Сборник материалов Санкт-Петербург

Когда группа представителей демократически настроенной ленинградской интеллигенции организовала политический клуб «Ленинградская трибуна», по образцу ставшей уже широко известной в стране «Московской трибуны», я сразу же принял активное участие в его работе, веря в то, что в условиях перестройки общественное мнение интеллигенции может оказывать влияние на поведение партийных руководителей города. Поэтому, как только было сообщено о смене первого секретаря обкома, я предложил направить к Б.В.Гидаспову делегацию членов «Трибуны», которая изложила бы ему нашу точку зрения на происходящие перемены и предложила наше всемерное содействие в процессе демократизации советского общества. Хотя некоторые члены «Трибуны» высказывали сомнение в продуктивности такой встречи, мне удалось все же убедить коллег в ее целесообразности; в результате было избрано пять делегатов во главе с бывшим ректором нашего университета академиком А.Д.Александровым; он позвонил по «вертушке» в обком и сразу же получил согласие Гидаспова принять нас через два дня. Мы распределили между собой темы для обсуждения на этой встрече и в назначенный день и час были в Смольном.

Правда, меня сразу озадачило то, что встретил нас в его приемной тот самый секретарь обкома по идеологии, который был таковым при Соловьеве и почему-то остался в этой роли при новом, ученом и интеллигентном, первом секретаре; он присутствовал при всем нашем длительном разговоре, записывал в блокнот содержание наших выступлений, но не промолвил ни слова, и я решил, что его просто еще не успели заменить другим, отвечающим по духу требованиям перестройки.

Б.В.Гидаспов внимательно выслушал все наши выступления, все претензии, которые мы предъявляли к бывшему руководству, в частности, к сидящему здесь секретарю по идеологии, наши пожелания и изъявление готовности содействовать в перестройке всей идеологической работы в городе и заключил встречу выражением благодарности за нашу инициативу и обещанием собрать осенью (а встреча эта была в мае или июне) широкое совещание представителей ленинградской интеллигенции для обсуждения актуальных проблем духовной жизни нашего города в новых условиях. Мы вышли чрезвычайно воодушевленные, я говорил коллегам: «Вот видите, я был прав, рассчитывая на эффективность этой встречи»; на радостях мы пошли к Александру Даниловичу Александрову в гости выпить по такому поводу рюмку-другую...

Увы, радость наша длилась совсем недолго; никакого совещания с интеллигенцией организовано не было, секретарь по идеологии оставался прежний и продолжал определять партийную политику в области культуры в соответствии со своими консервативными, антиперестроечными представлениями (их критике я посвятил очередную статью в университетской газете), и я должен был признать, что вновь оказался в плену иллюзий, опровергнутых реальностью партийно-политической жизни...

(Каган М.С. О времени, о людях, о себе. СПб., 2005. С.257-266)

Я нарушал профессиональные заповеди. [...] В значительной части событий, происходивших до 1991 года, я был не столько наблюдателем, сколько их активным участником. И на митинги и демонстрации ходил не только как наблюдатель, хотя в тоже время и как наблюдатель. Был у меня такой прием: когда шла колонна демонстрантов, то я никогда не оставался в одном ее месте. Вначале подходил к голове колонны, а потом шел к ее хвосту и пытался считать количество людей, принимавших участие в демонстрации. Потом шел из хвоста к началу колоны. Подходил к идущим в первом ряду Юрию Нестерову, Николаю Корневу или другим «лидерам». Болтал с ними, а потом опять уходил к хвосту колоны. Обычно я мало стоял на месте и постоянно вел наблюдение, но все равно участвовал в этих политических акциях. То есть я был активным участником событий. На больших митингах не выступал, а на каких-то более узких перестроечных «тусовках» в ДК Ленсовета, Доме научно-технической пропаганды или Доме писателей, там в более узкой аудитории я мог себе это позволить. [...]

