М.Н. ЛЯДАЩЕВА-ИЛЬИЧЕВА К ВОПРОСУ О РЕВИЗИИ СВОДА ГРАЖДАНСКИХ ЗАКОНОВ

М.Н. ЛЯДАЩЕВА-ИЛЬИЧЕВА

К ВОПРОСУ О РЕВИЗИИ СВОДА ГРАЖДАНСКИХ ЗАКОНОВ

Ч.1, Т.X СВОДА ЗАКОНОВ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

В 1833–1917 ГОДАХ

Свод гражданских законов ч.1, Т. X Свода законов РИ в редакции 1832 г. содержал существенные недостатки и был подвергнут чиновниками Второго отделения собственной его императорского величества канцелярии ревизии и постепенным преобразованиям. Манифест Николая I от 31 января 1833 г. утвердил силу и действие Свода законов РИ в 15 томах в качестве основы к постепенному преобразованию действовавшего законодательства. В частности, Свод гражданских законов ч.1, Т. X Свода законов РИ 1833 г. составил основу системы гражданского законодательства.

Указом от 30 августа 1834 г. Николай I поручил чиновникам Второго отделения с. е. и. в. канцелярии с 1 января 1835 г. продолжить ревизию Свода законов Российской Империи с учётом текущих изменений действующего законодательства, которые планировалось систематизировать в форме ежегодно издаваемых продолжений¹.

В результате, в связи с ранее утверждённым планом систематизации, в начале 40-х гг. XIX века Второе отделение с. е. и. в. канцелярии под руководством Д.Н. Блудова продолжает ревизию Свода гражданских законов ч.1 Т.X, осуществлявшуюся в рамках Свода законов Российской Империи 1842 г., предпринятой с учётом изданных ранее ежегодных приложений, создававшихся с целью устранения пробелов и противоречий.

8 августа 1846 г. из доклада Д.Н. Блудова следует, что кроме пересмотра Свода гражданских законов в целом, чиновники Второго отделения продолжают пересмотр отдельных институтов гражданского права. Несмотря на то, что архивные материалы не содержат более подробных сведений по этому вопросу, известно, что верховная власть осознавала все недостатки действующего законодательства, но продолжала придерживаться идеи преемственности, предполагавшей постепенность его преобразований. Так, в 1846 г. чиновник Г. Клевейский представил Д.Н. Блудову записку о необходимости дополнить и исправить отдельные разделы гражданских законов и, прежде всего, раздел о договорных обязательствах. 17 апреля 1847 г. её содержание стало известно Николаю I, который отметил поверхностный характер работы и отсутствие какой-либо новизны².

В 1848 г. в ответ на очередной доклад Д.Н. Блудова о недостатках ч.1, Т.X Свода законов РИ Николай I подтвердил ранее выбранное направление ревизии, по-прежнему, не предполагавшее коренных изменений в действующем законодательстве¹, т.к. Свод гражданских законов ч.1, Т.Х Свода законов РИ в редакции 1842 г. требовался очередной пересмотр. Так, вопрос «о подрядах с казной» не был достаточно урегулирован Сводом законов Российской Империи, поэтому 26 апреля и 11 марта 1852 г. в заседаниях Комитета министров было оглашено и разъяснено высочайшее повеление Николая I «Об изыскании способов к улучшению существующих узаконений о подрядах с казной». Управляющий делами Комитета министров В.П. Бутков передал документы Д.Н. Блудову, которому было дано указание «как можно скорее» собрать точные сведения по данному вопросу².

Несмотря на то, что в 1857 г. Второе отделение завершает очередной пересмотр Свода гражданских законов ч. 1, Т. X Свода законов РИ, общественность и круги высшей администрации, по словам М.А. Корфа, гласно высказываются за его пересмотр, но не в смысле изданий 1842 и 1857 гг., где законодатель ограничился приспособлением к общей системе промежуточных продолжений, а в совершенно ином виде. В связи с этим он пишет о необходимости составить Гражданское уложение³.

И всё же из докладов Д.Н. Блудова от 28 февраля 1859 г. и «О ходе и положении законодательных работ» за 1859 г. было сказано, что ревизия гражданского законодательства планировалась и осуществлялась «на основе начал отечественного законодательства», в соответствии с которыми Второе отделение, с одной стороны, по-прежнему осуществляло подготовительные работы направленные на очередной пересмотр свода, с другой – направленные на пересмотр разделов об опеке, о завещаниях, о введении ипотечной системы, положений об обязательствах и т.д.⁴

В 30–50-х гг. законодатель стремится упрочить самодержавие путём реформирования или обновления различных сфер общественной жизни при неизменности основных начал государственного и общественного строя.

