Сборник материалов III межвузовской научной конференции Издательство «Наука» 2010 (47)(082)

С началом освободительной войны на Балканском полуострове в данный регион было отправлено 11 сестер милосердия в Черногорию. Но помимо официальных представителей сестринских общин на Балканы попадали еще и сестры-добровольцы. Князь Черногории, так характеризовал их в своем письме вел. кн. Александре Петровне: «Сестры, присланные сюда В.В., оставляют в моем отечестве неизгладимое чувство о милосердии русской женщины, чувство, которое составит новое звено, связующее нас с Великой Россией»².

Привлечение дополнительных людских ресурсов в лице сестер милосердия было вызвано в первую очередь неудовлетворительной ситуацией в госпитальной части Действующей армии³. В ходе работы специальной комиссии, по разбору дел медицинской части на фронтах будущей войны с Турцией, необходимо было иметь: «2000 сестер милосердия, полагая на каждых 40 больных и раненных по крайней мере одну сестру, и сверх того 400 старших сестер»⁴. Но эти цифры фигурировали лишь на бумаге. Вообще к медицинской части относились в Главном штабе фамильярно. Достаточно привести высказывания одного из многочисленных мемуаристов русско-турецкой войны 1877-1878 гг. протоиерея Вакха Гурьева: «Достаточно того, что по первому же надлежащему осмотру из числа 300 человек тут же отосланы были в местный военный госпиталь 44 человека для переосвидетельствования… в списке следуют слабогрудые, глухие, слепые косолапые… Зачем же призывали, утруждали, перевозили и отвозили всех этих недугующих и обремененных? При такой системе лазаретной прислуги мы во время похода по необходимости оставляли больных почти в каждом городе… За весь поход, кроме умерших (23 человека), мы оставили в разных госпиталях всего 130 человек – процент довольно солидный»⁵. В немалой степени, трудностей добавляла плохая организация и руководство медицинской частью в лице кн. В.А. Черкасского⁶. В такой непростой ситуации и приходилось работать сестрам-добровольцам в кампании 1877-1878 гг.

Одной из выдающихся сестер-добровольцев в русско-турецкой войне являлась Христина Даниловна Алчевская. Она была женой руководителя харьковского либерального кружка «Громада» А.К. Алчевского¹. До войны Христина Даниловна была известна в первую очередь как педагог и возглавляла одну из воскресных харьковских школ, в которой, по отзывам, преподавание ведется образцово и введена по ее инициативе система педагогических советов и педагогических дневников учащих. По ее инициативе был издан критический указатель книг для народного и детского чтения под заглавием «Что читать народу?», заключающий в себе ряд рецензий на народные книги и отзывы о них самих читателей из народа.

Дневниковые записи, касающиеся Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. являются составной частью дневника Алчевской «Передуманное и пережитое» и озаглавлены как «Раненные в Харькове»¹. Хронологически «Дневник» охватывает время с 21 октября 1877 г. по 29 ноября 1877 г. время, когда Александра Христиановна работала сестрой милосердия в харьковском госпитале.

Несмотря на достаточно активные действия общества «Красного креста», организация военных госпиталей в России была плохо организованна. В первую очередь из-за того что госпитальными делами в Российской империи занимались «все кому не лень». Помимо уже упомянутого Красного креста, подобными делами ведали: Медицинский департамент², Главный военно-санитарный комитет³, Александровский комитет о раненных⁴, Московский славянский благотворительный комитет⁵. И только 8 апреля 1877 г. Военный совет принял решение о единообразие военных госпиталей, а главное о деятельности сестер милосердия⁶.

