Сильвия Крэнстон при участии Кэри Уильямс Жизнь и творчество основательницы современного теософского движения Блаватской е. П. Перевод с английского под редакцией
жүктеу/скачать 4.54 Mb.
|
| [257].
Поддавшись на уговоры Иды Кэндлер, Е.П.Б., покинув Фонтенбло, отправилась с ней на две недели на остров Джерси у французского побережья, дабы подышать морским воздухом. Е.П.Б. пишет Надежде: "Ну вот, старина, я и выкроила минутку среди работы, которой я просто завалена после покоя и лености в Фонтенбло. Я пишу тебе, лёжа в постели, хотя вполне здорова. Это доктор уложил меня на всякий случай, потому что колени у меня в последнее время побаливали" [258]. Одним из дел, которыми занималась Е.П.Б., была подготовка к печати очередного номера журнала Люцифер. Джордж Мид вспоминает: "Работать постоянно с Е.П.Б. я стал с начала августа 1889 года. Она была тогда на Джерси, так что манускрипты и гранки Люцифера то и дело приходилось пересылать туда и обратно вместе с бесконечными записками и телеграммами вдогонку. Не успел я прорецензировать две книги, как пришла телеграмма от Е.П.Б. с настоятельной просьбой приехать, и я отправился на Джерси". Среди всего прочего Е.П.Б. поручила Миду просмотреть рукопись Голоса Молчания; тогда-то он и узнал впервые, что она работает над этой книгой. Он сообщает: «Я сказал ей, что это самая великая вещь во всей нашей теософской литературе, и даже попытался, против своего обыкновения, выразить словами тот восторг, который испытывал... Е.П.Б. не была удовлетворена своим переводом и высказывала опасение, что ей не удалось должным образом передать оригинал... Это так характерно для неё! Она никогда не бывала уверена в своих литературных трудах и охотно выслушивала все критические замечания, даже от тех, кому следовало бы промолчать. Странно, что больше всего она тревожилась как раз за свои лучшие статьи и книги, а в отношении своих полемических сочинений чувствовала себя вполне уверенно... [259]. Свежая атмосфера подлинности, которая присутствует в её великих произведениях, — на мой взгляд, основная причина неувядающей её славы. Она была титаном среди смертных... наш титан был стихийным, какими и бывают в действительности все титаны. Но чтобы закладывать основы, нужны гиганты; а когда гиганты передвигаются, они поневоле опрокидывают идолов в кумирнях карликов» [260]. В отсутствие Е.П.Б. в Лондоне вышел в свет её Ключ к теософии. Вернувшись, она послала свою новую книгу Уильяму Стеду. "Я не прошу Вас о рецензии, просто прочтите её, — пишет она ему, — эту работу Вы-то уж поймёте, метафизики в ней нет вообще. М-р Оскар Уайльд дал мне слово чести, что напишет рецензию, но дальше дело не пошло; впрочем, меня это не волнует. Меня заботит, чтобы Вы прочли её, потому что тогда Вы будете знать о ней всю правду" [261]. Ключ написан в жанре философского диалога. Центральный персонаж этого диалога — теософ. В предисловии говорится: «Цель этой книги точно отражена в её названии... Это не полный, исчерпывающий учебник теософии, но лишь ключ от двери, ведущей к более углублённому изучению. В ней обрисована в общих чертах Религия Мудрости и объясняются её основополагающие принципы; опровергаются, вместе с тем, различные возражения, которые обычно возникают у европейцев, интересующихся теософией, и делается попытка представить незнакомые понятия в наиболее доступном виде и как можно более ясным языком. Не стоит ожидать, что книга эта поможет понять теософию безо всяких умственных усилий со стороны читающего... Для умов ленивых или тупых теософия так и останется загадкой; ибо в сфере умственной, как и в мире духовном, можно продвинуться только собственными усилиями. Писатель не может думать за читателя, да и тому — от этого было бы мало проку, будь такое возможно». Среди прочих предметов в книге рассматриваются природа посмертных состояний; тайна сознания; семеричная природа человека и космоса; перевоплощение и карма; обсуждаются социальные проблемы и пути их решения, предлагаемые теософией. В одном из разделов говорится об образовании детей и молодежи. Тему задают следующие слова спрашивающего: «Один из самых сильных ваших аргументов в пользу несостоятельности существующих на Западе форм религии, а также в известной степени и философии материализма, столь популярной ныне, но в которой, похоже, вы видите мерзость запустения, — это океаны страдания и нищеты, которые бесспорно налицо, особенно в наших больших городах. Но вы должны признать, что много делалось и делается, чтобы исправить подобное положение путём расширения системы образования и информированности населения». Теософ отвечает: «Вы коснулись предмета, который нам, теософам, отнюдь не безразличен... Я вполне согласен, что ребёнку, появившемуся на свет в трущобах, играющему в сточной канаве и живущему среди грубости и действий и слов, — куда как полезно каждый день приходить в светлую, чистую классную комнату, увешанную картинами, а нередко и украшенную цветами. Там его учат быть опрятным, добрым, послушным; там он учится петь и играть; там у него игрушки, пробуждающие сообразительность; там он учится ловко владеть пальцами; к нему обращаются с улыбкой, а не хмуро; мягко укоряют или уговаривают, а не ругают. Всё это облагораживает детей, развивает их ум и делает их восприимчивыми к интеллектуальному и нравственному воздействию. Не все школы таковы, какими им следовало бы быть; но в сравнении с домом это рай; и они мало-помалу оказывают воздействие и на дом. Но хотя это и верно в отношении многих государственных школ, ваша система [образования] заслуживает самых нелестных слов в свой адрес... Какова истинная цель современного образования? В том ли, чтобы совершенствовать и развивать ум в правильном направлении; учить обездоленных и несчастных людей стойко нести бремя жизни (возложенное на них кармой); укреплять их волю; прививать любовь к ближнему и чувство взаимозависимости и братства, — и тем воспитывать и формировать характер для практической жизни? Ничуть не бывало... Всякий юноша или мальчик, больше того, любой из молодого поколения школьных учителей ответит: "Цель современного образования — сдать экзамены"; эта система не развивает здорового соперничества, она порождает и культивирует в молодых людях не добрые чувства, а ревность, зависть, почти ненависть друг к другу и тем готовит их к жизни, исполненной жестокого эгоизма, к борьбе за почести и богатство. А что такое эти экзамены — ужас современного отрочества и юношества? Всего лишь способ классификации, с помощью которого результаты вашего школьного обучения сводятся в таблицу... Сейчас "наука" учит, что интеллект есть результат механической работы мозгового вещества; следовательно, вполне логично, что и современное образование сделалось почти всецело механистичным — чем-то вроде механизма для производства интеллекта тоннами. Даже самого беглого знакомства с нынешней системой образования с её экзаменами достаточно, чтобы убедиться, что даваемое ею образование — не более чем тренировка физической памяти, и рано или поздно все ваши школы опустятся до этого уровня. Что же до того, чтобы разумно и правильно развивать способность мыслить и рассуждать вслух, то это попросту невозможно, пока всё надлежит оценивать по результатам, определяемым путём конкурсных экзаменов». Далее, отвечая на вопрос: "Ну а что бы сделали вы?", Е.