Николай I придерживается плана систематизации, предложенного М.М. Сперанским в 1826-1833 гг., в соответствии с которым средства ревизии Свода гражданских законов по-прежнему не были направлены на коренные изменения его принципов, форм и содержания гражданского права.

В царствование Александра II политическая обстановка изменилась, т.к. «кончилось время реакции и готовились либеральные реформы»⁵. Из воспоминаний К. Арсеньева конца 50–начала 60-х годов XIX века следует, что «это было хорошее, хотя во многих отношениях тяжёлое время, – хорошее, в особенности, потому, что открывались новые дороги, рисовались светлые перспективы»¹.

В период с 1857 по 1867 гг. наиболее важными вопросами являлись отмена крепостного права и судебные преобразования. Однако, несмотря на то, что крестьянская реформа вела Россию к коренным изменениям общественного строя, когда они наступят, никто не знал, т.к. известно, что ликвидацию крепостного права в России только очень условно можно было считать гранью, разделявшей феодально-крепостную систему и систему рыночных отношений. Этому способствовал характер политической власти, остававшейся в руках дворянско-помещичьего класса, сохранившего за собой возможность контроля и влияния на гражданский оборот. Поэтому реформы осуществлялись «тихо среди шумных манифестов политической жизни», а накопившиеся проблемы по-прежнему решались с особой осторожностью².

Общество 60-х годов получило в наследство систему мировоззрения 40-х годов XIX века (славянофильство и западничество) и идею общественного развития (идею преемственности)³, а также «дух расчёта и мелкой практичности»⁴.

Закон воспринимался обществом не в качестве вечного начала правды и справедливости, а оценивался в денежной форме⁵. Недостатки гражданского законодательства были осознаны всеми, кто с ним сталкивался в условиях постепенных преобразований социально-политической структуры общества, поэтому издание нового Свода или Уложения считалось одной из самых важных потребностей времени. И всё же в ходе либеральных реформ, по мнению Александра II, все необходимые изменения и дополнения действующего законодательства по-прежнему должны были соответствовать его основополагающим принципам⁶.

26 апреля 1865 г. в докладе главноуправляющего Вторым отделением с. е. и. в. канцелярии В.П. Панина нашло отражение общее направление ревизии российского законодательства эпохи либеральных реформ. В частности, он пишет, что несмотря на то, что во Втором отделении не сохранилось полного плана законодательных работ, Свод законов РИ 1857 г. должен был стать основанием к составлению уложения⁷.

В правительственных кругах эпохи либеральных реформ господствовала уверенность в том, что до завершения устройства быта крестьян, судебной реформы и других преобразований создать Гражданское уложение было практически невозможно¹.

30 ноября 1865 г. В.П. Панин в докладе на имя Министра юстиции писал о необходимости привести российское законодательство в соответствие с предпринятыми преобразованиями, выявив разделы законодательства, которые, прежде всего, требовали ревизии, но не подлежали скорой замене новыми законами, а также предлагал установить постепенный пересмотр томов Свода законов РИ 1857 г.²

В мае 1869 г. главноуправляющий Вторым отделением с. е. и. в. канцелярии С.Н. Урусов пишет «о постепенном усовершенствовании или пересмотре гражданских законов» на основе принципов отечественного законодательства, материалов судебной практики, теории гражданского права и западноевропейского правового опыта. Он также подчёркивает, что судебная реформа вызвала настоятельную необходимость пересмотра гражданских законов. Работа в этом направлении, по мнению С.Н. Урусова в любом случае должна была рассматриваться в качестве «новой кодификации гражданских законов»³.

В 60-е годы XIX века многие юристы поддержали мнение К.Д. Кавелина писавшего, что в условиях, когда быт полностью перестраивается, когда жизнь развивается с усиленной быстротой, прокладывая новые пути гражданской и общественной жизни, создать в России Гражданское уложение практически невозможно⁴.

В рамках работы I съезда юристов 1875 г. подверглись обсуждению теоретические проблемы издания новой редакции Свода гражданских законов ч.1, Т.Х Свода законов РИ и новой кодификации гражданского права. В ходе обсуждения стало очевидно, что решение подобных вопросов не относилось к компетенции съезда. По поводу проблемы кодификации гражданского права в России съезд юристов приходит к выводу о его преждевременности⁵.

К 1876 г. систематический пересмотр ч.1, Т. X Свода законов РИ так и не был завершен. Более того, всё, что в гражданских законах имело очевидную связь с либеральными преобразованиями осталось неприкосновенным⁶.

