Шифры и революционеры России
Глава третья. Как возгоралась «Искра»
жүктеу/скачать 3.51 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- Юлий Осипович Цедербаум
- Николая Баумана
- Юлий Осиповичъ Цедербаумъ
Глава третья. Как возгоралась «Искра»
Г.В.Плеханов работы Ю.К.Арцыбушева В историографии Коммунистической партии Советского Союза нет другой темы, которую бы с такой любовью, обстоятельностью и тщательностью разрабатывали историки и писатели. Сотни научных монографий, статей, художественных книг… Ведь «Искра» была любимым детищем самого В. И. Ленина. Среди россыпей искровской литературы можно встретить крупные научные труды, обширные воспоминания участников событий, интереснейшие документальные публикации. Но с самого начала в работе историков наметилась и зона умолчания. И год за годом она становилась все обширнее и глубже. В становлении «Искры» приняли участие выдающиеся социал-демократы России, ее золотой фонд – Плеханов, Аксельрод, Засулич, Мартов, Потресов, Дан, Богданов, Троцкий и десятки других революционеров, вставших после октября 1917 года в сложные отношения с Советской властью. Непримиримая политическая борьба наложила свою негативную печать на правдивое описание тех далеких событий. И даже сейчас трудно пробираться сквозь эти исторические завалы. Решающую роль в создании газеты «Искра» сыграло образование в самом начале последнего года XIX века так называемого «тройственного союза» – литературной группы в лице Ленина, Мартова и Потресова. 
Мартов работы Ю.К.Арцыбушева Юлий Осипович Цедербаум Цедербаум (Мартов) родился в 1873 году в Константинополе, но юность провел в Петербурге, где он окончил гимназию и университет. Рано приняв участие в студенческом революционном движении, Юлий уже в 1892 году был арестован, но выпущен на поруки. Вслед за этим его высылают в Вильно – центр Северо-Западного края России. Стояла весна 1893 года. При помощи петербургской знакомой Мартова Любови Баранской (ставшей впоследствии женой Степана Радченко) в Вильно с ним вошли в контакт местные марксисты – А. Кремер, Ц. Копельзон, А. Мутник, Н. Портной, И. Айзенштадт. Так он оказался в самом центре подпольного кружка, через пять лет основавшего БУНД. Только в 1895 году Юлий вернулся в Петербург, где осенью стал одним из руководителей «Союза борьбы». Тогда и произошло сближение двух будущих вождей «Искры» – Ленина и Мартова. Они стали не только политическими товарищами, но и близкими друзьями. Мартов умел привлекать людей, имел превосходную память, являясь настоящей «ходячей энциклопедией». Он проявил себя блестящим журналистом, переводчиком, поэтом, полемистом. Мартов всегда имел свое собственное мнение и убеждение. Являясь одним из «отцов» БУНДа, он впоследствии вел непримиримую борьбу с его националистическими проявлениями, а затем вошел в резкую конфронтацию и с Лениным. В отличие от большинства своих товарищей по «Союзу борьбы», Мартов был выслан (очевидно, как еврей) в самый северный пункт Енисейской губернии - Туруханск, отделенный непроходимыми топями от других мест ссылки. Но, несмотря на все тяготы, Юлий упорно работал над своим марксистским образованием. В ссылке он написал ряд известных брошюр и статей. Перевел книгу немецкого экономиста Г. Геркнера «Рабочий вопрос в Западной Европе» (вышла в СПб. в 1899 году). Постоянно сотрудничал в легальных журналах и писал прекрасные стихи: «То не зверь голодный завывает,
Александр Николаевич оказался в Пскове раньше своих товарищей, успев освоиться к их приезду. Конечно у него не было того практического подпольного опыта, как у Ленина и Мартова. Но в их планах Потресов играл очень важную роль. Он был не только марксистом-литератором. Особенно ценным являлись его многолетние дружеские связи с Плехановым. Даже во время ссылки их переписка не прекращалась. Ульянов же видел Георгия Валентиновича всего несколько дней, хотя и произвел на последнего неизгладимое впечатление. Кроме личных связей, Потресов имел значительный издательский опыт и хорошо знал заграницу. Фактически в тщательно продуманном плане издания «Искры» он сыграл роль своеобразного «Троянского коня». Раньше всех по литературной тройке он выехал к Плеханову и заручился его принципиальным согласием. Ленин прибыл в Псков 26 февраля 1900 года. Этот период его жизни тщательно исследован и нет нужды в его подробном комментировании. Отметим лишь то, что здесь и состоялось окончательное решение об издании «Искры», сверстаны все планы и обговорены действия каждого члена «тройственного союза». Это произошло в конце марта – начале апреля 1900 года, когда по пути в Полтаву в Пскове остановился Мартов. Думаю, что только после этих встреч вопрос об издании «Искры» и создании в России групп содействия газете был окончательно переведен в практическую плоскость. Перед самым приездом в Псков, будучи в Петербурге, Ленин совершенно неожиданно для себя встретился с Верой Засулич, под чужим паспортом путешествующей по России. До этого они не виделись, но много слышали друг о друге. Планы Ульянова захватили Засулич, сделав из нее подлинного сторонника «Искры». Времена для группы «Освобождение труда» были непростые. Еще в ноябре 1898 года в Цюрихе на первом съезде «Союза русских социал-демократов» наметился раскол, а в апреле 1900 года «старики» и «молодые» окончательно