Шкуратов В. А. Историческая психология
жүктеу/скачать 2.1 Mb.
|
| История ментальностей - серьезная современная наука, преемница серьезной книжной учености прошлых эпох, и в этом качестве она продолжает критику народного <низа>. Бахтин сочетал науку XX в. и знание жизни в <новом средневековье> (так Н. Бердяев называл Советскую Россию). Поэтому российский литературовед конструирует более широкую систему отсчета, включающую <землю>, <площадь>, <низ> в качестве равноправных пар <небесам>, <храму>, <верху>.
Вот пример одной из аллюзий в книге о Рабле. Бахтин описывает пьесу, поставленную к празднику 1-го мая. Это пьеса не о дне пролетарской солидарности: праздник происходит в 1262 г., во французском городе Appace. Написал ее один из предшественников Рабле по карнавальной тематике Адам де ла Аль. В пьесе три части. Первая - реальная, бытовая. В ней автор выставляет свои затруднения: отсутствие денег для поездки в Парижи жадность отца, отказывающегося субсидировать сына. Во второй - появляются феи, благословляющие праздничный разгул (носитель официальной идеологии, монах, при этом засыпает). Третья часть изображает развеселое гуляние. Наконец, звонит колокол и монах, проснувшись, приглашает посерь-езневших гуляк в церковь, к официальной части. Основные моменты торжества: казенная церемония и кулуарные банкеты вождей вкупе с возлияниями трудящихся - составляли программу любого советского праздника. Этого советский читатель не мог не распознать. Только отечественное карнавальное веселье было более стиснуто орграмками идеологических мероприятий. Бахтин, осуществляя диалогическую конвергенцию смыслов двух эпох и <подтяп-вая> современность к объясняемой им средневековой карна-293 Психологическая история эпох и психических процессов вальности, вполне мог рассчитывать на историческое понимание читателя. <Это - праздничный аспект мира и, как таковой, он легален. В первомайскую ночь разрешается взглянуть на мир без страха и благоговения. ...Весь мир здесь дан в веселом и вольном аспекте, и аспект этот мыслится автором как универсальный, всеобъемлющий. Он, правда, ограничен, но не теми или иными сторонами, явлениями мира, а исключительно временными границами праздника - границами первомайской ночи. Утренний колокольный звон возвращает к серьезности страха и благоговения> [Бахтин, 1990, с. 289]. Языческий разгул средневековья имел свою заповедную территорию. Советская народная ментальность такой экстерриториальностью не располагала. Она брала свое широким бытовым распространением пьянства, нецензурной брани, анекдотов. Как и в средние века, этот культурный <низ> не был достаточно индивидуализирован, то есть подвергнут репрессии внутренней моральной нормы. Для большей части населения ограничение было внешним и преодолимым. В образ доброго народа входили и его грубоватые застольные манеры. История ментальностей подвергается критике и со стороны западных исследователей культуры. Во-первых, за то, что она конструируется интеллектуалом <... исходя из впечатлений, которые на него произвели бакалейщик, консьержка, крестьянин и африканец> [Wirth, 1989, р. 283]. Во-вторых, за то, что она отказывается от анализа ученой логики и ее места в ментальности средневековья. Заслуги истории ментальностей при этом не отрицаются, но становится ясным, что это только один из подходов в познании человека прошлого. Ментальность Нового времени и рационализм ИСТОРИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ, СОЦИОЛОГИЯ, МЕНТАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ В ИЗУЧЕНИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ. В Новое время (от XVI-XVII вв. до начала XX в.) капитали-294 Ментальность исторических эпох и периодов стическая экономика из Европы распространилась по всему земному шару, а вместе с ней - буржуазный уклад жизни и рациональное сознание западного человека. Социально-политические рамки Нового времени более или менее ясны. Хронология ментальной истории рисуется не столь четко. Главные события эпохи - политические революции, промышленный переворот, появление гражданского общества, урбанизация жизни - запечатлены для нас в галерее портретов отдельных людей и человеческих групп. Как и любая эпоха, Новое время показывает громадное разнообразие психической жизни. Исторической психологии еще только предстоит освоить это эмпирическое богатство, обобщить и дать описание Homo oeconomicus (Человека экономического), либерального, консервативного или революционного сознания, типов буржуа, крестьянина, интеллигента, пролетария, психологически проанализировать важные события периода. Подступиться к громадному материалу последних веков хотя бы только европейской истории нелегко. Эпоха разобрана науками о современном человеке, что выражается уже в обозначениях периода: капитализм, буржуазное общество, индустриальная эпоха, время буржуазных