П.Б. говорит: «Прежде всего детям следует внушить уверенность в своих силах, учить их любви ко всем людям, альтруизму, взаимной доброжелательности и милосердию, и более всего — учить самостоятельно мыслить и рассуждать. Мы свели бы чисто механическую работу памяти к самому минимуму и посвятили бы время развитию и тренировке внутренних чувств, способностей и скрытых возможностей. Мы стремились бы обращаться с каждым ребёнком как с индивидуальностью и строить его образование таким образом, чтобы силы его раскрывались наиболее гармонично и равномерно, а его особые наклонности получали своё полное естественное развитие. Мы должны стремиться создавать свободных мужчин и женщин, свободных интеллектуально, свободных нравственно, непредубежденных во всех отношениях, и превыше всего — бескорыстных. И мы верим, что многого, если и не всего этого, можно было бы достичь правильным, и подлинно теософским образованием» [262]. Обратив внимание читателей Ключа к теософии на многие социальные нужды своего времени, Е.П.Б. более подробно останавливается на этих вопросах в своих редакционных статьях в Люцифере, таких как "Приливная волна", "Падение идеалов", "Циклическое движение", "Прогресс и культура", "Цивилизация — смерть искусства и красоты". Глава 14. На Авеню-Роуд В начале 1890 года литературная деятельность Е.П.Б. на время приостановилась. В письме к двум французским теософам она рассказывает: «Я была настолько больна — полное нервное истощение, — что не могла написать ни слова о чём бы то ни было, кроме трансцендентальной философии. Ибо она не требует от меня никакой умственной работы, никаких размышлений. Всё, что я должна сделать, — это открыть тот или иной ящичек в одном из шкафов моей памяти и затем — переписать оттуда» [263]. В феврале она пишет Вере: «Как видишь, я в Брайтоне, на побережье, куда меня послали врачи дышать океаническими испарениями Гольфстрима, чтобы излечиться от полного нервного истощения. Я не чувствую никаких болей, только сильное сердцебиение, звон в ушах — я почти оглохла, — а ещё слабость, такую слабость, что с трудом могу руку поднять. Мне запрещено писать, читать и даже думать, вместо этого я должна целые дни проводить на воздухе — "сидеть у моря и ждать погоды". Мой врач испугался сам и напугал всех сотрудников. Это очень дорогое место; а денег у меня — пшик! Поэтому мои эзотеристы тотчас же собрали деньги и уговорили меня поехать. И теперь субсидии на моё лечение текут со всех концов света; некоторые даже без подписи, просто адресованы мне. Америка особенно щедра, так что, право слово, мне неловко... Подле меня поочерёдно дежурят двое или трое теософов, которые приезжают из Лондона; стерегут каждое моё движение, словно церберы. Как раз сейчас один из них просунул голову в дверь, слёзно просит, чтобы перестала писать, но должна же я дать знать, что всё ещё жива. Ты ведь бывала в Брайтоне, не так ли? Здесь прекрасная весенняя погода; солнце просто итальянское, воздух великолепный; море как зеркало, и все дни напролёт меня катают туда-сюда по эспланаде в кресле для инвалидов. Это так мило. Думаю, что я уже достаточно окрепла. Мозги мои шевелятся гораздо медленнее, но раньше я просто боялась за свою голову. ..."Вы перетрудились, — говорит [мой врач], — Вы должны дать себе отдых". Вот так! И это — при всей той работе, что лежит на мне! "Будет с вас ваших писаний, — говорит, — теперь катайтесь". Легко ему говорить, ну да всё равно, я должна привести в порядок третий том [Тайной] Доктрины, да четвёртый едва начат. ...Не бойся. Опасности больше нет. Пусть вырезки из газет, которые прилагаю к письму, послужат тебе утешением. Только посмотри, как народы превозносят твою сестру! Мой Ключ к теософии привлечёт много новых прозелитов, а Голос Молчания, хоть и небольшая книжица, становится просто теософской библией. Это и вправду великолепные афоризмы. Я могу так говорить, потому что, как ты знаешь, я их не выдумала! Я только перевела их с телугу, древнейшего южно-индийского языка. Это три трактата о нравственности, излагающие моральные принципы монгольских и дравидских мистиков. Некоторые афоризмы изумительны по глубине и красоте. Здесь они произвели настоящий фурор, и я думаю, они привлекут внимание и в России. Не переведёшь ли ты их? Вот было бы замечательно!» [264]. Когда в журнале Путь в 1895 году было опубликовано это письмо, редактор — У. Джадж — добавил: "Морской воздух пошёл ей на пользу, но сил хватило ненадолго. Уже в конце апреля ей снова запретили работать, что было для неё настоящей пыткой, потому что с угасанием физических сил активность её умственной деятельности, казалось, только возрастала" [265]. В Приложении к Теософу за июнь 1890 года Олкотт извещает о состоянии Е.П.Б.: «Последние сообщения м-ра Мида о здоровье Е.П.Б. внушают серьёзные опасения. Она была так больна, что не смогла даже написать редакционную статью для майского Люцифера. Её личный врач д-р З.Меннелл, преданный ей и очень способный, пишет мне, что приехать сюда [в Индию] в декабре без риска для жизни она не сможет — хотя мы с ней уже всё обговорили. Именно сейчас, по его словам, она переживает жестокий кризис, от исхода которого зависит — жить ей или умереть. Каждое признательное азиатское сердце будет горячо молиться о том, чтобы чаша весов склонилась в нужную сторону. Другой "Е.П. Б." просто нет» [266]. У Блаватской была веская причина выздороветь. Движение расширялось, штаб-квартира Британской секции ТО должна была вскоре переехать с Ланздаун-Роуд в более просторные помещения на Авеню-Роуд, в другом конце Лондона, рядом с Риджентс-парком. К переезду в июле готовились уже за много месяцев. В усадьбу входил также дом Анни Безант, предоставленный ею в распоряжение Общества. В апреле 1890 года Е.