разошлись. Поддерживая политическую линию Плеханова, «тройственный союз» сразу занял сторону группы «Освобождение труда». Борьба с «экономизмом» выдвинулась на первый план и на своих совещаниях литературная тройка в составе Ленина, Мартова, Потресова приняла твердое решение остаться самостоятельной группой, не вступая ни в какие тесные контакты с Заграничным союзом. В конце апреля 1900 года в Швейцарию выехал Александр Потресов. Ленин также хлопотал о выдаче заграничного паспорта и настойчиво проводил организационную работу. Предстояло сделать очень многое. И в первую очередь – оставить в России опорные пункты «Искры». Эта нелегкая задача легла на плечи Мартова (на юге) и Ленина (на севере). Деятельность искровских групп содействия в литературе широко изучена и освещена. Но вопрос их шифробеспечения исследован недостаточно. Начало этому процессу положили сами искровцы. В 1921 году Пантелеймон Лепешинский так описал конспиративную переписку Псковской группы содействия (после отъезда Ленина именно он возглавил местных искровцев): «Для нас, агентов «Искры», у Надежды Константиновны [Крупской – А.С.] имелось миллион сто тысяч заграничных адресов… Все мы были связаны с ней своими особыми условленными шифрами (по системе, конечно, не постоянных знаков для букв, как у Эдгара По в рассказе «Золотой жук», а переменных). Письмо писалось обыкновенно таким образом: открытый текст письма носил что ни на есть обывательский характер. Между строк писалось «химией», т.е. составом, который проявлялся на бумаге при подогревании ее над лампой. Если не было под рукой сложного состава, можно было писать простым раствором соли, молоком или лимонной кислотой» (49). Итак, ничего конкретного. Однако жена Лепешинского Ольга Борисовна впоследствии прояснила слова мужа: «Всю секретарскую работу по переписке с редакцией Пантелеймон Николаевич возложил на меня… Ключом к шифрованной переписке служило стихотворение Надсона «Друг мой, брат мой…» … Это стихотворение я знала наизусть и довольно бегло научилась зашифровывать» (50). И тут же Лепешинская приводит первую строфу стихотворения, где путает, за давностью лет, слова и строки. Помимо шифра Лепешинского мы знаем и другие псковские ключи, установленные Владимиром Ульяновым перед его отъездом за границу. Так для переписки с Владимиром Оболенским, товарищем Потресова и членом местного марксистского кружка, было избрано стихотворение Лермонтова «Ангел» (50). Со Степаном Радченко, который специально приезжал в Псков для встреч с Ульяновым и Мартовым, условились писать по стихотворению Лермонтова «Сон». Интересно, что сам Ленин был не равнодушен к этому стихотворению и любил слушать романс Балакирева, написанный на его слова (51). В то же время был решен вопрос о шифре в переписке с петербургским «Союзом борьбы», не прекращающим свою деятельность в столице. Им стало стихотворение Некрасова «Маша». Возможно, что и этот ключ был утвержден при содействии С. Радченко, продолжающего работать в петербургском марксистском подполье. В начале мая 1900 года Владимир Ульянов получил, наконец, заграничный паспорт и начал готовиться к собственному отъезду. 19 мая в Пскове появился Юлий Мартов (видимо, для передачи имеющихся к этому времени связей), а уже вечером он вместе с Лениным выехал в Петербург. Там 21 мая их арестовывает полиция! Возможно, что история «Искры» могла «потухнуть», так и не разгоревшись. Но «блестящая» операция охранки по аресту опаснейших социал-демократов окончилась позорным провалом. Кроме незаконного посещения столицы предъявить революционерам было нечего. Хотя серьезнейшие улики были в руках жандармов – выполненные «химией» обширные конспиративные записи на ничего не значащем коммерческом счете Ульянова. Но проявить не догадались, и уже через десять дней полиция отпустила революционеров восвояси. Теперь Ленин не медлит. Он прекрасно понимает, что находится на невидимом полицейском крючке и при первой же возможности охранники постараются взять реванш. Начинается прощальное турне по России. Сначала Ленин едет к матери в Подольск, где встречается с вызванным туда Лепешинским и уславливается с ним о шифре по стихотворению Надсона. В начале июня по пути к жене в Уфу Ульянов останавливается в Нижнем Новгороде. Здесь жили супруги Пискуновы, которых Ленин знал через старую петербургскую приятельницу Ольгу Чачину. Для нижегородских марксистов принят шифр по стихотворению Лермонтова «Три пальмы». 15 июня Владимир Ильич уже в Уфе. И здесь калейдоскоп встреч с целым рядом революционеров, готовящихся к окончанию вынужденной ссылки. С каждым назначен свой ключ к переписке. Для Виктора Крохмаля выбрано стихотворение Некрасова «Песня». С приехавшей из Астрахани Лидией Книпович условлено стихотворение Некрасова «Калистрат». Этот же шифр был дан позднее Конраду Газенбушу, выбывшему весной 1901 года из Уфы в Самару. Для самой уфимской группы, где оставалась работать Надежда Крупская, была взята известнейшая песня на стихи А. Навроцкого «Есть на Волге утес». 