До выхода из ИСЭПа официально, да и первое время после образования Ленинградского филиала Института социологии никакой группы у меня не было. Мы с Машей Мацкевич числились в разных подразделениях, а пресловутые «уличные опросы» были нашим внеплановым хобби. Никаких названий у нас не было. Леня Кесельман – и ладно. Центр изучения и прогнозирования социальных процессов и Группа изучения динамики социального сознания возникли позднее. В этой «инициативной команде» с той или иной регулярностью работали свыше ста добровольных интервьюеров и несколько десятков программистов, операторов и других работников вычислительного центра, входившего в то время в состав нашего института. Персональных компьютеров тогда еще не было, но наша БЭСМ-6, занимавшая довольно большой зал (сейчас это помещение используется в качестве конференц-зала ЭМИ РАНа), позволяла нам в течение суток обрабатывать данные наших многотысячных опросов. Всех нас можно было бы называть волонтерами, но мы тогда этим понятием не пользовались. Не было у нас в то время никакого самоназвания, а была большая группа людей, понимавших социальную значимость объединявшего их дела. О том, какие это были люди, свидетельствует то, что несколько десятков бывших наших интервьюеров вошли в состав первого демократического Ленсовета. Некоторые из них попали туда, приобретя богатый опыт межличностного общения с людьми во время наших уличных опросов.

Поначалу наших интервьюеров я обучал только сам, потом эту нехитрую науку освоила Маша Мацкевич. Была у нас специальная методика «уличного опроса», о чем я даже книжку потом написал. Наши интервьюеры ведь без анкет работали. У них был только кодировальный лист в руках. Они сами были «живыми анкетами». Главное, им надо было войти в психологический контакт с опрашиваемым.

Мы старались отбирать доброжелательных, контактных людей, без особых комплексов. [...] Никаких объявлений для набора интервьюеров, конечно, не давали. У меня были какие-то друзья, у многих из них были свои друзья, у тех в свою очередь были свои… Так «снежным комом» и собирались.

Саша Винников, например, был один из лучших интервьюеров. У него была масса энергии, и он один мог сделать за день столько, сколько делали два-три «обычных», средних интервьюера. Саша Серяков, Альберт Баранов, Борис Максимов, Дима Травин, Саша Патиев, Гриша Томчин…

Мы вполне добровольно участвовали тогда в объединявшем нас деле, которое, в свою очередь, было лишь средством для чего-то куда более важного, чем наши опросы. Да, результаты этих опросов, как правило, озвучивал я, и поэтому в общегородском публичном пространстве оказался немного раньше тех, кто весной 1990 вошел в состав первого демократического Ленсовета. С весны 1989 я ведь уже в телевизоре вовсю мельтешил, а до публичности многих наших интервьюеров было еще около года.

Не платили за интервью ни копейки! До 1992 года ни один человек денег за эту работу не получал. В самом начале мы с Мацкевич получали свою зарплату в ИСЭПе, для которого наши опросы были самой наглой партизанщиной или, в лучшем случае, «внеплановой работой». Да и потом на первых порах после нашего перехода в Институт социологии то, что мы делали, менее всего согласовывалось с нашей официальной плановой работой. Потом, когда в конце 1991 – начале 1992 года возникла возможность платить людям за их работу, мы стали переходить на оплату работы интервьюеров, что на первых порах неожиданно послужило причиной заметного ухудшения качества нашей работы. Мы не сообразили, что «сдельная», от выработки оплата заинтересованного в деньгах человека невольно стимулируете его на упрощение и халтуру. [...]

Все опросы инициировали мы сами. Без чьих-либо санкций, просто по нахалке. В то время мы никогда не работали по заказу.

Первый опрос был по Юрию Болдыреву. Ситуация была такая. Где-то в 1987 или 1988 году Болдырев попал к нам в ИСЭП на стажировку. По своему первому образованию он технарь. Кончил Корабелку и работал в каком-то институте полувоенном. Он учился на каких-то курсах повышения квалификации, что-то вроде университета марксизма-ленинизма, который посылал на стажировку к нам в институт своих студентов. [...] Пришел он к нам. Парень как парень, разве что слишком дотошный и въедливый. Вопросов уйма, и вроде бы не всегда по делу..