П.Б. пишет Вере: «Мне запрещено теперь работать, но всё равно я ужасно занята, перебираюсь с одного конца Лондона на другой. Мы сняли три отдельных дома, соединённых садом, на несколько лет: Авеню-Роуд, 19, с разрешением на пристройки. Я строю лекционный зал, вмещающий триста человек; зал задуман в восточном стиле, из полированного дерева, и облицован кирпичом, чтобы холод не проникал, без потолка внутри, крышу будут поддерживать балки, тоже из полированного дерева. Один из наших теософов, художник, собирается расписать его аллегорическими символами и картинами. Это и впрямь будет великолепно!» [267]. Как пишет Олкотт, "Р. Мейчелл, художник, расписал сводчатый потолок символами шести великих религий и зодиакальными знаками" [268]. В наше время на рождественских открытках символы шести мировых религий встречаются часто; в те времена ЭТО Было нечто неслыханное. Торжественное открытие состоялось 3 июля. Е.П.Б. пишет сестре: «В конце залы водрузили огромное кресло для меня, я восседала на нём, как на троне. Я с трудом держалась, так мне было нехорошо, подле меня был мой доктор на случай, если лишусь чувств... Собралось человек пятьсот, почти вдвое больше против того, что она может вместить... И вообрази моё изумление, когда в первом ряду мне указали на м-с Бенсон, жену архиепископа Кентерберийского, которому мой Люцифер адресовал "братское послание". Ты, конечно же, помнишь его? К чему мы идём! С речами выступали Синнетт и прочие, но, конечно же, никто не мог сравниться с Анни Безант. Боже, как эта женщина говорит! Надеюсь, ты услышишь её сама. Она теперь соредактор мой в Люцифере и президент Ложи Блаватской. Синнетт остаётся президентом одной лишь Лондонской ложи. Что же до меня, то я теперь самый что ни на есть теософский папа: меня единодушно избрали президентом всех европейских теософских филиалов [269]. Но что мне с того?.. Побольше бы здоровья — вот это было бы дело. А почести и титулы не для меня» [270]. Большая часть сотрудников штаб-квартиры Общества поселилась там же, на Авеню-Роуд. Безант так описывает этот период: «Правила, заведённые в доме, были — и остались — очень простыми, но Е.П.Б. настаивала на том, чтобы наша жизнь была предельно размеренной. Мы завтракали в 8 часов, потом работали с перерывом на ленч в час дня до ужина в 7. После ужина все дела, касающиеся Общества, отставлялись в сторону, и мы собирались в комнате Е.П.Б., где обсуждали наши планы, получали наставления, слушали, как она объясняет самые запутанные вопросы. В полночь все огни в доме гасли. Сама она писала безостановочно; постоянно недомогающая, но с непреклонной волей, она заставляла своё тело служить ей... В роли учителя она была удивительно терпелива, объясняя одну и ту же вещь по-разному снова и снова, но если её объяснение всё равно не доходило, она откидывалась на спинку кресла: "Бог мой (лёгкое "Mon Dieu" иностранки), — неужто я совсем дура, коль вы никак не поймёте?" "Ну-ка, вот вы, вы, — обращалась она к кому-нибудь, на чьём лице читались робкие проблески понимания, — объясните этим олухам царя небесного, что я имею в виду". Если ученик подавал надежды, она безжалостно боролась с его тщеславием, самомнением, претензиями на обладание знанием; острые стрелы иронии разили любое притворство. Других она гневной насмешкой пробуждала от летаргии; она в полном смысле слова сделала себя орудием для подготовки учеников, при этом её совершенно не волновало, что они или кто-то другой станут думать о ней, лишь бы это шло им на пользу» [271]. Джордж Мид, на себе испытавший её метод обучения, рассказывает: «Она постоянно внушала мне, что нужно развивать чувство соизмеримости, и, если этот принцип гармонии нарушался, была беспощадна, не оставляя ни малейшей лазейки, не желая слушать никаких оправданий, а минутой позже она снова была любящим другом и старшим братом, я бы даже сказал товарищем, как это умела только она одна» [272]. Похоже, что Е.П.Б. только однажды выбралась из дома 19 по Авеню-Роуд, и произошло это в августе 1890 года, когда она ездила в Ист-Энд на открытие "Женского клуба" для низкооплачиваемых молодых работниц. В начале года она получила тысячу фунтов, которые могла по своему усмотрению потратить на благотворительные цели, предпочтительно для женщин. Тогда и появился этот проект. Профессор Недеркот, которому удалось выяснить подробности этой истории, сообщает: «Когда в середине августа клуб открылся, [репортёр из] "Стар" обнаружил не мрачное, наводящее тоску заведение с побеленными стенами, а скорее частный дом с весёлыми, приятно обставленными комнатами и спальнями, в которых между кроватями стояли яркие японские ширмы. В клубе были ещё библиотека, рабочая комната, гостиные... и столовая... Клуб мог принять с дюжину постоялиц и обеспечить ещё несколько десятков работниц едой и местом, где они могли бы встречаться. К концу декабря миссис Безант смогла объявить, что количество членов клуба превысило полторы сотни и что у заведующей, миссис Китти Ллойд (конечно, убеждённого теософа), полно хлопот по обслуживанию ежедневно ещё примерно такого же числа едоков... В августе на открытии клуба присутствовало около пятидесяти девушек; госпожа [Блаватская] к тому времени окрепла настолько, что смогла приехать, в сопровождении всего штата сотрудников ТО. Был чай, пирожные, даже немного потанцевали и попели, а в завершение прозвучали речи миссис Безант и Герберта Барроуза. Госпожа просто сияла от счастья» [273]. А на следующий день Е. П.Б., пораженная заявлением Г.Барроуза относительно правил приёма в "Женский клуб", пишет Анни Безант: «М-р К. [давший на это средства] совершенно ясно изложил мне своё желание и устно и письменно: любая девушка или женщина, которую гонит на улицу бедность, независимо от убеждений (религиозных или политических), классовой принадлежности, профессии, взглядов, может рассчитывать на гостеприимство клуба, насколько позволяют свободные места и средства; [а] м-р Г.Барроуз авторитетно, на правах лица, облечённого властью в администрации "Женского клуба", заявил вчера вечером, что ни одну девушку не примут ни в постоялицы, ни в члены клуба, если она не состоит в профсоюзе. Да по какому ПРАВУ Он заявляет это? [Распоряжение м-ра Барроуза] идёт вразрез с основополагающим принципом ТО — [принципом] братства, независимо от веры, взглядов, класса, расы или цвета кожи, поэтому распоряжение его — нетеософское... Более того: сие означает, что ТО и всех, кто его основал, хотят столкнуть в заезженную колею; и что им, помимо их воли и против всякого ожидания, приписывают какой-то один конкретный и узкосектантский взгляд на теософию и филантропию; что всех нас прилюдно (поскольку там присутствовали два редактора и несколько репортёров) связывают с профсоюзами, забастовками, демонстрациями и т.