой потенциал как лидера национальных движений. По его мнению, балканская буржуазия, «как и во всех странах, поздно вступивших на путь капиталистического развития, политически бесплодна, бездарна и до мозга костей разъедена шовинизмом. Брать на себя объединение Балкан ей совершенно не под силу»⁶.

Вторым обстоятельством, осложнявшим, как считал Троцкий, демократизацию общества и являвшимся своеобразным тормозом для внутрисербского политического развития, была определяющая связь сербских политических партий не с классовыми интересами внутри страны, а с её внешней политикой. По его мнению, дифференциация партий происходила «по признаку русофильства и австрофильства»; внешние затруднения всегда означали для какой-нибудь партии или отдельных политиков внутренние шансы, а международная политика становилась «биржей политических спекуляций»¹.

У социал-демократов, а наиболее выпукло у А. Потресова, обозначена дилемма, перед которой оказалась российская монархическая власть: переворот был совершён против носителя власти, а это в корне подрывало основы монархизма. Отметил А. Потресов и сдержанность критики российской прессы, в отличие от инвектив европейских изданий, против произошедших событий и её желание выгородить радикалов, свалив всю вину на кучку военных. Примечательно, что эсдеки подозревали, что Россия не была «безучастным зрителем» готовящегося переворота, поскольку Александр в предшествующее перевороту время в который раз выразил доверие Австро-Венгрии.

Постепенно от событий в Сербии автор переходит к рассмотрению положения в России, отмечая при этом, что переворота, подобного сербскому, в России ждать не следует и Николай II может спать спокойно. Причина этого, по мнению автора, скрывалась в том, что «переворот в современных условиях в России неизбежно превратился бы в революцию», поэтому приближённые к власти, хотя и недовольные ей, суть одно и то же, поскольку в случае смуты им следовало опасаться недовольства рабочего народа. Таким образом, переворот в Сербии произведен внутри группы властных структур (такие перевороты были и в России), а не классом рабочих, что в скором будущем, по мнению автора статьи, ожидало Россию². Эсдеки подводили теоретическую базу своим идеологическим воззрениям не только на внутреннее развитие Российской империи, но и любого государства вообще, в том числе Сербии, которая, с их точки зрения, дозрела пока только до обозначенной формы переворота, в то время как Россия эту фазу уже прошла и была готова к перевороту руками рабочего класса.

Приверженность сербов конституционной монархии как форме правления не критиковалась. Напротив, по мнению социал-демократов, представлялось удивительным уже то, что народ «созрел» до конституции. Уровень общественного развития сербов, на взгляд эсдеков, оставался «детским». Российские социалисты с недоверием восприняли «медоточивые» речи нового сербского премьера Аввакумовича о том, что идиллия, воцарившаяся в белградском конаке после кровавой бойни 29 мая, «все еще блистает всеми цветами радуги»³. По диагнозу, поставленному ими Сербии, она вновь вступала на старую колею политических интриг и глухого брожения, в первую очередь, среди армии⁴. Примечательно, что после переворота в печати эсеров начали появляться небольшие заметки о движении сербских рабочих с лозунгами «Долой буржуазию», «Да здравствует русская революция!»¹.

Заметим, что рассмотрение балканской политики России зачастую сводилось левыми радикалами к критике «реальной» политики российского правительства, которое якобы прикрывалось благородными лозунгами. Левые радикалы, сосредоточенные главным образом на критике российской власти и российского политического строя в целом, комментировали балканские, в том числе сербские события, не выходя за эти рамки и оценивали не столько сами процессы на Балканах, сколько участие и влияние на них «порочной» монархической российской власти. Радикалы выступали за невмешательство «корыстной» империи в сербские дела, поскольку, с их точки зрения, славянам это несло лишь вред, призывая последних к созданию союза, способного противостоять российским поползновениям.

ПРОБЛЕМЫ ОТЕЧЕСТВЕННОГО ОБРАЗОВАНИЯ
Н.В. ПОПКОВА