Людмила Ивановна Пониделко

И вот в доме графини Паниной, ставшем Домом культуры железнодорожников, такой центр открылся. <…>

Мне пошли навстречу, выделили пыльное и неухоженное полуподвальное помещение. До 31 декабря 1990 года я и немцы в комбинезонах убирали грязь, монтировали электропроводку, мыли полы, и 1 января был организован первый благотворительный обед, которым мы кормили бабушек и дедушек, под чаепитие мы дарили им подарки. Примечательно, что эта благотворительная столовая работает до сих пор.

А потом я отчиталась о проделанной работе на созванной мною же пресс-конференции. Рассказала журналистам, которые донесли информацию до ленинградцев, сколько пришло контейнеров с гуманитарной помощью, куда они были доставлены и как распределелялись посылки.

А потом у меня возникла идея как-то тем же добром отплатить нашим друзьям из Германии. И я сказала их представителю Герхарду Веберу: «Вы, немцы, столько много сделали для ленинградцев! Хочется отблагодарить жителей Гамбурга и других немецких городов чем-то особенным. Давайте организуем акцию «Ленинград благодарит Гамбург». И эта акция состоялась! Мне удалось на благотворительных основах привлечь артистов Мариинского и других театров, композиторов, иных представителей ленинградской культурной элиты к поездке в Германию.

В Гамбургском конгресс-холле собрались 4 тысячи жителей этого немецкого города, которым посчастливилось купить билеты на необыкновенный концерт. Но до его начала состоялся очень трепетный для меня момент. На сцену неожиданно вышел Герхард Вебер и сказал: «Я хочу, чтобы вы увидели человека, который, по-моему, даже кусочек своего сердца отдал благотворительности и этой культурной акции «Ленинград–Гамбург». После этих слов он пригласил на сцену меня, и я с замиранием сердца услышала четырехтысячный гром аплодисментов… Лучшей оценки моего годичного депутатского труда было трудно придумать.

Ко всему этому я должна добавить, что организацией, доставкой и распределением гуманитарной помощи среди жителей города так или иначе занимались многие и многие депутаты Ленсовета, и они тоже могут рассказать об этой работе немало интересного. Ведь наши депутаты самолично разгружали посылки, таскали, как грузчики, тяжелый груз. Помню, как таким грузчиком работал депутат Виктор Васильевич Червяков. Я тогда не знала, что он был серьезно болен, и ему, возможно, было противопоказано таскать тяжести. И когда в 1993 году его не стало, я с ужасом поняла, что человек в ущерб своему здоровью, своей жизни выполнял до конца свои депутатские обязанности. Ужас состоял еще и в том, что Ленинград словно во второй блокаде оказался. Бывая в других регионах, я слышала там от местных коллег слова о том, что им было запрещено осуществлять продовольственные поставки в Ленинград. Так реагировали чиновники на демократически настроенный Ленсовет и те демократические настроения, которые царили в городе на Неве. Однако мы выстояли, справились со всеми трудностями.

(Автобиография Петербургского горсовета. С. 322-323)

Я не был членом КПСС, и на меня нельзя было повесить ярлык деградирующего партийного чиновника. Тем не менее в Ленсовете я оказался в рядах оппозиции и в окружении демократов, которых все же, я назвал бы либералами с прозападной ориентацией. Я понимал, что рано или поздно их идеология приведет к развалу Советского Союза, поэтому боролся против этой идеологии вместе с депутатами, входившими в коммунистическую фракцию, среди которых мне хотелось бы выделить Евгения Александровича Сафронова, Дмитрия Николаевича Филиппова, Александра Борисовича Фадеева, Виктора Михайловича Сазонова. Мы вели оппозиционную борьбу как внутри Совета, так и с помощью публикаций в газетах. Помню, была большая статья под заголовком «Вместо демократии – диктатура интеллигенции». Организовывали большие встречи с жителями города, чтобы донести до них свою правду. Как правило, мне приходилось бывать организатором таких встреч. Проводили митинги, один из которых – митинг патриотических сил в феврале 1991 года – мы организовали на Дворцовой площади.

