Шифры и революционеры России
жүктеу/скачать 3.51 Mb.
|
| Таблица 7.)
В сущности ключевая табличка Афанасьевой представляет собой все ту же таблицу Виженера. Но в отличие от нее верхний ряд букв заменен на их порядковые номера в правильной азбуке. Это обстоятельство коренным образом повлияло на схему шифрования, хотя принцип ключа не изменился. Раньше знаки для криптограммы выбирались из самой таблицы. Теперь же из нее последовательно брались уже буквы открытого текста. Это было похоже на обычный квадратный ключ. Но здесь отмечалось только местоположение буквы в строке, а не сама строка. Если же криптограмма прерывалась обыкновенны письмом, то при следующей шифровке счет возобновляли с начала – с первой строки. При этом можно было вставлять какие угодно числа – вместо первого десятка брали четвертый, пятый и т.д. В довершение ко всему Афанасьева ввела в свой шифр фиктивные цифры – ими считались первый и последний знаки каждой новой криптограммы. Так, шифрзапись: «21305272901923» превращалась в новый ряд чисел: 13 05 27 29 01 02. Разбираются они как «первое». Фиктивные знаки в периодический шифр начали вставлять еще народники. Им же вообще принадлежит честь внедрения в подпольную деятельность «шифра Виженера», трансформированного в «гамбеттовский ключ». Главное здесь отличие – введение в таблицу верхнего цифрового ряда. И это очень существенно. Раньше таблица употреблялась исключительно при буквенном виде криптограммы. Затем у народовольцев появился сокращенный гамбеттовский шифр, где суммы чисел уменьшали по модулю 30. Если приглядеться, то легко понять, что шифр Афанасьевой есть табличная запись сокращенной гамбеттовской системы. Интересно в этом шифре и то, что нумерация буквенного ряда как бы сдвинута на один столбец вправо. Это делало шифр искровки еще более похожим на шифр Виженера, что, несомненно, говорит об их ближайшем родстве и прямой связи с опытом землевольцев и народовольцев. Однако в самом ближайшем будущем нумерацию таблицы шифра искровцы начнут вести прямо от букв лозунга. И мы знаем только один пример подобного шифра, близнеца таблицы Афанасьевой – это ключ ее подруги Августы Кузнецовой. Она переписывалась с берлинским искровским центром по слову «Семипалатинскъ». Разница с системой «Елены» заключалась лишь в порядке введения фиктивных цифр – у Кузнецовой ими являлись три первых знака каждой новой шифрзаписи. Впрочем, это мало помогло революционерке - жандармы разобрали и ее шифр тоже. Несмотря на то, что цифровой вариант таблицы Виженера получил в деятельности искровцев широкое распространение, мы не знаем его названия. Общее наименование «гамбеттовский» подпольщики сохранили для классического варианта шифра. Но есть все же одна зацепка. Августа Кузнецова появилась в Киеве в конце ноября 1901 года. И уже 20 числа она отправила в Берлин первое конспиративное письмо. В нем она напоминает товарищам свой ключ: «Ключ м у д р е н ы й [разрядка моя – А.С.], такой же как у Елены, только слово другое» (97). Нет никакого сомнения, что внедрение новой шифрсистемы в искровскую практику принадлежит Берлинской группе содействия. Начиная с июля 1901 года (когда через Берлин проехал Ногин) она уже была в ходу. В августе того же года в Киев выбыла Афанасьева, поздней осенью туда же направляется Кузнецова. Система их шифра одинакова. Одновременно с ними квадратным ключом «Вашингтонъ» переписывались с Берлином и Мюнхеном петербургские искровки Рубинчик, Мандельштам и Минская. Все пять революционерок были выходцами из Берлинской группы содействия «Искре». Близость даты отъезда Афанасьевой (август 1901 года) и появление в сентябре в Петербурге «имярековских девиц» (Рубинчик, Мандельштам и Минская) указывает на общую подготовку их отъезда Федором Гурвичем (он же Дан и Имярек). Поэтому здесь совпал ключ к шифру Киева и Питера. И, как мы увидим из дальнейшего, искровцы зачастую использовали одновременно обе системы шифра при одинаковом ключе даже в одном письме! Именно так применял подобный шифр Ф. Гурвич – наставник всех пяти берлинских искровок. Исходя из всего вышесказанного, я бы предложил дать новой