Александр Валерьевич Кобак

В Фонд культуры я был приглашен как специалист по архитектуре Петербурга. Сейчас удивительно, что в тот момент воодушевление, желание новых событий, новых идей, новых дел было так велико, что в Фонд культуры взяли человека из котельной, с диссидентским прошлым. Организация была чрезвычайно любопытная. Это была идея Дмитрия Сергеевича Лихачева – создать Фонд наподобие западных, которые финансируют большие культурные проекты, а также осуществляют собственные культурные программы. Центральный офис находился в Москве, отделения были во многих городах. История Фонда культуры еще не написана, это отдельная увлекательная тема.

В нашем городе было вначале Ленинградское отделение Советского фонда культуры, которое потом стало Ленинградским фондом культуры. С самого начала он помещалось в здании Серебряных рядов на Невском, возле башни Думы. Подъем по этой чудной лестнице вдоль башни сам по себе был праздником. [...]

Возглавил Ленинградское отделение Фонда культуры Рубин Сергеевич Милонов, администратор старой закалки, из театрального мира, человек энергичный и незаурядный. Он и принимал на работу таких людей, как я, Миша Талалай, Евгений Борисович Белодубровский, Татьяна Борисовна Притыкина. «Кадровая политика» была совсем не похожа на то, как это делалось при советской власти. Не знаю, посылались ли запросы в то время в КГБ. Там легко бы сказали, что вот этот обыскивался, этот находился под наблюдением и так далее. Но, думаю, таких запросов тогда даже не делали.

Короткое время в Фонде культуры работал Виктор Васильевич Антонов, знаток петербургской архитектуры. Выдающийся искусствовед и архивист, в то время он был общественным деятелем патриотического направления. Он не долго выдержал в этой организации, буквально несколько месяцев.

Очень быстро Фонд культуры стал пристанищем для многих людей, которые прежде не могли «ткнуться» ни в какие государственные организации, связанные с культурой. В холле Серебряных рядов на втором этаже стала собираться группа «Спасение», в то время центр широкого общественного движения по сохранению петербургских памятников. Все события, связанные с домом Дельвига, с борьбой за сохранение гостиницы «Англетер» первое время планировались в Фонде культуры. [...]

Довольно быстро по инициативе Михаила Талалая была организована комиссия «Некрополь» по изучению старых петербургских кладбищ, которые в советские годы были заброшены и разорены. Ни историки, ни искусствоведы этим прежде не занимались (только до революции). Вообще, тема смерти была вытеснена за пределы советского стандартного сознания. Вандалистское разграбление старых кладбищ было очевидно многим. Поэтому в комиссию сразу пришло много людей. Буквально за несколько лет мы создали огромную книгу, которая называется «Исторические кладбища Петербурга». Она вышла в 1993 году, сейчас готовится ее второе издание. [...]

Другое событие, получившее большой общественный резонанс – выставка «Утраченные памятники архитектуры Петербурга-Ленинграда». Она открылась в 1988 году в Музее этнографии на площади Искусств. Основой для выставки стала тогда уже написанная, но еще не вышедшая книга «Святыни Санкт-Петербурга», история всех петербургских храмов. Еще в застойные годы у нас был собран большой иллюстративный материал, уже были проведены обширные архивные исследования. Нам с Виктором Васильевичем <Антоновым> легко было превратить все это в выставочную экспозицию. Конечно, мы добавили к церковным и гражданские памятники – дворцы, особняки, дачи, которые были утрачены в годы советской власти. Выставка вызвала настоящий фурор. Очередь стояла, извиваясь по площади Искусств, чтобы посмотреть, что же было разрушено в городе в советские годы. Я даже не представлял, что это тема может вызвать такой интерес. Был развеян миф о том, что в Москве большевики многое разрушили, а Петербург сохранился в почти первозданном виде. [...]