революций и движений пролетариата. В познании человека Нового времени преобладает социология, поэтому целесообразно остановиться на отношении указанной науки к психологии. Социология изучает общество в целом, общество как систему. В число подсистем общественного целого входит человек с его психикой. От социологии психолог получает нужные ему сведении о строении социума и порядке функционирования его индивидуального элемента, о социальных общностях, институтах и стратификациях, стандартах группового поведения, известных под названием личностных ориентаций, социальных характеров, базисных типов личности, о мировоззренческих ценностях, приемах воспитания и контроля и других социальных инструментах, непрерывно кую-щих общественную единицу из задатков Homo sapiens. Психологическая история эпох и психических процессов Исторической психологии близки усилия исторической социологии показать человека в изменчивом, но исторически определенном единстве социальной жизни. Указанный раздел социологии рассматривает типы коллективных структур во времени, в том числе характерные формы отношений индивидов между собой, а также с общественными институтами. Вариант исторической социологии, смежный с исторической психологией, предложен немецким ученым Н. Эли-асом (1807-1989) в книге <О процессе цивилизации. Социо-генетическое и психогенетическое исследование> [Elias, 1978]. Автор трактует правила бытового поведения не столько как ограничения, накладываемые на личность, сколько как психологическое существо последней. Наблюдаемые социологом трансформации отношений напоминают смену фигур в танце, отсюда название теоретического подхода Элиаса - фигура-ционизм. Для того, чтобы перейти от исторической социологии к исторической психологии, требуется рассматривать человека не как элемент социального целого, но как самостоятельную систему, включающую подструктуру социальных отношений. Слиянию же двух соседних областей исследования способствует укорененность макросоциального (раннего социологического) мышления в науках о человеке. Социология возникла в XIX в., когда идея изменения общества и руководства его прогрессом овладела умами мыслителей и политических деятелей. Для классиков социологической мысли в Новое время - О. Конта, К. Маркса, Э. Дюркгейма - характерен пафос преобразования общества в диапазоне от революционной ломки до постепенного реформирования, а для развиваемой ими макросоцио-логии - рационалистический и дирижистский акцент. Научное мировоззрение указанных мыслителей было ньютоновским, в частности, они считали, что в характере макрообъекта достаточно однозначно проявляется природа составляющих его элементов. Личность есть совокупность общественных отношений или коллективных представлений, основы ее сознания состоят из усвоенных норм и знаний, поэтому сознание изменяется до этих основ при соответствующих воздействиях извне и преобразованиях социальной среды. Посленьютоновская физика XX в. показала, что микрочастицы движутся по иным законам, чем макротела, что воздей-296 Ментальность исторических эпох и периодов ствие на субатомные процессы требует колоссальных затрат энергии, немыслимых в обычных условиях. Метафору, идущую от новейшего естествознания, подхватывают микросоциология и отчасти - понимающая психология. Первая (ее создатели - Ж. Гурвич, Дж. Морено) нащупывает <вулканическую почву> социальности в элементарных притяжениях между участниками малых групп, вторая (основатель - М. Вебер) определяет социальность с точки зрения исследовательского прибора, т. е. познающего индивида, его опыта, ценностей. Веберовская социология тяготеет к феноменологии и психоанализу - доктринам, выносящим природу человека за пределы макросоциаль-ных законов, она осуществляет функцию критики социологической классики. Обобщения ученого, по терминологии Вебера, - идеальные типы, логически выстроенные определения аспекта социальной действительности, теоретические эталоны при описании эмпирического материала. Психолог пользуется схемами, дающими разметку социального пространства. В масштабе общественных макроявле-ний человек предстает миниатюрным сколком социума. Между тем сам человек выступает для социальности моментом непредсказуемости и свободы. Социология дает <инерционное> измерение личности. Иначе говоря, социальная материя, из которой составлен Homo sociologicus (Человек социологический) - это застывшая, объективированная часть человеческой жизни. Социология возникает, когда масса норм и представлений отделяется от непосредственного общения и закрепляется в государственных, хозяйственных, частно-правовых сводах и регламентах гражданского общества. В противовес феодально-кастовому праву исключений и привилегий, либеральные демократии стремятся к неукоснительному исполнению закона, следовательно, к универсальной, фиксированной, независимой от реальных лиц норме. Это