периодической системе искровцев название «мудреного ключа», как его именовала Августа Кузнецова. Судя по всему, так называли подобный шифр берлинские искровцы. Вообще использование квадратной развернутой таблицы для двух разных систем шифрования – явление примечательное. В принципе, все книжные, стихотворные, квадратные, мудреные, гамбеттовские системы есть суть одного и того же метода. Каждый из этих шифров можно представить как буквенную таблицу с различными правилами извлечения из нее шифрзнаков. Очень просто было превратить любой стихотворный или книжный ключ в «прыгающую» со строчки на строчку систему, давая лишь привязку отсутствующих букв к имеющимся. Но до этого нововведения подпольщики так и не дошли. А это был бы интересный шифр! Через два года Иосиф Басовский (выдающийся искровский агент) предложил мудреную систему по слову «Шаляпин» для переписки редакции «Искры» с ним самим, а так же с членами ОК по созыву II cъезда РСДРП Борисом Гольдманом и Петром Красиковым (98). В своем письме он подробнейшим образом описал свой шифр, привел ключевую таблицу и дал все нужные объяснения. Когда-то шифр Басовского произвел на юного автора этой книги исключительное впечатление. Новый шифр казался вершиной криптографического искусства! Видимо, того же мнения придерживались и другие советские партийные историки. Восхищаясь шифром «Дементьева» (под этим именем значился Иосиф Басовский), называя его «новой разновидностью техники шифрования», они относили появление системы к началу 1903 года. По мысли историков «Искры», именно тогда подпольщики, озабоченные провалами старых шифров, активно внедряли более стойкие и сложные виды (99). Но как теперь ясно, такая трактовка совершенно не соответствует реальному положению дел. Подобные шифры появились в арсенале первых народников и давно уже не представляли больших проблем при расшифровке их опытными криптоаналитиками. Все это было только повторением пройденного и возврат к шифру Виженера из XVI века. Но мы сильно отклонились от нашего повествования. Давайте вернемся в напряженную атмосферу Киева зимы 1902 года. В конце января А. Кузнецова писала товарищам за границу: «Не приведи Боже нынче влететь на демонстрации… Между тем теперь такая слежка, что прямо недоумеваем, отчего еще все живы. Чего эти идиоты ждут, не понимаем. Или арестуют накануне демонстрации? Вообще очень странно» (100). Киевская демонстрация, о которой информировали берлинских искровцев Афанасьева и Кузнецова, состоялась днем позже – не первого, а второго февраля. На Крещатике готовая к выступлению полиция быстро навела порядок. Но на прилегающих к центральной части города улицах началась настоящая схватка и свалка. Третьего числа все повторилось. В числе многих арестованных демонстрантов оказался и «Дементьев» – Иосиф Басовский. Это предопределило сроки всей киевской ликвидации. Из постановления №4 по Киевскому ГЖУ: «1902 года, февраля 8 дня, в г. Киеве. Начальник ГЖУ генерал-майор Новицкий, рассмотрев добытые розыском и наружным наблюдением по г. Киеву и другим городам, продолжавшимся непрерывно в течение десяти месяцев, с апреля 1901 года, сведения о преступной деятельности различных революционных организаций и фракций в течение минувшего 1901 года и в начале текущего года, нашел: Жизнь и опыт последних лет с несомненностью выяснил, что город Киев для юга империи является центром революционных и социалистических фракций… Постановляю: в ночь с 8 на 9 февраля произвести общую по г. Киеву ликвидацию, подвергнув обыскам всех лиц, отмеченных наблюдением, не оставляя в розыскных целях ни одного человека, так как при частных ликвидациях всегда можно упустить главное…» (101). Так по Киеву и другим южным городам России покатилась волна арестов. Только в Киеве в ночь с 8 на 9 февраля было схвачено 200 человек и сделано 163 обыска. А в Одессе подверглись «изъятию» 50 революционеров и обыскано 66. Юлий Мартов летом 1901 года насчитывал в искровской организации девять нелегалов – Сергея Андропова (Брускова), Виктора Ногина (Новоселова), Ивана Бабушкина (Богдана), Николая Баумана (Грача), Иосифа Басовского (Дементьева), Левика Гальперина (Лошадь), Леона Гольдмана (Акима), Любовь Радченко (Лейбу), Сергея Цедербаума (Якова) (102). К концу марта 1902 года не осталось ни одного. Были схвачены и все участники предполагаемого киевского совещания искровцев. Только Инне Смидович чудом удалось «вывернуться». Разгром был полный. Но Киевской ликвидацией успех полиции не ограничился. В середине декабря 1901 года Киевским «черным кабинетом» было перлюстрировано, а вскоре и дешифровано письмо неизвестной искровки из Харькова на подставной адрес Крохмаля в Киеве. Незнакомка писала: «Я уезжаю совсем на Север сегодня… Сношения с Акимом остаются на вашу долю исключительно и это необходимо, а потому книгу, которая получится на ваш адрес, перешлите Акиму немедля и напишите, что это требует быстрого исполнения; предварительно попросите у него теперь же для этой цели адрес… Адрес для писем ему – Николаевская 14, Е. Шиндер, ключ – «Плач детей» Некрасова…» (103). Скажем сразу – адрес дешифровщики разобрали не совсем верно и полиция не сумела до конца прояснить его. Но название улицы прочли совершенно правильно. Это была основательная зацепка в поиске искровской подпольной типографии. Адресом лично занимались филеры московской охранки во главе с Меньшиковым. Кое-что о нелегальной печатне жандармы уже знали. Департамент полиции – Заведующему заграничной агентурой П. Рачковскому в Париж от 5 октября 1901 года: «Из совершенно постороннего источника, заслуживающего, однако, безусловного доверия, получены указания, что русская типография «Искры» находится в Полтаве, …помещается на одной из главных улиц… В числе работающих находятся давно разыскиваемые Департаментом Мера Гинзбург и Леон Гольдман» (104). В Полтаве типографию не обнаружили. Харьковское письмо давало новый след. Автором его оказалась Любовь Радченко, жена схваченного в Петербурге Степана Радченко. Туда же по разрешению полиции выехала Любовь Николаевна. С арестом мужа жившие с ним малолетние дети остались одни. Все свои обязанности по сношению с типографией она вынужденно сдала «Красавцу». Но в письме к Крохмалю Радченко не указала город. Сначала полиция заподозрила сам Харьков. Но безуспешно. Такой улицы там не оказалось. Предстояла планомерная проверка всех южных городов. И только 12 марта 1902 года капкан, наконец, захлопнулся. Надежда Крупская писала полтавским искровцам: «Аким был взят при следующих обстоятельствах: он пошел на вокзал опускать письма и был случайно узнан одесским шпионом, который настоял на его аресте. Дома у него сделали обыск, взяли технику, много литературы и два заграничных письма…» (105). Однако случайности места не было. Из доклада начальника Бессарабского ГЖУ – прокурору Одесской судебной палаты: «Секретно. 13 марта 1902 года. Вечером 12 сего марта был задержан около вокзала г. Кишинева неизвестный, который по наружным приметам был признан за разыскиваемого …Гольдмана Леона Исакова, виленского мещанина, привлеченного в 1900 году при Виленском ГЖУ дознанием по делу Виленского кружка «Литовской социал-демократической партии», и после освобождения своего из-под стражи … бежал, … а затем проживал нелегально…» Среди обнаруженных на кишиневской квартире Гольдмана вещественных доказательств помимо типографии, шрифта, подпольных брошюр нашли и маленький клочок бумажки с цифрами 12/1 9/2 4/5 7/10 12/4 и т.д. Это было одно из конспиративных писем искровцев. К сожалению, это все, что нам о нем известно. Но по ключу «Плач детей» получим расшифровку: «Мой се…» (106). Остальной «химически проявленный огнем» текст письма для нас безвозвратно потерян. Но, возможно, автором его была все та же «Лейба» – «Лейбович» – Любовь Радченко, уехавшая в конце 1901 года на Север – в Петербург. Так закончилась эта полицейская история. Леонид Меньшиков, извлекая уроки из своего длительного розыска, писал начальнику Особого отдела Департамента полиции Ратаеву 29 марта 1902 года: «Прецедент с типографией «Искры» является довольно поучительным. Законспирирована она была необычайно. Все сношения с ней руководящего центра искровцев велись, очевидно, при помощи переплетенных книг