Все с жадностью бросались на новые сведения, на новую правдивую информацию о советском периоде. Прежде неофициальная доперестроечная литература, благодаря поэту Аркадию Драгомощенко и переводчику и редактору Борису Останину, тоже расположилась на несколько лет в Фонде культуры. Довольно долго там существовала литературная студия «Поэтическая функция».

Первые национальные группы и землячества стали собираться в Фонде культуры немного позднее. Потом они получили отдельное пристанище в ДК Кирова, а сейчас правительством города учрежден Дом национальных культур. И тот же самый Олег Родзевич, тогда молодой человек, теперь уже в качестве госчиновника стал одним из его руководителей. А тогда ни армянам, ни грузинам, ни эстонцам, никому из живших в Петербурге людей, осознававших национальную идентификацию как что-то важное для себя, как некоторую культурную задачу, собираться было негде. Ведь декларировалась только бумажная дружба народов. И когда появилась возможность такой общественной деятельности – Фонд культуры дал ей первое пристанище. [...]

Краеведческая деятельность в годы, предшествующие перестройке, и в первые перестроечные годы сыграла важную роль в становлении петербургского самосознания, петербургской идеи, в возвращения исторической памяти в город. Приблизительно с середины 1970-х годов началось возрастание интереса к истории Петербурга. Раньше, конечно, это тоже присутствовало, но не было всеобщим поветрием, не было модой. С середины 1970-х лекции Пунина, Лисовского, Кирикова в лектории общества «Знание» стали собирать сотни людей. Во многих изданиях – газетах «Смена», «Ленинградская правда», «Вечерний Ленинград» и даже в органе обкома КПСС «Блокнот агитатора» появились рубрики, посвященные истории города. «Большая» история была очень идеологизирована. Поэтому специалисты уходили в области, где было меньше идеологии, например, в краеведение. [...]

Важную роль в ленинградской жизни в предперестроечные годы играл Музей истории Ленинграда. Там собралась большая группа исследователей петербургской архитектуры и быта. В десять доперестроечных лет город был изучен как ни в какой другой период. Мы не думали, что советская власть может так быстро рухнуть. Поэтому отдельные группы историков делали свое дело, ставили перед собой долговременные задачи, не особенно рассчитывая на публикации, разве что за рубежом. Например, группа исследователей, которые занимались евреями в Петербурге, памятными адресами, историей еврейского кладбища.

В общем, люди перекидывали мостик через десятилетия советского периода к дореволюционной истории. И город постепенно «заселяли» не только революционеры и ударники коммунистического труда. Мы знали, где жил Мандельштам, по какой улице ходила Ахматова. Это для многих было очень важно. Постепенно заполнялась лакуна между Серебряным веком и нашим временем. Этим занимались не только литературоведы и историки, которые сидели в архивах. Была масса любителей, которые собирали вырезки из краеведческих рубрик ленинградских газет, наклеивали их в тетради. На лекциях молодых историков, рассказывающих о мало кому известных Китнере или Гедике, сидели очень специальные бабушки и аккуратно конспектировали. И постепенно мертвая декорация старого Петербурга, хоть и сохранившаяся, но в которой жили совсем другие люди, заселялась теми персонажами, кто, как нам казалось, совсем недавно ее покинул. Занимаясь историей Петербурга, мы в известном смысле ощущали себя прямыми наследниками Серебряного века.

Такая обращенность к прошлому была характерна не только для историков и краеведов. Она была характерна и для неофициальной литературы того времени. В Петербурге эти круги часто пересекались. Выходил самиздатовский журнал «Часы» Бориса Владимировича Останина и Бориса Ивановича Иванова, с которыми вместе мы встретили перестроечные преобразования в котельной, где работали много лет. И в этом журнале краеведческие материалы иногда печатались. На семинарах у Виктора Борисовича Кривулина и в его журнале «37» такие материалы тоже появлялись. В Петербурге впервые в стране появился реферативный самиздатовский журнал «Сумма». Это же сумасшедшее дело, когда библиографический журнал выходит в самиздате! Переводческий журнал «Предлог», который издавал Сергей Хренов, уже покойный. Ряд музыкальных журналов. Ленинградские фотографы (Смелов, Кудряков и другие) снимали старый Петербург, посредством фотографии они осмысляли, что есть этот город. Я уже не говорю о многих неофициальных художниках, которые рисовали старый Петербург.

