Швецов Василий Николаевич Горькая новь
жүктеу/скачать 1.41 Mb.
|
Большевики считая себя вершителями судеб русского государства, воспользовавшись трудностями войны, повели пропаганду против войны, развратили армию и флот, козырь был выбран страшный и беспроигрышный - всё отнять и разделить. В устах Ленина он был ещё более циничный "грабь награбленное". К управлению страной рвались авантюристы. К октябрю стянулись из ссылок, тюрем и из - за границы политические и уголовники. И вот насильственный вооруженный захват власти. Самозваное занятие всех государственных постов, учреждений и переименование их на свой лад. И кто же стал у руководства? Ленин, Свердлов, Троцкий, Бухарин, Сталин, Ганецкий, Радек, Дзержинский, Каганович, Менжинский, Луначарский, Ярославский, Кржижановский, Калинин, Рыков, Цюрюпа, Семашко, Спундэ, Енукидзе, Каменев Л., Каменев С., Крестинский, Каганович, Микоян, Крупская, Рудзутак, Лозовский, Коларов, Ордженикидзе, Осинский, Томский, Красин, Косиор, Зиновьев, Молотов, Петровский, Бубнов, Постышев, Бонч - Бруевич, Бела Кун, Землячка, Нетте, Володарский, Иоффе, Урицкий, Чичерин, Колонтай, Корбир, Спиро, Позерн, Ногин, Подвойский и подобные. Военно начальники: Фрунзе, Ворошилов, Будённый, Якир, Уншлихт, Смилга, Корк, Соколовский, Федько, Котовский, Кисис, Нариманов, Гайлит, Блюхер, Рокоссовский, Тухачевский, Лазо, Уборевич, Эйхе, Пархоменко, Чапаев и др. Многим из них были поставлены памятники из бронзы и мрамора, почти возле каждой колхозной конторы, переименованы в их честь, не построенные ими улицы и города. Эти люди совершили октябрьский переворот. Цель у них была одна: захватить страну и они это сделали. Всё старое им ненавистно, и его разрушали, вплоть до языка, до основания. Таков их девиз. *** Началось выколачивание, так называемой, продразвёрстки.* План продналога на этот год давался с учётом посевной площади прошлого 1920 года, а вот план продразвёрстки давался не известно из чего. И почему такая не милость на Алтайскую губернию? Население было взбудоражено, как пчёлы в ульях. Не стало ни какого порядка не только у хозяина на дворе или гумне, но и у каждой хозяйки в своей избе и даже на кухне. Не до вежливости и не до веселья стало в семьях, всех взрослых и молодёжь обуяла забота, каждый обязан работать не для себя и своего хозяйства. Была объявлена развёрстка и на хлеб, и на шерсть, и на яйца, и на сено и др. Допускалась замена одного вида другим по определённому коэффициенту. Если нет зерна, то сдай мясо или птицу. Кроме того, ввели на каждое хозяйство трудгуж повинность. На каждую лошадь и на каждого взрослого человека все и вся обязаны были отработать по нескольку суток в месяц, на каких - либо общественных мероприятиях. Все члены сельревкома заняты только выполнением плана по налогу, за каждым закреплён определённый участок, работали круглосуточно. В некоторые дни женщины не могли протопить дом и испечь хлеб, а мужчины не имели возможности управиться со скотиной. По каждому виду налога создавались комиссии, которых насчитывалось более десятка, каждая имела своего председателя, каждая составляла свои списки. Ночная морозная хмарь редела, вершины лесистых сопок Мохнатой и Кисленной глухо шумели под ветром. Снег в тот год повсеместно навалил метровый, в наддувах по логам и ямам намело побольше двух. На дорогах разъехаться невозможно, протаптывали специальные отвороты. Весь световой день и прихватывалась ночь, с пашен вывозили снопы и сразу же на гумнах под крышами или на специально расчищенных местах в оградах, измолачивали лошадьми, веяли, ссыпали в тару. Много стука по селу было от молотилок Добрыгина, Печёнкина, Зуева, Пономарёва. Их машины работали безостановочно, сменялись только на приводах лошади. Возле машин и на токах молотильщики все запылённые половой - ни глаз, ни рожи. *20.07.1920 года Ленин подписал постановление Совнаркома "Об изъятии хлебных излишков в Сибири". В четвёртом пункте этого постановления говорилось: "Виновных в уклонении от обмолотов и сдачи излишков граждан, равно как и всех допустивших это уклонение ответственных представителе й власти, карать конфискацией имущества и заключением в концентрационный лагерь как изменников делу рабочее - крестьянской революции. Не слышно, как раньше, шуток и смеха, только злые маты . - На кого пенять, сами завоёвывали, мать их так...! За завтраком долго не задерживались, торопят беспрестанные надсмотрщики и погоняльщики. Вокруг здания сельревкома одноконные и пароконные подводы, запряженные в кошевы или в дровни. Наберётся около двух десятков. Это дневные и ночные дежурные на всякий случай. Такое распоряжение из волости. Народу в помещении не протолкнёшься. Дым столбом от самосада, кашляют, чихают. Не громко разговаривают, иногда шутят и тихо смеются, громко нельзя - у писаря в канцелярии сидят какое - то начальство из волости, а может и из самого города. Выходит злой председатель и разгоняет членов комиссий по участкам. И чтоб намеченное задание было выполнено. А вечером снова все собираются, обсуждают, что сделано и намечают, что делать дальше. Приехал старший волостной продинспектор Дёмин и затребовал сводку по выполнению всех видов налогов. Секретарь развернул сводки и начал читать: - Сена увезено в Бийск 360 центнеров - 120 подвод. Сбор зерна выполнен на сорок пять процентов, яиц на семьдесят, шерсти на шестьдесят, трудгуж повинность на пятьдесят процентов. Продинспектор ударил кулаком об стол и заорал: - Что это за проценты, вы бездельники, вы тут покровительствуете кулакам! Я вас обоих сдам под суд ревтребунала. - Бельков набычился. - Кто же всё - таки на селе хозяева - то, вы товарищ Дёмин, или мы с председателем. Нас народ выбрал. И вы знаете, как ещё только год назад, в этом здании колчаковские каратели не только грозили, но и пороли мужиков. И, так называемые кулаки, служили почти все поголовно в партизанских частях. А я командовал батальоном в дивизии Третьяка. Вы нас не пугайте, до вас всяких страстей видали. В дальнейших разговорах Дёмин резкие слова сглаживал. Председатель начал втолковывать ему все проблемы, с которыми приходится сталкиваться. - Вы же со здравым рассудком, разумно ли за двести километров везти сено. Вот мы отправили сто двадцать подвод, каждая увезла по три центнера и по дороге до Бийска каждая съела по два центнера, а обратный путь лошади идут впроголодь, их уже в течении месяца ни куда не пошлёшь, надо откармливать. Так же и с зерном. Хотя расстояние до Усть - Пристани наполовину короче, но ведь зима, корма для лошади берётся не меньше, чем груза на сдачу. Почему бы, не везти летом или весной, тогда и корм под ногами, и людям теплей, и зерно можно отгружать водой. Дёмин дал понять, что это не их ума дело и ушёл с посыльным на ночлег на квартиру к Шмакову. Бронников с Бельковым остались разбирать полученные днём депеши, их было несколько, и везде требуем, требуем. И четыре слова встречались почти в каждой бумаге: конфисковать, реквизировать, арестовать, расстрелять. Бельков, почёсывая затылок, стал подряд читать их вслух. Требуем безоговорочного выполнения продразвёрстки зерна, согласно прилагаемого плана за декаду, за срыв - ревтребунал. Упродком Савельев. Сельревкому. Немедленно отгрузите сена сто центнеров и овса пятьдесят. Подводы в Бийск отправить немедленно. За срыв будете отданы под суд ВРК. Калнин. По указанию упродкомиссара Караваева организуйте красный обоз с хлебом, количество указано в разнарядке. Обоз отправьте не позднее двадцатого. За невыполнение в указанный срок, будете привлечены к ответственности. Волревком Александров. Бельков ладонью с силой прихлопнул стопу бумаг. - Ну, Константин Иванович, сушите сухари, каталажка по нам уже плачет. - Зато, Паша нас ни сверху и ни снизу мочить не будет, да и отоспимся, наконец, досыта. Давай - ка читай дальше. - Бельков поплевал на пальцы и продолжил. - На заготовку и вывоз строевого леса для строительства школы в селе Чарышск