Я был, наверное, самым яростным борцом против Анатолия Александровича Собчака и его реформ, которые сводились к тому, чтобы сделать Ленинград городом банков. Решение проблем транспортного комплекса, повышение уровня культуры, возрождение города как центра мирового туризма – вот это было основой его программы. Но он совсем забыл, что наш город – город высокой технической культуры, город науки, город образования, в том числе и высшего, город промышленности и в первую очередь ВПК. Я прямо с трибуны упрекнул Собчака за однобокость его программы, представил, к чему это может привести. Мои слова, по всей видимости, услышаны не были...

(Автобиография Петербургского горсовета. С. 576)

Перестройка началась для меня с досрочного освобождения из лагеря, поскольку мне оставалось еще полтора года до конца срока. Это было в феврале 1986 года. [...] Я оказался в Ленинграде. Пометался немного, а потом пошел на работу в кочегарку на Апраксином дворе. Там я проработал три года. Поначалу перемены медленно набирали обороты. Но потом вдруг что-то сдвинулось, это было видно по моим коллегам-кочегарам. Они пришли в страшное возбуждение. Один из них был человеком достаточно циничным и совершенно не интересовался общественной жизнью. И вдруг он оживился. Воодушевился, стал читать прессу, нашел какую-то пьесу, по-моему, Шатрова «Дальше, дальше, дальше!», и был просто в полном восторге, то есть к нему вернулся интерес к жизни. А я продолжал относиться ко всему с большим недоверием, будучи убежден, что это косметический ремонт. Потом начались события на Кавказе, в Литве и так далее, которые не говорили о том, что что-то меняется радикально. [...]

Где-то в 87-м – начале 88-го года я вернулся в кружок, центром которого когда-то был Анатолий Анатольевич Ванеев. Это был богослов-философ, один из самых интересных в Петербурге. Я с ним прежде довольно много общался, а когда вернулся, он уже умер. Но круг его остался, и там были люди, для которых темой размышления была проблема атеизма для религиозного сознания. Они пришли к очень интересному результату. Я с большим увлечением начал участвовать в этих встречах. И в конце концов мы создали общество «Открытое христианство. У нас была попытка организовать диалоги с атеистами. Но оказалось, что атеистов-то и нет. После 70-ти лет коммунистического режима вдруг оказалось, что вести диалог не с кем, потому что никто не признает себя атеистом. [...]

Еще до образования общества «Открытое христианство» мы начали издавать журнал «Аминь», который состоял в основном из переписки. Ставилась какая-то философская, богословская проблема, вопрос, на который разные люди отвечали по-своему, а потом писали друг другу. Журнал переписки. Это было довольно интересно.

Но потом стала возможна открытая публикация, и самиздат больше не имел смысла. А потом мы создали школу. [...]

Это была обычная базовая средняя школа. Вначале были попытки религиозного образования, от которых потом отказались, ничего из этого не вышло. Зато вышло что-то другое – школа, в которой мы сами организовывали учебный процесс. Это было очень увлекательно. Школу закрыли только в прошлом году, по вполне понятным причинам: такая школа, как наша, стала уже просто невозможна – сменилась ситуация. [...]

Подавляющее большинство у нас было с педагогическим образованием. Или школьные учителя или университетские.

Мы попытались сделать что-то, что было бы противоположно советской школе. Хотя школу, в которой я учился, я вспоминаю с благодарностью, но в целом у всех нас было негативное отношение к советской образовательной системе. Не устраивала в целом школьная идея, не само собственно образование в плане знаний, а отношения, и не человеческие даже, а официальные. Постоянное чувство, что на тебя давят. Вот и мы хотели сделать что-то противоположное.