10 июля 1900 года Ленин вернулся в Подольск, откуда через три дня выехал в Австро-Венгрию. Но по пути он посетил Смоленск для свидания с Иваном Бабушкиным и местными социал-демократами. Так был установлен шифр для будущей смоленской транспортной группы – стихотворение Некрасова «Плач детей». Кроме того, Ленин договорился с Бабушкиным о ведении химической переписки и посоветовал последнему в качестве симпатических чернил раствор щавелевой кислоты (52). В то же время для переписки с Ю. Мартовым и его полтавской группой было условлено стихотворение Пушкина «Брожу ли я…» 16 июля 1900 года Владимир Ульянов пересек австро-русскую границу. При этом таможенниками был составлен список имеющихся при нем книг. Из него следовало, что из художественной литературы при Владимире Ильиче был только сборник стихотворений Некрасова и «Фауст» Гете (видимо, на немецком языке). Остальные немногие книги имели экономическую тематику (53). Вся огромная шушенская библиотека весом в 15 пудов временно осталась в России. Итак, мы сегодня знаем подавляющее большинство ключей к шифрам групп содействия «Искре» и отдельных ее агентов на момент отъезда Ленина за границу. Всеми этими шифрами в ближайшее время начнется интенсивная конспиративная переписка. И почти все приведенные выше ключи получены в результате прямого исследования сохранившихся криптограмм первых искровцев. В свое время участник псковской группы содействия «Искре» Николай Сергиевский оставил следующие воспоминания о своих встречах с Лениным в Пскове: «Я устраивал для него конспиративную переписку, рассылку шифров (книг для шифра) и пр.» (54). Как видим слова мемуариста вступают в полное противоречие с известными нам фактами. Это тоже своего рода легенда. Ни одного книжного шифра в тот период совершенно неизвестно. Были забыты или же на время оставлены все ключи сибирского трехлетия (например, «Волгин»). Почему? Ведь такое решение значительно снизило устойчивость шифров искровцев и явилось впоследствии прямой причиной их крупнейших провалов. Заметим, что мы не видим в это время и других революционных шифров – гамбеттовских и квадратных систем. Они, безусловно, были прекрасно известны основателям «Искры» – слишком долго они занимались подпольной деятельностью, слишком хорошо знали опыт старых революционеров и как можно тщательнее готовились к предстоящему сражению с жандармами. Это были уже далеко не наивные люди. И в их действиях надо искать не отсутствие надлежащих знаний, а какой-то резон. Основная нагрузка по созданию искровской революционной «почты» легла на Владимира Ульянова. В то же время он до предела был загружен литературной и организационной деятельностью. Ближайшая помощница и жена находилась в ссылке в Уфе. Требовались многочисленные поездки и встречи. И все это под неусыпным надзором полиции. В любой момент мог последовать обыск и арест. И первое требование к назначаемым шифрам – их безуликовость и простота. Стихотворные ключи отвечали этим пунктам в полной мере. Ведь любой гамбеттовский или квадратный шифр требует определенных математических вычислений, построения обширных таблиц, особого внимания к применению. Все это отнимало много времени и сил. Конечно, в период подготовки это не имело особого значения (самой переписки еще не было!), но нужно было думать о перспективе. Из писем Ленина той поры мы знаем, что в Мюнхене он буквально «изнемогал» от нахлынувшей на него работы. Вся трудоемкая тайная переписка также ложилась на плечи главного редактора «Искры». В этих условиях простой стихотворный шифр становился просто незаменимым – готовая шифровальная таблица уже имелась в нужном виде. С различными корреспондентами требовалось назначение разных ключей. Книжный шифр в этом смысле представлял непреодолимые трудности. Вывозить с этой целью из России целую библиотеку – подобную идею Ленин отверг сразу. За границей еще не было никакой искровской базы и надежных адресов. Не было ясно, чем окончательно завершатся переговоры с Плехановым, где обоснуется редакция и типография газеты. И потом, как известно, шифры уславливались чуть ли не в последний момент – перед отъездом Ленина в Швейцарию. Немаловажным фактором было и то, что в будущем о большинстве шифров предстояло договариваться по переписке. И стоило только назвать стихотворение, как дальнейшие объяснения подпольщикам уже не требовались. Способ шифровки был всегда одинаков – числитель шифрдроби обозначал нужную строку, а знаменатель – номер нужной буквы этой строки, считая, обычно, слева направо. Очевидно, что стихотворный шифр становился наиболее привлекательной криптографической системой. И Ленин здесь отнюдь не был «пионером» – в те годы подобный шифр входил во все большую моду среди всех подпольных организаций революционной России. И это было совершенно правильно, если бы не одно «но»! Выбор авторов стихотворений вел искровцев к неизбежному провалу. Пушкин, Некрасов, Лермонтов, Надсон и, затем, Крылов – этими поэтами и закрывался малочисленный список шифровальных ключей. Почему же внимание искровцев остановилось именно на них? Во-первых, требовалась полная уверенность, что в любом пункте России и Европы можно будет найти нужное стихотворение. Кроме того – это были любимые поэты самих революционеров. Ленин прекрасно знал Пушкина. Крупская помнила наизусть большинство произведений Лермонтова. Некрасов был для них почти современник и среди демократических кругов России стихи поэта получили огромную популярность. Любопытна гимназическая программа по словесности той эпохи. Так на устных экзаменах четвертого класса (!) ученики