В процессе очередного пересмотра Свода гражданских законов ч.1, Т.Х Свода законов РИ 1857 г. возникли существенные затруднения при согласовании: во-первых, основных начал (принципов) действующего гражданского законодательства и Судебных уставов 1864 года; во-вторых, их содержание необходимо было привести в соответствие с проектами Второго отделения с.е.и.в. канцелярии, вневедомственных комитетов и комиссий. Так, в 60-70-е гг. XIX в. действовало более двадцати комитеов и комиссий: об опеке и попечительстве; о давности владения; об экспроприации; о вознаграждении лиц, потерпевших несчастья на железной дороге; об укреплении прав на недвижимое имущество; об акционерных компаниях; о личном найме; о векселях; о торговом судопроизводстве и торговой несостоятельности; о казенных подрядах и поставках; о договорных обязательствах и т.д.¹

25 сентября 1860 г. Д.Н. Блудов предоставил в Государственный совет доклад «О способах улучшения законодательства по делам о подрядах с казной». 8 апреля 1863 г. Александр II утвердил мнение Государственного совета о необходимости создания Особого комитета о подрядных делах с казной. Председателем комитета был назначен адмирал Н.Ф. Метлин. В состав комитета вошли представители министерств и ведомств, имевших отношение к договорным обязательствам с казной². Его работа была направлена на пересмотр действующего законодательства по производству торгов, подрядов, поставок и хозяйственных заготовок.

29 января 1879 г. комитет был преобразован в комиссию под председательством М.Н. Осторовского по пересмотру положений о казенных заготовках и хозяйственных операциях. Комиссия планировала выявить наиболее выгодные способы заготовки предметов довольствия для армии и флота, а также пересмотреть «узаконения о казенных заготовках, подрядах, поставках и хозяйственных операциях вообще».

В 1880 г. комиссия приступила к пересмотру законов о подрядах, поставках и казенных заготовках в порядке изложенном Свода гражданских законов ч.1, Т.X Свода законов РИ. Однако в связи с назначением М.В. Островского министром Государственных имуществ, деятельность комиссии была приостановлена.

21 ноября 1881 г. председателем комиссии был назначен и утвержден В.Д. Философов. В сравнительно короткие сроки комиссии удалось разработать и с 28 февраля 1884 по 3 июня 1886 гг. поочередно внести на рассмотрение Государственного Совета все IV главы проекта «Положений о казенных заготовках».

8 января 1889 г. Соединенный департамент Государственного совета поручил Государственной канцелярии составить перечень статей, заключавших в себе новые правила или изменения и дополнения действующих законов о казенных подрядах и поставках с соответствующими к ним объяснениями. 1 апреля 1889 г. комиссия под председательством В.Д. Философова была закрыта. Дело о казенных заготовках и хозяйственных операциях находилось в производстве Государственного совета без рассмотрения до 9 ноября 1905 г¹.

Соответственно работа по созданию нового закона о казённых подрядах и поставках зашла в тупик. В связи с тем, что работа в этом направлении изначально продвигалась довольно трудно, Второе отделение с. е. и. в. канцелярии представило уже в 1865 г. на рассмотрение Александра II вопрос о необходимости пересмотра и исправления кн. IV «Об обязательствах по договорам» Свода гражданских законов ч.1, Т.X Свода законов РИ².

Александр II утвердил лишь доклад С.Н. Урусова от 10 июня 1869 г., в котором вновь был поставлен вопрос о пересмотре гражданского законодательства. По его мнению, до утверждения новых уставов об опеке, ипотеке и завещании преждевременно пересматривать первые три книги Свод гражданских законов ч. 1, Т. X Свод законов РИ, а следует начать с книги IV «Об обязательствах по договорам». Работа особой комиссии о договорах с казной не была, с его точки зрения, препятствием к пересмотру раздела договорных обязательств в рамках ч. 1, Т.X Свода законов РИ. Все подготовительные работы по созданию проекта были поручены редактору Свода гражданских законов А.Ф. Тюрину. Комиссию предполагалось создать из чиновников Второго отделения с. е. и. в. канцелярии и Министерства юстиции³.

14 февраля 1880 года С.Н. Урусов доложил Александру II о том, что работа комиссии близится к окончанию и вслед за тем планируется обобщение судебной практики и выявление потребностей гражданского оборота для внесения изменений в действующем гражданском законодательстве⁴.

Либеральные реформы 60-70-х гг. XIX века направленные на постепенное перераспределение прав и обязанностей сословий, состояний и разрядов в обществе были реализованы в рамках ревизии Законов о состояниях Т. IX и Свода гражданских законов ч.1, Т.X Свода законов РИ.

В 1871 году журнал «Отечественные записки» писал: «Если судить по печатному Своду законов с его бесчисленными дополнениями и приложениями, то можно подумать, что общество наше сверху до низу благоденствует, что все без исключения верноподданные: от благородно владеющего мечём на защиту отечества до скромно работающего ремесленным орудием, пользуются совершенно одинаковыми правами как лично, так и по имуществу; но на практике все это оказывается несколько иначе»¹.