Вначале у нас просто ничего не выходило. Получился просто полный хаос. Отменили звонки, например. Ввели расписание, удобное для школьников. Занятия начинались позднее, не в восемь утра, а в десять. Потому что многие приезжали издалека, так чтобы они не попадали в час пик. Потом мы пытались организовать для них встречи. Пригласили поэта читать стихи. Школьников это совершенно не интересовало. Священников приглашали. Были и молодые, и средних лет, более консервативные и более открытые. Ни с одним из них ничего не вышло. Это школьников не интересовало.

Школа в своей основе была светской, но мы хотели, чтобы религиозное воспитание присутствовало. Мы хотели, чтобы была библейская история как историческая дисциплина. Ни от кого, естественно, не требовали веры. И не спрашивали человека, какой религии он принадлежит и вообще принадлежит ли какой-либо религии.

Было Евангелие, отдельным уроком. Довольно долго, много лет. Библейская история сохранилась почти до конца. Потом мы ввели философскую антропологию, то есть моральную философию. Повторяю, никто не задавал вопросов о вере и, соответственно, никто ничего не требовал. Были некоторые православные учителя, которые, предположим, предлагали молиться перед уроком. Никто этому не препятствовал. Поначалу было довольно много школьников из православных семей, но были не только православные.

Потом постепенно выстроилось. Мы вернулись к звонкам. Обнаружилось, что мы не можем от советской школы так просто избавиться. Во-первых, она имеет свою рациональность и свой смысл, и поэтому не следует ее отбрасывать полностью. А во-вторых, для новых форм требуется новое содержание. Это не так просто. Но постепенно мы нашли ту команду учителей – вернее, не мы нашли, а она как-то сама нашлась, – которая довольно существенно изменила модус образования, и, в целом, несмотря на какие-то проблемы мы довольны нашей школой. [...]

Спонсором школы был французский фонд Русского Студенческого Христианского Движения. Движение создано в 20-е годы русскими эмигрантами и до сих пор существует. У него есть небольшой фонд, и этот фонд нам помогал все время, постепенно уменьшая объем средств. Но, в общем, нам всегда хватало. Еще в Париже было общество друзей нашей школы «Сена–Нева». Они в последние годы нам помогали. Российские спонсоры появлялись спорадически время от времени, но очень редко. Был спонсором Михаил Пикалов, его дочка училась в нашей школе. Он был реставратор церквей, до сих пор его фирма сохранилась. Вот он нам помогал иногда. Больше из российских и не припоминаю.

Зарплата выплачивалась из взносов учеников. Но плата за обучение была небольшая. Это была наша установка с самого начала. Стоимость обучения должна быть доступна и семье бедных, иначе мы будем учить только определенный социальный слой. А мы не хотели такого ограничения. [...]

На мой взгляд, важно, чтобы не было в хаосе все. Потому что что-то накоплено, и что-то должно оставаться. Даже от коммунистического режима не должно исчезнуть все. У меня была такая мысль, еще в самом начале перестройки – предложить темой для конференции «Что нам дала советская власть?». Мне казалось, что это важно не потерять. Никто на такую конференцию не согласился. Название, конечно, сознательно вызывающее, но у меня именно была мысль: нужно что-то сохранять, нельзя все отбрасывать. [...] Это то, что мы получили в наследство. Это наша история, наша жизнь. Как можно ее вырезать?

Общественной дискуссии не получилось. А это как раз то, что было надо! Говорили о каком-то «покаянии». Слово даже неподходящее, какое-то фальшивое. В фильме «Покаяние» оно еще имело смысл, поскольку сам фильм поэтический, и там это было на месте. А в общественной жизни должен быть просто суд. И не для того, чтобы кого-то преследовать, а ради общественной оценки, радикальной оценки. Так чтобы люди вздрогнули, прежде всего, за самих себя – это же при нас было, мы все участвовали.