д.... И если мы, члены ТО, и само ТО, просуществовали до сего дня и ничто не смогло сокрушить нас, то это именно благодаря разумной политике нашего Общества как организации, которая совершенно не вмешивается в подобные политические движения и всегда держится в рамках закона» [274]. Вера, которая в то время гостила у Е.П.Б. в Лондоне, вспоминает: «Любимейшим удовольствием её было в эти последние наши вечера слушать русские, простые песни... То и дело обращалась она то к одной, то к другой из дочерей моих с заискивающею просьбой в голосе: — Ну, попой что-нибудь, душа!.. Ну хоть Ноченьку!.. Или Травушку... Что-нибудь наше родное спойте... Последний вечер перед отъездом нашим до полуночи дочери мои, как умели, тешили её; пели ей Среди долины ровныя и Вниз по матушке по Волге, и русский гимн наш, и русские великопостные молитвы. Она слушала с таким умилением, с такою радостью, будто знала, что больше русских песен не услышит... В течение этого пребывания моего в теософском сожительстве много было обстоятельств, которые меня беспокоили за сестру, вследствие того, что хотя все окружавшие её очевидно её уважали и любили, и ценили, насколько дано им было на то способностей, но всё это были люди новые, страшно занятые и к тому же привычные к спартанскому образу жизни, не умевшие заботиться о материальных удобствах ни своих, ни чужих. Каждый из них, может быть, готов был отдать за неё свою жизнь; но ни один не умел избавить её от дрязг и неудобств житейских и доставить ей тот правильный, ежедневный уход и внимание, в котором она очень нуждалась... Если бы возле неё был кто-нибудь, чьею задачей был бы присмотр за ней, забота о ней, именно о ней, которая никогда не хотела и не могла, просто не успевала о себе сама позаботиться, очень вероятно, что она ещё бы жила. Единственная графиня Вахтмейстер, так хорошо её покоившая в Вюрцбурге и выходившая её в Остенде, по-моему, могла бы её уберечь... Я много раз это ей говорила. Но графиня от раннего утра до вечера находилась за несколько вёрст от неё в Сити, в их конторе, и Елена Петровна горячо протестовала против моих указаний, уверяя, что она нужна для дела и не может его оставить. Эгоизмом она не отличалась... Так она тем же летом услала от себя в Индию Бертрама Китлей, человека, преданного ей, как родной матери и более. Она уверяла, что он там нужен; а главное, что удаление из Лондона для него самого необходимо и послужит ему ко благу..» [275]. В конце лета Е.П.Б. пишет "Психическое и нусическое /noetic/ действие" — одну из основных теософских работ в о6ласти психологии. Статья вышла в двух номерах Люцифера — октябрьском и ноябрьском. В ней она рассматривает недостатки господствовавшей тогда "физиологической психологии" и противопоставляет ей психологию современной и древней теософии [276]. Слово noetic-производное от nous (греч. noos), нус. В материалах для Теософского словаря Е.П.Б. определяет нус как "термин платонизма для обозначения Высшего Разума, или Души. Он означает Дух, в отличие от животной души — психе". Там же нус назван "божественным сознанием или разумом в человеке" [277]. В 30-х годах нашего века британский философ-агностик С.Э.Джоуд, известный своими исследованиями в области современной культуры и философии, в статье под названием "Что есть душа?" разбирает положения этой работы Е.П.Б. Он пишет: «Г-жа Блаватская... постулирует существование двух душ, или двух я, которые в общих чертах определяются следующим образом: первое зависит от тела, то есть происходящие в нём процессы обусловлены процессами, происходившими в теле ранее; оно называется "низшим я", или "психической деятельностью". Оно проявляется... через системы нашего организма... Второе я, известное как "высшее я", в отличие от первого, не есть просто некий набор психологических процессов... это единство или, точнее, объединяющий принцип. Оно не имеет особого, соответствующего ему телесного органа — ибо как может существовать отдельный орган, который определял бы деятельность того, что объединяет все органы?.. Следовательно, оно не размещается в мозгу... Его деятельность, именуемая "нусической" в противовес "психической" деятельности первого я, проистекает от "Всеобщего Разума"... Наконец, высшее я — одно и то же на всём протяжении разных жизней. Это тот постоянный элемент, который проходит подобно нити через различные существования, что нанизаны подобно бусинам по всей её длине. Разграничение между этими двумя я проводится г-жой Блаватской с большим мастерством, с целью преодолеть известные трудности, какие создаёт научный материализм для любой духовной философии... Невозможно не испытывать огромнейшего уважения к сочинениям г-жи Блаватской на эту тему, — уважения и, если позволите, восхищения. В своих сочинениях она выдвинула немало идей, которые стали сегодня привычными, но полвека назад были чем-то совершенно новым» [278]. К концу 1890 года Теософское издательское общество в Лондоне опубликовало первую часть Протоколов Ложи Блаватской. Вторая часть вышла в 1891 году, и вместе они составили книгу, которая выдержала несколько изданий. По названию трудно догадаться, что речь идёт о Тайной Доктрине и что тут содержатся ответы самой Е.П.Б. на вопросы, которые задавались ей на собраниях ложи с 10 января по 14 марта 1889 года. Её ответы стенографировались, а перед публикацией были ещё раз просмотрены ею. Собрания продолжались и после переезда ложи на Авеню-Роуд. Е.П.Б. проводила их до последних своих дней. О6 этом свидетельствуют и записки Роберта Боуэна, отставного морского офицера, сын которого, капитан Патрик Г.Б.Боуэн, сорок лет спустя опубликовал выдержки из них под названием "Тайная Доктрина и её изучение". С тех пор этот материал несколько раз перепечатывался в разных теософских изданиях. На оригинале стоит дата 19 апреля 1891 года, до смерти Е.П.Б. оставалось двадцать дней [279]. Основная часть этого документа — соображения Е.П.Б. о том, как лучше всего штудировать Тайную Доктрину тому, кто изучает её всерьёз. Мы же приведём здесь несколько выдержек иного характера. Итак, Боуэн записал: «На прошлой неделе Е.П.