с почтовыми тайниками в корках оных (таких книг при типографии обнаружено более дюжины)». Интересно, что в начале лета 1902 года по почтовым учреждениям страны был разослан тайный циркуляр о вскрытии в почтовых посылках переплетов подозрительной толщины, где, по данным полиции, пересылались революционные издания (107). Об этом проинформировала своих читателей «Искра». Так может доклад Меньшикова и этот циркуляр были как-то связаны между собой? Первый послужил толчком в появлению второго. А почему нет? Все может быть… В середине марта 1902 года из Петербурга в Киев ушло письмо, давшее еще одно направление в жандармском розыске. «Его Высокоблагородию Л. П. Меньшикову 18 марта 1902 года. М. г. Леонид Петрович! Поспешаю препроводить Вам для соображений и для самой тщательной разработки копию расшифрованного химического письма с подписью «Катя» (по почерку Апполинария Хворостанская…) по конспиративному адресу Рябова в Самару. Это письмо, если им надлежащим образом воспользоваться может дать в наши руки всю организацию «Искры». Господин директор признает в высшей степени желательным, дабы Вы приняли на себя трудную и чрезвычайно деликатную задачу самолично поехать в Воронеж и в качестве нелегального заграничного делегата отправиться по указанному адресу и с надлежащей явкой вступить в сношения с американцами и таким путем добраться до «Северного Союза»… Предлогом для явки может послужить хотя бы известие о кончине Акима, т.е. типографии, или же об аресте Квятковского с компанией… Начальник Особого отдела Департамента полиции Л. Ратаев» (108). Еще весной 1902 года жандармы не догадывались, кто скрывается под именем «Катя». К сопроводительному письму было приложено обширное письмо Крупской к некоему «Грызунову». Под упомянутой кличкой числился Глеб Кржижановский, но и этого полиция тогда не знала. В послании искровского центра говорилось: «У нас арестованы чуть не все прежние люди: Грач, Лейбович, Красавец, Лошадь, …Дементьев… - и потому все функции в расстройстве. Приходится спасать остатки… Поэтому было бы чрезвычайно важно, чтобы Грызунов … повидался… с Семеном Семеновичем (3.3 12.11 20.5 х 10.3 2.3 2.25 14.5 17.3 22.4), ибо он хотя и расположен к нам, но для того, чтобы он решился действовать решительно, надо с ним еще хорошенько столковаться…» (109). А дальше Крупская в обширной криптограмме дала «Грызунову» подробнейший выход на «Семена Семеновича». Искровский секретарь датировала свое письмо 8 марта. Но уже через десять дней (!) оно было полностью расшифровано в Департаменте полиции, а по его содержанию были приняты соответствующие меры. За эти дни письмо должно было дойти из Германии через посредников в Россию, попасть из «черного кабинета» в Особый отдел Департамента полиции, а там дешифроваться. На все про все десять дней! Впрочем, задача экспертов не была особенно трудной. Ключом к шифру «Кати» и «Грызунова» являлось стихотворение Надсона «Друг мой, брат мой» – популярнейшее произведение поэта! И жандармы без труда прочитали: «Чрезвычайно важно, чтобы Грызунов … повидался с Семеном Семеновичем (Сев/ерным/ союзом) … Адрес – Воронеж, Садовая улица, собственный дом, Софья Александровна Мартынова. У этого лица попросить вызвать кого-либо из американцев…» Его высокоблагородие и милостивый государь Леонид Меньшиков с блеском и артистизмом выполнил коварный жандармский план. В 1909 году он скроется от бывших коллег за границей и начнет оттуда систематически выдавать жандармские секреты. Оправдываясь перед революционерами, Меньшиков писал в 1911 году в «Голосе социал-демократа»: «В 1902 году я, состоя чиновником особых поручений при Московском охранном отделении, получил приказание выяснить «Северный рабочий союз». Пользуясь явками и паролями, добытыми агентурным путем (перлюстрация химической зашифрованной переписки искровцев), я под видом нелегального явился к так называемым «американцам»… в Воронеже, и, получив от них рекомендации, объехал в течение недели города Ярославль, Кострому и Владимир, где имел свидания с социал-демократическими деятелями (Варенцова, Богданов, Багаев и др.). Результатом