Фонд культуры был, в принципе, очень хорошо задуман. Считалось, что перестройка должна произойти сначала в сознании. А для этого надо дать возможность развиться общественным инициативам. В значительной степени они аккумулировались в Фонде. Тогда на очень короткое время народ восстал ото сна, и у народа были идеи. И каждый, кто приходил в Фонд, был выслушан, идея его могла получить воплощение, и его могли вывести на единомышленников.

К тому же Фонд еще и расположен был исключительно удачно – в самом сердце города, в Серебряных рядах, вход из башни Думы. И во многом благодаря этому оказался в центре всех движений – и не только культурных, но и любых других, в том числе и по переустройству общества. Потому что, идя по Невскому, невозможно было не зайти в Фонд культуры. Эта знаменитая терраса у входа в Думу, которая всего лишь на каких-то три метра возвышается над Невским, тогда казалась площадкой, откуда раскрывался весь мир.

Когда я появилась в Фонде, он в этих стенах работал, я думаю, уже месяцев десять. Жизнь там била ключом.

Там собирался общественный Совет по экологии культуры. Это те люди, которые стояли в 1987 у «Англетера», тогда они еще имели надежды, что, проиграв в «битве за Англетер», победят в других случаях. И Алексей Ковалев с горящим взором, и Миша Талалай, и все его соратники устраивали огромные сходки с криками и чуть ли не с мордобоем. Но они бились за благородное дело, пытались сохранить историческую часть города. Засиживались до поздней ночи. Несколько раз даже устраивалась раздача горячей еды. Заносили в Фонд огромный солдатский котел, и всех кормили кашей.

Параллельно с неформалами (этот термин появился именно тогда) работала комиссия «Петербургский некрополь», которой руководил Саша Кобак. Это уже были ученые, специалисты, которые занимались изучением исторических кладбищ города, их реставрацией. Эта комиссия подготовила и издала сборник «Исторические кладбища Санкт-Петербурга» – так что это была очень полезная работа.

Фондом культуры проводились аукционы предметов искусства из частных коллекций (живопись, графика, скульптура) – это была абсолютная новость для Советского Союза. Все заработанное на аукционах Фонд направлял на свои программы, которые в данный момент был приоритетным.

Еще была разнообразная выставочная деятельность. Например, наш отдел краеведения организовал выставку «Утраченные памятники архитектуры Петербурга–Ленинграда». На ней были представлены исторические фотографии замечательных зданий, в основном церковных, которые были уничтожены в советское время, с подробными аннотациями, и рядом – современный вид мест, на которых прежде находились эти сооружения. Просто и наглядно рассказывалось о советском вандализме. Выставка продолжалась больше полугода, а посетители не убывали. И открытки мы выпустили «Образы старого Петербурга», на ту же тему.

Фонд проводил конкурс на памятник Чайковскому. Сначала был конкурс проектов самодеятельных авторов. Народ получил возможность выразить свою любовь к Чайковскому и свое представление о нем. Проекты были выставлены, по-моему, в корпусе Бенуа Русского музея. Это были сделанные в основном из пластилина, из картона, из папье-маше и пр. довольно странные, мягко говоря, фигуры. Но выглядело это очень трогательно! Конечно, ни один из «народных памятников» не был осуществлен. Потом уже был проведен профессиональный конкурс...

Я работала в отделе краеведения. Отдел курировал уже упомянутый Совет по экологии культуры, занимался возвращением исторических названий (топонимическая комиссия), работой с неофициальными краеведами, подготовкой краеведческих конференций (в частности, готовилась конференция «Анциферовские чтения»). Все не перечислишь. Сначала моя работа была довольно рутинная, я отвечала на какие-то письма, принимала посетителей. Затем мне поручили общественную комиссию «Живая память», и мы занялись сбором и записью воспоминаний участников исторических событий. Люди понесли в Фонд документы из личных архивов, письма, воспоминания, фотографии... Вскоре у нас образовался довольно значительное собрание, в котором хранились эти материалы. Появилась идея сделать сборник «Ленинград. Панорама тридцатых». Туда должны были войти тексты, которые шли самотеком, и те, появление которых мы инициировали. Для этого я ездила в дома ветеранов, например, в Дом ветеранов науки в Павловске, встречалась с разными замечательными людьми и записывала их воспоминания.