отправьте двадцать пять подвод, при себе иметь пилы, топоры, верёвки и запас продуктов на десять дней. Волревком. На основании предписания упродкома форсируйте приём яиц и шерсти. Все сданные яйца упакуйте в тару и отправьте в Бийск, франко - склад - база упродкома. Пом. продинспектора Полилуйко. Зам. предволревкома Кулик. - Это что за слово - форсируйте - остановил чтение Бельков. - Наверное, ошибка, не форсируйте, а сортируйте. Слава богу, хоть за яйца судом не грозят. Все члены комиссий разбрелись по селу по закреплённым участкам проверять, наряжать и выслушивать всяческие оскорбления и маты, как будто они виноваты в том, что в некоторых хозяйствах обмолоченное зерно всё выгребли не оставив даже на семена. Как будто они виноваты, что у некоторых нет ни кур, ни овец, но на них тоже доведены планы сдачи и хозяева по возможности покупали или меняли на молоко и сено, чтобы выполнить доведённый план. Больше половины взрослых и молодежи отправлены по разнарядкам. И люди возвращались злые, голодные, уставшие, обмороженные с лошадьми истощавшими, со сбитыми спинами и их снова куда - то наряжали. Мужики матерились про себя и вслух, метались, не зная на ком бы выместить злобу. Торговать нечем, лавка превращена в склад. Председатель яичной комиссии, Ефросинья Меркурьевна, баба языкастая, находчивая и любит позубоскалить. Она, с помощницей,сидит в левой стороне за прилавком, перед ними списки, в которых отмечают сдатчиков и помогают перебирать и укладывать яйца, сыпятся остроты. В лавку вошли уполномоченный Пётр Этко с членом парткома. Оба, представляли из себя комичную картину. Этко был с коломенскую версту, а Михаил Иванович - метр с шапкой. Начальница по яйцам Меркурьевна громко воскликнула: - Вот у этого дяди яйца большие! Вы что принесли сдавать свои коки? - Зачем тебе мои коки? У твоего мужика свои есть. Какая не культурная женщина. Ты кто будешь? - Культурничать мы не умеем, да и некогда. Мужик мой увёз развёрстку, а я вот сейчас отвечаю за сбор яиц для голодающего Поволжья. А дома некому воды принести. - А, всё - таки, как звать величать тебя - спросил губернский. Услышав имя отчество, он снова не сердито заговорил: - Скажи Ефросинья Меркурьевна, какую шерсть сдают, скоро ли всю соберёте? - Шерсть принимаем всякую. У кого есть овцы - несут овечью, а у кого овец нет, бабы выщипывают у себя и у мужиков, какие под руку подворачиваются и сдают в план. Этко махнул рукой и вышел. А по селу от двора ко двору шли посыльные и длинными палками стучали в ставни или в ворота. И, стараясь перекричать лающих собак, вызывали хозяев. В ограде возле двухэтажных крытых железом амбаров стояло около пятнадцати груженных пшеницей подвод, столько же простых саней, ожидали погрузки. Готовился к отправке красный обоз с хлебом. Продинспектор понукал мужиков, но они грузили не торопясь, и молчали, словно немые. Сам хозяин Николай Алексеевич Зуев был тут же, помогал кое - что делать, охал если где - то начинало просыпаться зерно. Потом обречённо крякнул и ушёл в избу. - Да, кто сеет, тот знает ей цену, - повторил слова хозяина Василий Кобяков, - а вот хлебец - то будет жрать, какой - нибудь паразит, который не видывал как она и растёт, - мать их в кишки... - Председатель, я не поеду в подводы с Зуевским хлебом! Пусть сам возит! Зачем он столько его берёг, старый дурак? Лещуков Пётр был обозлён и готов драться с председателем, - сказал не поеду и всё, назначайте другого. Бронников взял его за локоть и отвёл в сторону: - Товарищ Лещуков, ведь мы с тобой коммунисты, так кто же будет помогать Советской власти выполнять мероприятия, я тоже могу отказаться от председательской должности, но ты же первый на партсобрании скажешь, испугался, мол трудностей. Слов нет, тяжело, идет какая - то неразбериха, но наше дело подчиняться и выполнять. - Кто будет за старшего? - А вот тебя и назначаю, зайдёшь к секретарю возьмёшь сопроводительные документы. Из ревкома вышел Бельков и, обращаясь к Бронникову сказал, что его зачем - то искал пьяный Яшка Менухов, а сам пошёл в нардом по вызову Петра Августовича Этко. Когда Бронников вошёл в зал, Этко что - то писал, рядом, на глиняном черепке, дымилась самокрутка. - Слушаю вас, товарищ Этко, зачем звали? - Э, секретарь, почему у вас в лавке на яйцах сидит грубая баба, хулиган, надо её убрать. У меня всё. - А у меня не всё, товарищ уполномоченный. Вы за кого считаете нас членов сельского ревкома? Вы что не признаёте сельскую Советскую власть? Как это убрать, она у нас самая активная и требовательная и уже заканчивает выполнение плана по яйцам. А вот правду всегда скажет в глаза, не взирая на чины, ну любит позубоскалить, так в этом беды нет.- Этко что - то хотел сказать, но снова только махнул рукой. Наскоро пообедав, в ревком вернулся председатель. Тут неразбериха и канитель и дома тоже не ладно. Слегла мать, надо бы лекарства, да где его сейчас возьмёшь, да и у самого стали часто появляться боли в груди. На улице потеплело. Ветер стал срывать с крыш хлопья снега. Старики предсказывали буран. Дед Ларион говорил, показывая на собак. Смотрите, как катаются, это к бурану. Да и воробьи со всего украйка собрались в кучу на берёзе у Пахома и шумят по - своему. Прав оказался дед Ларион, закружило клубами снег, смешало с ним поднявшую солому и полову. Сумрак накрыл село. Остановились всякие работы. В отвеянное зерно намело снегу и мякины, придётся его снова отрабатывать. Рвёт и мечет буря, стало страшно, не сорвало бы крыши. Отправленный красный обоз захватило на полпути к Солонешному, не видно дороги. Полетели снова маты в адрес завоёванной власти. Бросив, застрявшие в наледи, воза с хлебом мужики вернулись до заимки Максима Мальцева. Сутки лютовала вьюга, сутки стояли на отворотке воза. Председателю пришлось наряжать ещё людей, чтобы помогли вырубить изо льда сани и вытащить на дорогу. Кого винить, стихия есть стихия, ее ни каким ревтребуналом не застращаешь. Волостная власть далеко, а председатель вот он, рядом. - Константин, это что же вы с народом делаете, до каких пор будете издеваться над людьми и грабить? Смотри, Костя! Народ злой, терпение может лопнуть. Мы не за такую власть воевали, почему всё до зёрнышка выгребаете. - Яшка Менухов был пьян, но злые мысли излагал чётко. - Ты знаешь, сам я батрачил до службы у многих, так же как и ты крутил сепаратор, да в слякоть собирал молоко, по сути, мы с тобой оба батраки. Вот и сейчас намолотили мы с браткой с двух десятин пшеницы да с десятины овса всего сто тридцать мерянных пудовок. Комиссия наложила на нас пшеницы сто пудов, да овса сорок. Вот Серега и повёз последнее. И Менухов заскирчигал зубами. Ты Костя, понимаешь, что творится? Я нет. - Яша, всё что ты сейчас мне говоришь, истинная правда. Поставь ты себя на моё место, разве ты бы не стал выполнять распоряжения Советской власти. Мы когда за неё воевали, то не ждали, не гадали, что она придет злой мачехой. Но ты пойми, где - то там, люди мрут от голода и надо их спасать. Может быть, в руководстве продорганов есть враги, так об этом свыше всё равно узнают. Менухов встал и уставил на Бронникова палец как наган, - Но меня, ты Костя, ни куда не назначай и не заряжай - не пойду и не поеду, ты меня знаешь. - И он, не оглядываясь, пошёл от сельревкома. Время шло, перемен к лучшему не было, наоборот ежедневно отправлял ревком людей с подводами в разные стороны. Член сельревкома, председатель хлебной комиссии, Савелий Сафронович Привалов был человек твёрдый и упрямый, как терентьевский будучий бык. Спорить с ним было бесполезно, он чёрное будет называть белым и наоборот. Хозяйство у него среднее - три запряжных лошадёнки да три дойных коровёнки, был и молодняк, да сведённых с другой женой ребятишек - косая дюжина. На плече носил кожаную сумку, размером в развёрнутый тетрадный лист, в которой всегда лежала библия, а в ней экземпляр списков по хлебосдаче. Библию он читал даже на ходу. Любил порисоваться и