в 1880-х годах должны были продемонстрировать комиссии знание наизусть свыше ста стихотворений поэтов-классиков. В том числе 45 басен Ивана Крылова, 31 стихотворение Александра Пушкина, 10 стихотворений Михаила Лермонтова – итого 86 из 100 (55). Так что большинство своих ключевых стихотворений революционеры помнили с гимназических времен. Надежда Крупская вспоминала, что привезла с собою в Шушенское сборники произведений Пушкина, Лермонтова и Некрасова, которые она и Владимир Ильич постоянно перечитывали. Некоторые вопросы оставляет только Семен Надсон. Ныне мало известный поэт когда-то количеством своих переизданий превзошел даже Пушкина! Каждый год в России выходили его посмертные сборники. Они имели широчайшее распространение. Почему-то Глеб Кржижановский, вспоминая о литературных вкусах Ленина, заявил, что он недолюбливал Надсона (56). Но вряд ли это так. В свое время тот же Кржижановский переписывался с редакторами «Искры» именно по Надсону. Другие историки заявляют, что этого поэта любила Инна Смидович, ставшая первым секретарем редакции «Искры» (57). Но шифр между Псковской искровской группой и Лениным по стихотворению Надсона «Друг мой…» был условлен до отъезда Владимира Ильича за границу. Известно, что творчество С. Надсона ценила Анна Ульянова, сама, между прочим, занимавшаяся литературной деятельностью. Об этом она прямо написала в одном из своих писем (58). Очевидно и этот поэт был не случайным для Ленина в обойме авторов революционных ключей. Теперь понятно, почему в качестве шифров были выбраны произведения популярнейших поэтов-классиков. Неясно только, как Ленин и его товарищи не опасались очевидной легкости разбора подобных ключей. Стоило только дешифровщику запастись терпением и пятью томами упомянутых поэтов, как простой перебор подряд всех стихотворений приводил к неизменному успеху. И не надо удивляться проницательности жандармов или подозревать прямое предательство! Это же очевидно! Тем более, что шифровали подпольщики, обычно, с первой строки стихотворения. Искровцы, вероятно, надеялись, что поэтические ключи тогда мало применялись в российском подполье. Однако ими пользовались в свое время еще народники, и, конечно, этот факт был прекрасно известен политической полиции. Стихотворный ключ стал настоящей визитной карточкой искровцев. Так, исследуя одно из перлюстрированных писем подпольщиков Петербурга за 1903 год, полицейский эксперт доложил начальству: «Судя по системе шифра, препровождаемое письмо написано лицом, прикосновенным к деятельности преступного сообщества «Искра»» (59). Впрочем в данном случае чиновник явно оплошал. Судя по письму, оно написано представителем враждебного искровцам Петербургского «Союза борьбы» и отправлено в Варшаву на подставной адрес БУНДа. Все вышесказанное идет вразрез со сложившимся историческим мнением. В 1968 году один из лучших историков «Искры» В. Н. Степанов писал: «Шифры искровцев в употреблении были очень просты, но в то же время чрезвычайно сложны для расшифровки. Достаточно было сохранить тайну ключа, то есть название стихотворения, …как шифр, даже без всяких усложнений, прочесть непосвященному лицу становилось невозможно» (60). Можно было бы легко пренебречь данным высказыванием, если бы не личность самого Степанова. Этот выдающийся советский архивист сам расшифровал несколько десятков писем искровцев из фондов ЦПА. И все обнаруженные им ключи были стихотворные! Очевидно, что Степанов просто соблюдал правила игры – в те «затертые» годы писать иначе про искровцев и Ленина было просто невозможно. Большевики были в революционной истории России «самые-самые», и их шифры, соответственно, тоже. Но это ошибочное заявление Степанова было растиражировано в огромном количестве других исследований советского периода. В. И. Ленин покинул пределы Российской Империи в середине лета 1900 года. И уже в конце декабря первый номер газеты «Искра» вышел из типографии. Но мы пропустим весь сложнейший этап переговоров с Плехановым и комплектования редакции газеты из литературной тройки и группы «Освобождение труда». В стороне останется история обоснования центра «Искры» в Мюнхене и налаживания издательской базы в Лейпциге и Штутгарте. Но нельзя пройти мимо постановки секретарской работы в редакции газеты. Длительное время Ленину приходилось в одиночку справляться со всем этим хлопотливым хозяйством. И только в октябре 1900 года в Мюнхен прибыла Инна Гермогеновна Смидович (по мужу – Леман), которой было поручено стать секретарем. Но лишь к концу года Инна вплотную приступила к своим нелегким обязанностям – в Мюнхене у нее родился сын. История этой революционерки по-своему примечательна, и нам не обойти ее стороной. Родилась она в Туле в 1870 году в многодетной помещичьей семье. Ее родной брат Петр также был видным социал-демократом. А их троюродный брат Викентий в начале ХХ века стал известен как писатель Вересаев. Давно известно, что прообразом одной из его героинь (Наташи из повестей «Без дороги» и «Поветрие») явилась именно Инна Смидович. Поступив в 1890 году на петербургские курсы лекарских помощниц, она уже через несколько месяцев за неблагонадежность была выслана на родину. Образование революционерка смогла получить лишь в Швейцарии. С 1895 года Инна опять в Петербурге, в самой гуще марксистского