Потом в Фонде был создан издательский отдел, и я стала его руководителем. При Фонде начали организовываться различные предприятия (как подразделения Фонда, они имели налоговые льготы), больше всего было издательств. Я должна была координировать их издательские планы. Сам Фонд тоже многое издавал: каталоги выставок, поэтические сборники, художественные календари. Нами была задумана краеведческая серия «Петербургское легкое чтение» – сборники очерков по физиологии Петербурга, в основном из старых петербургских газет. Вышли «Язвы Петербурга», затем «Петербургский святочный рассказ». Одновременно началась работа над историко-краеведческим сборником «Невский архив». Первый том готовился долго, но затем альманах выходил регулярно. А это уже серьезное научное издание. И все это начиналось в фонде.

Из всех отделений Советского фонда культуры ленинградское отделение было самым активным. Удачный коллектив подобрался. Многих сотрудников рекомендовал на работу в Фонд академик Лихачев, в результате там собралась довольно пестрая команда, просто Ноев ковчег: и партийные чиновники, и театральные администраторы, и то что называется «дети из хороших семей», и «разночинцы»... Получилась такая взрывная смесь, которая заставляла двигаться эту машину. Да и руководитель был вполне подходящий – Рубин Сергеевич Милонов. Профессиональный партийный работник, при этом умный и живой человек. Казалось бы, матерый аппаратчик, а пошел на то, чтобы ленинградский Фонд культуры стал соучредителем ленинградского «Мемориала», а это уже очень смелый поступок. Когда во время путча в августе 1991 всем руководителям организаций была спущена директива – запретить к доступ к множительной технике, Милонов нарочно уехал из фонда, чтобы мы чувствовали себя свободно. И целый день к нам шли с Невского, и мы всем ксерили их листовки. Мне кажется, что именно по Милонову можно понять, какие шли изменения в сознании советских людей.

В Правлении Фонда были тоже замечательные люди. Поначалу это было не какое-нибудь формальное правление, которое выслушивает отчеты и что-то там распределяет. Они, действительно, каждый приносил какую-то идею. Это было время, когда каждый работал на идею демократизации общества.

В Москве, в Советском фонде культуры, была совсем другая картина. Сюда и пускали-то далеко не каждого, и состав аппарата (как они выражались) совсем другой, многие там были из обкома комсомола. Центральный фонд возглавлял тов. Мясников, бывший первый секретарь Орловского горкома партии. Дух там витал вполне советский.

...Что касается международной деятельности, то в те времена многие делегации приезжали в Питер еще и потому, что не хотели или не могли ехать в Москву. Например, впервые за очень много лет Советский Союз посетила Всекитайская делегация деятелей литературы и искусства. Китайцы не могли поехать в Москву по определению – еще не вполне были восстановлены дипломатические отношения между нашими странами. И ленинградскому Фонду было поручено их принять. А в 1989 мы организовали и провели Съезд европейских фондов культуры, тогда даже американцы приехали. Это была тоже пробная акция. Все очень боялись Советского Союза и поэтому начинали с Ленинграда и с любых, лишь бы не правительственных организаций. Можно сказать, что одно время ленинградский Фонд культуры брал на себя не только работу Советского фонда культуры, но и часть работы Министерства иностранных дел СССР. Приемы были на самом высоком уровне.

Апофеозом всей этой истории для меня (потому что в конце 1991 года я ушла из Фонда) был 24-часовой телемарафон «Возрождение», который проходил на Рождество 1991 года в Мариинском театре. Мне поручили отдел обеспечения: я должна была привезти-увезти полторы тысячи человек – музыкантов, актеров, политических деятелей, просто известных людей. Не только соотечественников, но и иностранных гостей. Все должны были успеть приехать к этому дню, принять участие в марафоне, при желании побыть немного в Ленинграде и разъехаться по домам. Всем надо было обеспечить авиабилеты, гостиницу, культурную программу и т. п. Задача была интересная, но настолько сложная, что самого марафона я не увидела. [...]