открис-таллизовавшиеся, легитимированные, отделенные от конкретных носителей (в критической терминологии марксистов и других левых - <отчужденные>) человеческие отношения и дают <социальность как таковую>, объект для социологического анализа". Психология не может удовлетвориться этими <социальными консервантами> человека (например его статусно-роле-выми стратификациями). Она следует туда, где с точки зрения социологии человек еще <непосредственен>, <необъективиро-297 Психологическая история эпох и психических процессов ван>. Своими средствами историческая психология также участвует в приведении социально-исторических определений человека к его собственному масштабу. Существует сфера, где познание ментальностей претендует на самостоятельное теоретическое объяснение, рав-номощное социологическому, экономическому, политологическому. Это - <медленная> история; там, где капиталистическая ментальность распространяется очень глубоко, выходит за хронологические рамки Нового времени и за пределы Европы. Правомерно уподобление этого пласта общественных изменений тектонике. Как показывает автор теории исторических ритмов Ф. Бродель, капиталистическая активность охватывает массу навыков, создает сеть локальных очагов, часть которых сливается в мощный европейский очаг [Бродель, 1986-1992]. Явления, отмечающие наступление капитализма, проявляются столь единообразно и синхронно в разных областях человеческого бытия, что существует основание искать для них общую бснову (по крайней мере тенденцию) в психике, поведении, отношениях человека. Историческому психологу приходится задаваться следующими вопросами: Какое место занимает психокультурный тип Нового времени в исторической связи времен? Что, собственно, представляет собой новоевропейская ментальность в ее характерных (<передовых>) признаках и в целом, с включением традициональных и архаических элементов? Насколько, до какой глубины новая ментальность трансформирует нижележащие психологические пласты? Не угрожают ли инновации основам психического склада Homo sapiens? ОТ РЕЛИГИОЗНОЙ МИСТИКИ К ЗЕМНОЙ А СКЕЗЕ. Экономист видит в развитии общества изменение хозяй-298 Ментальность исторических эпох и периодов ственных отношений, социолог - взаимодействие социальных групп. Для психолога важно проследить перенос навыка с одной деятельности на другую. Немецкий ученый М. Вебер (1864-1920) открыл своего рода исторический парадокс: религиозная мистика и хозяйственная предприимчивость неплохо уживакй-ся рядом. Монастыри всегда были образцовыми экономическими предприятиями. В средние века самые пламенные еретики и сектанты происходили из ремесленников и купцов. Не изменилось положение и в Новое время. Только теперь не купцы бросают свое дело ради уединения или проповеди, а наоборот, сектанты превращаются в предпринимателей. Европейские монархи вынуждены терпеть и даже привлекать в свои владения религиозных диссидентов ради процветания ремесла и торговли. Гонения против них только ударяют по экономике. Так, изгнание протестантов из Франции в конце XVII в. обернулось упадком мануфактур и ремесел. А самые передовые капиталистические страны - протестантские, и наиболее предприимчивый элемент в них - сектанты. Разумеется, и страсть к наживе - это тоже страсть, и ее сходство с религиозным аскетизмом в том, что она ан-тинатуральна. Она преемственна с духом раннего христианства, ослабевшим в католицизме. В обоих случаях на земные радости и блага наложен запрет - на те, которые каждый день проходят через руки предпринимателя. Только он не уходит из мира, а подвергает себя непрерывному посту среди групп богатств. 299 Психологическая история эпох и психических процессов материальных потребностей, а все существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни. Этот с точки зрения непосредственного восприятия бессмысленный переворот в том, что мы назвали бы <естественным> порядком вещей, в такой же степени является необходимым лейтмотивом капитализма, в какой он чужд людям, не затронутым его веянием> [Вебер, 1990, с. 75]. Передовые страны Запада прошли через горнило этики, которая делала труд религиозной обязанностью, а человека подчиняла букве Писания. Общественная жизнь протестантских общин была демократична по устройству и крайне требовательна по отношению к отдельному человеку. <Реформация означала не полное устранение господства церкви в повседневной жизни, а лишь замену прежней формы господства иной, причем замену господства необременительного, практически в те времена малоощутимого, подчас едва ли не чисто формального, в высшей степени тягостной и жесткой регламентацией всего поведения, глубоко проникающей во все сферы частной и общественной жизни. С господством католической церкви, <карающей еретиков, но милующей грешников>... мирятся в наши дни народы, обладающие вполне современным экономическим