В «Дневнике» Алчевской мы не найдем ярких и живых батальных сцен, как например в воспоминаниях Софьи Адриановы Арент¹ или письмах Вакха Гурьева², зато там представлена госпитальная и тыловая жизнь во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. Фактически Алчевская единственная среди русских мемуаристов, кто обратился к характеристике, а главное классификации русских сестер милосердия. Уже для современников было не откровением, что контингент обслуживающего персонала русских госпиталей и на театре военных действий и в тылу был самый разнообразный. С подобной проблемой русское командование сталкивалось еще во время сербо-турецкого кризиса 1876 г³. Христина Даниловна считала, что общий тип волонтеров в России еще не создался, тем не менее, выделяла пять типов сестер милосердия:

1) беззаботные, веселые девушки, идущие на эту трудную работу как на праздник. «Их веселый смех заглушает подавленные стоны раненых, их лица напоминают ртуть, вместо больницы»⁴;

2) сестры-педанты. «Они работают добросовестно, но вместе с тем воображают, что только им одним доступна эта работа, и на обыкновенных смертных смотрят с самоуверенностью и высокомерием невежества»⁵;

3) наемницы. «Да – говорила мне (Алчевская – С.К.) какая то одна из них, в высшей степени добродушная девушка, − если бы мои родные не разорились, никогда бы я не дошла до этого унижения»⁶;

4) искательницы приключений. «Вы услышите от них романтически неправдоподобные истории о страданиях, которыми устлан был их жизненный путь. Это сестры, положительно компрометирующие святое дело жаждой интриг и интересных приключений, и так и кажется, что красный крест попал на их платье по ошибке»⁷;

5) святые праведники. «Это те люди, божественный огонь которых действует электрически на толпу, и не будь их, быть может, все эти полуграмотные «хирурги», все эти развеселые барышни искали бы женихов, играли бы в нигилизм и не работали бы тут, слепо повинуясь какой то непонятной силе, которая проникла в их кровь, как зараза, тронула их грубые нервы и отозвались в их индифферентных душах»¹.

Вероятнее всего, на позицию Алчевской оказало серьезное влияние воззвания Московского славянского благотворительного комитета, в частности активнейшая деятельность «народного диктатора» − И.С. Аксакова, который сконцентрировал в своих руках «все дело славянского движения»². Славянский комитет испросил высочайшее соизволение на сбор приношений в пользу жертв восстания и выделил из своей среды с этою целью особую комиссию: последняя обратилась к русскому народу с воззванием, составленным О.Ф. Миллером, разослала около 10 тыс. подписных листов священникам, волостным старшинам для устройства сбора в провинции были посланы особые уполномоченные отдела. Кроме того, рассылались и специальные «агитки», в которых в ярких красках рассказывалось об исторической миссии России на Балканах, публиковались и призывы в виде стихов:

Еще один отличительный момент «Дневника» Алчевской это отношение к русскому солдату. Может показаться странным, но при всем обилии источников личного происхождения, отражающие русско-турецкую войну 1877-1878 гг. чрезвычайно мало материалов, где бы, ни высокопарно оценивалась роль рядового состава русской армии. Исключение составляют письма самих солдат¹, а так же отдельные фрагменты из мемуарной литературы. К последним относится и «Дневник» Алчевской. В нем помещены несколько писем самих солдат, а так же личные впечатления Христины Даниловны раненных рядового состава. По всей видимости, отношения мемуариста к войне претерпели серьезные изменения после встреч с ранеными. Вместо высокопарных од В.И. Немировича-Данченко² и В.В. Крестовского³ представлена «изнанка войны». В частности, менялось восприятие необходимости самой войны. До самого кризиса 1877 г. господствовала точка зрения князя В.П. Мещерского. В своей работе «Правда о Сербии», Мещерский неоднократно утверждал, что война с Турцией: «…Божьей милостью война за идею»⁴. Диаметрально противоположные утверждения Мещерский категорически не воспринимал: «Людям, сомневающимся в том, что движение умов в пользу славян истинно народное, я бы посоветовал прочитать хотя бы частицу писем, получаемых Аксаковым как председателем Славянского комитета из разных концов и от разных лиц России. Именно в Москве, средоточии русской жизни, возможно, это сочувствие в том виде, а каком оно проявляется»⁵. В доказательство своему утверждению, что он не одинок, Владимир Петрович приводил значительное число высказываний представителей русского общества о предстоящей войне: «Купец пишет из своей лавочки на Нижегородской ярмарке: «Да когда же, Бога ради, мы вступимся за братьев посильнее да подействительнее». Там другой купец пишет из глуши Сибири: «Да нельзя ли всем верноподданным сказать царю, что мы готовы до последнего идти за веру, царя и отечество, куда и на кого царь велит». Тут священник дальнего прихода пишет: «Посылаю деньги и пожелания всех прихожан, чтобы Бог услышал наши молитвы – и повел нас в избавление братьев от гнета, скорби и печали». Здесь студент пишет: «Посылаю, что могу, пока сам не приеду в Сербию»⁶. Отношение князя Мещерского к войне с Турцией фактически не изменилось даже после ее объявления. И преодолеть такие настроения Алчевской было нелегко. В разговоре с уральским казаком, Алчевская подняла проблему желания воевать:

− Что ж, по охоте пошли на войну? – спросила я, глядя на его красивое, суровое мужественное лицо и черные, как смоль, мстительные глаза.

− Какое! – отвечал он. – Силою оторвали от хозяйства – год как женат – жену оставил беременною. Она у меня красавица, умница, грамотная – увидите, как пишет⁷!

Общаясь с ранеными, Христина Даниловна постепенно понимала, что желание идти на войну и сражаться за не совсем понятные цели и задачи, не были поголовными

Общественный подъем в отношении русско-турецкой войны был подогрет так же публикациями, выступлениями военных корреспондентов и общественных деятелей разного толка, большинство из которых называло войну и национально-освободительное движение на Балканах справедливыми и необходимыми. Мощное средство в общественно-политической борьбе – слово, несомненно, формирует сознание и влияет на сознание поведенческих моделей. Яркие, обличительные статьи русских журналистов, появлявшихся в прессе накануне и во время войны, несомненно способствовали формированию определенной позиции по отношению к событиям 1877-1878 гг. Большая часть общества, соприкасавшаяся с печатным словом, благодаря ему восприняла помощь единоверцам как непреложный, дающий смысл существования долг христианина и гражданина.

Русско-турецкая война 1877-1878 гг. была первым событием, где русская печать имела своих собственных корреспондентов¹. Однако и здесь первую скрипку сыграли иностранцы. С начала боевых действий в русский Генеральный штаб и в Действующую армию стали поступать ходатайства от иностранных газет допустить их корреспондентов на театр боевых действий. Кроме того, данные прошения поддерживали люди близкие к русскому императорскому двору: посол России в Турции Н.П. Игнатьев, поверенный в делах в Стамбуле А.И. Нелидов.

Результатом переговоров явился приказ, предписывающий полковнику М.А. Газенкампфу², который оставил дневниковые записи о Балканской войне¹, выработать основания допуска корреспондентов в армию, причем не только иностранцев. Хотя Михаил Александрович Газенкампф и являлся противником присутствия «газетчиков» на театре боевых действий, но вследствие «потребности как нашей, так и западно-европейской публики иметь своевременно сведения о ходе войны и невозможность избежать гласности, т.к. если корреспонденты не будут допущены в армию, все же найдут возможность следить за нею издали и сообщать о ней слухи, вместо достоверных сведений»² разработал специальные рекомендации которые были адресованы будущим корреспондентам. Они состояли из четырех пунктов:

а) не сообщать никаких сведений о расположении и численности войск, а равно никаких предположений относительно предстоящих действий под угрозой высылки из армии;

б) доставлять лицу, на которое будет возложена обязанность следить за содержанием корреспонденций, все №№ газет в которых они будут напечатаны;

в) о каждой перемене своего местопребывания доносить записками в штаб армии;

г) иметь на левом рукаве особый наружный знак, крупную бляху из листовой меди с орлом, номером, надписью «корреспондент» и с печатью полевого комендантского управления армии, а так же иметь всегда при себе фотографический портрет, на оборотной стороне которого, за печатью того же комендантского управления, должно было быть удостоверение личности корреспондента³.

Данные требования являлись обязательными только для русских корреспондентов, для иностранных никакого ограничения не существовало. Тем не менее, к началу июля 1877 г. корреспондентский корпус в России был создан⁴. Первой же русской женщиной-корреспондентом на театре боевых действий была Настасья Васильевна Каирова.