Осенью 1988 года его выдвинули от его ящика кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. А у Болдырева есть одна фантастическая способность, которая меня до сих пор поражает. [...] В обычном разговоре он может не очень складно нести такую ахинею, что просто ужас. Но когда попадает в острую, экстремальную ситуацию, во враждебную для него аудиторию, концентрируется, становится так точен и красноречив, что просто диву даешься. Помните, как он жестко Горбачева «носом по трибуне водил». На моей памяти он это с самого начала умел делать. Он и здесь своего высокопоставленного оппонента (первого секретаря Ленинградского горкома КПСС) точно так же мордой по столу водил. Он его и его сторонников убивал просто. Благодаря этому своему свойству он прорвался сквозь сито.

Когда началась избирательная компания, Володя Костюшев, который был моим формальным начальником, сказал: давай ты будешь осуществлять социологическое сопровождение избирательной кампании Болдырева. И я стал ходить на его предвыборные собрания, на заседания клуба «Перестройка» и прочие мероприятия.

Мы проявляли чудеса энтузиазма, листовки делали, плакаты… Помню, как мобилизовывал театральных художников плакаты вручную рисовать. Было много проблем, потому что никаких ресурсов не было и денег ни копейки. Кстати, зарплата у меня, я же был еще работником ИСЭПа, была 105 рублей. И у Юры – примерно такая же. То есть денег не было. Был энтузиазм, были какие-то мобилизованные волонтеры, и все. Наш округ – это южная часть Московского проспекта, 206-й округ, новостройки 70-х годов, не хрущевки. На этой территории была библиотека, где Марина Салье руководила «Клубом друзей “Огонька”», мы опирались на этот клуб. Еще была музыкальная школа, которая нам помогала – предоставляла свой зал для предвыборных собраний. По-моему, и Марина Салье нам тогда как-то помогала. Петр Филиппов довольно сильно нам помогал, давал мегафоны, и наши агитаторы стояли с ними возле метро.

В 206-м округе баллотировался Герасимов, первый секретарь горкома партии (это, конечно, не первый секретарь обкома, все-таки более низкий чин), и Болдырев – всего два кандидата. А первый секретарь местного райкома партии был председателем избирательной комиссии. Ясно, что он делал все, чтобы помочь своему прямому начальнику. У Герасимова были огромные залы, а у Болдырева почти ничего. Он ведь, в конечном счете, случайно прорвался сквозь сито... Так вот: Герасимову для встреч с избирателями давали самые большие залы, а Болдыреву – жэковские «красные уголки». Туда набивалось человек 20 гэбэшников, их просто видно было по одежде и пыжиковым шапкам, несколько старушек, и все. И Юра там распинался перед ними, что-то доказывал.

Посидел я в этой духоте, у меня просто голова закружилась. Вышел на свежий воздух. Вижу киоск пивной, а вокруг мужики с бидончиками и трехлитровыми банками или просто за кружкой. Это утро воскресенья было. И они стоят так тоскливо. Думаю: мы там какой-то ерундой занимаемся, о чем никто из этих людей не знает и знать не хочет. У нас в округе 400 тысяч избирателей, а в «красном уголке» сидит пять старушек… Ну, что мы можем сделать? Все бессмысленно…

Подхожу к мужику, как бы занять очередь за ним. И спрашиваю: «Вы уже приняли решение, за кого будете голосовать?». На всякий случай приготовился уворачиваться, если он мне в ответ на мой неуместный вопрос между глаз врежет. Потому что тут у человека душа, понимаешь, горит, а я пристаю с какой-то глупостью. Спрашивал без всякой надежды на содержательный ответ. Он ведь не должен знать вообще, что выборы будут. А он поворачивается ко мне, и голова у него как-то гордо поднимается: «За Болдырева, конечно!». Фамилию знает! Да еще не просто знает, а именно «за Болдырева». Герасимов – все-таки первый секретарь горкома, кругом щиты, на всех «Герасимов». А этот будет за Болдырева!