В Москве, в основном, самиздат был политический. В Петербурге он был, главным образом, культурным. В целом существовала культурная, во многом ретроспективная ориентация петербургского андеграунда, петербургского неофициального движения. Все это привело к формированию к началу перестройки достаточно ощутимой, разделяемой многими петербургской идеи, осознания особой ценности этого города. Не только духа города, а самой его плоти. [...]

Первые оппозиционные демонстрации в Ленинграде проходили не под политическими лозунгами, а по существу дела под лозунгами культурными. И даже не культурными, а лозунгами сохранения архитектурных памятников. То есть совершенно консервативными лозунгами «Не трогайте то!», «Не трогайте се!». Не говорилось: «Сделайте то», или «Дайте нам свободу слова!», а говорилось: «Не смейте трогать дом Дельвига на Владимирской площади!», «Не разрушайте Англетер». Поэтому в начальные, самые первые годы перестройки, когда политическое самосознание только-только начинало зарождаться, начинали формироваться площадки для политических дискуссий, оказалось, что петербургская идентификация, особое отношение горожан к городу уже сформировались. И оно может быть противопоставлено коммунистической власти как некая позитивная идея. Это НАШ город, не трогайте его, это не ваш город, вы – пришельцы, вы его 70 лет портили, теперь мы вам не дадим этого делать. Я не знаю, было ли это в других городах страны. Думаю, в таких масштабах – нет. Это какой питерский феномен.

Это все называлось экокультурное движение. Его лидерами тогда были три человека – Миша Талалай, Алексей Ковалев и Сергей Васильев. Хотя участвовало в нем очень много народа. В первое время всех их взял под свою крышу Фонд культуры. Дмитрий Сергеевич Лихачев поддерживал это движение, тем более, что термин «экология культуры» придумал именно он.

И еще одна тема. В предперестроечные и непосредственно в перестроечные годы довольно значительную роль играли разного рода религиозные и философские кружки,. Огромное количество людей увлекалось восточной философией, оккультизмом, агни-йогой, учением Елены Ивановны Рерих, искали путь в Шамбалу. Это тоже был уход от безумно политизированной социальной жизни. Я сейчас говорю не только про православные– православное подполье существовало всегда. Именно мистические кружки играли важную роль в предперестроечные годы. В этом смысле первая половина 1980-х напоминает 1920-е годы. Тогда тоже кружки ленинградской интеллигенции играли огромную роль. От мистических салонов до кружков историков или литературных клубов. Мы, не зная того, воспроизводили практически ту же схему.

Как можно сохранять интеллектуальную и нравственную независимость в условиях укоренившейся политической несвободы? Это уравнение со многими неизвестными, которое, собственно говоря, на практике люди и решали. [...]

Вся эта разнообразная питательная среда (музыканты, литераторы, поэты, художники, историки, самиздатовские журналы, салоны и кружки), это разнообразие жизни, с которым мы подошли к началу перестройки, дало повод Льву Яковлевичу Лурье сказать, что гражданское общество к началу перестройки в городе было уже создано. Была обширная и довольно независимая от государства жизнь многих тысяч людей со своей прессой, своей музыкой, своим учебным процессом. Может быть, это некоторое преувеличение, впрочем, не очень большое. Действительно, ленинградская неофициальная культура – явление достаточно уникальное. Чаще всего мы думаем о политических преобразованиях – что происходило в Смольном, что на ту или иную тему писали СМИ. Для меня было важно подчеркнуть процесс внутреннего формирования того, что впоследствии стало называться гражданским обществом.