Настасья Васильевна оказалась в корреспондентской братии по воле случая. Являясь актрисой театра в Оренбурге в июле 1875 г. она была арестована и обвинена по статье покушение на убийство, но была признана судом присяжных невиновной, так как действовала в состоянии временного помрачения сознания и оправдана. Во время процесса ею заинтересовался видный журналист и издатель А.С. Суворин¹, в результате чего сразу после завершения судебного процесса, в мае 1876 г., Каирова заняла место секретаря редакции суворинской газеты «Новое время» и отправилась вместе с Алексеем Сергеевичем в качестве военного корреспондента на сербско-турецкую войну. В течение лета 1876 г. репортажи Каировой публиковались в «Новом времени», однако затем Суворин разочаровался в журналистских способностях Каировой и в ней самой и вернулся в Россию, тогда как Настасья Васильевна осталась на Балканах, где ее и застала русско-турецкая война 1877 г.

По протекции своего мужа известного русского драматурга Федора Алексеевича Кони она была принята корреспондентом в газету «Голос», где до 1879 г. публиковала статьи о Русско-турецкой войне 1877-1878 гг., Константинопольской конференции и Берлинском конгрессе. Наиболее важная часть наследия Каировой — ее военные репортажи. Ей принадлежит около 400 корреспонденций, написанных неизменно от мужского лица; известно, что для добывания оперативной информации Настасья Васильевна часто переодевалась мужчиной. О профессиональном самосознании Каировой дает представление следующие ее высказывание: «…что такое «специальный корреспондент» русской газеты… это несчастнейшее существо в мире, нравственная тряпка, обязанная «ловить момент» и сообразоваться со всем на свете, кроме своего личного убеждения, а подчас и истины. Я не виню за это русские газеты. Может быть, они и сами подчиняются не своей воле, а вынуждены грустным положением своим требовать от корреспондентов не того, что есть, а того, что в данную минуту желают, чтобы было. Но нам, корреспондентам, от этого не легче. Мы-то все-таки поставлены под двойной гнет двойной цензуры и вынуждены говорить, когда хотелось бы молчать, и молчать, когда совесть велит говорить…»¹. Настасья Васильевна обладала бесспорным литературным талантом и замечательной для женщины энергией. Как корреспондент, она исполняла многотрудные эти обязанности так честно и так талантливо, что не уступала в этом лучшим корреспондентам-мужчинам².

Помимо описания, безусловно, для публики нужных батальных сцен Каирова старалась обратить внимание и на «второстепенные моменты», например, характеристика этнических турок и болгар. Дело в том, что в русское общество судило о турках через призму «лубочных картинок», где противники русских в войне представлялись уничижительном виде и здесь напрямую заметен вклад Настасьи Васильевны Каировой. Например, чего стоят ее записи об отношении турок к русскому монарху: «Особенно турки любили государя императора. Имя Александра было популярнее среди них чем когда-либо бывало имя какого ни будь султана. Милостивое отношение к пленным туркам и особенно мусульманский конвой его величества привели их к убеждению, что государь любит мусульман больше всех остальных своих подданных, а следовательно, буде любить и их, турок. Когда в Тырново дошла весть о покушении на царя Соловьева, турки толпами сбежались из всех деревень, неотступно требовали известий о здоровье государя, и все спрашивали какое наказание постигнет злодея»³. Такие заявления, по меньшей мере, являются просто смешными, так как всем был известен воинственный фанатизм турок.

Что же касается, почитание русского царя болгарами, то эта проблема имела, очевидно, глубокие исторические корни. Интересная информация по этому поводу в материалах писателя-фольклориста Любена Каравелова. В своих «Записках» Каравелов приводит разговор с болгарином, который заявил, что «…помнит еще те времена, когда болгарами правила царица Катерина, царь Павел, затем Александр, Николай и, наконец, нынешний государь Александр II. В ответ же на попытку возразить, что в Болгарии они никогда не правили, поскольку царями болгар являются султаны, заявил, что султаны – это цари турок, а наши цари живут в Московии»¹. Очевидцем таких заявлений была и Каирова.