моего доклада по начальству была «ликвидация», во время которой было арестовано несколько человек». «Несколько человек» – это 51 член «Северного рабочего союза», его законсервированная типография, искровский эмиссар Федор Гурвич и подробнейшая информация о внутреннем состоянии социал-демократического движения в России. Что ни говори – блестящая и образцовая операция полиции. Как мы помним, ключ по стихотворению «Друг мой…» был задействован в России еще летом 1900 года – в переписке с руководителем Псковской группой содействия П. Лепешинским. Осенью 1901 года в Мюнхене у Ленина и Крупской появились давно ожидаемые Глеб и Зинаида Кржижановские. До этого они жили на станции Тайга под Томском, где Зинаида Павловна отбывала оставшийся год ссылки. Вероятно там, в Мюнхене, и был супругам дан ключ Лепешинского. Ведь все они были старыми друзьями по минусинской ссылке. Очень может быть, что к этому времени переписка Лепешинского также находилась под жандармским контролем и его шифр стал известен полиции. Тогда оперативность разбора ею переписки с Кржижановскими становится более понятной. Попадая в руки жандармов, революционная корреспонденция не только оседала в архивах полиции. Охранники предпринимали все усилия, чтобы не дать подпольщикам заподозрить, что их письма регулярно «разрабатывают» в «черных кабинетах». Но как это можно было сделать практически? Ведь после проявления химического письма уже невозможно было вернуть ему прежний вид. Но не будем торопиться и дадим слово историку В. Н. Степанову: «Зачастую в интересах политического сыска переписка Особым отделом не прерывалась. «Специалисты» по подделке почерков изготовляли копию письма, воспроизводившую все его мельчайшие особенности, которая и посылалась адресату. Широко практикуя подделку писем, полиция получала возможность контролировать через «черные кабинеты» переписку лиц, попавших в поле ее зрения, и тем самым быть в курсе дел, как отдельных членов партии, так и той или иной организации в целом» (110). В штате Департамента полиции был некий В. Н. Зверев, выходец из Московского охранного отделения – подлинный виртуоз по подделке любых почерков. В жандармских документах указаний на такую практику можно найти множество. Например: «Все подобные письма калькируются, воспроизводятся химическим способом и отправляются по назначению» (111) – это о письмах К. Захаровой. А вот о переписке «Северного рабочего союза»: «Означенное письмо было воспроизведено и отправлено по назначению» (112). Поэтому нет ничего удивительного, что в архиве Н. К. Крупской запросто можно обнаружить подделки, выполненные в полиции. А оригиналы их разрабатывались в Петербурге. С этой точки зрения интересно посмотреть на одно из писем И. Смидович от 30 декабря 1901 года. В современных публикациях указано, что в искровском архиве находится подлинник письма, но утверждать это категорически вряд ли кто возьмется. Мы уже знаем, что множество посланий «Димки» были перехвачены жандармами, прекрасно знали они и оба ее шифра. Так что упомянутое нами письмо могло вполне «задержаться» в «черном кабинете» и полиции. Сведения же в нем содержались крайне важные – описание результатов поездки искровского эмиссара в Петербург сразу же после разгрома там подполья в начале декабря 1901 года. Цитируем: «Адрес Аркадия для писем следующий: Питер, Малая Морская, 16, Бруно К. Шварц, Василию Ивановичу Курятникову. Ключ: стихотворение Некрасова «Меж высоких хлебов затерялося», в письмах химией» (113). «Аркадием» был выдающийся летучий агент «Искры» Иван Иванович Радченко. Длительное время жандармам не удавалось прояснить его псевдоним. Но самого революционера она прекрасно знала. Еще в январе 1902 года, филируя за «Модной», агенты зафиксировали ее свидание с проживающим в Санкт-Петербурге счетоводом конотопским мещанином Иваном Радченко, 27-ми лет. Революционный послужной список «Аркадия» был велик – с 1898 года он под руководством старшего брата Степана проходил подпольные науки в СПб. «Союзе борьбы». А с возникновением «Искры» всецело примкнул к ней. После разгрома Кишиневской типографии полиция выяснит, что