Сословный характер гражданского законодательства, с точки зрения Л.К. Слонимского, проявлялся в том, что, несмотря на формальную защиту гражданско-правовых интересов всего общества, закон трактует преимущественно право дворян-помещиков, гораздо меньше говорит о купечестве и уж совсем мало о мещанах. Кроме того, к концу XIX века из 2334 статей только в 64 статьях упоминается о крестьянах².

Свод законов гражданских ч. I, Т. X Свода законов РИ в редакциях 1833, 1842, 1857, 1887, 1900, 1914 гг. являлся основным источником гражданского права. Статьи Свода гражданских законов имели юридическую силу, равную силе законов, указов, уставов, учреждений и других его источников, получивших законодательное закрепление в Полном собрании законов РИ 1830-1916 гг. включившим в себя нормативные акты с 1649 до 1913 гг.³

Структура СводА гражданских законов ч. 1 Т. X Свода законов РИ состояла из четырех книг: Книга I « О правах и обязанностях семейственных»; книга II. «О порядке приобретения и укрепления прав на имущество вообще» состояла из трех разделов; Книга III. «О порядке приобретения и укрепления прав на имущества в особенности» состояла из трех разделов; книга IV. «Об обязательствах по договорам» содержала четыре раздела⁴.

С 1882 года сначала под руководством главноуправляющего Кодификационным отделом В.Э. Фриша, затем в рамках Государственной канцелярии продолжается работа по систематическому пересмотру гражданского законодательства в рамках Свода гражданских законов ч.1, Т.X Свода законов РИ.

4 апреля 1885 года главноуправляющий Кодификационным отделом В.Э. Фриш внёс на рассмотрение Государственного совета проект плана дальнейшей работы по систематизации, который не предусматривал принципиальных изменений в системе и содержании Свода гражданских законов ч.1, Т.X Свода законов РИ.

К ноябрю 1886 года был завершён систематический пересмотр Свода законов РИ. В ходе работы была признана особая значимость ревизии Свода гражданских законов ч.1, Т.X и Торговых уставов ч.2, Т.XI Свода законов РИ, т.к. её необходимо было проводить «с особой осторожностью». Поэтому ч. 1, Т. X Свод законов РИ в редакциях 1887, 1900 и 1914 гг. была основана на принципах действующего гражданского законодательства и по-прежнему не была согласована с Уставом гражданского судопроизводства, т.к. его ревизия проводилась по примеру редакции 1857 г.

13 июня 1816 г. в отделении Свода законов РИ при Государственной канцелярии было принято решение создать постоянно действующее Совещание об издании Свода законов РИ. Законодатель продолжил ревизию общих гражданских законов в рамках Свода гражданских законов ч.1, Т. X Свода законов РИ. Реализация идеи создания в России гражданского уложения была отложена законодателем на неопределенный срок¹.

Итак, проблемы систематизации гражданского законодательства в России были тесно взаимосвязаны с процессом и характером социально-политических реформ и преобразований, что определяло реконструкцию отдельных институтов и разделов гражданского права.

С 1833 по февраль 1917 гг. сначала во Втором отделении с.е.и.в. канцелярии, затем в Кодификационном отделе были продолжены работы по систематическому пересмотру общих гражданских законов, но законодатель по-прежнему не предусматривал принципиальных изменений в системе и содержании Свода гражданских законов ч.1, Т.X Свода законов РИ.

Ю.В. ВАРФОЛОМЕЕВ
СЛУХИ О ЦАРСКОЙ ИЗМЕНЕ

В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

КАК ФАКТОР ДЕСАКРАЛИЗАЦИИ САМОДЕРЖАВНОЙ ВЛАСТИ
Американский историк Ричард Уортман отмечал, что «в 1881 году центр национального мифа сместился от сакрализации монархии к сакрализации самодержавной власти как священного начала и исторической русской традиции. Царствование Николая II продвинулось еще на шаг вперед: коронация освящала не только монархию, но и самого монарха как избранного Господом»². Однако в начале XX века в России появились первые признаки потери властью авторитета и десакрализации самодержавия, что свою очередь, явилось одной из главных причин падения монархии в России. Создание представительных органов власти в России привело к процессу постепенного «выдавливания» монарха из реальной политической жизни, чему в немалой степени способствовало разрушение сакрального образа императора.

Слухи об измене в высших эшелонах власти курсировали в различных слоях общества на протяжении нескольких лет. Однако А.Я. Аврех справедливо указал на то, что «Слухи об “измене” стали широко муссироваться по стране, начиная с момента галицийского разгрома и отступления весной и летом 1915 г. Здесь мы наблюдаем два параллельных, а иногда и перекрещивающихся потока слухов: в “низах” – в обывательской массе и в “верхах” – в помещичье-буржуазных и даже придворных кругах» ¹.