Б. особенно интересно говорила о Тайной Доктрине. Надо постараться упорядочить это и записать, пока всё ещё свежо в моей памяти. По её собственным словам, лет через тридцать-сорок это может кому-то пригодиться. Прежде всего, Тайная Доктрина... содержит, по её словам, ровно столько, сколько мир сможет воспринять в грядущем столетии. В связи с этим возник вопрос — на который она ответила следующим образом: "Мир" означает человека, живущего в личностной Природе. Этот "Мир" найдёт в двух томах ТД всё, что доступно его пониманию, но не более. Но это не значит, что Ученик, который не живёт в "Мире", не сможет найти в этой книге больше, чем находит в ней "Мир". В каждой форме, какой бы грубой она ни была, содержится скрытый образ её "создателя". Подобно этому и в авторском сочинении, каким бы туманным оно ни было, запечатлено скрытым образом знание его автора. Из этого высказывания я делаю вывод, что ТД должна содержать в себе всё, что знает сама Е.П.Б., и ещё намного больше, если учесть, что многое в ТД исходит от тех, чьи знания гораздо шире, чем у неё. Более того, из её слов совершенно отчётливо явствует, что кто-то другой вполне может обнаружить здесь знания, которыми сама она не обладает. Мысль о том, что я, возможно, сумею извлечь из слов Е.П.Б. знание, о котором она сама не подозревает, не может не вдохновлять. Она подробно остановилась на этом вопросе. Х потом обронил: " Е.П.Б., должно быть, теряет хватку", имея в виду, как я думаю, её уверенность в собственных знаниях. Но я полагаю, что Y, Z и я сам лучше понимаем, что она имела в виду. Она, несомненно, говорит нам, что мы не должны держаться ни за неё, ни за кого бы то ни было как за высший авторитет, а должны целиком полагаться на расширение собственных способностей восприятия». Более поздняя запись по поводу предыдущего: «Я был прав. Я всё прямо так и сказал ей, и она кивнула и улыбнулась. Заслужить её одобрительную улыбку — это уже кое-что!.. Она сильно изменилась за два года, что я её знаю. Просто замечательно, как она держится, при том, что ужасно больна. Даже того, кто ничего не знает и ни во что не верит, она могла бы убедить на личном примере, что являет собой нечто большее, чем тело и мозг. Я чувствую, особенно во время этих последних собраний, когда телесно она стала такой беспомощной, что мы получаем учение из какой-то другой, высшей сферы. Мы скорее чувствуем и ЗНАЕМ, что она говорит, нежели слышим это физическим ухом. Вчера вечером Х высказал почти то же самое» [280]. Глава 15. Последние дни Джордж Мид так писал об этом времени: «С переездом на эту штаб-квартиру многое изменилось. Когда оглядываешься назад, то кажется, что она как бы готовила нас к тому, что может уйти в любую минуту... После поездки в Брайтон в начале прошлого года её физическое тело терзали жестокие боли, и она уже не могла работать, как привыкла. Но мы все жили надеждой, что восстановится, по крайней мере, её обычное состояние здоровья. На Ланздаун-Роуд она всегда была рада посетителям, и почти каждый вечер к ней кто-нибудь приходил. Но на Авеню-Роуд она постепенно стала уединяться, и даже домочадцев принимала по вечерам всё реже, разве что сама посылала за кем-нибудь из них. Кроме того, под конец она стала удивительно тихой, редко проявляя огромную энергию, так ей свойственную. Но её неукротимая воля не оставила её, — несмотря на то, что тело совсем износилось, — ибо она работала за своим письменным столом даже тогда, когда должна была лежать в постели — или могиле» [281]. В письме к другу от 25 мая 1891 года графиня Вахтмейстер говорит о том же: «Для нас и вправду это было ужасное время, даже и теперь почти невозможно свыкнуться с мыслью, что Е.П.Б. ушла. Мы все были так уверены, что она доживёт до конца столетия; и потому, хотя в течение всей зимы видели, как день ото дня она сдаёт и теряет силы, это не внушало нам серьёзных опасений. Этой зимой Е.П.Б. работала очень немного, и, как я вам уже писала, постепенно отдалялась от нас. Теперь я думаю, она знала, что конец близок, и делала это, чтобы мы приучались к её отсутствию, а заодно чтобы понаблюдать за нами и посмотреть, как мы будем управляться одни, без неё; и вот теперь нам придется работать самим и показать, на что мы способны» [282]. В последние месяцы жизни Е.П.Б. занималась подготовкой задуманного ею большого Теософского словаря. Книга под таким названием вышла в 1892 году — через год после её смерти*283. Ещё она переписывала некоторые из своих оккультных рассказов; они увидели свет тоже в 1892 году под названием Из Страшных Сновидений [284] хотя в действительности содержание этих рассказов глубже, чем можно судить по названию. До этого почти все они печатались в различных периодических изданиях — в нью-йоркской "Сан", Знамени Света, Теософе, Люцифере. Материал для этих рассказов Е.П.Б. черпала из своего жизненного опыта. Один из них, самый длинный и, быть может, самый значительный, носит название "Заколдованная жизнь, описанная гусиным пером". Некоторые события в нём относятся к тому времени, когда Е.П.Б. жила в доме Гебхардов в Эльберфельде, накануне скандала с Куломбами. Ежегодное послание Е.П.Б. к съезду американских теософов, который на сей раз проходил в Бостоне, датировано 15 апреля — за три недели до её смерти. В качестве представителя Е.П.Б. на съезд прибыла Анни Безант, для которой это была первая поездка в Соединённые Штаты. Зная, как складывалась в дальнейшем судьба Теософского общества, письмо Е.П.Б. можно воспринимать почти как пророческое [285]: «Уже в третий раз, после возвращения в Европу в 1885 году, я имею возможность послать к моим собратьям по теософии и моим американским согражданам, для участия в ежегодном Теософском съезде, делегата из Англии, который изустно передаст вам мои приветствия и тёплые поздравления. При тех физических страданиях, которые я постоянно испытываю, мне остаётся одно-единственное утешение: слышать об успехе Святого Дела, которому отдано всё моё здоровье и силы; и которому теперь, когда они оставляют меня, я могу принесть одну лишь только страстную свою преданность и неизменные добрые пожелания удачи и процветания. Поэтому сообщения о новых филиалах и о продуманных и тщательно разработанных планах по продвижению теософии, которые с каждой почтой поступают из Америки и свидетельствуют о происходящем росте, радуют меня так, что не передать никакими словами... Позвольте мне ещё раз напомнить всем вам, что такая работа сейчас нужнее, чем когда-либо. Период, который мы проходим в этом цикле, завершающемся в промежутке 1897-8, — есть и будет временем больших конфликтов и постоянного напряжения. Если ТО сумеет продержаться — хорошо; если нет, то теософия не понесёт ущерба, но Общество сгинет — быть может, самым бесславным образом — и мир пострадает... Будет делаться всё, чтобы посеять раздор, воспользоваться ошибочными и неверными действиями, вселить сомнения, умножить трудности, заронить недоверие, — с тем чтобы всеми возможными способами разрушить единство Общества, нанести урон его рядам и внести в них смятение. Именно сейчас, больше чем когда-либо, членам ТО следует помнить о старой притче про пучок прутьев: по раздельности они неизбежно будут сломаны один за другим; при единении же никакая сила на свете не сможет разрушить наше Братство. В последнее время я с болью замечаю среди вас, так же как среди теософов в Европе и Индии, склонность ссориться по пустякам и оправдывать разобщённость преданностью делу теософии. Поверьте мне, что этой естественной склонностью, обусловленной врождённым несовершенством человеческой природы, не преминут воспользоваться вечно бодрствующие враги ваших самых благородных качеств, дабы предать и Oбмануть вас... Будьте начеку и следите за собой, и прежде всего в те минуты, когда личное стремление к лидерству и уязвлённoe тщеславие стремятся облечься в павлиньи перья верности делу и альтруизма; при нынешнем же кризисном состоянии нашего Общества отсутствие самоконтроля и бдительности может оказаться роковым при каждом шаге... Если бы каждый член Общества удовольствовался ролью безличной силы, служащей благу, и был равнодушен к хвале или хуле, полагая труд свой на достижение целей Братства, то Ковчег ТО был бы вне опасности, а свершениями своими мы поразили бы мир... Жить мне, быть может, осталось недолго, и если кто-то из вас почерпнул хоть что-то из моих учений, если уловил с моей помощью отблеск Истинного Света, то, в свою очередь, я прошу вас крепить наше дело, при торжестве которого Истинный Свет, воссияв ещё ярче и великолепней благодаря нашим индивидуальным и совместным усилиям, осветит весь мир... Благословение всех великих Учителей прошлого и настоящего да пребудет с вами! От меня же примите обращенное ко всем вам заверение в моих искренних, неизменных братских чувствах и такую же искреннюю сердечную благодарность за труд, проделанный всеми работниками, От Их слуги до последнего часа, Е.П. Блаватской». В первый же день работы съезда, 26 апреля, на дневном заседании Анни Безант зачитала это письмо. Потом она ознакомила присутствующих ещё с одним посланием Е.П.Б. [286]: «Братья теософы, Я намеренно ни разу не упомянула в приветственном письме к вам моего давнего друга и соратника У.К.Джаджа, ибо полагаю, что его неослабные и жертвенные усилия по утверждению теософии в Америке заслуживают особого упоминания. Если бы не У.К.Джадж, теософия не достигла бы в Соединённых Штатах того, чего она достигла теперь. Именно он главным образом создавал движение среди вас, тысячекратно доказав свою преданность высшим интересам теософии и Общества. На теософском съезде негоже заниматься взаимными восхвалениями, но мы должны воздать должное тому, кто этого заслуживает, и я с радостью пользуюсь этой возможностью публично высказать, устами моего друга и коллеги Анни Безант, как высоко ценю я труд вашего генерального секретаря, и хочу при всех выразить ему самую искреннюю благодарность и глубокую признательность, от имени теософии, за ту благородную работу, которую он делает и делал. С братскими чувствами, Е.П. Блаватская». В субботу, 25 апреля, Е.П.Б. слегла; у неё нашли инфлюэнцу, эпидемия которой свирепствовала в Лондоне. Несколько раз на протяжении последующих двух недель она говорила д-ру Меннеллу, что умирает, но она так часто обманывала смерть, что её словам никто не хотел верить [287]. За два дня до смерти Е.П.Б. Изабел Купер-Оукли услышала от неё то, что стало "последним посланием" Е.П.Б. к Обществу. В три часа пополуночи она внезапно открыла глаза и проговорила: "Изабел, Изабел, храните, не порвите связь; не допустите, чтоб моё последнее воплощение обернулось неудачей" [288]. "Последнее" в данном случае не следует понимать как заключительное воплощение, поскольку это противоречило бы одному из основных положений Голоса Молчания. Вот как выражено это в "Обете Гуаньинь", буддийской богини милосердия: «Никогда не стану искать я и никогда не приму личного, индивидуального спасения; никогда не обрету конечный покой для себя одной; но буду жить всегда и повсюду и стремиться к освобождению каждого существа во всём этом мире» [289]. В свою последнюю ночь Е.П.Б. сильно мучилась. Лора Купер, сестра Изабел Купер-Оукли, вспоминает: «Из-за того, что дышать ей становилось всё труднее, она никак не могла найти удобное положение; никакие лекарства больше не помогали, в конце концов её пришлось усадить в кресло и обложить подушками. Кашель почти прекратился, потому что она совершенно обессилела... Около 4 часов утра [8 мая] Е.П.Б., казалось, полегчало, пульс был достаточно сильным, и до 7 утра, когда я уходила, всё было спокойно и хорошо. Меня сменила сестра, и я пошла отдохнуть на несколько часов, оставив записку д-ру Меннеллу, в которой просила, чтобы он, когда зайдёт, сообщил мне своё мнение о Е.П.Б. Он пришёл вскоре после девяти утра, и его сообщение было обнадёживающим: возбуждающее средство подействовало и пульс усилился; он не видел причин для беспокойства в ближайшее время; посоветовал мне отдохнуть несколько часов и сказал моей сестре, что она может уйти по своим делам. Около 11.30 меня разбудил м-р Райт и сказал, чтобы я немедленно пошла к Е.П.Б., так как её состояние ухудшилось и сиделка полагает, что жить ей осталось считанные часы... ... Но внезапно ей стало гораздо хуже, и когда я попыталась смочить ей губы, то увидела, что её милые глаза уже тускнеют, хотя до самого конца она оставалась в полном сознании. В жизни у Е.П.Б. была привычка шевелить ногой, когда она о чём-то напряженно думала, и она продолжала шевелить ею, пока не перестала дышать. Когда угасла последняя надежда, сиделка покинула комнату, оставив К.Ф.Райта, У.Р.Олда и меня с нашей дорогой Е.П.Б.; мужчины опустились перед ней на колени и каждый взял её руку в свои, а я поддерживала её голову; так мы застыли на долгие минуты, и Е.П.Б. ушла от нас тихо, так тихо, что мы не могли сказать точно, в какой миг у неё остановилось дыхание; великий покой наполнил комнату...» [290]. Странные вещи происходили за неделю до этого в России, в доме Екатерины и Надежды, двух тётушек Е.П.Б. Надежда написала об этом Вере 4/16 мая 1891 года, и та приводит это письмо в биографическом очерке о Е.