Записала Т.Ю.Шманкевич

Алексей Анатольевич Ковалев
Из интервью 2008 года:
– Когда была официально зарегистрирована Группа спасения?

– В середине сентября 1986 года мы встретились в Сайгоне с Юрой Шевчуком (БЭР – Бюро экологических разработок, сейчас это «Зеленый крест»), который сказал: «Вот хорошо, что у тебя есть такая группа, культурные памятники. Мы вот экологией занимаемся, уже договорились с Пантелеевым <директор Центра творческих инициатив. – Ред.>, поехали в Политцентр». Я тогда еще поразился, что название Политцентр – («Центр политических инициатив»). Потом они заставили его сменить все-таки – Центр творческих инициатив. Это было в ДК Ильича. Леня Пантелеев был руководителем ансамбля политической песни…

Пришел туда, нас записали. Дело в том, что это не была регистрация в юридическом смысле. Вообще таких организаций не было. Хотели держать организации без образования юридического лица. У этого центра творческих инициатив появилось юридическое лицо, а у нас не было. Мы работали как подразделение. Это давало нужную степень легализации для проведения разных мероприятий, но не давало легализации для выдвижения, скажем, кандидата в депутаты. Мы столкнулись с этим, когда в 1987 году Группа спасения выдвинула меня кандидатом в депутаты Ленсовета по округу, куда входили Мойка.

Выборы были через каждые два года по половине состава корпуса. В 1987 в июне были выборы, потом в 1989. Выдвинули меня кандидатом, мы это делали просто, чтобы в качестве примера попробовать добиться регистрации кандидата. [...] В регистрации нам в конечном счете отказали. Но опыт появился. Потом я уже хорошо знал советское законодательство о выборах. И когда Коля Беляк – Интерьерный театр – по указу о развитии театров получил юридическое лицо, мы выдвинули от этого театра 70 с чем-то человек, что конечно, было беспрецедентно. Один трудовой коллектив мог выдвинуть любое количество…

– А устав ваш, программа, членство были как раз под выборы 1987 года сделаны?

– Нет. Тогда просто не успели мы раскрутиться. Этого требовал от нас Пантелеев, чтобы было все – устав нашей организации, программа. Но мы старались сохранить максимум неформальности в этих вопросах. Потому что было совершенно очевидно, что это дурацкое членство никакой роли в нашей работе, кроме дезорганизации, не сыграет. Мы сумели организовать дело так, что тот, кто оставался, тот и работал. То есть масса людей, сотни приходили на наши мероприятия, достаточно было просто по городу объявить, что мы проводим какое-то там совещание, чтобы пришло сотни полторы человек. Но это были пассивные слушатели, которые могли только разносить какую-то информацию, но с которыми работать невозможно. Если бы они пришли, а мы бы их записали в члены Группы спасения – это абсурд! Сергей Васильев с ними возился... Я говорил ему: «Не надо, не трать свое время на то, чтобы что-то людям объяснять, привлекать их, заставлять работать. Это бессмысленно! Они съедают твое время». Главное, их позиция в основном такая: «Почему вы не предусмотрели, у нас тут то, то и то делается!». Так иди и сам работай! Вот тебе наш опыт, вот тебе наши связи, вот тебе объект, это будет твой объект. Вот, работай по этому объекту! И плевать нам на этот объект без тебя! Все! Я занимал такую позицию. Это особенности нашего населения. Если кто-то что-то делает, то к нему все претензии, и, главное, что наваливают нему еще больше работы, задач каких-то. Почему самому-то не справиться с этим вопросом?

– А как складывались у вас отношения с госбезопасностью? Пыталась ли она контролировать Группу спасения?