побеседовать на атеистическую тему. Утверждал, что бога нет, чем восстанавливал против себя верующих. Ходил вместе с другими членами комиссии и продинспекторами по дворам, проверяли наличие зерна и если находили, то тут же заставляли вывозить. - Вы опять окаянные на мою душу пришли, - загундел старик Медведев. Сыночка Пронюшку убили казаки за эту власть - то, а она у меня последнее выгребает. - А, поди, спрятал куда - ни будь, смотри Дмитрий Иванович, - погрозил Привалов. В открытом амбаре лежали азатки, на расчищенном гумне в ограде стоял не большой прикладок, не обмолоченных овсяных снопов. Обошли десятка два домов, просмотрели в амбарах, завознях, овинах. К Егору Ерутину и Павлу Ванькову нарядили за хлебом несколько подвод. Уставшие комиссары сельревкома вечером собирались с докладами о своей работе и только поздно по ночам расходились домой. - Константин Иванович, уберите вы от меня этого дармоеда. - Слёзно просила Елизавета Сафроновна, у которой стоял на квартире Дёмин. Каждый день требоваит на завтрак блины со сметаной да яишницу с салом. В обед чтоб был суп с курятиной или бараниной и в ужин, чтоб всё было горячее да жирное. Молоко дует за трёх телков. Орёт, что вы в Сибири тут обжираетесь, вот подравняем вас со всей рассей. Председатель отмахгулся и повернулся к своему заму: - Сколько подвод надо, чтоб нагрузить хлеб у Фёдора Михайловича. - Не меньше двадцати. - Поезжай Иван Родионович и мобилизуй весь транспорт в Язёвке и Плотниковом, о выполнении доложишь. В это время в нардоме Пётр Этко собрал мужиков и разговаривал с каждым по одному, разговаривал как надзиратель с заключёнными. - Имя фамилия. - Зуев Иван. - Почему план не сдаёшь? Ты саботажник, будем тебя судить ревтребуналом. - Да ты, похоже, белогвардеец, - зло ответил Зуев - да знаешь ли ты, что два года тому назад на меня вот также орал начальник карательного отряда, я был приговорён к расстрелу и из - под ареста сбежал. Да знаешь ли ты, что тогда всё наше хозяйство сожгли казаки, а я ушёл в партизаны. До каких пор будешь тут издеваться над мужиками? - Ну, ладно, ладно Иван, не сердись. Я не знал, что ты такой заслуженный. Иди домой, больше вызывать не буду. Следующий! Вошёл Пётр Ульянович Бурыкин. - Рассказывай, сколько земли сеял, почему продразвёрстку не сдаёшь? Бурыкин был шутник и балагур, за словом в карман не лез. Рос у вдовы матери, до службы в армии, батрачил, пришёл с войны, сразу ушёл в партизаны. В этом году он первый раз в жизни посеял для себя гектар пшеницы, но убирать не довелось, по Плотникову логу полосой прошёл град, и там всё выбило. Ему не только развёрстку, самому есть нечего было. Пётр, не спеша, взял в углу табуретку, внимательно глядя на Этко, подошёл к столу и сел против, а тот отодвинулся в сторону. - Ну, давай поговорим начальник, ты приехал хлеб у нас отбирать и даже не знаешь, как он растёт. Кто же тебя послал? Разве землю сеют? Ведь сеют - то зерно. Ещё в губернии служишь! Да тебя пастухом ставить нельзя. Этко зло прищурился: - Вот как раз тебя и судить будем, как главного саботажника. - Попробуй, посуди. - Бурыкин встал и вышел из комнаты. К сельревкому на рысях подкатила пара закуржавелых лошадей, которыми правил такой же кучер. Из кошевы вылез пассажир в чёрной собачей дохе, с потрепанным коричневым портфелем и пошел в сборню, здесь, как всегда было полно народу. - Ба, да это Афонька дегтярёнок, футы - нуты, ни как в волости служит? Да что же он там делает? Он же не грамотный! - Правильно, кто был ни кем - тот станет всем. - Афонасий Иванович, здравствуйте, проходите, - приветствуя его, заговорил председатель.- Вот и прекрасно, что приехал, поможешь нам с развёрсткой разобраться, а заодно и с другими делами. - Нет уж, извини Иваныч, я что - то притомился, пойду до Митрия, отдохну. У меня, брат, своих волостных дел уйма. Управляйся тута сам, у тебя орава, вот и гоняй её. Протиснулся к председателю Привалов, и держа в руках бумаги, начал докладывать сколько нагребли у Лариона Колесникова. - У них остался не обмолочен только не большой прикладок. Сам злой, а его жена нас отлаяла, надо бы их ещё как - то поприжать. - Сколько всего зерна за эту неделю отправили - спросил председатель. Привалов полистал бумаги. - Сто двадцать подвод - две тысячи четыреста пятьдесят пудов. Ещё должны увезти Черноталовы, Загайновы, Тарунины и Неустроевы. - Сегодня будет партсобрание, займись и посчитай всё. Меня вызывают в волость. Вошёл Бельков, и за плечи резко развернул к себе Привалова. - Ты, евангелист сухозадый, совсем оскудоумел, ты почему у меня выгреб последний овёс. Ведь эти двадцать пудов оставлены были комиссией на семена. Да ещё деда настращали, его и без вас скоро кондратий хватит. Вот где выгреб, туда обратно и свези! В половине марта состоялось самое шумное партсобрание. Оно было долгим. После всех условностей избрали президиум. Председатель Сергей Захарович Поспелов объявил собрание продолженным, попросил встать и спеть интернационал. Пели громко, но бестолково, каждый по - своему, да и слова наполовину путали. А некоторые специально базланили: "лишь мы разбойники всемирной". Это позднее за такие вольности можно было получить по десять лет без права переписки. А пока люди говорили то, что думали, начальства не боялись, свободу представляли в истинном её значении. Повестка собрания одна - развёрстка. О её ходе и выполнении доложил председатель Бронников. Затем секретарь долго читал, кто сколько уже вывез и кому сколько еще вывозить. Список был длинным - около четырёхсот хозяйств, послабления не было ни кому. Люди сидели почерневшие, обозлённые, каждому хотелось высказать своё, наболевшее. Со скамеек вскакивали, друг на друга кричали, хоть в узде держи. Слово взял представитель волпарткома. - Товарищи! - засыкая рукава и подходя к краю сцены, - начал он свою речь. - Товарищи! В России разруха, фабрики и заводы не работают, рабочие голодают, в Поволжье засуха, народ мрёт, надо спасать людей, немедленно отправлять все запасы, все излишки. Коммунисты не должны хныкать, должны первыми сдать все виды развёрстки... О многом и долго он говорил, что во всём виновато царское правительство и развязанная им война, буржуазия, генералы и Колчак, что сейчас эпоха военного коммунизма. Стращал суровыми законами за срыв, за саботаж, за невыполнение. Выступал и Этко. Он говорил о том же самом. Потом слово дали Ивану Борисову, бывшему командиру первого партизанского отряда, раненому в бою под Бащелаком. Стараясь быть спокойным, он заговорил о том, что здесь собрались люди, добровольно вступившие в партию, чтобы помогать проводить мероприятия Советской власти, нашей власти, завоёванной кровью. Многие из нас добровольно отвезли весь лишний хлеб. И мы понимаем, что наше святое дело спасать таких же людей от голодной смерти. Коммунисты выполнят свой долг, но надо разобраться. Как бы не сотворить новое Поволжье здесь у нас. Ведь надо оставить что - то и на семена. Слова о том, что Советская власть весной позаботится о севе, могут так и остаться словами. И не надо стращать народ ревтребуналом. За что же судить людей, да ещё и с конфискацией имущества. Это за своё же собственное, хорош закон - нечего сказать. Не зря люди эпоху военного коммунизма стали называть эпохой венного бандитизма. Разве мы за такую власть боролись? Ломают через колено, да ещё и стращают. И не надо всю эту беду валить на царя и Колчака, сами поболе их виноваты. Выступали многие, были и взаимные укоры, временами доходило до драки, объявлялись перерывы и снова продолжались выступления. Уже поздно ночью Бронников призвал не жалеть личного труда и ради спасения завоеваний революции усилить хлебосдачу. На том и порешили. На следующий день из волости пришла очередная бумага: Сельревкому. Объявите населению, что взамен зерна принимает упродком мясом в живом и битом виде, согласно прилагаемого коэффициента. Живой скот, а так же и мясо принимает в Бийске бойня и склад. И