П.Б.: «Мне было предуведомление, но я сначала не поняла его. Она давно уж прислала мне из Индии перстень с круглым агатом, а посредине веточка; я уж лет двенадцать ношу его. Агат такой всегда был чистый, светлый, прозрачный, как стекло. С месяц тому назад я вдруг заметила, что он сделался чёрный, как уголь, так что и веточки совсем не видно. Я не понимала, что это значит? Не может же камень вдруг почернеть. Я его и мыла, и тёрла, и скребла — ничего не помогает! Так и остался. Я только после первого известия о болезни её догадалась, что — вот причина... А теперь он начинает как будто светлеть... Когда я получила письмо графини Вахтмейстер о болезни её — а её уж не было тогда, — за день до окончательного известия о кончине, — я читала его, а К[атя] говорит: "Я уверена, что она поправится!" Вдруг в столе в углу, под образом, такой стук, что мы бросились смотреть, что обрушилось? Ничего!.. Всё на месте, ничего не упало...» [291]. Франц Гартман упоминает о похожем случае с человеком, умершим вдали от дома. Его семья внезапно услышала такой сильный шум, что проснулись даже соседи. Гартман объясняет: "Это могло быть вызвано интенсивными мыслеформами умирающего человека. Физическое тело — кладовая огромного количества энергии, которая высвобождается в миг смерти и может стать причиной подобных шумов. Парацельс говорит, что их производит эвеструм, или астральное тело". Но близкие Е.П.Б. слышали и другое, как рассказывает Вера со слов Надежды: "...Несколько раз среди глубокой ночи, а раз днём (в то же время, во время болезни и смерти Елены Петровны) — вдруг начинал играть не заведённый, запертый и никем не трогаемый орган, стоящий возле большого портрета ее, или раздавались беспричинные стук и звон" [292]. Олкотт передаёт, что спустя два дня после смерти Е.П.Б., ещё не зная о её уходе, тётушки по обыкновению сидели вечером в большой гостиной, пытаясь читать, но на самом деле напряженно думая о далёкой дорогой племяннице. Внезапно г-жа Витте [Екатерина], пристально глядя в тот же тёмный дальний угол комнаты, [откуда прежде доносились громкие стуки], прошептала: "Я вижу её! Она там!" Она сказала, что призрак одет в белое, с большими белыми цветами на голове — именно так выглядела она [Е.П.Б.] в гробу. Это было её прощание с землёй [293]. Кремация тела Е.П.Б. состоялась 10 мая в Уокинге. Среди присутствовавших на церемонии был и Уильям Стюарт Росс, редактор Агностического журнала, писавший под псевдонимом Саладин. В номере от 16 мая он поместил описание траурной церемонии, которое мы приводим здесь в извлечениях: «После душного, серого Лондона мы оказались посреди зелёных полей и фруктовых деревьев, белых, как снег на склонах Соракта**. В этот день мы сопровождали бренные останки Елены Петровны Блаватской к месту сожжения. Не воина мы провожали на погребальный костёр. Мы провожали оракула, сфинкса, сивиллу, а не одного из тех простых смертных, которых обычно рождает наш мир... ... Подъехал катафалк. Гроб перенесли в часовню и поставили на дубовый помост, и мы все встали вокруг с непокрытыми головами. Дж. Р. Мид, молодой джентльмен с тонкими чертами лица, стал у изголовья и произнёс прочувствованную речь. Дверь, ведущая из крематория в часовню, открылась, четверо служителей [с гробом] прошли через широкий проём. Четверо теософов, знавших и любивших г-жу Блаватскую и, подобно мне, считавших её самой великой и в то же время самой оклеветанной женщиной в мире, прошли вслед за её останками через ту широкую дверь до самой печи, а потом огромную дверь захлопнули и задвинули засов. Её кончина для меня тяжёлый удар, ибо хотя я и принадлежу к её братству, но не разделяю стоических утешений её веры. Для её последователей она по-прежнему жива. Ту госпожу Блаватскую, которую я знал, "ни один теософ не станет отождествлять с чисто физическим инструментом, которым она воспользовалась на одно краткое воплощение". Но я не могу опереться на эту доктрину в поисках утешения. Её последователи — гностики в том, что касается важных вопросов телеологии; я же в этом — только агностик. Для меня госпожа Блаватская мертва, и на мою жизнь легла ещё одна тень. Любой мало-мальски проницательный человек при встрече с [ Е.П.Б.] легко мог понять, почему её так горячо любят или отчаянно ненавидят. Душа у неё была нараспашку. К несчастью для тех, кто надеется "преуспеть" в этом мире, у неё не было ни лоскута от плаща лицемерия. Она отказывалась следовать тропой, проложенной миссис Гранди, — орла не заставишь плестись вслед за ослом (курсив наш. — С. К.). Для клеветников и злопыхателей у неё не находилось более сильного словечка, чем "олухи". Её отношение к противникам вроде Куломбов и д-ра Коуза лучше всего передают слова "Отче! прости им, ибо не знают, что делают", даже когда противники эти изо всех сил старались нанести ей как можно больше ран... В ней была та широта души, которая даётся немногим» [294]. Глава 16. После ухода В этой главе мы приведём выдержки из трёх редакционных статей, появившихся в Индии, Англии и Соединённых Штатах и посвященных памяти Е.П.Б. Одна была опубликована 15 мая 1891 года в крупнейшей индийской газете "Индиан миррор": «Елены Петровны Блаватской нет больше в земной сфере... Она не принадлежала к какой-то одной нации. Весь простор земли был её домом, всё человечество — её братьями... вся жизнь её была необычайной. Нет человеческих мерок, которые можно было бы приложить к ней. Она навсегда останется единственной в своём роде... Нам... не дано понять всю глубину этой утраты. Наша любовь к г-же Блаватской была очень личной, нам так хотелось ещё раз увидеть её в Индии во плоти... что теперь, когда смерть столь жестоко сокрушила эту надежду, мы пребываем в оцепенении, и мы пишем эти слова как будто механически. Мы вспоминаем облик нашей дорогой госпожи... её стремительные движения, быструю и плавную речь, свет, сиявший в её глазах, которые видели вас насквозь и выворачивали наизнанку. Мы снова видим её, по-матерински добрую и нежную и по-отечески мудрую, дарующую веру, надежду и утешение всем, кто приходил к ней со своими сомнениями и тревогами... Теософское общество было основано именно для распространения, [помимо прочего], религиозных и философских истин Веданты и буддизма среди народов Запада. Но даже в нашей стране эти истины были известны лишь отчасти. Поэтому г-же Блаватской пришлось положить немало сил, чтобы учить нас, и несколько лет её жизни стали жертвенным подвигом во имя индусов, а они отвернулись от неё, выказав свою неблагодарность именно