– Да, контакты с госбезопасностью были. Причем все было очень просто, потому что официально госбезопасность участвовала в деятельности «Клуба-81». Вы же знаете прекрасно, что «Клуб-81» – была организация, созданная госбезопасностью. [...] Руководил соответствующим подразделением господин Кошелев, всем хорошо известный, который тогда был Коршунов. Тогда я с ним и познакомился. А заместителем его был Женя Лукин, с которым тоже были контакты, естественно, по этой же линии. Мы в «Клубе-81» постоянно присутствовали и их там видели. А затем меня Кошелев позвал на встречу, когда начались наши акции. Мы встретились, я рассказал о нашей деятельности. В рамках нашего проекта мне скрывать было нечего, потому что проект был абсолютно легальный. Другой вопрос, что там были многие аспекты, которые, естественно, не для Кошелева, это распространение различного вида литературы, которым мы занимались и раньше, начиная с Бродского и кончая «Архипелагом ГУЛАГ», разными журналами, которые издавались на Западе. Фотокопии тогда были очень популярны. Это не входило в темы нашей беседы. Но я думаю, что эти братцы тоже понимали хорошо, что не стоит на эту тему переводить разговор, поэтому он меня по этому поводу даже не спрашивал этот Кошелев. [...]

– Это было сразу после защиты дома Дельвига?

– Где-то в ноябре 1988. Ну, ясно, что появилась новая общественная инициатива. Они, видимо, были уполномочены, вот так же, как и отдел горкома комсомола, так и это подразделение КГБ, следить за этими инициативами. Бывали случаи, когда я даже звонил и говорил: мы будем делать то, то и то, – потому что мне не надо было никаких столкновений. Но в большинстве случаев мы проводили мероприятия вообще никого не ставя в известность. Например, у нас было такое мероприятие по защите дома Владимирский, 11 – выставка художников. Шагин, Флоренская, Флоренский… все там были. Не только «Митьки», еще группа «Старый город». Мы задумали выставку во дворе. И вдруг мне звонит Коршунов на работу, в музей, у меня не было тогда домашнего телефона [...], и говорит: «Что вы такое там устраиваете?» Я говорю: «Выставку устраиваем». Оказывается, пришло указание, видимо, из партии, они же ничего не знали, может быть, у Пилатова <председатель совета ЛЦТИ. – Ред.> не спросили. И, по его словам, завели моторы в Большом доме и менты готовы выезжать, всех вязать. Я-то подумать не мог, что это может кого-то обеспокоить. Он говорит: «Ты обязательно меня потом предупреждай о таком деле! Зачем нам нужен скандал?» Ну, понятно, никому не нужно. В итоге выставку провели без проблем. Вообще я думаю, что они с горкомом комсомола в одной были связке, и этот отдел как бы курировался КГБ. Потому что политика была примерно одинаковая, что у КГБ, что у комсомола.

Их интересовало, чтобы наша деятельность не перешла в разряд политической, свержения советской власти и так далее. «Мы и не хотим, – говорю, – свержения советской власти. Зачем? Вот чего мы добиваемся, у нас есть законные цели…». [...]

Я выдерживал линию, не давал возможности никоим образом использовать наше движение так называемым диссидентам, которые опирались только на позицию Запада. Хотя были попытки, например, во время первомайской демонстрации 1987 года. Перед этой демонстрацией мне было предложено прямым текстом (потом выяснилось, что у этого человека имеются контакты с западными центрами борцов за права человека и т.д.), что они обеспечат соответствующий пиар в западных средствах массовой информации в случае, если мы, выйдя на первомайскую демонстрацию, развернем несанкционированные лозунги. И будем повязаны, естественно, тут же. Хотя Журавский был скрытым членом НТС, но и он тоже принял решение, что так нельзя делать. И конечно, мы от этого отказались.