снова собрание на этот раз уже сельский сход. Начал его Бронников с неприятных новостей. На днях, в село прибудет какой - то продовольственный вооруженный отряд, при нем создан трибунал, который за не сдачу или упорство и саботаж будет судить и садить в тюрьму, а имущество осуждённых будет всё отбираться в казну, семьи осуждённых из дома будут выселять. В Солонешном мужики злые, даже знакомые не здороваются, а некоторые совсем отворачиваются. Потом он зачитал положение о замене зерна живым скотом или битым мясом. Объяснил условия замены. Ещё раз обмозговали инструкцию с правилами. Этот обмен был более выгоден, так как скот был почти у каждого. Да и гнать его можно было на своих ногах, а главное, можно будет выкроить какое - то количество хлеба. Замена разрешалась не всем, это опять же решала комиссия, снова всё перепроверяла и объявляла плательщику. Опять же всплыли трудности по оплате. Ежедневно курс денег падал, ни кто и ни что на них не продавал. Овца под весну стоила сто тысяч, корова на базаре в городе стоила уже пять миллионов и более. Не хотели брать мужики эти белохвостые тысячи, они годились только на то, чтобы оклеивать крышки сундуков, да двери в сортирах. Тут же на собрании нашлись и посредники. Братья Горбуновы, Константин и Клементий, а с ними в компанию Протас Петухов да Василий Хомутов. Они попросили обчество разрешить им набирать живой скот в гурты и перегонять в город, нанимать погонщиков, вести все расчёты с конторой упродкома и со сдатчиками. Собрание установило им и плату за труд. И заработала вновь открытая контора "рога и копыта". Защёлкали бичи погонщиков, заревели дурниной бурёнки в обширных пригонах Хомутова, где были поставлены большие коромысловые весы. Не меньше по коровам выли и их хозяйки. День и ночь в Костином коровьем предприятии шумно, сквернословия вдосталь. Скрипят весы, торопят приёмщики сдатчиков, да тут же и обвешивают и скидку делают непомерную, без зазрения стыда и совести, лают их мужики. А скот всё гонят и гонят, даже из соседних выселок и посёлков. Угнали первый гурт, набирают второй. Отправка хлеба тоже не останавливалась. И шли обозы или одиночки на двух трёх возах. Лошадёнки уже заморённые, рядом с подводами шли мужики, такие же исхудалые, как лошади. Они везли хлеб, мясо шерсть, яйца, сено. Шли и под скрип полозьев, каждый думал свою горькую думу. За что же такая кара, кто же их мучает, надолго ли этот произвол и насилие. Уж не чужеземный ли враг стал во главе государства. И безответны были их тяжелые думы, а пришедший с их же помощью в мир сатана калечил их тела и осквернял души на все последующие времена. *** Парятся на косогорах солнечной стороны многие полосы, от черных заплат поднимается пар. С любовью и неуверенностью смотрят мужики на свои десятины, полудесятины и разные косые, как пифагоровы штаны, загоны. С любовью потому, что они их собственность, что они с незапамятных времён были нарезаны обществом ещё их прадедам или дедам. Это их колыбель, многие и рождены были здесь, прямо на полосах. Они срослись воедино с этой жирной чёрной земелькой и всем тем, что росло на ней. Они дрались за эти клочки, будут драться и впредь. С неуверенностью смотрели потому, что сеять у многих нечем, сами отвезли семена в продразвёрстку. А тут пошли слухи, что на степи сгоняют народ в какие - то коммунии. Все будут жить в больших домах, спать под одним одеялом и есть будут из "огромадных корытьев". Вернулся с лесозаготовок Макар Кордыбаев и стал рассказывать, что дальше за горами в тайге появились банды. Налетают на сёла, убивают коммунистов. Главный у них какой - то есаул Кайгородов. Его отряды стоят в недоступных местах. Народ там сильно злой, даже не выпросишься ночевать, не накормят и не напоят. Распоряжения в сельревком по - прежнему поступали, как из рога изобилия. Одно грознее другого. Почту возили дежурные нарочные. Разорвав очередной пакет Бельков подскочил, как ужаленный. Он позвал председателя и зачитал ему. В бумаге предписывалось немедленно приступить к созданию коммуны. Возмущению Белькова не было предела: - Теперь они учить будут, как жить, будто мы только родились, будто наши отцы и деды до них не знали, как жить. Был вечный закон - кто не работает, тот не ест. Что они там это выдают за своё изобретение! Какое им дело до нашего уклада. Зачем, как скот, сгонять в общий сарай. Ведь это же насилие над душой. - Подожди Петро, - остановил этот поток Бронников. - Надо собирать партячейку, раз заставляют - будем выполнять, такая наша обязанность. В назначенный день в сельский совет приехало сразу шесть уполномоченных от различных инстанций. По селу уже разнеслись слухи, об организации коммуны и людей набилось в народный дом, как огурцов в кадке. Докладчиком был представитель из уезда. Основной смысл его выступления сводился к тому, что надо организовать коммуну и всем миром в неё вступить. А коммунисты просто обязаны в числе первых вступить. Поднакопим опыт и передадим братьям по классу в Китай, когда сделаем там революцию. В ответ слышались выкрики: - Мели Емеля - твоя неделя. - А вот вы - то, начальники вступите в такую коммуну. Более толково сказал Сергей Захарович Поспелов. - Я не прочь от коммуны, я член партии, но ведь это дело добровольное должно быть. Товарищ Ленин говорил, что могут быть созданы коммуны, но могут быть созданы и артели по совместной обработке земли - об этом нам говорили на политкурсах в Бийске. За это высказывание ухватился каждый, значит это дело добровольное. Прообсуждали до рассвета и решили коммуну организовать и завтра снова собрать общее собрание. Большинство людей так и не могли уснуть в остаток ночи. Ни как не вмещалось в их головах такое сногсшибающее мероприятие. Многие приходили к выводу, что толку от этого не будет, а хозяйствам выйдет неизбежное разорение. И они оказались правы. Ещё как правы! С утра снова общее собрание. Вопрос один: - создание коммуны. Из волости поступило разъяснение - коммун в селе может быть организованно несколько. И снова представитель из уезда в своей, несколько не грамотной и даже грубой речи, доказывал пользу артельного труда перед единоличным. Говорил он очень долго и много, что товарищ Ленин решил создать везде коммуны. Речь докладчика перебивали, между некоторыми мужиками шла уже перебранка. Даже на окрики милиционера ни кто не обращал внимания. - Интересно знать, зачем товарищу Ленину понадобилась коммуна? Ему может и надо, а нам мужикам для чего? Я сам батрак. Четыре года кормил вшей в окопах. Вот хотел избёнку срубить, да коровёнку заработать. А тут выходит хрен тебе, не коровёнка. Пусть идёт в коммуну кто хочет, а я нет, - закончил Семён Ачимов и вышел из зала. Не менее десяти часов галдело собрание и, наконец, постановили коммун создать две и одну артель. Обсудили и положение, выбирали красных сватов, которые должны были ходить из двора во двор и агитировать за коммуну. Всё это напоминало детскую игру. Но было не до игры, в напряженной обстановке проходила компания по организации коммун. Всё смешалось беспорядочность, беззаконие, несерьёзность. По прихотливому мановению одного, не знающего русского духа, не жалеющего русского мужика, плакал каждый крестьянский двор и, надо полагать, не в одной Тележихе. Село разделилось. В центре создали коммуну под названием "Будачиха". Под контору заняли нижний этаж народного дома. В неё вошло семьдесят хозяйств. Выбрали правление из пяти человек. Новосёлов И.Р., Бельков М.И., Непомнящев Г.А., Привалов С.