Думаю, ну, случайно попался этот полупьяный мужик. Осмелел слегка, подхожу к следующему: «Вы уже приняли решение, за кого проголосуете?» – «За Болдырева». И вот так я прошел эту очередь, человек 20–30 там стояло, и если переводить в проценты, то где-то больше половины – 52–53 процента – за Болдырева. Несколько человек сказали, что они еще не приняли решения, процентов 20–25. Было видно, что они скорее опасаются сказать правду. И где-то около 15 процентов ответили «за Герасимова». Поскольку в выборах участвовало только два кандидата, то полный «веер ответов» состоял всего из шести вариантов, «закрывавших» практически все возможные ситуации. Это мог быть либо один кандидат, либо – другой; человек мог колебаться в выборе между кандидатами, мог не знать о предстоящих выборах, мог знать о выборах, но не хотел в них участвовать, и, наконец, нельзя было исключить, что человек не захочет рассказывать о принятом решении.

Опросил я эту очередь и думаю: может, здесь, где-то рядом живет какой-нибудь родственник или поклонник Болдырева. Пошел на другую улицу и стал этот же вопрос прохожим задавать. Делал все это просто по наитию. Очень быстро сообразил, что ответы людей сильно зависят от некоторых легко различаемых внешних признаков их социального статуса… Пол и принадлежность к четырем возрастным группам (до 30 лет, между 30 и 45, от 45 до 60, старше 60 лет) определял «на глаз». Еще одна позиция – «культурный уровень», которым я, экономя время, попытался тогда заменить показатель образовательного уровня, – вызвала впоследствии наиболее сильную критику.

Я же тогда исходил из того, что есть люди с признаками интеллекта, такая советская интеллигенция, они и одеты немножко иначе, у них выражение лиц более осмысленное, что ли… Их легко опознать. Хоть я и небольшой физиономист, не психолог по профессии, но давно живу и такие вещи, как мне кажется, легко определяю. [...] Стал фиксировать не только ответы о предпочтениях, но и эти внешние характеристики отвечавших. У меня был блокнот в клеточку. Я провел четыре вертикали, оставил 25 клеточных строчек: одна страничка – сто человек помещается. И стал отмечать. Если сказали «за Болдырева» – это «единичка». Если за его оппонента – «двоечка», если трудно сказать – «троечка»… Через пару часов опросил ровно сто человек, спустился в метро и пока ехал до Техноложки, все это на коленке подсчитал. Получилось где-то примерно 53 процента за Болдырева.

После обеда думаю, дай-ка я еще по району пройду. И поехал обратно. Стал ходить по другим улицам. К концу дня у меня было опрошено уже ровно 300 человек. [...]

На следующий день я попросил Машу Мацкевич и Володю Гельмана проверить, может быть, я так на людей действую? И мы собрали уже полтысячи человек, потом полторы, потом две тысячи. А цифры стоят, как вкопанные! Вот это было совершенно непонятно. Я не привык к этому. Обычно цифры в наших данных всегда прыгали в разные стороны, это нормально. А здесь стоят, и все!

Пришел к ребятам и говорю: «Хренация какая-то». Я и сам, честно говоря, в это чудо не верил. Они говорят: «Даже если то, что ты нарисовал, произойдет, что же ты думаешь, неужели первый секретарь райкома скажет первому секретарю горкома, что тот проиграл выборы? Ты что, дурак, что ли?» В самом деле представить себе такое было невозможно.

Но все-таки решили мы на всякий случай напугать наших противников. Ведь это были выборы одного из 2,5 тысяч человек. По закону того времени избирательные бюллетени должны были храниться до следующих выборов. Почти полмиллиона избирателей – тогда голосовать ходили все или почти все. И хотя это были первые свободные выборы, но инерция всех предыдущих и необходимость участвовать в них осознавалась довольно высоко. И чтобы фальсифицировать эти выборы, нужно было привлечь для фальсификации огромное количество людей, чтобы они сидели и стирали, вставляли, меняли цифры. А ведь голосовали тогда чернилами. То есть это нельзя сделать нескольким доверенным лицам, это целая технология, надо грузовик бюллетеней вывезти, грузовик привезти – адова работа. И рисковая, потому что еще пять лет эти следы будут оставаться. Вот я и решил, что их надо просто предупредить, что если они хотят фальсифицировать, то у них впереди большая работа. Чтобы они приготовились, ну, купили много резинок подтирать «неправильные» бюллетени… Короче, напугать их решили. И мы послали описание того, что сделали, в избирательную комиссию, в горком, в обком, в ЦК КПСС, в Центральную избирательную комиссию – всем, кому следует. Дескать, мы знаем, у вас впереди большая работа, мы вам сочувствуем, но приготовьтесь.