Вместе с тем, как считает Б.И. Колоницкий, очень часто встречающиеся в литературе противопоставления развитой культуры верхов и примитивной культуры низов не соответствуют действительности: «Изучение слухов о Марии Федоровне позволяет предположить, что механизм распространения слухов был более сложным, некоторые слухи «возникли», по-видимому, в народной среде, имели фольклорные источники»². Действительно, не настолько глубоки были различия между слухами «народными» и интеллигентскими», циркулировавшими в «низах» и «верхах» русского общества.

Отражением взглядов «верхов» на существование измены в правительстве можно считать позицию официального органа кадетской партии газеты «Речь». «Слава богу, – отмечалось в ее передовой статье сразу после победы Февральской революции, – мы все – и многие из нас по собственному опыту – знаем, что между русской и германской реакцией всегда существовал теснейший союз, своего рода договор взаимного страхования от революции, и что этот договор не был разорван и после возникновения войны. Слава богу, мы еще помним, как горячо приветствовали в Германии Штюрмера и Щегловитова, Маклакова и Протопопова и какое место в германских планах играла “придворная партия”, группировавшаяся вокруг молодой царицы» ³.

В то же время в качестве причины и характера слухов «низов» Аврех назвал традиционный в таких случаях мотив – «темная, неосведомленная мысль всегда ищет объяснения, идя по линии наименьшего сопротивления» ⁴. Что же касалось «верхов», то здесь он пришел, на наш взгляд, к нелогичному, но идеологически верному, с точки зрения советской историографии, выводу о том, что причину упорных толков об измене в этой достаточно просвещенной и, самое главное, хорошо осведомленной части населения, «…надо искать в исторической недееспособности и контрреволюционности русской буржуазии. <…> Вот почему Временное правительство и ЧСК так ухватились за “измену”»⁵, – резюмировал он. Но в материалах следствия ЧСК не было и нет никаких подтверждений «недееспособности и контрреволюционности русской буржуазии».

Одним из центральных эпизодов в расследовании ЧСК «царской измены» и шпионажа стал допрос автора скандально знаменитой думской речи лидера кадетов П.Н. Милюкова, послужившей, по сути, сигналом к решающему штурму власти. Лидер кадетов недвусмысленно обвинил власти в «глупости или измене». Сделать выбор он предоставил коллегам. В итоге, большинство депутатов поверили в последнее – «измену» Верховной власти, причем «…даже там, где сам я не был в нем вполне уверен»¹, – признался спустя несколько лет автор сенсационных «разоблачений».

Настроение воспаленной подозрительности, зародившись в стенах Таврического дворца, очень скоро передалось всему обществу. «Здесь все потрясены разоблачениями в Государственной думе, – говорилось в письме с подписью “Борис” из Петрограда в Киев К.А. Фармаковской 3 ноября 1916 г. – “У нас чудовищная измена”, – вот что остается от рассказов, которые слышишь от бывших на заседании Думы. Как же воевать, стараться, проливать кровь, когда все делается “для виду”, “так, чтобы не победить”, “так как сепаратный мир невозможен”»². Даже после февральской революции, когда монархия прекратила свое существование, подозрения о «чудовищной измене не развеялись, и когда возник вопрос: «А кого, собственно, мы победили?» в феврале 1917-го, то были варианты: победа над бюрократией, патриотическая победа – «Мы победили немца внутреннего, чтобы победить внешнего». «Для многих это была патриотическая, антинемецкая, может быть даже шовинистическая революция, – считает Б.И.Колоницкий. – Когда рабочие уходили с оборонных заводов, инженеры им кричали: “Что ж вы делаете, ребята? Война идет!”. А они отвечали: “Ну и что, царица сама шпионка”»³.

Однако не все поддались настроениям изменофобии и шпиономании, трезво оценивая ситуацию в стране и речь известного политика. А.И. Савенко был «решительно не согласен» с линией поведения, усвоенной левым крылом Прогрессивного блока, и «уже выступил против тех, кто тянет блок на дно». «Одно – политическая борьба, а другое – хулиганство. К сожалению, наши парламентарии, опирающиеся на улицу, совершенно не обладают чувством меры», – писал он 10 ноября 1916 г. в Киев Н.К. Савенко. А 15 ноября в письме тому же адресату Савенко так откликнулся на речь поддержавшего Милюкова В.В. Шульгина: «Мой девиз: “помни о войне” и “не зарываться”». К сожалению, Шульгин сильно подпал под влияние Милюкова и зарывается. А может быть, просто ведет свою линию по карьеристским соображениям»⁴.