С. и Сидоров Аф. Ив. По настоянию волостных представителей председателем избрали Сидорова, хотя вновь испечённые коммунары пошли на это не охотно. Сидоров с отцом и братом выгоняли дёготь и продавали. На эти средства и жили. Вести хозяйство он не мог, не умел даже запрячь лошади. К тому же был совсем не грамотный. В коммуну объединили лошадей, збрую, сани, и телеги. Всё это свезли на усадьбу Шеманаева. Коров согнали в пригон к Тоболову. Овцы пока, до выгона на пастбище, остались по домам. Хотели и кур с гусями объединить, но взбунтовались бабы. Один раз сделали подворный сбор яиц, председатель их забрал к себе и ел, сколько хотел, об этом узнали коммунарки и потребовали собрать собрание, на котором председателя "всяко облаяли". Эти яйца стали первым яблоком раздора. Таким же порядком организовали вторую коммуну, контора её была в доме Афанасия Черноталова. Назвли её "Красная баданка" - на Язёвском седле есть такая безлесая горка. Правление было также выбрано из пяти человек под проедседательством Пономарёва М.В. В коммуну вошло около сорока хозяйств. У обеих коммун были свои ревизионные комиссии. Созданы были детские ясли, но ребятишек матери носили не охотно и те порой кричали, как поросята. На кухню были собраны чугунки, горшки, кринки, поварёшки, ложки и прочая утварь. Хозяйки часто проверяли сохранные ли вещи, если окажется разбит горшок, то поднимался дикий скандал. До обобществления основная масса скота была забита на мясо. Организовали общественные пекарни у Шеманаева и Клопова, но хлеба пекли мало и его отпускали только для детей в ясли. Помощи ни откуда, ни какой не было, да и помогать некому и нечем. Подошла весна. Земельных наделов выделено не было. Сеяли каждый на своей пашне остатками своих семян, посевная площадь против прошлого сократилась наполовину. Сенокосные участки убирались по старому - каждый свой. Сватать в коммуну не переставали, но многие шутливо отвечали, что боятся потерять бабу, ведь в коммуне они "обчие". К совместной работе прилежания у людей не было, каждый думал, что эта канитель не надолго. Постоянно что - нибудь ломалось и рвалось, делалось всё тяп - ляп, кругом беспорядок и расхлябанность. Почти ежедневно происходили заседания и собрания всё с криком и матами. По утрам длительные разнорядки, даже в золотые дни, когда единоличники в пять утра уже в работе, у коммунаров до одиннадцати идут разборки. Это уже не напоминало детскую игру. То, что происходило, в русском языке названия не имеет. Это был даже не бардак. Председатель Сидоров призывал строить коммуну и свой опыт мечтал передать Китаю и Японии, когда там произойдёт революция. Коммунары решили, что он немного недоумца. Пять месяцев провертелась эта карусель. Но смешнее, тошнее и горше были дни раздела, растаскивания своего добра обратно из коммун. На дворах несколько дней продолжались крики и маты, бабы таскали друг друга за космы, мужики пускали в ход кулаки, дело доходило до стягов и оглобель. Как - то ещё, Бог спас, не дошло до смертоубийства. Зачем и для чего был нужен этот эксперимент, чья гениальная голова его придумала, кому потребовалось упиваться людским горем и слезами? Виновных, естественно, нет. Третью коллективную форму по обработке земли назвали "Плуг". В неё вошли жители нижнего края, всего около двадцати хозяйств. Правление было из трёх человек, председатель Василий Васильевич Рехтин. Народ подобрался более хозяйственный и порядок во всём был согласно уставу. Семенной материал объединили и сеяли вместе, но каждый на своей пашне. Там вёлся учёт каждого затраченного дня. Артель просуществовала и после распада коммун аж, до самой жатвы. Хлеб они убрали и обмолотили вместе, без ссор разделили согласно учёту, но зерно в их амбарах пролежало только до санного пути. В ноябре его выгребли и увезли в уплату налога. Артельщики кроме сева и уборки урожая, вместе не работали, а трудились каждый в своём личном хозяйстве. Конечно, не все коммунары относились к труду: "как бы пень колотить, да день проводить". Многие хозяйственные мужики работали добросовестно, но результаты их труда тонули в общей неразберихе. Каждому хозяйству был нанесён существенный урон. То изломаны сани, то гужи из хомутов вытащены, то колёса у телеги оказались без шин, то литовки потерялись, то лошади ногу на лесозаготовках сломали, то баба к другому ушла, то мужик налево сходил. После этих экспериментов люди стали склочные, сварливые, каждый себе на уме. Мир в Тележихе был порушен. Кругом нехватки да недостатки, Ни в одном хозяйстве не было заготовлено дров. В самую весеннюю распутицу скот остался без корма, одёнки сена вывезти не успели. Хлеба в закромах почти не было, если посеять, то на еду ни чего не остаётся. Не вступавшие в коммуну, такой беды не хлебнули. Председателю ревкома рассказывали, что в нижнем краю ночами иногда проходят не понятные сборища. Регулярно приезжает бывший партизанский командир Колесников. Он работает в Солонешном и частенько появляется домой к семье. Иногда заходил в сельский совет, интересовался делами. Авторитет среди мужиков имел большой. Хлеб у него, как и у всех выгребли и вымели до последнего зернышка. Внешне был спокоен, но на сердце, вероятно, была горечь и зло. По селу в адрес председателя и секретаря ходили разные неприятные разговоры. Пьяные мужики порой грозились выпустить кишки всем виноватым. В сельсовете хоть сутками работай, разные, порой противоречивые распоряжения измотали. По дороге к дому Бронникова остановили Пётр Бурыкин и Анисим Косинцев. - Слушай, председатель, до каких пор вы будете издеваться над народом. Хлеб отобрали, с коммунами дров наломали. Смотри, не потеряй голову, прекратите людей давить. Надо стоять за свой народ, давать отпор, кричать, мы партизаны воевали не за такую Советскую власть. Ты, Костя, мужик хороший, а людей замотал, послушай, что они про тебя говорят. Все злы, как осы. - Вот что, друзья мои хорошие, кто знал, какая она будет Советская власть. Вот она и делает всё, а я тут причём, сами её завоёвывали. Я вами же выбран, исполняю, что приказывают. Ведь в каждой бумаге грозят трибуналом, вы люди военные, понимаете, чем это пахнет. Я вот завтра соберу сход и откажусь, И предложу тебя, Петро, избрать. И изберут, тогда я посмотрю, как ты будешь стоять за людей. Из волостного начальства в селе никого не было, а своего, сельского, мужики не стеснялись и не боялись. Домой к председателю пришёл секретарь партячейки и рассказал, что он идет со сборни. там собрались мужики, все злые, лаются и каются, что воевали в партизанах. Кричат, что Красная армия пришла не как освободительница от колчаковщины, а подобно злым татарам. С Колчаком вполне справились бы партизанские войска, ведь они и нанесли поражение белым и расчистили путь большевикам. А у партизан отобрали оружие. Мужики, не жалея жизни дрались за Советскую власть по совести, а эта власть поступила с ними бессовестно. Рассказывают, что Белый Ануй восстал против коммунистов, восстание возглавляет сам председатель сельревкома Федос Тырышкин.* Продотряд люди называют коммунистической бандой. Действительно, что - то творится не ладное. Надо собирать партсобрание. Собрание было закрытым. Самый больной вопрос - все остались без хлеба, как и чем кормить семьи, это забота хозяина, а где он возьмёт. *Бывший партизан Федос Тырышкин, председатель Белоануйского сельисполкома, отец троих детей. В июне 1921 года поднял крестьянское восстание. В конце 1922 года он добровольно сдался и был приговорён Алтайским губсудом к восьми годам. Расстрелян в 1925 году. До нового урожая не хватит, придется, строго по пайкам, делить, да по - больше заготавливать съедобной травки. Надеяться на новый урожай нечего, ведь посеяли - то третью часть, против прошлогоднего. И беспокоились не напрасно. Наступили подряд три голодных года. В то же время меры по взиманию с населения всех видов налогов не прекращались. На том собрании секретаря парторганизации Фёдора Лебедева освободили, и назначили меня. Дело было новым и трудным, приходилось часто ездить в волпартком, выполнять разные поручения. Сложная была и политическая ситуация, с одной стороны большевики поднимали мужиков на борьбу с Колчаковщиной, и они восстали, а потом послали вооруженные отряды их грабить. А ведь можно было по - другому, ведь не к буржую продотрядовец с ружьём шёл, а к труженику. Сколько снова пролито крови, опять свои били