первоначально у супругов Риман (Леон Гольдман и Мера Гинзбург) проживал в качестве квартиранта счетовод Иван Радченко. Каким «счетоводством» занимался он вместе с Гольдманом станет ясно только в марте 1902 года. Но все розыски Радченко успехов не дадут – к этому времени он уже будет нелегалом. С февраля 1902 года по петербургскому адресу Курятникова пошли химические шифрованные письма из-за границы. Адресовались они «Аркадию» и «Касьяну». Неизвестному в полиции революционеру редакция «Искры» передавала все уцелевшие после арестов связи. Так что значение «Аркадий» приобретал в глазах сыщиков чрезвычайно высокое. Письма на Курятникова перлюстрировались, дешифровывались и тщательно изучались. Шифр, впрочем, был прост – даже не имея перехваченного письма И. Смидович, определить ключ по стихотворению Некрасова «Похороны» не было слишком сложной задачей. Уже прокатилась по России волна опустошительных арестов, уже «Искра» призвала своих агентов не употреблять слишком известных стихотворений и поэтов. Но практически ничего не изменилось! Развязка наступила 27 августа 1902 года. В этот день жандармы арестовали Василия Курятникова. Адрес его для переписки «Аркадия» был давно отменен, ибо из Киева редакции сообщили, что «о Курятникове спрашивали, знали фамилию, но не знали города» (114). Постоянно фиксируя неуемную деятельность «Аркадия-Касьяна» в Петербурге, полиция никак не могла к нему подобраться. Решено было действовать через Курятникова. На первом же допросе он сообщил следователям, что получал письма для Ивана Радченко, с которым жил в 1900 году вместе на одной квартире. Затем Радченко уехал, сославшись на болезнь матери. Лишь в 1901 году они снова встретились. Как отмечает полиция, Курятников «после некоторых колебаний… написал совершенно откровенное показание в форме заявления… в котором довольно объективно выяснил свою роль в передаче заграничной корреспонденции». Дальнейшие драматические (и одновременно – комические) события передает одно из писем той поры: «Его [Курятникова – А.С.] призывали в охрану и допрашивали, для кого он получал письма, и он выдал Касьяна, хотя утверждал обратное, и наклеветал на одно лицо совершенно непричастное (по его словам, чтобы спасти Касьяна). Последний узнал об этом от него самого у него на квартире, где в соседней комнате были шпионы, которые бросились за ним, когда он выскочил на лестницу после заявления Курятникова, что ему не уйти, так как весь двор занят полицией. Выхватив из двери ключ, он запер ее снаружи и успел удрать… Можно судить поэтому, как его будут искать» (115). Чудом Радченко и на этот раз удалось уйти от ареста. Его схватят 4 ноября 1902 года на ночном вокзале Пскова с паспортом на имя почетного гражданина Моторина и с «чернильницей с химическим бесцветным составом». Ивана Радченко ждала Петропавловская крепость, Восточная Сибирь… И еще долгая жизнь русского революционера, инженера и организатора советской промышленности. Оборвется она в 1942 году в самый разгар войны. Но не на фронте от вражеской пули, а в сталинских лагерях… … Арест Ивана Радченко был во многом запоздалым шагом полиции. За восемь месяцев ему, под постоянным жандармским прицелом, удалось то, что так тщательно хотели ликвидировать охранники осенью и зимой 1901/1902 года. «Аркадий» оказал решительное влияние на Петербургский «Союз борьбы» и его руководство встало на искровские позиции. Он своими беспрестанными разъездами от Самары до Баку создавал, собирал, связывал, налаживал разбитые полицией искровские ячейки. Одна за другой местные организации вставали под знамя «Искры». «Касьян» заложил основы транспортной организации «Искры», создав ее бюро. И главное – под его энергичным давлением в самый канун ареста в Пскове был воссоздан Организационный комитет по созыву II съезда РСДРП. Конечно, ничего этого жандармы тогда не ведали. Поздней осенью 1902 года новый директор Департамента полиции Лопухин с торжеством докладывал Николаю II: «Что касается группы «Искра», то ей нанесен решительный удар, так как она с последними арестами 4 и 27 [в действительности – 28-го числа – А.