строем, мирились с ним и самые богатые, экономически наиболее развитые страны на рубеже XV и XVI вв. Господство же кальвинизма, в той степени, в какой оно существовало в XVI в. в Женеве и Шотландии, в конце XVI в. и в начале XVII в. в большей части Нидерландов, в XVII в. в Новой Англии, а порой и в самой Англии, ощущалось бы нами теперь как самая невыносимая форма церковного контроля над личностью> [Бебер, 1990, с. 62-63]. В английских колониях Северной Америки, принимавших самые демократические в мире политические конституции, не было почти ни одного поступка, за который нельзя было бы привлечь к суду. Леность, пьянство, легкомыслие, курение табака, <нескромное поведение>, внебрачные свя-300 Ментальность исторических эпох и периодов зи, непосещение церковной службы карались штрафом или поркой. За более серьезные грехи полагалась смертная казнь. Законы эти принимались свободным голосованием граждан и одобрялись обществом, нравы которого были еще более суровы, чем сами законы. Например, в североамериканской колонии Массачусетс в XVII в. к суду была привлечена супружеская пара. Жена была в браке второй раз, после вдовства, муж - в первый. У соседей возникло подозрение, что до супружества они находились в тайной связи. Супругов едва не приговорили к смертной казни [см. Токвиль, 1992]. В дальнейшем принципы терпимости и свободы были перенесены на частную жизнь. Это случилось, когда человек научился сам следить за собой. КНИЖНОЕ СОЗНАНИЕ НОВОГО ВРЕМЕНИ И КОНЕЦ РИТОРИКИ. Эта превосходящая современное понимание строгость происходила от буквального, неукоснительного приложения Писания к жизни. Протестант-ство - явление письменной культуры в еще большей степени, чем католицизм. Путь от аскетизма четок к аскетизму счетов проходит через книгу. С конца Возрождения призывы к исправлению человека раздаются от книжников - гуманистов и реформаторов. Но книжность и сама аскетизируется. Любительская словесность гуманистов преобразуется в каноны руководств и учебников, в правила разумного воспитания, по скрупулезности не уступающие тяжелому учению схоластики. Реформированное христианство, сорвав со стен храмов иконы и украшения, дает каждому Библию и заставляет читать. Этого бы не случилось без помощи печатного станка, впервые в истории христианства сделавшего Библию книгой для чтения. Продукция типографий отличается от изукрашенных рукописных сводов строгим и правильным порядком одинаковых строк. Она дисциплинирует ум. Итак, на рубеже Нового времени книжность впервые оказывается силой массового воспитания в духе подвижни-301 Психологическая история эпох и психических процессов чества и дисциплины. Но эта роль остается за ней сравнительно недолго. Во-первых, книга технизируется. Становясь доступной, она теряет ореол исключительности. Хотя библиофилы, гуманитарии и самоучки поддерживают ее культ, она все больше преобразуется из ценности в средство. Во-вторых, у старой книжности появляются соперники и наследники вдисциплинировании ума и души европейского человека. Это наука, а затем техника. Новая европейская рационально-опытная наука не похожа на традиционную ученость. Книжность и наука расходятся. <Как быть, чтобы груды такого рода томов, которые никто за всю жизнь не сможет прочесть, оказались для нас наставлениями в том, как правильно жить? - восклицает Эразм Роттердамский. - Сколь велико разнообразие умов и обстоятельств! Более того, неужели у кого-нибудь найдется время перелистать такое великое множество книг, чтобы определить все правильно, все верно, да и истолковать это трезво и спокойно> [Эразм Роттердамский, 1986, с. 70-71]. На заре новоевропейской науки революционные умы крайне низко ставят библиотечную премудрость, <бесполезные труды, написанные великими гениями прошлого> (Ф. Бэкон). <Если бы я читал все эти глупые книги, написанные в таком количестве, - саркастически замечает Т. Гоббс, - я бы никогда не написал своих книг>. Р. Декарт признается, что от школьного чтения он только отупел, и отводит печатному слову последнее место среди источников познания, причем с оговоркой: сюда относится чтение не всех книг, но преимущественно тех, что могут дать хорошее наставление, это как бы род общения с авторами. <Отнюдь не случайность, - пишет французский структуралист Р. Барт, - что начиная с XVI в. одновременный подъем эмпиризма, рационализма, а в религии - принципа непосредственной очевидности (в связи с Реформацией), то есть научности в самом широком смысле слова сопровождался упадком самостоятельности языка, отнесенного к низшему разряду в качестве орудия или же изящ-302 Ментальность исторических эпох и периодов ного стиля, тогда как в средние века человеческая культура уделяла тайнам речи и тайнам природы почти равное место в рамках септениума>^ [Барт, 1989, с. 376]. Отдавая часть прерогатив опытной науке, словесность теряет опору и в живом