Если честно, в успех нашего предприятия я не очень верил. Конечно, я догадывался, что у Юры позиции сильнее, но что мы сумеем их заставить дать Юре мандат, до самого конца так и не верил. Я привык к той советской жизни, в которой власть всегда была сильней тех, кто пытался ей противостоять… Такой у меня был жизненный опыт.

У нас был так называемый штат наблюдателей. 26 марта на каждом избирательном участке сидел наш человек и фиксировал ход голосования и подведение его итогов. А у Вали Тереховой был штаб. Там был Юра Болдырев, нервно ходивший все время из угла в угол, Володя Гельман. Юля Кондратьева была наверняка, Миша Горный, Юля Зеликова, другие... И вот Валя сидит на телефоне и пишет: в таком участке такой результат, в другом – такой. В результате мы получили итоговые данные выборов в нашем округе быстрее, чем окружная избирательная комиссия. Результат получился 57% (плюс-минус пару процентов, мне сейчас не вспомнить точно) за Болдырева. Главное, что он получил мандат. Это был шок! Для меня самого.

До этого я никогда не занимался прогнозированием, это не моя работа, я в нее случайно ввязался. И вдруг мы в яблочко попали. Это была фантастика.

Записала Т.Ф.Косинова
Из интервью 2005 года:

Надо сказать, что с самого начала наших опросов публикация их результатов стала одной из основных, если не самой основной целью их проведения. Формула «информация, полученная от людей, должна быть непременно возвращена им» стала нашим императивом. В ситуации, когда «власть» обладала почти полной монополией чуть ли не на все имеющиеся в обществе ресурсы, подрыв ее монополии на нашем участке давал людям хоть какую-то возможность оценить свое положение в реальном социальном пространстве. Без нее очень многие из тех, кто уже давно утратил доверие к КПСС и ее мудрости, «стеснялись» признаться в этом даже самим себе и продолжали безропотно подчиняться, как им казалось, мнению такого же «стесняющегося» большинства. Наши опросы, что называется, открывали людям глаза, давая возможность оценить свое место в мире, скрытом от них информационным сумраком. <...>

Мы решили выяснить отношение горожан к результатам только что завершившихся выборов. Надо сказать, что предельная лаконичность общения с людьми, в ходе которого мы поначалу позволяли себе не более двух-трех вопросов, постепенно уступила место более развернутым сценариям, которые могли содержать до десяти признаков.

В ходе этого «промежуточного» опроса (впервые не связанного напрямую с каким-нибудь очередным голосованием) мы попытались выяснить уровень информированности горожан о результатах только что завершившихся в городе выборов, и отношение горожан к тому, что большая часть кандидатов, выдвинутых обкомом партии, ленинградскими избирателями была отвергнута. Сценарий включал и оценку степени доверия нынешнему составу областного комитета, а также показатель принадлжености к КПСС.

В субботу 15 апреля выдался на удивление ясный солнечный день, что позволило без особого напряжения опросить к середине дня чуть больше тысячи человек, а к вечеру ввести собранные данные в машину. И тут вдруг обнаружилось, что две трети опрошенных нами ленинградцев не испытывают доверия к областному комитету КПСС. Этот результат выглядел несколько неожиданным даже на фоне недавних поражений «отдельных представителей» этого органа, однако, отсутствие доверия беспартийных масс к теряющей власть партии уже можно было предполагать. Куда более ошеломляющие цифры обнаружились в двумерке «доверие к ОК КПСС на членство в КПСС», которая свидетельствовала о практически таком же уровне недоверия к высшему партийному органу Ленинграда среди тех, кто сообщил нам о своем членстве в КПСС.