Несмотря на подобные высказывания, отношение самих болгар к своим освободителям было явно двойственным. С одной стороны, благодарность русским за долгожданное освобождение. С другой, явное нежелание проявить себя в этой борьбе. Например, «по занятии города Тырнова русскими и бегство турок из местечка (Дренова) молодые люди в числе 60 человек заявили решимость вступить в ряды болгарских дружин и бороться таким образом с заклятыми врагами родины, турками. Между этими молодыми людьми были дети богатых граждан местечка. Не желая дозволять своим сыновьям подвергаться опасностям войны, зажиточные граждане употребляли все зависящие от них меры к тому, чтобы расстроить задуманное молодежью дело…»². Наконец, боевые качества болгар оставляли желать лучшего. По этому поводу Каирова отмечала в своих корреспонденциях:

− А с братушками не жаль расставаться.

Солдатики даже остановились от изумления при таком нелепом, по их мнению вопросе…

− С братушками-то вымолвил, наконец, один; чтоб их бисы драли!

− Что б им пусто было…

Мы народ подневольный пошлет царь, так будем драться.

− А как бы ежели он нас послал болгар побить, так мы б им показали, как дерутся!³

Так же постепенно рассеивались в России иллюзии относительно освободительной миссии. Подобные измышления единично встречаются уже в ходе сербо-турецкой войны 1876 г.⁴, в 1877 г. они становятся если не повсеместными, то по крайней мере их количество безусловно возросло. Даже Каирова, сторонница активных военных действий и выполнения исторической миссии России на Балканах, вынуждена была приводить в своих корреспонденциях подобные заявления: «Но если враждебно настроены были против братушек солдаты, то офицеры и чиновники смотрели на дело еще хуже. У них слышалась какая то ненависть и презрение к болгарам. Я спросил одного, что если б им снова пришлось драться за свободу болгар, пошли бы они с прежним энтузиазмом?

− Едва ли. За честь России мы всегда готовы головы положить, но надо уж другую какую причину найти, а свободой и даже страданиями болгар теперь уже никого не воодушевить»⁵.

В 1879 г. Каирова была вынуждена прекратить активную корреспондентскую деятельность и вернувшись в Петербург посвятила себя переводам исторических документов для «Сборника Императорского Русского Исторического Общества». Настасья Васильевна Каирова умерла 23 февраля 1888 г. в Петербурге. В ряде столичных периодических изданиях появилось несколько пространных некрологов, в которых оценивался вклад Каировой в деле становления русской военной журналистики².

С.А. КОЧУКОВ, Р.В. САПРЫКИН
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЕ КОМИТЕТЫ В ГОДЫ

РУССКО-ТУРЕЦКОЙ ВОЙНЫ 1877-1878 гг.
70-е гг. XIX в. ознаменовались подъемом национально-освободительного движения на Балканском полуострове и русское общество старалась оказать южным славянам материальную, моральную и военную помощь. Россия была едина в своем мнении относительно борьбы балканских народов за независимость. Здесь в частности немаловажное значение играло стремление укрепить традиционное влияние России на Балканском полуострове 29 июня 1876 г. общественный деятель Е.Ф. Тютчев писал: «…Печать по отношению к славянскому вопросу представляет редкое у нас единодушие, относится к делу живо, чутко… Инициатива помощи принадлежит обществу, т.е. Славянскому комитету…»¹. Славянский благотворительный комитет был создан в 1856 г., а организационно оформлен в 1868 г., когда российский император Александр II утвердил Устав данного общества. В состав Общества вошёл весь славянофильский кружок того времени во главе с Алексеем Хомяковым и Юрием Самариным, вошли представители дворянских родов Оболенских, Мордвиновых, Шиповых, профессор Михаил Погодин, предприниматели Федор Чижов, Иоаким Печаткин, Василий Кокорев, Дмитрий Бенардаки. Позднее к ним присоединились Епископ Чигиринский Порфирий, протоиерей Николай Сергиевский и др.

Первым председателем Общества был избран гофмейстер Двора Алексей Николаевич Бахметев, затем комитет возглавлял Михаил Петрович Погодин, а после него − Иван Сергеевич Аксаков.