С.] минувшего ноября в Питере и Москве потеряла всех своих проживающих в России нелегальных заграничных представителей и лучшие местные силы. Все арестованные лица задержаны при этом с поличным». Император наложил на документ соответствующую докладу резолюцию: «Весьма успешно». Было чему радоваться. Вслед за арестами в Пскове и Петербурге, когда за решеткой оказались 12 активнейших искровцев (Радченко, Лепешинский, Краснуха, Копп и др.), последовал разрушительный московский провал. Обе столицы России были, по мнению жандармов, основательно вычищены от искровской заразы. В Москве же события разворачивались следующим образом. 30 августа 1902 года туда прибыла нелегальная «Юлия Николаевна Каменская». На ее беду она сразу обратилась за помощью к известной среди местных революционеров Анне Егоровне Серебряковой. Никто не знал, что еще с народовольческих времен эта обаятельная женщина служит агентом полиции. Во многом благодаря ей в Москве громилось одно революционное подполье за другим. Так с первых шагов очередной искровский представитель оказался под наблюдением охранки. За личностью Каменской скрывалась разыскиваемая полицией 28-ми летняя Вера Васильевна Гурвич, урожденная Кожевникова, жена врача, окончившая курс СПб. женской гимназии. Мужем Веры был не раз нами упомянутый Федор Ильич Гурвич (он же Дан). Кожевникова стала известна полиции с 1895 года как периферийный работник СПб.«Союза борьбы». Сосланная вместе с мужем в Орлов, она в 1900 году возвратилась в Петербург. Там в 1901 году Вера вновь была привлечена к дознанию по делу объединенной организации «Рабочее знамя и Социалист». Не дожидаясь ареста, революционерка скрылась в Германии. В Берлине ее ждал вернувшийся из ссылки муж и она становится одной из активисток искровской группы содействия. Ей поручаются ответственные дела. Так во время переезда редакции «Искры» из Мюнхена в Лондон, Вере доверили выпуск очередных номеров в Германии. Весной 1902 года Федор Гурвич был арестован в России. И Вера решает ехать нелегально в Москву, где в это время сидел в Таганской тюрьме Федор Ильич. 28 августа 1902 года Надежда Крупская проинформировала Ивана Радченко: «К Старухе [Москва – А.С.] поехала Наташа (жена Виктора)» (116). «Наташа» и «Виктор» – Вера и Федор Гурвичи. Попав с первых шагов в проследки охранки, «Наташа» длительное время не чувствовала слежки. Между тем каждый ее шаг фиксировался, а заграничная переписка тщательно перлюстрировалась. Сохранилось значительное количество перехваченных писем. Но в подлинниках осталось всего два – оба они содержат шифр, разобранный в московской охранке. Первое письмо датируется 13 октября 1902 года. Начинается оно так: «Простите, дорогие друзья, что так редко пишу… Вероятно мой геноссе [Глафира Окулова – А.С.] вам сообщил о нашем свидании с 17091422242628, он произвел на нас чудное впечатление…» (117). Лишь этот фрагмент сохранился в расшифровке полиции. Здесь был все тот же мудреный ключ, задействованный искровцами в Киеве с осени 1901 года. Однако примененный для построения алфавит был значительно короче – 29 букв (см. таблицу 8). (См. Таблица 8) По приведенному в таблице ключу прочесть шифр Гурвич-Кожевниковой легко: «… о нашем свидании с Горьким…» Так что у истоков «романа» Максима Горького с большевиками стояла будущая меньшевичка Вера Кожевникова. И с самого начала за этой «интимной связью» негласно подсматривала охранка. Ключ «Северно» следует, вероятно, читать как «Северное…» Дальше может быть масса вариантов. Некоторый свет на ключевую фразу «Наташи» проливает ее более раннее письмо от 13 сентября 1902 года: «Я от вас не получила ни одного письма… Может быть вы забыли, что я вам давно писала, что четвертое слово надо вычеркнуть. Обратите на это внимание, боюсь, что вы меня не понимаете» (118). Из этого следует, что ключевая фраза «Наташи» состояла, в конечном итоге, из трех слов. Но только первое из них нам известно. Интересно, что муж Веры (Федор Дан) имел аналогичный шифр – ключевую фразу из трех слов при азбуке в 29 букв. Раньше мы уже выяснили, что мудреный ключ начал внедряться в искровских организациях через