своих, а за что? Такое чувство, что в руководстве страной не любили Россию, что там безразличны к её будущему. Так было не в одной нашей волости, а по всей стране, везде вспыхивали восстания мужиков доведённых до отчаяния, и бандами их называть не верно, они не грабили население. Так народ отвечал на насилие и беззаконие сатанинской власти. *** Не даром речку называют Белым Ануем. Вода чистая, прозрачная, от снегов и родников белая, словно серебряная, холодная - зубы ломит. По речке и называется село - Белый Ануй, стоит оно на ровном без лесом месте, окружённом горами. Земля жирная, плодородная, урожаи - сам - десять - пятнадцать, покосы с пышными душистыми пряными травами. Село обычное, в триста хозяйств, таких многие тысячи разбросаны по нашей необъятной матушке Сибири. Живут каждый по - своему. Работают тоже по разному. У кого дома тёсом или железом крытые и ограды в заплотах, а у кого избушки под корьём, огороженные в три жерди. Скотинка была у каждого тоже по - разному. Кто любил её и не ленился растить и кормить, у тех были десятки коровушек и лошадей. А у других и на плуг не хватало и масло от одной коровёнки не копилось. Хлеб у большинства тоже был в достатке и ели его не оглядываясь. Был он и в излишке, хозяин вёз его на базар, в Чёрный Ануй или продавал дома. Стряпали хозяйки и варили каждый день свежее. Знали, что без мясного хозяин не сядет за стол. Многие находили свободное время и ловили на пироги рыбки, а хариусы там жирные, как монастырские монахи. Ездили в кедрач и накатывали ореха, чтобы самим на зиму хватило, и продать можно было. Готовили в прок разные ягоды, травы, грибы. Солёные грибочки хороши на закуску с медовухой. Хлебосольный жил народ. И переночевать пустят, и накормят и в путь продуктов дадут. Свободно жили до Великой Октябрьской революции люди. Сходил раз в год на сборню мужик, отдал старосте подать в три ли, десять ли рублей - и опять до будущего года занимайся, чем хочешь. Но в воскресные и праздничные дни, после первого удара в колокол, пойдут в божий храм и старательно помолятся господу, пусть он где - то далеко, но услышит. Попросят каждый о своём - кто здоровья всем чадам дома, кто о приросте скотинки, кто о хорошем урожае, кто чтоб его бегун пришёл первым на скачках, кто выпрашивает прощения за обман - обещал поставить рублёвую свечу, а поставил трехкопеечную. Так жили многие поколения. Была тишь да гладь, но разразился, словно гром небесный, ужасный перелом в их жизни. Дрались за родину с немцем, потом за обещанные молочные реки и кисельные берега воевали с Колчаком за Советскую власть. Победили, но новая власть не принесла им такой жизни, какую хотели. Наложили на мужиков непомерную развёрстку хлеба, мяса, яиц, шерсти, да и самого стали гонять в хвост и в гриву. Не стерпели вчерашние партизаны насилие власти и восстали. Для ликвидации восстания в Чёрно Ануйской волости, был организован отряд, под командованием Тришкина* и запрошена помощь из Солонешенской волости. Ко мне пришло распоряжение: "Секретарю партячейки, собрать всех коммунистов и комсомольцев, взять с собой всё имеющееся оружие и немедленно прибыть в волпартком". Сборы были не долги. Заседлал мне отец гнедого мерина, подтянул стремена под мои короткие ноги, мать положила в торбочку несколько калачей да десяток огурцов. В то время было у меня оружие - игольчатый пятизарядный револьвер, наверное, ровесник Петра 1. В нардоме собрались уже все. Там были и секретарь Тоболов и председатель ревкома Бронников. Разговаривали тихо и через короткое время, отряд в количестве сорока пяти человек выехал в Солонешное. В селе не знали, куда и зачем поехали коммунисты и комсомольцы. Да мы и сами дальше Солонешного не знали свой маршрут. В волпарткоме собрались и другие малочисленные отряды со всех сёл. Было раннее утро, по селу стлался сизый дым из печных труб. На площади, возле церкви, был в сборе уже солонешенский отряд из восьмидесяти человек. Командовал им начальник милиции Бабарыкин. Появилась гармошка, началась пляска. Заразительно русское веселье. Ни кто из нас не думал, что собрались на ликвидацию банды, что может быть вскоре кто - то будет убит. Пляска не унималась. Августовское солнце от Толстой сопки уходило всё дальше. Распахнулись двери волревкома, на крыльцо вышло десятка два человек. Тут были Александров, Ранкс, Беляев, Кулик, Валишевский, Картель, Егоров, Сидоров и другие. Впереди волпарткомовцы: Лобанов, Печенин, Бородин. Назначенный командиром отряда Бобарыкин К.Г. держал в руке красный флаг. С короткой речью выступил Беляев Г.С. Он объяснил, что мужики Белого Ануя восстали против Советской власти, что их организовал и возглавил сам предсельревкома Тырышкин Федос, что в Чёрном Ануе организован отряд из коммунистов во главе с Тришкиным В.Ф. и, что они обратились к нам за помощью. Бобарыкин вызвал пятнадцать человек и проинструктировал - это была разведка, в неё попал и я. Отряд из ста семидесяти коммунистов и комсомольцев с площади двинулся к Калмыцкому броду. Мы же, разведчики, во весь карьер понеслись впереди, вверх по Аную. В двенадцать ночи прибыли в Чёрный Ануй. Утром поехали вверх по реке Чернушке. Всходило солнце, но ночная прохлада давала о себе знать. Одеты все по лёгкому. Бронников над молодёжью посмеивался, погодите, ещё не так скрючитесь, но и самого мало грел старый дождевичишко. По - зимнему одет только Лубягин, он прихватил с собой полушубок. Приехав в Белый Ануй, узнали, что у коммунаров был отобран хлеб и другие продукты, зарезаны несколько коров на мясо, взята кое - какая одежда и обувь. Бандиты ушли в неизвестном направлении. Из рассказов стало ясно, что отряд их более двухсот человек, в составе много алтайцев, есть у них уже и раненые. Вперёд была послана разведка. Перейдя в брод Ануй в устье Муты, мы поехали левой стороной речки, прикрываемые в полугоре лесом. Погода испортилась, небо заволокло тучами, пошёл дождь. На косогорах лошади стали скользить, так как многие не подкованы. Очередной посёлок вынырнул из тумана. С приступом нападали собаки, ни кто их не унимал. В некоторых окнах выбиты стёкла, во дворах валялась требуха от заколотых животных, в двух амбарах выломаны двери, у конуры лежала пристреленная собака. В окна кое - где выглядывали люди, они не знали кто мы. Не слезая с коня, один из нас постучал в окно ближайшей избы. Из ворот выглянула старуха лет пятидесяти и не дожидаясь наших вопросов прошмакала, что ни чего не знает, что глуха, да хвора.. Вскоре подъехал весь отряд. Спешились, расставили караулы. К командиру подошёл, белый как лунь дед, назвал себя Игнатом Сидоровичем и рассказал, что вооруженные люди налетели ночью, всех перепугали, всё переворошили, порезали скотинку, прихватили Овдоху и увезли с собой, а у него баба на сносях, будет ли жива со страху, сейчас с ней отваживаются. К больной послали фельдшера, но она уже родила сына и сама живая. Отряд разбрёлся по квартирам, сытно покушали и обсушились, отдохнули и лошади. Дождь прекратился, туман рассеялся. Через два часа, по указанному дедом направлению, разведчики взобрались на гору с редким лесом. В низу в логу по следам видна была остановка, возле ключа лежал порубленный Овдоха. Трое остались поджидать отряд, остальные поехали дальше. Перевалив через безлесый гребень, в вершине лога увидели две крытые корьём избушки. В одной из них лежали раненые двое русских и один алтаец. Оружия у них не было. На вопрос, куда ушла банда, ответили, что не знают. Несколько дней мы ездили в окрестностях Усть - Канна и Ябогана. Не известно было где находится коммунистический отряд Тырышкина. Мы снова вернулись в Белый Ануй. Наступил сентябрь. Начал с дождём пролетать снежок. Ночи уже были холодными, ни в какой дохе не согреешься, а мы все одеты в пиджачки да серьмяжку. В Белый Ануй въехали около полуночи, темнота, хоть в глаза коли. Из переулка вынырнул верховой, на окрик не остановился и исчез в темноте. Стрелять бесполезно, догонять