Говорят, что это были очень голодные годы. Я этого не помню. Настолько было интересно жить, что совершенно все равно было, есть сыр или нет его.

Я считаю, что история ленинградского Фонда культуры обязательно должна быть написана. Там была масса замечательных людей, которые участвовали в программах Фонда, проводились исключительно интересные акции. Мне кажется, что Фонд в себе, как в зеркале, всю перестройку отразил – от общественных движений до индивидуального переустройства в мозгах.

На первом «Марше несогласных» в марте 2007 года я вспомнила главное свое ощущение времен перестройки – что от твоих действий многое зависит, что есть еще возможность что-то изменить. И вокруг все те же лица, ну, постарели, конечно... Но уже через три часа, когда омон стал стаскивать выступающих с крыльца Думы – от дверей Фонда! – стало понятно, что это совсем другая эпоха.

Перестройка для меня – это Фонд.

Записала Т.Ф.Косинова

Михаил Васильевич Попов
Из интервью 2008 года:

Мы в Ленинграде организовали Общество научного коммунизма. Это было в 1987–1988 годах или, может быть, немного позже, с 1989 года. Ельмеев Василий Яковлевич написал программу общества. Никто это общество не регистрировал. Просто мы записали людей, сделали программу и стали проводить в Доме политпросвещения (ДПП) заседания клуба «За и против». Клуб регулярно собирался, полный зал был – полторы тысячи человек. Начали с интеллигентов, а потом подключили сюда рабочих. Следующим шагом было создание Городского совета политклубов рабочих. Участвовали в нем первый секретарь Петроградского РК КПСС Юрий Евгеньевич Раков, первый секретарь Смольнинского райкома Валерий Федорович Полосин и председатель исполкома Смольнинского района Чаус. То есть надо сказать, что некоторые работники номенклатуры не сгнили, а участвовали в организации рабочего движения. Но, к сожалению, в малом количестве. [...]

Когда мы образовали клуб «За и против», у нас было немалое влияние на умы, и мы могли использовать возможности телевидения. Я был тогда консультантом Ленинградского телевидения, оно вело достаточно позитивную линию. Мы даже активно взаимодействовали с Беллой Курковой. Она тоже была кандидатом в народные депутаты СССР, как и я. [...]

Кстати, в работе Городского совета политклубов рабочих участвовала Нина Александровна Андреева. И муж ее, Владимир Иванович Клушин, доктор философских наук, очень умный, очень толковый. Мы устроили телевизионную передачу по обсуждению статьи Н.А.Андреевой, я ее проводил, в Выборгском райкоме партии. И она прошла по Ленинградскому телевидению при поддержке Александра Якимовича Дегтярева, который был секретарем обкома. Мы обсуждали ее статью и в целом одобрили. [...]

Мы начали готовить общественное объединение, которое бы в Ленинграде стало альтернативным Народному фронту. Собрались выйти из положения глухой обороны. [...]

Объявили по радио, что просим собраться всех тех, кто за меня проголосовал на выборах в народные депутаты СССР. Пришла, может быть, десятая часть, но это люди, которые проголосовали за программу, которые тебя поддержали, и эти люди участвовали в формировании тех общественных организаций, из которых появился и В.А.Тюлькин и другие.

Демократы уже собирались создавать Народный фронт, и госпожа Салье, которая тогда была нашим политическим оппонентом, собрала огромный митинг в Приморском Парке Победы, на ступеньках у стадиона Кирова. Но мы как кандидаты в депутаты – Красавин, Пыжов и я – на этом митинге выступили и сказали, что мы создали Объединенный фронт трудящихся. Это название мы придумали с Пыжовым утром, до митинга. Объединенный фронт трудящихся Ленинграда и области. [...]