берлинцев. Кстати, сама Вера Кожевникова вышла из той же группы содействия, что и Афанасьева с Кузнецовой. Но в данном случае мы видим переписку не с Берлином, а с редакцией «Искры» – Надежда Крупская постепенно осваивала новую для себя систему шифрования. Второе письмо Кожевниковой-Гурвич, содержащее цифровую криптограмму, написано через месяц – 13 ноября 1902 года, незадолго до ареста московских искровцев. Речь в нем снова идет о М. Горьком. Однако ключ к шифру уже иной. Но полиция читает и его. Искровка сообщила Крупской пароль к писателю: «От вересаевской Наташи». Стоит напомнить, что прототипом этого персонажа Вересаева была его троюродная сестра Инна Смидович, хорошо знакомая Вере по совместной работе в Петербурге, Орлове, Берлине и Мюнхене! Так что пароль придуман совсем не случайно. Затем Кожевникова пишет о неизвестной личности, явившейся к Горькому и заявившей, что писатель должен иметь «дело не с нами, а с ним». Дальше цитируем по тексту: «Сей же неизвестный господин с нами не повидался, и мы не имеем возможности его найти. Он назвал себя 26-1, 1-5, 2-3, 7-6, 16-2, 3-5, 4-2, 1-11, 3-9, 7-5, 11-4, 12-1, 22-5, 31-4. Теперь нам очень важно знать, кто это такое – наш ли это человек» (119). Шифр к этому письму так же стал известен полиции. Им была поэма Некрасова «Саша». Ключ принадлежал Глафире Окуловой. В отличие от «Наташи», ее послал в Москву искровский Самарский центр. 8 сентября 1902 года Глеб Кржижановский сообщил в редакцию: «Зайчик [Окулова – А.С.]… направлен нами на продолжительный срок к Старухе [в Москву – А.С.] для подкрепления тамошних сил. Будет писать вам запасным «Саша» Некрасова» (120). По этому ключу шифр читается как: «Он назвал себя Г. номером первым». Письмо искровки показательно тем, что его расшифровали одновременно и Крупская и охранка! Причем в Лондоне это сделали в части приведенной криптограммы неверно. Значит, за границу ушла подделка письма! И возможно, что ошибку в шифре в нем допустили жандармские специалисты. Полиция вела слежку за Кожевниковой и Окуловой безукоризненно. Вся их переписка копировалась, изучалась и отправлялась дальше. Но ни разу они не заметили в получаемых ими письмах чего-то тревожного. Осенью 1902 года наступила развязка. При подготовке арестов в Петербурге Департамент решил одновременно вычистить и Москву. 28 ноября на заседании московского комитета РСДРП была арестована «Наташа». А 9 декабря такая же участь постигла Г. Окулову. Москва в который раз осталась без искровских представителей. В начале 1902 года вышла книга В. И. Ленина «Что делать?» Процитируем некоторые строки из этой выдающейся работы: «Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами…» Эти возвышенные строки вождь большевиков относил к искровцам. А следующий пассаж обращен к революционерам-кустарям, как любил их именовать сам Владимир Ильич: «Новые ратники шли в поход с удивительно первобытным снаряжением и подготовкой. В массе случаев не было даже почти никакого снаряжения и ровно никакой подготовки. Шли на войну, как мужики от сохи, захватив одну только дубину» (121). Весь 1902 год шла опустошительная травля искровцев. Но ни Ленин, ни его товарищи не понимали, что шифры, которым они полностью доверялись, и были той самой сохой и кустарничеством. Мы проследили целый год бескомпромиссной схватки жандармов и революционеров (с осени 1901 по осень 1902 годов), и везде одним из существенных факторов разгрома искровских групп были их совершенно неудовлетворительные шифры, неумелое их применение и удивительная самонадеянность. Царская полиция, пройдя через кровавую борьбу с народовольчеством, имела к началу ХХ века огромный опыт по преследованию революционеров. Против вчерашних студентов боролись матерые жандармы, талантливые сыщики и дешифровщики. Все это так! Однако было одно «но»! Полиция защищала режим, который к началу ХХ века практически исчерпал себя. С бурным революционным потоком уже не смогла бы справиться никакая политическая полиция! А создание РСДРП становилось делом ближайшего времени. жүктеу/скачать 3.51 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|