подполья. В этот период она близко сходится с кружком Юлия Мартова, куда входили такие социал-демократы, как Федор Гурвич и Михаил Леман. Все трое оказали на дальнейшую судьбу девушки огромное влияние. В августе 1897 года следует арест по делу СПб. «Союза борьбы» и высылка в Вятскую губернию. Там же оказывается ее муж М. Леман, Ф. Гурвич и А. Потресов. Непоседливая революционерка совершает побег и в конце 1899 года появляется в Швейцарии в близком окружении группы «Освобождение труда». Видимо хорошее знакомство с Потресовым и с Плехановым предопределило ее назначение на ответственный пост секретаря редакции «Искры». В дальнейшем Инна Смидович под псевдонимом «Димка» станет одной из виднейших подпольщиц, совершит ряд невероятных побегов из рук жандармов. Раскол на II съезде РСДРП предопределил семейную драму – Инна стала меньшевичкой, а Михаил – большевиком. Тем неожиданнее был следующий поворот в судьбе революционерки. Она вдруг примкнула к анархистам! После революции 17 года Инна Смидович неоднократно подвергалась политическим репрессиям. Старая заслуженная революционерка вынуждена была работать простой работницей на фабрике. Умерла она в 1942 году, начав терять рассудок. Совершенно одинокая и малозаметная смерть ее как нельзя глубже показывает всю трагедию жизни революционера. Отступление от общепринятых канонов вело к неизбежной политической, а зачастую и к физической смерти. Добавим к сказанному, что единственный сын Инны Гермогеновны пропал без вести в годы Гражданской войны. Нет повести печальнее на свете, чем судьба русского революционера, увидевшего, к чему привели все их мечты и действия. И конечно, в начале ХХ века никто не ведал, чем закончится дорога, прокладываемая энтузиазмом таких талантливых людей, какими были большинство социал-демократов. Деятельность Инны Смидович (Димки) в качестве искровского секретаря не была продолжительной. В апреле 1901 года ее заменила Надежда Крупская. Безусловно, что вся ее работа на этом посту направлялась Лениным. Однако роль Димки не была чисто техническая. Ленин в революционной деятельности всегда ратовал за возможно большее разделение труда. После появления в редакции штатного секретаря, он отошел непосредственно от трудной, кропотливой и рутинной технологии конспиративной переписки. Шифрами также занималась исключительно секретарь. Естественно, по-началу она использовала только те из них, которые назначили в России Ленин и Мартов. И все эти ключи – стихотворные. Объем переписки тогда был не очень велик. Поддерживались связи с Полтавой (Ю. Мартов и Л. Радченко), Псковом (П. Лепешинский), Москвой (Н. Бауман), Покровом (И. Бабушкин), Киевом (В. Крохмаль), Уфой (Н. Крупская), Смоленском (В. Клестов). Из крупных организаций можно назвать Петербургский «Союз борьбы», но отношения с ним неуклонно становились все хуже и хуже. «Экономически» настроенное руководство Союза предпочитало иметь дело с редакцией журнала «Рабочее Дело» и «Союзом русских социал-демократов за границей». С работой И. Смидович на посту искровского секретаря связано одно недоразумение, кочующее из книги в книгу по истории «Искры». Например, известный историк Е. Р. Ольховский писал: «Вначале, особенно до приезда за границу Надежды Константиновны Крупской, способы шифровки писем были весьма примитивными. Инна Смидович шифровала так: «Пифитефер, Софоюфуз». А Бауману в Москву она писала «Графачуфу». Такой «шифр» весьма похожий на всем известную детскую игру в слова, не требовал каких-либо усилий для расшифровки: «Питер, Союз, Грачу»» (61). Шел 1988 год – в стране и исторической науке была объявлена «перестройка». А уважаемый историк продолжал жить прошлыми представлениями и писал об ответственных вещах наивно и незаслуженно для той же «Димки». Разберем ее «детский шифр». Действительно, за март-апрель 1901 года сохранилось несколько писем в Россию (вернее – их черновиков) – в Петербург, Москву, Покров, Смоленск и Киев, где присутствует указанный шифр (62). В начале каждой копии письма стоит зашифрованный через букву «Ф» географический пункт, куда направлялось письмо и его адресат. Все же остальные конспиративные данные Смидович тщательно перекрывала стихотворными ключами через цифровые дроби. Так, к примеру, документы, на которые ссылается Ольховский, закрыты по ключу СПб. «Союза борьбы» (стихотворение Некрасова «Маша») и шифру Н. Баумана. Но такие вещи, как город и адресат в чистовых вариантах писем никто не шифровал! Следовательно, все эти «Фи-Фе-Фо» отложились только в черновиках архива редакции «Искры, и не представляли никакой опасности подпольщикам в России. Что же касается упомянутого шифра Николая Баумана (Грача, Полетаева), то здесь есть о чем поговорить подробнее. Выдающийся искровский агент обосновался в Москве в начале 1901 года. После выхода первого номера «Искры» он лично провез часть тиража в Россию и остался на родине для нелегальной работы. Сохранилась обширная переписка Баумана и редакции вплоть до его ареста в феврале 1902 года. Девять писем из нее отложились в виде криптограмм с параллельной их расшифровкой. Это обстоятельство вполне позволяет восстановить ключ к шифру «Грача». Он для искровской практики по-своему уникален. Только Бауман использовал стихотворный ключ в подобном виде. Он представлял из себя текст неизвестного поэта, вписанный в стоклеточный квадрат по типу старого народнического шифра. Часть букв таблицы установить не удалось:
Каждая литера при шифровании заменялась дробью в общепринятой системе. При этом вместо первого десятка цифр можно было брать второй или третий. Очевидно, что такие буквы, как «Ж» и «Ш» не присутствовали в основном ключевом квадрате, и был дополнительно введен еще 12-й столбец, где они по тексту стихотворения имелись. Так, к примеру, фраза «Нижний Нов(город)» в одном из писем зашифрована в следующем виде: 18/11 15/15 3/12 8/8 4/8 5/5 8/18 6/3 1/2 (63). Ключ Николая Баумана был известен еще публикаторам «Переписки». Но многолетние попытки историков (в том числе, В. Н. Степанова, Ю. С. Уральского и мои собственные) так и не привели к открытию автора стихотворения. Возможно, что кто-то из читателей сумеет разгадать эту любопытную загадку искровцев. Ясно, что в свое время приведенный шифр был условлен между Бауманом и секретарем «Искры» Смидович. И когда Надежда Крупская заняла место последней, вдруг встал вопрос о ключе «Грача». В сентябре (!?) 1901 года сам Ленин обращается к Бауману в Россию: «Сообщите химией наш ключ для переписки, я забыл. Ответьте на это письмо тотчас» (64). Ответ «Грача», к сожалению, не сохранился, и остается только гадать – может быть, это вообще неопубликованное стихотворение какого-нибудь революционера? Но подобную идею ставит под сомнение следующее обстоятельство. Полиция вышла на след Баумана через Киев, где под постоянным наблюдением находился искровец Виктор Крохмаль. В феврале 1902 года произошла всероссийская ликвидация частично открытой жандармами Организации «Искра». Среди прочих были схвачены Бауман и Крохмаль. Первого августа 1902 года начальник Киевского ГЖУ генерал Новицкий в своем донесении в Департамент полиции сообщал: «В Москве по связям с Крохмалем арестованы были: … служащий в банке, мещанин Михаил Марков Меерсон… Что же касается Меерсона, то он, как оказалось впоследствии, имел сношения не только с Крохмалем, но и непосредственно с заграничными эмигрантами. 5 февраля н. ст. 1902 года Меерсон получил из Мюнхена написанное химическим способом письмо за подписью «Катя» … Весьма возможно, что адресом Меерсона только пользовались для писем, и это письмо относится не к нему, а к известному Грачу, …но так как письмо адресовано непосредственно к Михаилу Маркову Меерсону, без всякой передачи, а сам он никаких объяснений по этому поводу не дает, то вопрос этот до сих пор остается открытым» (65). В этом обширном документе (процитированном нами только частично) полностью приводится письмо Н. Крупской (Кати) к Н. Бауману (Грачу). При этом неразобранная жандармами криптограмма дается Новицким в первозданном дробном виде. Однако в современной публикации указано, что данный шифр прочтен в Департаменте полиции (66). Но когда? Новицкий датирует свое «отношение» первым августа 1902 года. А уже 18-го происходит невероятное – из киевской тюрьмы совершили побег сразу одиннадцать политических. Из них – десять искровцев! Все старания жандармерии и лично генерала Новицкого пошли прахом. И какой смысл был после этого дешифровщикам Департамента полиции разбирать февральский шифр Баумана, когда он в числе десяти бежавших оказался вне досягаемости российских властей – в Женеве? Но если ключ был все-таки обнаружен, значит и стихотворение, положенное в его основу, также стало известно жандармам! Как видим, здесь больше вопросов, чем ответов. Шифровкой писем в Россию занималась преимущественно секретарь И. Смидович. Но в заграничных письмах Ленина есть одно, заслуживающее особое внимание. Имеется в виду его послание к Виктору Ногину (он же Новоселов). Этот виднейший искровец в свое время принадлежал к осколкам группы «Рабочее знамя», в которую, между прочим, входили брат и сестра Мартова – Сергей и Лидия. Будучи в полтавской ссылке одновременно с Мартовым, Ногин близко сошелся с Юлием Осиповичем. Вскоре Виктор совершил побег из Полтавы и оказался в Лондоне у своего приятеля по «Рабочему знамени» Сергея Андропова. Случилось это в сентябре 1900 года. А в октябре по рекомендации Мартова с ним связался Владимир Ульянов. В январе 1901 года он отправил Ногину очередное письмо, в котором написал следующее: «Мне сообщили фамилию… петербуржца… Боюсь доверить фамилию почте – впрочем, передам Вам ее таким образом. Напишите имя, отчество (на русский лад) и фамилию Алексея и обозначьте все 23 буквы цифрами по их порядку. Тогда фамилия этого петербуржца составится из букв: 6-ой, 22-ой, 11-й , 22-ой (вместо нее читайте следующую по азбуке букву), 5-й, 10-й и 13-й» (67). Имя, отчество и фамилия «Алексея» (псевдоним Мартова) – Юлий Осиповичъ Цедербаумъ. Перед цифрой «22» Ленин опустил цифру «18», которая означает букву «Р». Если вставить ее на место, то тогда мы получим фамилию «Смирновъ», которую имел один из членов группы «Рабочее знамя», а именно Михаил Смирнов. Любопытно отметить профессиональный рост (как криптографа) автора письма. Если шифр Владимира Ульянова из 1895 года (к П. Аксельроду) вызвал наши скептические нарекания, то в 1901 году прогресс очевиден. Ленин очень грамотно выходит из положения, когда требуется объяснить товарищу секретный ключ. Кроме того, он (очевидно сознательно) пропускает одну букву, прекрасно