Предварительно мы договорились с Ю.Е.Раковым, что нам будет дано место в ДК Ленсовета, у него в Петроградском районе. Он тогда очень активно действовал, говорил: «У меня Аврора в районе». Он превратил свой райком в штаб противодействия антисоциалистическим тенденциям. [...]

Нам выделили комнату с телефоном, зал для заседаний, для обсуждений, размножили нашу листовку. И вот на этом большом хурале, который собрали наши политические оппоненты, мы сказали публично об образовании Объединенного фронта трудящихся и предложили желающим участвовать. Раздали листовки, сказали, куда идти, какой телефон – и народ пошел валом.

Мы их записывали, распределяли по поручениям, придумали конференцию, чтобы всех людей расписать, кто чем занимается, в каком районе, какие подразделения. С того времени такой активности, которую проявило население, причем в большой массе своей интеллигенты, я не видел. [...]

Только мы зарегистрировались, через неделю зарегистрировался Народный фронт. И это все создало совершенно другие условия в Ленинграде – по сравнению с тем, что происходило в Прибалтике. Все журналисты – и на радио, и на телевидении, и в газетах – не хотели, чтобы по какому-то вопросу выступал только кто-нибудь один. Если инициативу проявлял Народный фронт, приглашали Фронт трудящихся. Если мы выступали с какими-то идеями, приходили на телевидение, требовали нам дать слово – приглашали Народный фронт.

Иногда зря ругают журналистов, я никогда этим не занимался и могу сейчас подтвердить, что никто нам так просто рот не зажимал. Если вы хорошо подготовились, хорошо выступите, вы получите освещение, в том числе на телевидении [...]

И мы не можем сказать, что тогда нам не давали слова, что все дело было в том, что средства массовой информации встали на сторону контрреволюции. [...]

В 1990-91 годах я был членом обкома. [...] И устроил голосование на пленуме обкома, предложил исключить Горбачева из партии как возглавляющего антикоммунистическую фракцию, проводящего антинародную политику.

Я встал и сказал: предлагаю поставить это на голосование. Меня поддержало 17 человек, в том числе Тюлькин, Терентьев, но не Белов. 17 из 200 примерно, я точно не знаю, сколько было членов обкома. На бюро я был только один раз, после захвата демократами Смольного, который открыл им Юрий Павлович Белов. Он был там один, пришла Старовойтова, он ей открыл дверь. Я поэтому ничего плохого про демократов сказать не могу. Когда начинают нападать сейчас: «Они такие, они сякие!..», я говорю: «Что, они вас били? – Не били. Они стреляли? – Не стреляли. – Вас никто пальцем не тронул, вы сами отовсюду ушли!».

Так вот, я пришел – меня никто не приглашал, но события требовали, и я решил пойти – на заседание бюро обкома после переворота, когда закрыли КПСС. [...] Проводил бюро второй секретарь обкома Яшин, был Киселев (НПО «Равенство», главный инженер, второй член бюро обкома), Белов Юрий Павлович пришел с трясущимися руками: «Нам-нам ррразрешили только на два часа это место…». Я говорю: «Юрий Павлович, дорогой, это вообще на наши партийные деньги построено (Дом политпросвещения), вот Смольный только управляется обкомом, а это вообще наша собственность. Чего вы волнуетесь?». [...]

Когда была создана КП РСФСР, я, будучи членом Ленинградского обкома, участвовал во всех пленумах ЦК. В том числе, когда решался вопрос с газетой. [...]