Выступление, или, как его назвал Савенко, «хулиганство» лидера кадетов, больно задело одного из университетских учителей и коллег Милюкова. Оценивая думский расклад в свете последних событий, известный московский историк, «октябрист» и член Государственного совета В.И. Герье делился своими мыслями с А.Н. Куломзиным в письме от 16 ноября: «Прежде, по крайней мере, можно было указывать на октябристов как на людей, понимающих потребности переживаемого нами исторического момента. Теперь все забрали в руки милюковские кадеты, не понимающие и не желающие понять сути нашего политического законо­дательства. Они воображают, что депутаты призваны к участию в самом правительстве... Но что простительно Чхеидзе и ему подобным, то непростительно дипломированному нахалу. Это свойство его мне известно с его студенческой скамьи»¹, – писал о Милюкове преподававший ему в университете медиевист Герье.

Вместе с тем, депутат, заслуживший эпитеты «хулигана» и «дипломированного нахала», получил целый ряд одобрительных откликов. «Совесть» и почетный председатель кадетской партии, издатель газеты «Речь» И.И. Петрункевич был очень доволен милюковской речью и реакцией на нее Думы. «И кто бы мог подумать, что четвертая Дума проявит столько политического смысла, – писал он из Кореиза в Петроград В.И. Вернадскому 18 ноября 1916 г. – Мне всегда казалось, что П.Н. Милюков в ряду своих талантов и способностей не обладает одной – способностью организации. Он дал блестящее опровержение этому, ибо ему удалось соединить несоединимое». На следующий день в письме Ф.И. Родичеву, считавшему, что Милюков один обладает верой в победу и волей к ней, он доказывал, что Милюков «пробуждает, превращает в динамическое состояние и веру, и волю в других»².

«Динамическое состояние», в которое привел общество Милюков своей речью разразилось в итоге Февральским переворотом, а спустя несколько месяцев после этого, лидеру кадетов пришлось уже перед лицом ЧСК давать пояснения по поводу своего эмоционально-популистского заявления. Только теперь в показаниях следственной комиссии он должен был разъяснить и подтвердить свои обвинения, выраженные формулой «трусость или измена», достоверными фактами, а не слухами или домыслами.

Прежде всего, Милюков сообщил комиссии о стране происхождения подобных слухов. «Когда я приехал в Швейцарию, – вспоминал он, – то там было общее мнение тогдашней эмиграции, что русское правительство, через своих агентов ведет переговоры с Германией. Это считалось обще­признанным»³. Когда же он стал доискиваться фактов и конкретных данных по этому вопросу, то ему дали определенную информацию, большая часть которой затем была включена в его речь.

Во-первых, эмигранты указали на германофильские салоны в Швейцарии, и, прежде всего, на салон Е.К. Нарышкиной, «перетащенный из Италии». «Туда специально приезжал чиновник, присланный Штюрмером, – уточнял Милюков, – он, очевидно, наблюдал, вроде Ратаева, и другое лицо (не помню его фамилии, кажется, она названа в моей речи), специально посланное для сношений и бывшее в этом салоне постоянным посетителем. Все это вызвало большие подо­зрения со стороны эмигрантов» ⁴. Вместе с тем, Милюков уточнил, что для него «в дальнейшем выяснилась невинность этой дамы (Нарышкиной. – Ю.В.), но все, что сообщалось за гра­ницей о ней, особенно относительно ее поездки туда, приурочен­ной ко времени этих переговоров, было подозрительно. Она – родственница жены Извольского, останавливалась у него в посоль­стве, чем его шокировала, жила довольно долго и демонстрировала и там свои германофильские симпатии»¹.

Во-вторых, Милюков получил записки некоего Августа Рея², адресованные лично ему, как председателю партии народ­ной свободы. В одной из этих записок содержались сведения о том, что посол России во Франции А.П. Извольский принимает участие в переговорах с германцами и что эти переговоры ведутся через банковские структуры. Причем указывались случаи сношений агентов Извольского с банками. Это последнее заявление Рея показалось Милюкову очень подозрительным, и когда он вернулся в Париж, то первым делом попытался прояснить эту ситуацию у Извольского. Посол связался с премьер-министром А. Брианом, который сообщил ему, что «Рей значится на фишке, как человек подозрительный, как агент, но агент особого типа, квалифицированный, не платный, не наемный. Отно­сительно банков он сказал, что, правда, были сношения с банками, но по вопросу о займе или по финансовому вопросу, который, по поручению министра финансов, надо было провентилировать за границей»³.