У меня с самого начала была концепция, что именно созданием неполитических организаций мы сможем сдвинуть политическую ситуацию в России с мертвой точки, дать простор людям для самовыражения. [...] А изначальная моя посылка была в том, чтобы дать людям пример общественной борьбы и легализовать некоторые виды общественных акций. Тем самым людей вовлечь в борьбу, чтобы власти подвинулись. Так уж совпало, что для меня дороже всего было культурное наследие, и в это время мы увидели пример заведомо незаконного сноса объекта – речь о доме Дельвига, потому что он был выявленным памятником истории и культуры. «Англетер» был просто зданием в охранной зоне, а это – выявленный памятник. Все так сложилось, что эта политическая модель наложилась на конкретику и появилась Группа спасения. У меня это так проходило. Другие люди приходили к этому по-другому. Чем и ценно было наше движение, что тут не было единой политической платформы, а люди приходили, и поводы могли быть разными, но мы все сошлись на заинтересованности в культурном наследии. А для меня было важнее всего, чтобы каждая наша акция была примером, чтоб не я уже следующим выходил, а другой бы выходил по другому поводу, может быть. [...]

Во время выборов в Верховный Совет РСФСР и в Ленсовет именно моя концепция выборов привела к победе. Была идея, которую предлагала Салье: сначала все выдвинулись, потом все объединились (те, кто выдвинулся). А, по-моему, надо было наоборот: надо было искать людей, уговаривать их выдвинуться и выдвигать их самим, и совсем не по месту жительства, потому что тогда на одно место можно выдвинуть только одного человека. А собрание по месту жительства было под контролем ЖЭКов, райкомов. Надо было использовать другие пути: организовать выдвижение в трудовых коллективах, со стороны юридических лиц, которые имели законное право выдвигать любое количество кандидатов по любому количеству округов. Использовали для выдвижения научные институты, например, Радиоинститут Хлопина, так называемые «ящики», в которых была более-менее свободная обстановка. Такое же право имели общественные организации городского уровня, а у нас к тому времени были зарегистрированы такие организации как, например, «Мемориал», который выдвинул порядка 80 кандидатов. Интерьерный театр, возглавляемый нашим другом Николаем Владимировичем Беляком, как юридическое лицо, действовавшее по Положению о театрах, выдвинул порядка 135 кандидатов, и так далее.

Некоторые считали это недопустимым, они говорили: «Как мы можем?! Это же абсурд – одна организация выдвигает сто человек!». Какая разница? Если это юридически грамотно сделано... Я уговаривал людей. Хотелось собрать нормальных людей побольше. Но, в принципе, мы всем давали возможность. Комитет литераторов, скажем, Димитрин такой был, приносит список своих людей – мы их всех включаем. Поэтому по некоторым округам по четыре человека было.

К сожалению, случайных людей было достаточно. Но они не определяли будущий состав Ленсовета. Народный фронт к тому времени хорошо развернулся, создал свою структуру по районам, были координаторы районные, и мы у них брали данные, это было очень удобно. Но все-таки как выдвигать и всю эту технологию они не знали, и я их учил.

Это я считаю своим главным делом. У меня до сих пор лежат эти бумаги, где расписаны районы, моя мама сидела на приеме телефонных звонков. Моя задача была закрыть все 400 округов. Такой задачи никто не ставил в России вообще во время этих выборов. А я понимал, что если во второй тур выходят коммунист и наш человек, то наш человек выиграет наверняка.

Беседу вела Т.Ф.Косинова

Мы задолго до перестройки впрямую и открыто начали делать то, что было разрешено только тогда, когда началась перестройка. Мы не прятались, не играли в подпольщиков. В 1981 мы об этом просигналили советским властям. Посылали открытые письма: мы делаем то-то и то-то; либо вы нас сейчас признаете самостоятельным творческим союзом, либо мы де-факто приступаем к действиям, не нарушая закон. И делали это. Конечно, они не могли этого признать, мы получили только один дурацкий ответ в котором было написано, за скромной подписью «Иванов»: «Мы считаем, что у вас все хорошо, вступайте в Союз художников, а кто не хочет, идите в самодеятельное искусство». Но мы не стали прятаться, просто пошли вперед и все сломали. Они вынуждены были идти нам навстречу. Потому что были репрессивные опыты в Москве с бульдозерами, и они поняли, что это не очень хорошо освещается в мире и не идет на пользу советскому государству в его отношениях с другими государствами мира. На каждый их шаг все мировое сообщества, все масс-медиа начинали вещать сразу же. И, скрепя сердце, с безумными торгами за каждого художника, за название каждой картины, за выставки, «официозу» приходилось идти на уступки.