Если верить цифрам, то получалось, что фактический хозяин города и области утратил свой мандат доверия, выданный ему ленинградскими коммунистами, и подлежит смещению. Однако кто этому поверит? Члены КПСС составляли в то время примерно пятую часть взрослого населения города, и соответствующую часть выборки, т. е. двести человек. Данными, полученными на такой относительно небольшой совокупности, можно легко пренебречь. Другое дело, если был такой результат был бы получен на выборке из тысячи членов партии. Тогда это был бы, в самом деле, серьезный политический аргумент против готовившихся к контратаке хозяев Смольного. Но чтобы получить такой аргумент, надо опросить около пяти тысяч человек. <...>

Как и предполагали, большая выборка с точностью до процента подтвердила результат, полученный накануне на малой, – две трети коммунистов Ленинграда выразили своему обкому недоверие, и легко опровергнуть это уже нельзя.

Через неделю на заседании Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации должно было состояться обсуждение вопроса об участии ее членов в только что завершившейся избирательной кампании. Среди отчитывавшихся о проделанной работе были и мы. Где-то около трех часов дня, у входа в ИСЭП, располагавшегося «на правительственной трассе» точно посередине между Смольным и Большим домом, нас с Машей Мацкевич остановил первый секретарь Дзержинского райкома (Бобров). «Похоже, Леонид Евсеевич, вы на свой праздник опаздываете?» – обращается он ко мне, доброжелательно улыбаясь, человек, которого до этого я имел честь видеть лишь издалека – он в президиуме, я в последних рядах, «на галерке». А тут выясняется, что он знает меня в лицо и по имени отчеству. Когда к тебе обращается такое высокое начальство, надо соответствовать. «Да нет, еще есть минут десять. А Вы тоже к нам?» – «Не только я». Остановились на солнышке. Обмениваемся какими-то ни к чему не обязывающими словами. Вдали на фоне по-весеннему высокого неба (28 апреля) ажурный контур Смольного собора и практически пустынная – без пешеходов улица. В какой-то момент где-то на полпути от Смольного замечаю большую группу людей, идущих во всю ширину тротуара. «Похоже, какая-то демонстрация», – указываю я нашему собеседнику на приближающуюся к нам колонну. «Да, гости на ваш праздник идут», – ухмыляется он. В центре приблизившейся группы различаю знакомый по газетным фотографиям характерный седой «ежик» первого секретаря Ленинградского обкома, а рядом с ним такие же «широко известные» лица других партийных начальников города и области. «Неужто и в самом деле к нам?» – искренне удивляюсь я. «К вам, к вам», – смеется он и устремляется навстречу своему начальству. Мы же заходим в вестибюль института, где нас встречает торжественный караул из предусмотрительно принявших угодливые позы руководителей института.

К этому моменту наша «двадцать четвертая» семинарская комната, рассчитанная, в лучшем случае, на полсотни человек, уже под завязку забита членами Советской социологической ассоциации и другими сотрудниками института, которым пришлось размещаться по трое-четверо на каждой двуместной «парте». Однако первый ряд этой самой большой институтской аудитории был предусмотрительно освобожден. Его вскоре заняли наиболее важные из гостей, пришедшие в сопровождении довольно большой группы своих помощников и охранников, основную часть которых пришлось оставить в коридоре у открытых дверей переполненного помещения. Похоже, заработавшись в ВЦ, мы пропустили начало подготовки к этому мероприятию, и только теперь поняли, что отчитываться придется не только перед своими коллегами, но заодно и перед практически полным составом бюро Ленинградского ОК КПСС, который мы терроризировали своими «подметными письмами» все последнее время. Но сейчас, похоже, они не в обиде. Часа три подряд они мужественно сидят на жестких досках в тесном душном помещении и искренне пытаются найти ответ на мучающий их вопрос – что теперь им делать? В их присутствии бюро Северо-Западного отделения Советской социологической ассоциации признает нашу профессиональную пригодность и принимает решение об учреждении Центра изучения и прогнозирования социальных процессов. С этого дня слово «прогноз» вводится в обозначение нашей команды и продуктов ее деятельности.

(Приводится по: Алексеев А.Н. Драматическая социология и

социологическая ауторефлексия. Т. 3. СПб., 2005. С. 777-781)