Между тем, к Извольскому в Париже сложилось довольно враждебное отношение, отчасти из-за его угловатости в личных отношениях, но в особенности потому, что его жена баронесса была остзейского происхождения. «Все это казалось демонстративным, особенно для чувствительных французов, – пояснял Милюков. – Может быть, обороты речи, кото­рые для нас прошли бы незаметно, обращали на себя их внимание, и указывалось, что в русском посольстве германофильское гнездо»⁴.

Эти обстоятельства, а также сведения в иностран­ных газетах о неприглядном закулисном назначении Штюрмера и его связях с «темными силами» послужили канвой для речи Милюкова 1 ноября 1916 г., а также способствовали формированию у него собственного взгляда на проблему измены и шпиона в высших кругах русского общества. Для лидера кадетов с самого начала показалось подозрительным то, что новый глава правительства приблизил к себе проходимца из лагеря «темных сил» И.Ф. Манасевича-Мануйлова, и он решил, что «тут дело не чисто». Еще больше укрепило депутата в мыслях, что здесь есть что-то таинственное в способе сношений с германцами, – это прошлое Манасевича-Мануйлова, о котором ему сообщил Извольский⁵.

ЧСК, прежде всего, заинтересовал вопрос о том, откуда почерпнул сведения Милюков для свой речи относительно измены царицы. «Самое сильное место, об Александре Федоровне и об ее связи с этим кругом, я взял из германской газеты¹, – засвидетельствовал Милюков. – Я воспользовался этим, во-первых, как способом, чтобы сказать это в наиболее удобной форме в Госу­дарственной Думе, а во-вторых, чтобы показать, что за границей уже имеются эти сведения»². После скандальной речи Милюкова состоялось заседание Совета министров, на котором Штюр­мер решительно выступил с требованием отсрочки Государственной Думы, т.-е. перерыва ее занятий. Поддержки он не встретил, большинство министров высказалось против этого, и единственное что ему удалось добиться по вопросу преследования депутата, так это санкции выдвинуть обвинение Милюкову в клевете не от имени правительства, а лично от него – Штюрмера.

В обстановке антисамодержавного настроя и обвинений царской четы в симпатиях к Германии и даже в измене, ЧСК должна была ответить на этот злободневный вопрос: так ли это на самом деле. Допросы видных политиков, отнюдь не благосклонных к бывшему правителю сразу же опровергли слухи в царской измене. Даже автор «разоблачительной» речи П.Н. Милюков в своих показаниях признал, что в ответ на германские попытки найти точку соприкосновения и повлиять на русскую дипло­матию, повлиять «царь реагировал опреде­ленно отрицательно, но обстановка кругом него была очень подо­зрительная…»³.

В марте 1917 г., в самом начале своей работы, ЧСК была направлена по ложному следу. Подобная ситуация возникла в связи со скандальной публикацией озаглавленной «Загадочная переписка Алисы Гессенской с ее друзьями» в газете «Российская республика». В сенсационной статье приводились тексты телеграмм бывшей императрицы и некоего Арнольда Розенталя с мая по октябрь 1916 г. Эти телеграммы, по мнению газеты, давали основание обвинить царицу «в шпионстве в пользу Германии». «Аляповатость подделки, – свидетельствует Завадский, – бросалась в глаза, но Муравьев так и взвился»⁴. Достойна восхищения «прозорливость» сенатора. Правда, обнаружил он «аляповатость подделки» также как и все члены Комиссии, только после тщательно проведенной по этой публикации проверки следователем Г.П. Гирчичем. Особое предварительное следствие по этому вопросу было вызвано тем, что ЧСК никак не могла проигнорировать скандальное газетное сообщение. В результате чего выяснилось, что все тексты сочинила и передала репортеру служащая петроградской цензуры за обещание газетчика презентовать ей торт, если она даст ему какой-нибудь сенсационный материал.

Слухи о германофильстве Императрицы-немки и ее измене упорно циркулировали в российском обществе с самого начала войны. Но ответа на вопрос, – так ли это, на самом деле, – ждали от ЧСК. Поэтому расследование этого сюжета стало одной из первоочередных и приоритетных задач в деятельности Комиссии, а не прихотью министра юстиции или председателя ЧСК. Рассуждая об особом отношении Керенского и Муравьева к бывшему императору, А.Я. Аврех утверждал, что «…Муравьев не посмел даже настоять на производстве обыска у царя…». Напротив, факты свидетельствуют о другом.

Следователь В.М. Руднев, которому было поручено дознание по этому вопросу, провел глубокое и беспристрастное расследование в этом направлении. Им были произведены тщательные осмотры помещений членов Императорской Фамилии и Царских покоев на предмет существования в прямого провода в Берлин. В итоге следователь пришел к выводу: «…никаких указаний на сношение Императорского Дома с немецким, во время войны, установлено не было. При проверке же мною слухов об исключительно благожелательном отношении Императрицы к раненым военнопленным-немцам выяснилось, что отношение Ее к раненым немцам было таким же одинаково теплым, как и к раненым русским воинам, причем такое свое отношение к раненым Императрица объясняла выполнением лишь Завета Спасителя, говорившего, что кто посетит больного, тот посетит Его Самого» ¹.