В определенной степени такая неожиданная для России ситуация на Балканах во многом была вызвана ее же политикой. В прошлом официальный Петербург был крайне консервативен в своих воззрениях и очень осторожно относился к любому веянию свободы на Балканах, хотя вроде бы это способствовало ослаблению его геополитического соперника Турции. В свое время в России не вняли призывам эллинов помочь их восстанию против Турции. То же самое повторилось в канун Апрельского восстания в Болгарии 1876 г. А позднее с большим подозрением относясь к болгарским либералам, царское правительство поддержало государственный переворот болгарского князя Баттенберга, отменившего либеральную конституцию и установившего самодержавное правление. В связи с этим в одном из донесений из Софии русского посольства в Петербург из Болгарии констатировалось, что Россия не оправдала ожидания болгар, ее «беспрестанная перемена взглядов... переход от Тырновской конституции к едва замаскированному деспотизму... поколебали наш нравственный кредит».

Большие проблемы у России возникали в связи с острыми противоречиями между самими балканскими государствами. Каждое государство стремилось заручиться поддержкой одной из великих держав, в том числе и России. Соответственно, интересы держав и балканских государств причудливо переплетались, создавая сложные международные проблемы, которые не раз готовы были привести к войне не только на Балканах, но и в Европе. Для России порою «славянское братство» становилось тяжелым бременем. Притом, что «братья», случалось, и меняли пророссийскую ориентацию на союз с той или иной европейской державой.

Стоит вспомнить, что Болгария была противником России в двух мировых войнах. На примере динамики российско-болгарских отношений, можно выявить такую закономерность: каждый уход российской армии с Балкан приводил к тому, что ее балканские союзники изменяли свой внешнеполитический курс.

Тем временем, Россия поощряла поддержку и помощь воюющим славянам, как деньгами, так и оружием, и, конечно же, поощрялось добровольчество. Так многие офицеры получали отпуска и тотчас же перебирались поближе к военным действиям. Современники отмечали, что «движение добровольцев из России, сначала слабое и боязливое, но затем быстро двинулось вперед»¹. Ездивший добровольцем в Сербию известный писатель Д.А. Клеменц писал в своих воспоминаниях, то «на пароходе и на железной дороге только и слышал, что нельзя оставлять славян на съедение туркам»².

В этот период в русско-болгарских связях особенно заметна роль славянских комитетов. Болгары обращались к ним с призывами: «Если когда нужна была помощь России для несчастных болгар, то теперь она крайне необходима»³. Русский посланник в Турции А.Н. Церетелев взывал к Московскому славянскому комитету, прося немедленно выслать, хоть несколько сот рублей, чтобы помочь разоренным и пострадавшим⁴.

«Народным диктатором» в деле помощи южным славянам выступал И.С. Аксаков, который сконцентрировал в своих руках «все дело славянского движения»⁵. В определенной степени Иван Сергеевич Аксаков сумел организовать совершенно разрозненные силы, которые рвались на Балканский полуостров. Помимо финансовой помощи и отправке русских добровольцев на Балканы, Аксаков проводил своеобразную психологическую обработку общества. В частности Иван Сергеевич заявлял о неслыханном подъеме народного самосознания в апреле 1877 г. Аксаков заявлял: «Как благовест пронеслись по России слова государева манифеста и будто в праздник, радостно и молитвенно, осеняя себя крестом, приветствовала их Русь. Народ «был светел» при мысли о войне, потому что в его понимании это была война праведная, подвиг святой, великий»⁶.

В определенной степени масло в огонь подливали «угнетенные народы». Они буквально засыпали Россию коллективными и индивидуальными просьбами о помощи¹. Реакцию русского общества предугадать было не так сложно. Развернулось широкое движение в защиту и освобождение балканских народов. Причем откликнулись не только Москва, но и периферия².

Несколько особняком в данном случае стоит Петербургский славянский благотворительный комитет. Исследователь Н.И. Цимбаев, в своей статье посвященной освобождению Болгарии от турецкого ига приводит тот факт, что еще в декабре 1875 г. в Петербургском комитете по инициативе Н.А. Киреева обсуждался вопрос о поддержке болгарского восстания³. Тем не менее, руководство Петербургского славянского комитета стояли на тех позициях, что подобные действия восставших обречены на провал, в первую очередь из-за нехватки денег и оружия. Так же не надо забывать, что члены Петербургского комитета в большинстве своем ориентировались на действия Министерства иностранных дел, т.е. официального Петербурга, а они как известно являлись выжидательными.