зная, что Смирнов и Ногин – старые товарищи. Написание криптограммы с ошибкой – это эффективный и распространенный способ запутать нежелательного дешифровщика. Кроме того, интересен опыт Ленина по привязке отсутствующей в ключевой фразе буквы к соседней, там имеющейся. Довольно часто подпольщики оставляли подобные буквы вообще без всякой зашифровки, что являлось грубейшим нарушением криптографических законов. В своем письме к Ногину Ленин избегает подобной ошибки. Но вот пример иного рода – послание Владимира Ульянова к Федору Гурвичу (Дану) от 22 марта 1901 года: «Что и как с Ф 10/1 2/2 2/6 5/14 2/2 6/6 5/1 1/22 4/2 7/6 7/3 6/1?" Криптограмма расшифровывается так: «Что и как с финлянд(скими) путями?» (68). Письмо Ленина шифровала Инна Смидович, а ключом являлось стихотворение Лермонтова «Пророк». Отсутствующая в его тексте буква «Ф» так и осталась без зашифровки. И таких примеров из переписки социал-демократов можно привести множество. Этим страдала не только Инна Смидович, но и подавляющее большинство других революционеров. К середине апреля 1901 года в Мюнхен, наконец, с большими дорожными приключениями добралась Надежда Крупская. Уже загодя в редакции «Искры» было решено, что с ее приездом к ней отойдут все секретарские обязанности. И Инна Смидович быстро сдала свои дела. Шестнадцатым апреля датируется первое конспиративное письмо «Кати» (под этим псевдонимом знали Крупскую российские искровцы). Так началась многолетняя тяжелейшая работа на поприще тайной переписки этой выдающейся русской революционерки. Ленин, возлагая на собственную жену секретарские обязанности, знал, что делал. Сейчас нет предела в упреках (как и сто лет назад), что он узурпировал все связи с Россией, оттеснил от общения с революционерами остальных редакторов «Искры» и вообще проявлял бонапартистские замашки. Но вряд ли это было действительно так. Просто никто из пяти других редакторов не умел или не хотел заниматься этой сложной и рутинной работой. Все «спихнули» на трудолюбивую Крупскую и все успевающего Ленина. Только Юлий Мартов помогал в переписке с Россией, но его круг общения ограничивался его братьями и сестрой (Сергей, Владимир и Лидия Цедербаумы), южными организациями и БУНДом. Все остальное легло на плечи четы Ульяновых. А работа секретаря была весьма непростая. Помощница Крупской по секретарской части в 1904—1905 годах Лидия Фотиева рассказывала, как это было: «Переписка с Россией была тяжелой и трудоемкой работой. Она состояла из ряда операций: прежде всего полученные письма следовало разобрать, каждое письмо проявить, расшифровать зашифрованную часть текста и переписать. Затем надо было написать текст письма, направляемого в Россию, зашифровать наиболее секретную часть его, вписать все письмо химическим способом между строк заготовленного заранее и написанного обыкновенными чернилами письма, которое по содержанию не могло бы вызвать подозрения охранки. Нередко в шифровке полученных писем встречались ошибки, и приходилось долго биться над их расшифровкой» (69). В одном из своих писем Лидия Фотиева прямо призналась: «Меня просто угнетает эта работа» (70). При первой возможности помощники Крупской бросали секретарскую деятельность, и только она неизменно оставалась на своем посту. Той же Фотиевой она отвечала:
Постепенно у Н. Крупской появлялись помощники. В разное время ей помогали Иосиф Блюменфельд, Лидия Фотиева, Мартын Мандельштам (Лядов), Мария Ульянова, Сергей Моисеев и другие революционеры, оставившие в большевистском архиве свои автографы. Но в период «Искры» все ложилось, главным образом, на плечи одной Надежды Константиновны. Уже к середине 1903 года Организация «Искра» представляла из себя внушительную для подполья структуру. В разные годы она охватывала собой около 250 революционеров, большинство из которых имели свои индивидуальные шифры. Такой же рост партии мы наблюдаем и в следующие годы. Лишь опубликованная революционная переписка вместилась в 13 объемных книг! И это только за четыре года! Сколько же всего за все подпольные будни прошло через руки ленинского секретаря писем и документов? Тысячи и тысячи. Но, благодаря усилиям Крупской, большевистская фракция РСДРП располагает ныне архивом, аналога которому нет. Десятилетия спустя Надежда Константиновна дала свое видение собственной секретарской деятельности: «Перечитывая сейчас переписку с Россией, диву даешься наивности тогдашней конспирации. Все эти письма о носовых платках (паспорта), варящемся пиве, теплом мехе (нелегальной литературе), все эти клички городов, начинающиеся с той буквы, с которой начиналось название города (Одесса – Осип, Тверь – Терентий, Полтава – Петя, Псков – Паша и т.д.), вся эта замена мужских имен женскими и наоборот – все сие было до крайности прозрачно, шито белыми нитками. Тогда это не казалось таким наивным, да и все же до некоторой степени путало следы» (72). Так же наивны были многие шифры подпольщиков и способы их переписки. Может быть, именно поэтому Крупская очень мало и скупо вспоминала об этой сфере своей деятельности, понимая, что хвастаться особенно нечем. Но она оставила для истории нечто гораздо более ценное, чем мемуары. Изучение сохранившегося эпистолярного наследия революционеров способно сегодня ответить на большинство возможных вопросов.