Также ослабили подозрения в измене Императрицы и показания И.Ф. Манасевича-Мануйлова, который, ссылаясь на Распутина, заявил на допросе, что царица «стоит страшно за продолжение войны и что про нее говорят неправду, что она стоит за мир. Это он мне много раз говорил искренно, потому что была такая обстановка, что он не врал, – я глубоко убежден в этом. На царя, наоборот, он смотрел так, что царь ненадежный и царь скорее может уступить, чем она» ².

В поисках ответа на этот вопрос ЧСК обратилась и к переписке царя и царицы. По свидетельству члена Комиссии А.Ф. Романова, Муравьев через коменданта Царскосельского дворца «намекнул» Николаю II о том, «…чтобы бывший император сам отдал свою переписку, что тот и сделал, самолично рассортировав и разложив ее по конвертам со свойственной ему аккуратностью» ³. После исследования переписки стало ясно, что она полностью подтверждает слова «старца» и показания Манасевича-Мануйлова. Теперь стало очевидно, что царь и царица отвергали даже саму возможность постановки вопроса о сепаратном мире. В их переписке находим также и объяснение этому факту: все свои надежды на упрочение власти и преодоление революционного кризиса в стране царская чета полностью связывала с военной победой ¹.

Такие же выводы сделал на основе материалов допросов секретарь Комиссии А.А. Блок: «Я читал показания С.Д. Сазонова, которые он дал следователю. Царь быстро схватывал вопросы внешней политики. Во внутренней был просто не осведомлен. Он и Александра Федоровна относились отрицательно к Вильгельму (случаи свиданий, фразы по этому поводу). Александра Федоровна получила английское воспитание и никаких немецких симпатий не выражала, как и царь <…>. Германофильство выражалось, разве, у Маклакова. <…> Николай II унаследовал нелюбовь к немцам от Александра III» ².

Даже автор публичного обвинения царицы в измене П.Н. Милюков так и не смог назвать президиуму ЧСК в ходе допроса неопровержимых фактов, которые подкрепляли бы его хлесткую, но малодоказательную думскую речь. «Не знаю, что говорится о ее сношениях, допустим, что они были личного характера, это возможно, но что они были, это, несомненно, – неуверенно и путано пояснял он на допросе. – Были лица, которые приезжали регулярно, говори­лось, что это поездки за лекарствами, вероятно, были личные сно­шения с родственниками, были предлоги, были случаи протекции, которые оказывались раненым и даже убитым на счет похорон их, были случаи непосредственного влияния, была общая атмо­сфера сочувствия Германии <…> Я не делаю вывода, что были поли­тические переговоры, но что вызывало сочувствие, для меня это, несомненно»³. В то же время на просьбу председателя комиссии назвать эти случаи и этих лиц, Милюков так и не смог ничего конкретного пояснить: «Я знал раньше, но теперь не помню, не могу ска­зать, если вспомню, скажу»⁴, – невразумительно ответил он.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что многочисленные слухи о царской измене, хотя на деле и оказались досужими домыслами, однако, сыграли роковую роль в дискредитации и десакрализации царской власти, и в конечном итоге - в ее падении.

К 1917 г. углубился разрыв единения между царем и народом. В период кризиса власти негативную роль сыграло отсутствие у монарха качеств государственного лидера. При всей его образованности, личной честности, скромности и приветливости все знавшие его отмечали также слабоволие, упрямство, застенчивость и равнодушие к людям. В результате верховная власть и управление продолжали оставаться аморфными, кризис постоянно углублялся. В 1915 г. царь стал главнокомандующим (сделал шаг, который в войсках не приветствовался), уехал в Ставку и потерял управление страной. Во время правления Николая II российская монархия постепенно вырождалась, деградировала. Думается, следует согласится с М.М. Пришвиным, который спустя месяц после отречения Николая Второго (3 апреля 1917 г.) записал в дневнике: «Творчество порядка и законности совершается народом через своих избранников. Таким избранником был у нас царь, который в религиозном освящении творческого акта рождения народного закона есть помазанник божий. Этот царь Николай, прежде всего, сам перестал верить в себя как божьего помазанника, и недостающую ему веру он занял у Распутина, который и захватил власть и втоптал ее в грязь. Распутин, хлыст – символ разложения церкви и царь Николай – символ разложения государства соединились в одно для погибели старого порядка»¹.

Ю.В. ВАРФОЛОМЕЕВ, Е.Н. СИНЕЛЬНИКОВА