Сейчас молодые люди просто не верят в это. Потому что это, действительно, глупо: разрешить людям выставку и не разрешать название выставки, совершенно безобидное – «Выставка современного искусства». Слова «современное» на афише нельзя было написать. Сначала вообще запрещали какую-либо афишу. Потом разрешали написать: «Весенняя выставка». По ней нельзя было понять, чья выставка, каких произведений? Управление по культуре в обморок падало от того, что в городе наши самодельные афиши висели, где было написано название нашего союза ТЭИИ. Все равно потихонечку мы добивались нашего признания. И выставки существовали. За 1980-е годы ТЭИИ оформило культурное пространство Питера. Все, что было до 1985, являлось подготовкой к перестроечным делам. Если говорить серьезно, то мы, когда писали книгу о своей истории, пришли к выводу, что это мы, ТЭИИ, и сломали всю ситуацию в 1980-х годах в культурной области. Климат культурного пространства Ленинграда оздоровлялся благодаря нам, благодаря общей связке таких объединений, как ТЭИИ, «Клуб-81», Рок-клуб, Клуб карикатуристов...

[...] До перестройки была история с Кошелевым-Коршуновым, начальником «отдела по борьбе с идеологическими диверсиями». Когда я узнал, что нами занимается отдел КГБ с таким названием, мне, как человеку концептуального мышления, сразу захотелось сделать идеологическую диверсию. И я подумал, что если просто продолжать то, что и делал раньше, то это и будет идеологическая диверсия. И этого было достаточно, чтобы разрушить систему контроля над культурой. Мы играли друг с другом в эти шахматы и выиграли, мне так кажется. [...]

В 1985 году я работал кочегаром. В 1989 уехал в Америку. Был там недолго, месяца три, но мне хватило. Проехал всю Калифорнию, от Мексики до Канады, у нас проходила выставка по калифорнийским галереям и музеям, был в Нью-Йорке, Сиэтле и Беркли, читал лекции. Мне надо было понять, узнать, посмотреть, поучиться. Я изучал, как это – негосударственное, некоммерческое – устроено там. У меня уже был проект культурного центра, я еще не знал, что это будет на Пушкинской. Из Америки приехал и занялся этим.

Как я нашел дом на Пушкинской улице? Искал мастерскую. Нашел. Пришел сюда и сразу нарисовал здесь картинку. Этот дом был с 1984 года на расселенке, а полурасселенный дом – бери, не хочу, если город его забыл... Слух пошел, стали передавать друг другу: «Там дом есть». И каждый индивидуально сюда перебирался. А я сижу и думаю: «Что будет? Выгонят, как всегда. А что нужно сделать, чтобы не выгнали?..» И накрутилась концепция, все остальное, мы пошли своим путем – и все получилось. Так мы тут появились в 1989-м.

Кто-то более активно в этом участвовал, кто-то – менее. Кто-то своим именем участвовал, кто-то хождением по инстанциям, а кто-то вывески бил, кто-то дрался по ночам, кто-то водку пил. Просто мы все хотели это сделать и отстояли свое место на родине. Мы не хотели никуда уезжать. Хотели иметь свои галереи, свои музеи. И все получилось. Все, в конце концов, юридически оформили – принципиально новый творческий союз независимых деятелей современной культуры – Товарищество «Свободная культура».
Записала Т.Ф.Косинова