Долгов поставил вопрос на пленуме о том, что компартии РСФСР надо иметь газету. Полозков и Зюганов, который был членом Политбюро, секретарем по идеологии, тормозили изо всех сил. Тогда Долгов пошел с шапкой, собрал с 22 членов ЦК денежки и сказал на пленуме: «Если мы сейчас не примем решение, я учреждаю газету. Но уже не ЦК, а вот этих 22 членов. Сейчас нет проблем, сейчас один человек может учредить». Встает генерал Лебедь, а он был членом ЦК Компартии РСФСР, и говорит: «Что это такое – партия без газеты? Партия не может быть без газеты». И голоснули. В итоге газета, «Народная правда», оказалась в Ленинграде, поскольку инициатива была из Ленинграда. Главным редактором (сначала редактором-организатором) был назначен Долгов. Продавили этот вопрос через пленум, но Зюганов, который должен был в первом номере дать статью, так и не дал. Дал Гидаспов, не испугался. И газета родилась как газета Компартии РСФСР и Ленинградского обкома, с изданием в Ленинграде. [...]

«Народная правда» изначально размещалась в Смольном, где нам выделили помещение. При учреждении должны были перечислить 900 тысяч рублей. Переслали 300 тысяч и – грянули контрреволюционные события 91-го года. Вместо очередных 600 тысяч, с которыми мы могли бы встать на ноги и организовать распространение газеты, мы получили предложение самоуничтожиться. [...] Сразу после августовской контрреволюции приходит письмо, подписанное вторым секретарем ЦК КП РСФСР Ильиным. Написано «Мельников», а подпись Ильина, второго секретаря: «Просим вернуть деньги на президентский счет». Тогда партийные газеты захватывал президент, то есть Ельцин. А мы сделали такой юридический трюк, который делали другие газеты – «Смена», «Известия». Собрал я 13 человек, согласовал с Долговым, который был в отъезде, и переучредили мы газету трудовым коллективом, пошли и зарегистрировались в Комиздате СССР. Потом СССР рухнул. Но мы зарегистрировались в Мининформпечати РСФСР и существуем с того времени. [...]

Мы довели организационные дела до создания Компартии РСФСР. Дальше мы – Долгов и я – целое лето провели в ЦК Компартии РСФСР и сделали «Программу действий КП РСФСР», которая была вполне коммунистической. [...]

Мы собирали решения партийных организаций об исключении Горбачева из партии. Набрали очень много. Не только в Ленинграде, со всей России. После путча мы жгли эти документы, чтобы исключить преследование настоящих коммунистов. Прямо около Смольного на набережной Невы.

[...] Мы-то все равно были на виду, для нас этот вопрос не стоял. Поэтому некуда было бежать или уезжать. А это же решения, подписанные секретарями. Поэтому когда говорят, что вот, партия не выступила… Очень даже выступила. При захваченной верхушке найти форму, как выступать, на самом деле очень сложно. Но и эту форму мы нашли. [...]

– Из КПСС вы не выходили?

– Нет, конечно. С какой стати? А зачем нам выходить из КПСС?

[...] Неверным является изображение тех событий: дескать, все вдруг все бросили, испугались, побежали – глупости, это не так. Несмотря на то, что мы с демократами всегда имели дело как с оппонентами, но, например, мы с Шелищем встречаемся и друг друга уважаем, потому что мы знаем, что он ничего не боялся, и он знает, что мы ничего не боялись. У нас идейные разногласия. Они – Старовойтова, Шелищ – не изменяли своим идеям. И мы своим не изменяли. И пусть не рассказывают товарищи коммунисты, как их преследовали демократы. Не преследовали.

А руководство, да, предало идею. И когда говорят: «Что же народ не поднялся?!» Народ не может подняться без правильного руководства. Это все равно, что у человека мозг поражен. Как вырастить новый мозг быстро? [...]

– Как вы относились к «Памяти»?

– Отрицательно. Во-первых, кто такие патриоты? Это те, которые за Родину. А Родина – это что? Это березы? Или это люди? У нас есть национальная идея – Советы. Это национальная русская идея, это русский рабочий класс создал. Вот мы самые патриоты и есть. А они никакие не патриоты. Они просто ходят и рассказывают, что с нами хотят сделать сионисты.

Беседу вела Т.Ф.Косинова