тоже. Квартиры занимали сами по два три человека. Хозяева принимали сдержано. В одной из квартир ночью у трёх лошадей кто - то подрезал сухожилия. Перед рассветом караульные перехватили женщину, у неё нашли письмо из Тоурака от Пьянкова к попу Нелюбину, его содержание я не знаю. От холодов несколько человек заболело, и их отправили домой. Из наших заболели Тоболов и Бронников. Константин Иванович стал серым, щёки провалились, его температурило. Над молодёжью уже не шутил, а подбадривал. Послали в волость нарочных, может быть, там знают, где находится Черно Ануйский отряд. Решено ждать ответ. Днём снова происшествие, к дому, где был штаб, пожилая женщина гнала коромыслом нашего гармониста Гришку и срамила его, на чём свет стоит. Гришка без фуражки, с синяком на лбу, уворачивался от коромысла и орал, что ни какую сноху он не трогал. Начальство конфликт уладило, Гришке дали два наряда. Вернулись нарочные, известий об отрядах ни где не было. С наступлением темноты мы выехали в Верх - Белый Ануй. Перед селом остановились покормить лошадей, хоть холодно, но без дождя. Уже на рассвете со стороны села услышали выстрелы. Оказывается, сюда ночью приехали несколько бандитов за продуктами. Зарезали двух коров на мясо, хозяин не стерпел и из охотничьего ружья уложил одного и тут же в ограде был пристрелен. По сведениям жителей бандиты отправились к Баргашу, пошли туда и мы, но эти сведения оказались ложными. Встречные не попадались, спросить не у кого. Наконец нагнали всадницу, пожилую женщину. Она сообщила, что вчера какой - то большой отряд прошёл на Ильинское, вероятно банда Тырышкина. Нам пришлось возвращаться обратно. Всю ночь шёл проливной, холодный дождь. Через гору мы вышли ниже села, но из - за темноты и тумана трудно было сориентироваться. Провожатый увёл разведку, не той дорогой, связь с отрядом прервалась. Основной отряд перешёл Песчанку в брод на сжатое поле, а мы вынуждены были спускаться к реке с горы по мелкой россыпи. Лошади катились на заду, сдирая кожу. Не меньше синяков и ссадин было и у нас. Прокатившись в темноте по россыпям около сотни метров, мы бултыхались в воду и вынуждены были плыть к другому берегу. И здесь пришлось ждать рассвета. С реки тянул хиус, сковывала мокрая одежда, колотила дрожь, зуб на зуб не попадал. Курить не разрешалось, да и если бы разрешили, все равно на нас не было ни сухой нитки, не говоря уже о табаке и спичках. Поводья из рук не выпускали, я своего расседлал и прижался к его боку, пытаясь согреться, лошади щипали траву и нам очень хотелось есть, но ещё больше где - то обогреться и поспать. Медленно занимался серый рассвет. Невдалеке стало просматриваться Ильинское. На рысях двинулись туда, по близости оказался и основной наш отряд. В селе бабы уже вышли доить коров. Увидев всадников, они разбежались по избам. Сразу за крайней избой на притоптанной траве лежали шесть зарубленных мужиков, среди которых был и председатель. Власти в селе нет, но родственники боялись хоронить убитых. Узнав, что наш отряд коммунистический и преследует банду, к сельсовету стали собираться люди. Они наперебой рассказывали о происшествии. Решено было несколько часов передохнуть, поесть и просушить одежду. Выставили посты, остальные разбрелись по домам. Хлебосольные хозяйки угощали тёплыми лепёшками и парным молоком, но гостеприимны были не все. О банде получили точные сведения, что она направилась на Кокую. Мы промёрзли до костей, многие заболели не на шутку, отогревались под хозяйскими серьмягами на полатях и печках. Бронников под тулупом, приняв лошадиную дозу аспирина, весь взмок и трясся в лихорадке, да и не он один. О том, что немалочисленная банда Тырышкина бродит по Черно - Ануйской и Куяганской волостях, знали все вокруг. Не мог этого не знать и начальник продотряда. Шестьдесят хорошо вооруженных бойцов шли из Баргаша в Кокую. На его пути, на перевале банда устроила засаду и полностью окружила продотрядовцев. Бой был коротким, из продотрядовцев в живых осталось только трое. Прискакал нарочный от Черно Ануйского отряда. Тришкин просил подождать его в Ильинском. Бесполезно прождав весь день, мы в ночь, прямо горами, выехали на перевал и в рассыпную направились в Кокую. Была абсолютная тишина, только чуть слышно передавался пароль. Чувствовалась какая - то жуть и вдруг мы натолкнулись на трупы в солдатской форме, рядом околевшая лошадь. Ещё два трупа висели на берёзе. Дозорные разведки, с левой стороны также наехали на несколько убитых солдат. Обследовали окрестности, и нашли еще десятки убитых. Команда - разведке вперёд. Под уклон быстро спустились к самой паскотине, следом почти не отстав, подошёл весь отряд. В темноте видно было, что к воротам кто - то едет, быстро его окружили. Это оказался председатель сельсовета, которому бандиты приказали собрать сухарей и привезти на стан в указанное место. Он вёл заводную лошадь, навьюченную мешками. Председатель рассказал, что двое суток назад к ним в село вошёл большой отряд, назвались партизанами. Привезли с собой троих раненых солдат и четырёх человек в крестьянской одежде да двух убитых, которых похоронили на кладбище. Раненые и сейчас лежат в домах. В отряде многие знакомы местным жителям. Набрали тёплой одежды и продукты, приказали собрать сухарей. Тут же сельский совет наши командиры превратили в раздаточную, и каждый из нас получил суточную норму сухарей. Трем раненым продотрядовцам оказали медицинскую помощь. Погода становилась всё хуже, подул сильный ветер с дождём и снегом. Кроме часовых всех разместили по квартирам. Хозяева прятались по погребам. Нас не менее десяти человек разместились в большой избе, в которой ни души. Обед готовили себе сами. Серьёзно заболели Хомутов Гаврила, Брусницин Михаил, Лебедев Парфён. Здоровье Бронникова с каждым днём тоже ухудшалось. Долго отдыхать не пришлось, по тревоге собрались к сельсовету, взяв в проводники председателя, выехали снова на перевал. В лесу были обстреляны с трёх сторон, пришлось, отстреливаясь, отходить. Была убита лошадь и ранен наш милиционер. По лесу во всех сторонах разносились крики на русском и алтайском, шла интенсивная стрельба. Не меньше выстрелов сыпались маты. Во время перестрелки подошёл коммунистический отряд Тришкина, а вскоре и Куяганский. Оба были хорошо вооружены. Банду зажали километрах в пятнадцати от Кокуи. Сам Тырышкин с полусотней бежал, часть взяли в плен. Те два отряда ушли на преследование, а наш отправили домой, было уже более половины больных. Вернувшись в Тележиху, Бронников слёг и в конце октября умер. Похоронили его на кладбище сразу за церковью. Председателем сельсовета избрали его зама Ивана Родионовича Новосёлова. *** Вышибли мужика из его привычной, спокойной, тихой жизни, не давали покоя. Многие годы воевал он и с чужими, и со своими его били, и он бил. Зачерствела душа, стал хмурый и злой. Злился на всё. И на недосев, и на полуголодную семью, и на гнилое, не вовремя убранное сено, и на исхудалых лошадей, и на продразвёрстку, ведь все беды из - за неё, оголили закрома, пообщипали хозяйство. Он все надеялся, что кончится эта неразбериха. Все едят его хлеб, он сам его вывез и сдал, а семье есть нечего. Ни где на свой мучительный вопрос ответа не находил, ни кто с ним по душам не разговаривал. Снисхождения не было ни кому, ни богатому, ни бедному. Да и бедными стали уже поголовно все. Ни кола, ни двора не было у Кирюхи Елёсихина, батрачил по чужим людям. Посеял за работу ему Рехтин десятину пшеницы, выбило её градом. Жил в работниках Михаил Натольев у Белькова Василия, и согласно договорённости, посеял ему хозяин тоже десятину пшенички, но заросла она вся овсюгом и не получил он с неё урожая. А в поселковых списках у того и у другого значилось посева по десятине, и начислено было по нескольку пудов развёрстки. Оба были посажены за не сдачу в холодный амбар на усадьбе Шмакова. Орали мужики из амбара, что они воевали не за такую Советскую