Первым делом, за что она взялась – реформирование химической переписки. До этого момента она шла излюбленными подручными средствами подпольщиков – молоком, лимоном, солью, содой, щавелевой кислотой и т.п. Их еще широко применяли учителя марксистов народники. Но именно они же перешли к более сложным реактивам. Социал-демократы сильно отстали от своих предшественников. Рецепт народовольцев (желтая соль) был к этому времени окончательно отвергнут. И секретарем редакции «Искры» было решено не усложнять свою жизнь. Ведь вся переписка шла до этого без перебоев и провалов. Более того – молочная «химия» в течение года не была обнаружена и в петербургском Доме предварительного заключения. Так или иначе, но введенная Крупской рецептура не являлась особенно изощренной. Нестойкие природные «чернила» были заменены ею на водный раствор уксуснокислого свинца. По письмам тех лет можно составить целую инструкцию для правил химической переписки: 1. «Не пишите лимоном, можно читать не проявляя: проявляются сами».
Итак, с появлением Надежды Крупской в арсенале искровцев впервые начинает фигурировать уксусно-кислый свинец. Вообще свинцовые соли для «химии» широко применяли и другие революционные группировки. Так параллельно существующий «Союз русских социал-демократов за границей» считал наилучшим составом раствор азотно-свинцовой соли. Но искровцы шли своим путем. Ситуацию проясняет вышедший в 1900 году 58-й том энциклопедии «Брокгауза и Ефрона». В указанном томе помещена обширнейшая статья по симпатическим чернилам, где приведено пятнадцать их разнообразных рецептов. Здесь можно, в частности, узнать, что название «симпатические чернила» введено в конце XVII века химиком Лемортом из Лейдена. Он дал это имя водному раствору «свинцового сахара». Так называлась уксусно-свинцовая соль (она же уксусно-кислый свинец Pb(CH3COO)2), которая в те времена в значительных количествах употреблялась в крашении и ситцепечатании. Из всего сказанного легко напрашивается очевидная версия событий. Надежда Крупская появилась в Германии в апреле 1901 года. В это время 58-й том «Брокгауза» был уже в руках российских читателей. И при всей популярности энциклопедии в России трудно сомневаться, что искровцы почерпнули свой рецепт именно из нее! Старинный, веками испытанный химический состав стал служить искровскому подполью. Впрочем, не все было ладно и с новой «химией». Киевская искровка Августа Кузнецова жаловалась товарищам: «Пишите лимоном… Свинцовой водой ничего не вышло» (74). Таким образом, несмотря на определенные нововведения, химическая тайнопись искровцев оставалась все такой же несложной для жандармских экспертов. Впрочем в использовании революционерами простых составов был свой смысл. Ведь если при перлюстрации химического письма возникало подозрение в его «втором дне», то никакие ухищрения уже не могли помешать специалистам обнаружить «химию». Пусть занимало это немного больше времени. Как же это происходило? Ответ мы найдем все в том же 58-м томе «Брокгауза»: «Чтобы распознать присутствие штрихов, сделанных симпатическими чернилами на белой бумаге или между строками, написанными обыкновенными чернилами, подозрительную бумагу помещают между пластинками белого стекла, сильно придавливают последние друг к другу и рассматривают внимательно при падающем (отраженном) и проходящем свете. Нередко это дает возможность прямо прочесть даже совершенно бесцветные штрихи. В противном случае проводят по подозрительной бумаге ряд косвенно-пересекающихся линий при помощи гусиных перьев, обмакиваемых в различные реактивы, как разведенную уксусную кислоту, сероводородную воду, сернистый аммоний, йодную воду, растворы железного, медного купороса, сулемы, азотно-серебряной соли, хлорного железа, желтой и красной кровяной соли, свинцового сахара, танина и пр. Если какой-нибудь из реактивов дает положительное указание, то нетрудно отыскать соответствующий раствор для проявления всего написанного» (75). Любопытно теперь сравнить эту статью энциклопедии с жандармским перечнем реактивов, приведенным в одном из документов той далекой эпохи: «1. Растворить азотнокислое серебро при подкуривании аммиаком и при освещении вольтовой дугой. 2. Раствором эскулина (флюоресцирующих мест не заметно при освещении вольтовой дугой). 3. 5 %-ным раствором ализариновых чернил (контроль – бумага с надписями чистой водой). 4. Раствором желтой кровяной соли (0,5 %). 5. Раствором сернистого аммония (1 %). 6. Раствором аммиака (1 %). 7. Раствором красной кровяной соли с бромистым калием (1 %). В виду проб (1, 2, 3) пробы йодом, нагреванием и полуторахлористым железом как менее чувствительные и бесполезные применены не были» (76). В списке жандармских экспертов фигурирует 10 химических проб и лишь по пунктам 2 и 3 мы не находим соответствия со статьей из энциклопедии «Брокгауза и Ефрона». Так что революционеры уже в 1900 году получили возможность точно знать, что проделывает с их письмами «Черный кабинет». Более всего интересен последний абзац докладной, где перечислены пробы нагреванием, йодом и полуторахлористым железом. Эти основные «проявители» революционной переписки с успехом заменялись более эффективными реакциями. Вывод, который из всего этого могли сделать революционеры, заключается в одном: любая «химия» не имела никаких шансов устоять при экспертизе специалиста. Поэтому главной задачей подпольщиков было не дать самого повода заподозрить неладное. А это уже зависело от их мастерства. Именно в этом конспиративном искусстве Надежда Константиновна Крупская имела огромный практический опыт. жүктеу/скачать 3.51 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|