общении. С этим связан закат риторики как соединения книжности с непосредственной коммуникацией. Отныне общение по книгам - начальный этап профессиональной подготовки, за которым должны обязательно идти практические занятия. Чистый книжник теперь - это не мудрец, но отстраненный от жизни архаичный чудак. Книжная максима, будь то религиозная заповедь или изречение мудреца, воспринимается не буквально и безусловно, ибо есть уже другие, равные по авторитету руководства для поведения. Упадок риторики показывает, что распадается норма правильного, этикетного существования образованного европейца по кланам, кастам, сектам, замкнутым кругам личного контакта, на которые была разбита феодальная, сословная Европа. Ведь риторика - это звучащая книжная речь, произносимая в определенной иерархической позиции, и озвученное действие. Книга здесь не отделена от голоса, человек - от ситуации. Поведение направляется текстом не абсолютно, а с поправками на локальность и множественность этикетов, на импровизацию. Теперь же вместо кодов из манер и словесных ухищрений человеку предлагается схема разумного и целесообразного действия. Это рецепт универсальной применимости, он отделен от конкретного круга и места. Язык тускнеет, становится понятнее и суше. Через него должны просвечивать логическая мысль и практическая целесообразность. А тело для обучения целесообразности и точности отдается технике. М. ВЕБЕР О РАЦИОНАЛИЗАЦИИ И ПРОИСХОЖДЕНИИ КАПИТАЛИЗМА. Возвратимся к замечанию М. Вебера о внутреннем родстве религиозного аскетизма и капиталистического предпринимательства. Преемственность здесь более или менее очевидна и психологически состоит 303 Психологическая история эпох и психических процессов в том, что навыки скрупулезного, тщательного отношения к молитвенным словам и образам переносятся на вещи и деловые обязательства. В обширном наследии Бебера - труды по истории хозяйства, мировых религий, методологии социальных наук. Центральный интерес для него представляло происхождение капитализма. Будучи прежде всего социологом, М. Бебер выводил социальное действие из мотивов индивидов, находящихся в общении. Реакции людей в толпе, например, не являются социальным действием, так как здесь отсутствует планирование результатов происходящего со стороны участников. По степени осмысленности мотивов социальные действия разделяются на следующие: 1) традиционное (в силу привычки); 2) аффективное (направляемое эмоциями индивида); 3) ценностно-рациональное (в основе - религиозные, этические, эстетические требования к самому поведению независимо от его практических последствий); 4) целерациональ-ное (сознательно направлено на конкретную цель и осуществляется реальными средствами), <в основе его лежит ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве <условий> или <средств> для достижения своей рационально поставленной и продуманной цели> (Бебер, 1990, с. 628]. Только в последнем типе действия открывается простор для разработки и совершенствования средств достижения цели, т. е. рационализации поведения. Люди отдают себе отчет в своих стремлениях и потому планируют, как осуществить их быстрее и надежнее. Усилия отдельных людей совпадают, становятся общепринятыми нормами. Рационализация ведет к совпадению индивидуальных мотивов и структуры социального действия; из всех исторических эпох она в наибольшей степени присуща капитализму. Разумеется, не капитализм изобрел рациональное отношение к жизни, но у него есть средство, которое делает это отношение массовым и всеобъемлющим. По Ве-304 Ментальность исторических эпох и периодов беру, капитализм возник в результате сложения предпосылок, вызревающих с античности: - греческой логики и философии; - греко-римского права, обосновавшего незыблемость закона, разделившего публичную и частную жизнь; - христианской религиозной морали (особое значение для капитализма имело протестантство - весьма индивидуалистическая и рациональная вера с упором на подтверждение человеком религиозной избранности в земных предпринимательских делах); - развитой материальной культуры и благоприятных природных условий Западной Европы. <Стремление к предпринимательству>, <стремление к наживе>, к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализмом. Это стремление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и нищих... капитализм может быть идентичным обузданию этого иррационального стремления, во всяком случае, его рациональному регламентиро-ванию. Капитализм безусловно тождественен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия и непрерывно возрождающейся прибыли, к рентабельности. И таковым он должен быть. Ибо в рамках капиталистической системы хозяйств предприятие, не ориентированное на рентабельность, неминуемо осуждено на гибель> [Бебер, 1990, с. 48]. жүктеу/скачать 2.1 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|