власть. Пока мы ездили на ликвидацию Бело Ануйского восстания в Тележихе назревало своё. Мужики тайно сговаривались. На эти сборища созывал бывший пламенный партизан Пётр Бурыкин. Частенько к ним приезжал и командир второго партизанского эскадрона Ларион Колесников. О чём там говорилось, не известно, можно только с большой точностью догадываться. Через три месяца стало явным - был заговор, готовилось восстание против Советской власти. Но ни как не вмещалось в голове и не хотелось верить, что бывшие партизаны, в абсолютном большинстве бедняки и средняки, могли восстать, как в Белом Ануе В Тележихе открытых выпадов против коммунистов не было, хотя за развёрстку все обвиняли нас, ячеичников. Антисоветские разговоры велись в открытую, тогда ещё ни кто, ни кого не боялся. В это время в Кош - Агачском и Коксинском аймаках занимали большую территорию остатки белогвардейских отрядов русских и алтайцев под командованием есаула Кайгородова, калмыцких баев Тужлея и Аргамая. Влились в эти отряды и вернувшиеся из Монголии русские казаки. Для их ликвидации стали создаваться части особого назначения. Было сформировано несколько эскадронов. Я был зачислен в седьмой. По возвращению из отряда осенью я уже отцу не помогал в хозяйстве, а уехал работать в Солонешное в финансовый отдел. Жаль было расставаться с родными, знакомыми и друзьями, а особенно с подругами. Жалко было оставлять старичка Мухортушку на котором я начал ездить с пяти лет. Но я думал, что Солонешное не за морями и всегда буду приезжать домой. Погода установилась тёплая, страда была в разгаре. Но спокойно людям не давали ни работать, ни жить, их торопили с уборкой и трясли с недоимкой. Кроме того, бесперечь посылали в разные места на своём транспорте отбывать трудгуж повинность. Хорошо ещё, если это выпадало на непогожий день, не так болела у мужика душа. Меня же ожидало новое дело, новая жизнь, смогу ли? Это меня волновало и заботило. А что придётся жить в чужих людях - этот опыт уже имел. В волревкоме встретили по - товарищески, хотя и был всех моложе, только - только исполнилось восемнадцать, но меня уже знали, да и я многих знал. Коллектив волревкома уже тогда был большой не то, что до семнадцатого года, когда здесь сидел волостной староста, да урядник с писарем. Волревком занимал деревянное здание бывшего волостного правления, справа в ограде росли деревья, в углу склад с архивом, входная дверь на площадь с высоким ступенчатым крыльцом, была и вторая дверь с выходом в ограду. Две угловые комнаты были каталажными камерами. Тогда в волревкоме работали Никита Иванович Александров, Эдуард Иванович Ранкс, Андрей Иванович Калнин, Григорий Степанович Беляев, Дмитрий Картель, Валишевский, Харлампий Котенко, Анипадист Андреевич Стукалов, Михаил Иванович Егоров, Федот Сергеевич Филиппов, Филипп Степанович Карпов, по фамилии Кулик было двое, в земельный отдел был принят мальчишка моих же лет Митя Гусев. Ещё нескольких человек фамилии я забыл. Поставили меня на квартиру, на выезд вверх по Аную, к Абламскому Степану, семья которого состояла из шести человек - двое стариков, сын Клементий с женой и их дети. Образ их быта суровый и замкнутый, медные иконы, посуда отдельно для своей семьи, хозяйство крепкое, старый дедовский крытый по - круглому дом, четыре амбара, конюшни да коровники, табун лошадей в пятнадцать голов, стадо коров, отара овец, большая пасека и разная птица. Жнейка и грабли. Но кулацким их хозяйство не считалось, так как наёмной силой не пользовались, а работали сами день и ночь. Ко мне они относились хорошо, готовили еду отдельно. Мне отвели деревянную койку с постелью. Работа в ревкоме не нормирована, хоть сутками работай, постоянная спешка, сутолока, неразбериха. С первых дней я занимался составлением и перепиской разных списков и описей на предмет обложения всевозможными видами налогов, подсчитывал по присылаемым сводкам, сколько и по какому селу процентов выполнения того или иного вида налогов. В Солонешном мужики своё недовольство открыто не высказывали, так как в Тележихе. Шло время, в волревкоме каждый день галдёж. Вызывались из сёл председатели, проводились разные заседания, безвыездно жило уездное и губернское начальство. По волости большое недовыполнение, приезжал уездный продкомиссар Савельев, уполномоченный Алтгубпродкома. распекал волостное начальство. Каталажные камеры забиты людьми, что творится со стороны не понять, да и изнутри разобраться невозможно, где закон, где беззаконие. Мужиков трясли день и ночь. В конце октября в Солонешное прибыл продотряд численностью в сто человек. Все вооружены кавалерийскими трёхлинейками, были у них и дисковые автоматы. Их разместили по два три человека по квартирам. Хозяева обязаны были их кормить. Продотрядом командовал некто Пинаев, с народом и сельскими руководителями обращался надменно и грубо. Под стать ему и председатель трибунала по фамилии Клоков и секретарь трибунала Фёдоров. По приезду в какое либо село им отводили квартиру, для бесед созывали народ, либо к ним на квартиру, либо в здание сельревкома. За столом сидели все трое, на столе маузер и наган. У дверей и вокруг здания вооруженная охрана. Разговоры были короткими. Запускали по два плательщика, Пинаев резко спрашивал, вывезет ли в двадцать четыре часа по развёрстке хлеб, если отказывается, то солдаты уводили в холодный амбар не зависимо от возраста и пола. А на улице уже стояли морозы. Меры драконовские. Выполняли ли они указание сверху или творили от себя? У мирного селянина отнимать последние продукты с применением вооруженной силы, обрекать на голод всю семью. Это уже походило на иноземное иго. Мужиков явно восстанавливали против Советской власти. Продотряды в народе стали называть коммунистической бандой. Такие жестокие меры нельзя было оправдать ни засухой в Поволжье, ни полуголодным положением рабочих. Прежде всего, это не умно. Ведь не сдирает же хозяин с овцы шкуру, когда ему нужна шерсть. А здесь сдирали шкуру. Может быть, это делали противники Советской власти - раз вы боролись за эту власть, то и получите! А может, это было наказание господнее за вероотступничество, за отречение от православия? Выходных не было, разной переписки, хоть сутками пиши, не разгибаясь, и не ешь. Через месяц опять побывал дома, мне дали поручения взять какие - то данные из сельревкома. Хотя я и был комсомольцем, а с 20 августа членом партии, но был молод и даже ростом мал, погоды ни какой не делал, и внимания на меня не обращали. В начале декабря меня со старой квартиры от Абламских перевели к Мальцеву Савелию Андреевичу, причины перемещения не сказали. Выдали со склада восемь килограммов овсяной муки и два кг баранины - месячный паёк. На многие зажиточные хозяйства развёрстка всех видов наложена непосильная, её сдать в указанный срок не могли физически по многим объективным причинам. Хлеб, например, молотили зимой. Ревтрибунал продотряда решил их судить, в числе недоимщиков был и Абламский. Всем было ясно, что делалось это в показательных целях и именем закона. Многие такие хозяйства не имели наёмной силы, а работали своими семьями и с годами поднимались их хозяйства. В средине декабря ревтрибунал осудил трёх человек с конфискацией всего имущества. За что? На каком основании? Какое они преступление совершили? За их накопленное, годами непосильного труда, добро! Выселили из собственного дома Метлу Ивана с шестнадцатью членами семьи, в числе которых восемь детей да беременная женщина - мать трёх детей. Абламского Степана с пятью членами семьи, в числе которых двое детей и слепая старуха. Третьего Краскова тоже с косой дюжиной детишек. Всё их имущество зачем - то свезли в большой зал волревкома, а нас с Митей Гусевым послали сделать опись недвижимого имущества: домов, амбаров, бань и пр. До самой смерти буду помнить то презрение, к нам переписчикам, со стороны их соседей. жүктеу/скачать 1.41 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|