Для увеличения средств было предпринято несколько изданий, например, сборник «Братская помощь», перевод брошюры Гладстона «Болгарские ужасы и восточный вопрос». Большое значение имела также даровая раздача рисунков (например, «Балканская мученица») и портретов героев восстания. С 21 сентября 1875 г. по 8 октября 1876 г. комиссией было собрано 810699 рублей. На эти средства был отправлен на театр войны санитарный отряд, а также снаряжены добровольцы в сербскую армию (1 генерал, 360 офицеров, 289 нижних чинов, 176 разночинцев и 120 донских казаков, в полном вооружении, с лошадьми); до 130000 руб. было выдано сербскому правительству в виде ссуды¹. Московский комитет объединил свои усилия с Владычне-Покровской общиной сестер милосердия. Газета «Русские ведомости» писала в конце 1876 г.: «Нам сообщают, что дамское отделение Славянского благотворительного комитета получило от русского посольства в Константинополе известие, что 26 болгарок-сирот, отправляющихся в Москву с целью получить воспитание в русских учебных заведениях, выехали из Константинополя в Одессу. После небольшого отдыха они поедут дальше, так что приезда их в Москву должно ожидать не позже будущей недели»². Только Московский славянский комитет с июля по октябрь 1876 г. собрал около 600 тыс. руб³. в результате чего, газета «Неделя» отмечала: «Пожертвования в пользу славян начинают принимать такие размеры, что следить за ними становится затруднительным»⁴. Характерным было большое количество мелких пожертвований. Причем, по словам Аксакова: «Пожертвования по общественной лестнице шли в обратной прогрессии: чем выше, чем богаче, тем относительно слабее и скуднее. Наши денежные знаменитости не участвовали вовсе, а если и участвовали, то в самом ничтожном размере…»⁵. Удивительно, но были случаи, когда городские власти ставили препоны в деле провидения благотворительных сборов. Особенно эти выделялся генерал-губернатор Москвы кн. В.А. Долгоруков, чьи мероприятия вызывали резкие протесты Аксакова, который подчеркивал религиозно-благотворитеный характер жертвенной компании.

Существенную роль Московский комитет отводил военной помощи⁶. Большинство русских добровольцев отправившихся на Балканы были подвержены своего рода «иллюзиями». Если в России на будущих волонтеров смотрели как на освободителей славян и борцов за истинную веру и эта точка зрения всячески внушалась им, то прибыв на место боевых действий все оказалось не так доброжелательно. Один из офицеров Белевского полка отмечал в своем письме: «Нельзя сказать, чтобы город был гостеприимен относительно нас. Все смотрели даже как то не дружелюбно… Вскоре причина выяснилась. Это мародерство местных жителей и убийство русскими жандарма… Мы все здесь перед смертью грешим. Я говорю перед смертью, потому что здесь нас бьют как турки. Так и сербы – мало шансов остаться в живых»⁷. Необходимо отметить, что подобных сведений о непристойном поведении русских добровольцев, встречается не так много. Причина этого, по всей видимости, заключается в том, что достаточно «исправно» действовала цензура, изымавшая все сведения о русских волонтерах, которые шли в разрез с официальной идеологией. Кроме того, у русского обывателя, который рвался на помощь славянам, было совершенно неправильное понимание предстоящей войны и абсолютное незнание противника. Министерство иностранных дел буквально засыпали различными проектами о том, как вести боевые действия и как вести себя по отношению к туркам¹. Что собой представляет турецкая армия – «про то хорошо не знали: на месте будет виднее».

Середина 70-х гг. XIX в. явилась кульминацией разрешения Балканской проблемы и не последнюю роль в этом сыграл Московский Славянский благотворительный комитет. Именно он воплотил в жизнь «славянскую идею» − мысль о необходимости выступить на защиту южных славян от османского владычества.