тогда, когда она особенно нуждалась в их поддержке. Но теперь они понесли справедливое наказание. Не их, а английская земля освящена её надгробием»* [295]. Редактор лондонского журнала "Ревью оф ревьюз" Уильям Стед писал в выпуске за июнь 1891 года: «Среди множества разнообразных духовных учителей, внимать которым мне доводилось за время моей пёстрой журналистской карьеры, госпожа Блаватская была одной из самых оригинальных. Находятся люди, которые полагают, что разделались с теософией, отпустив шутку-другую о чайной чашке**.. Однако мы в долгу перед ней за нечто гораздо более значительное, нежели удвоение чашек. Благодаря ей наиболее образованные и трезвомыслящие мужчины и женщины нашего поколения смогли поверить, — притом поверить настолько, чтобы не бояться насмешек и презреть преследования, — что в невидимом мире, окружающем нас, существуют разумы, чьи познания истины намного превосходят наши собственные, и что, более того, человеку по силам общаться с этими скрытыми и молчаливыми разумами и учиться у них Божественным тайнам Времени и Вечности... Вот это действительно великое достижение, и именно над ним заранее можно было бы посмеяться как над чем-то невозможным. И всё же она сотворила это чудо. Госпожа Блаватская, русская... заставила видных англо-индийцев поверить в её теософскую миссию в самый разгар русофобии, а на закате дней ей удалось обратить в свою новую — старую религию Анни Безант, которая прежде много лет выступала в авангарде воинствующего атеизма. Этих двух достижений уже достаточно, чтобы назвать её женщиной выдающейся... Госпожа Блаватская, в век материалистических и механистических воззрений, сумела [добиться] того, что род исследователей и экономистов допустил по крайней мере наличие концепции, что всё материальное суть не более чем преходящая иллюзия и что существует только духовное. Госпожа Блаватская также укрепила — едва ли не создала заново — во многих умах ощущение того, что наша земная жизнь есть не что иное, как испытание. С этой точки зрения её учение по духу гораздо ближе Новому Завету, нежели большинство псевдохристианских учений нашего времени. Она раздвинула горизонты сознания и вселила в самое сердце Европы девятнадцатого столетия ощущение беспредельной, безграничной тайны, характерное для некоторых восточных религий» [296]. В другой статье Стед добавляет: «Истинно или ложно учение о перевоплощении, однако вплоть до последнего десятилетия рядовой представитель Запада вообще не задумывался о нём. Теперь положение изменилось. Множество людей, по-прежнему отвергающих перевоплощение как нечто недоказанное, начинают признавать ценность такой гипотезы, объясняющей многие загадки человеческого существования... вне всякого сомнения, положительное отношение к идее перевоплощения расширило кругозор масс... И это поистине великое достижение навсегда будет связано с именем госпожи Блаватской» [297]. Нью-йоркская ежедневная газета "Трибьюн" так откликнулась 10 мая 1891 года на кончину Е.П.Б.: «Едва ли какая-нибудь из женщин наших дней была так оклеветана и опорочена, как госпожа Блаватская, но хотя она и пострадала от злобы и невежества, имеется множество признаков того, что дело её жизни себя оправдает, выстоит и ещё послужит добру... Жизнь г-жи Блаватской была примечательна сама по себе, но не место и не время сейчас говорить о превратностях этой жизни. Скажем лишь о том, что почти двадцать лет она посвятила распространению учений, фундаментальные принципы которых носят самый возвышенный этический характер. Какой бы утопичной ни казалась кому-то попытка в девятнадцатом веке разрушить барьеры рас, национальностей, каст и классовых предрассудков и привить дух братской любви, к которой величайший из Учителей призывал в первом веке, в благородстве этой цели может сомневаться лишь тот, кто отвергает христианство. Г-жа Блаватская полагала, что возрождение человечества должно зиждиться на развитии альтруизма. В этом она была заодно с величайшими мыслителями не только нашего, но и всех времён... Уже потому только учение её заслуживает, чтобы те, кто приветствует всё направленное к добру, отнеслись к нему с самым искренним и серьёзным вниманием. Ещё в одной области... она проделала важную работу. Можно сказать, что никто из нынешнего поколения не сделал так много, чтобы заново открыть сокровища восточной мысли, мудрости и философии, так долго остававшиеся тайной за семью печатями. Никто не сделал столько, сколько она, чтобы разъяснить глубокую религию мудрости, выявленную на протяжении веков неизменно деятельной мыслью Востока, и чтобы вынести на свет древнейшие литературные памятники, масштаб и глубина которых так изумили западный мир, воспитанный в том ограниченном представлении, что в области абстрактной мысли Восток способен лишь на грубые и примитивные построения. Её познания в восточной философии и эзотеризме были исчерпывающими. Ни один честный ум не может усомниться в этом по прочтении двух её главных работ. На самом деле она нередко прокладывала путь туда, куда могли проследовать за ней лишь немногие посвященные, но общий дух и направленность всех её сочинений — целительные, вливающие бодрость и стимулирующие. Она неустанно стремилась научить мир тому, в чём он больше всего нуждается и нуждался всегда, а именно — необходимости самоподчинения и работы на благо других. Разумеется, среди почитателей своего "я" такое учение ничего, кроме неприятия, не вызывает, и у него, пожалуй, мало шансов на общественное признание, не говоря уже о применении в жизни. Но мужчина или женщина, добровольно отказавшиеся от всех личных целей и притязаний в пользу таких убеждений, конечно же, заслуживают уважения, даже со стороны тех, кто не способен в той же мере следовать зову более высокой жизни. Труд г-жи Блаватской уже дал свои плоды, и в будущем, бесспорно, принесёт ещё более значительные и благотворные результаты. Внимательные наблюдатели уже давно отметили, что многие направления современной мысли испытали это воздействие. Более широкая человечность, раскрепощение мышления, готовность исследовать древние философии с более достойных позиций — всё это напрямую связано с её учением. Таким образом, г-жа Блаватская оставила свой след в современной истории. То же будет и с её работами... и если не сейчас, то когда-нибудь в будущем возвышенность и чистота её целей, мудрость и глубина её учения будут восприняты полнее, к вящей славе её, которую она по справедливости заслужила» [298]. Глава 17. «А вы знали госпожу Блаватскую?» Эдмунд Рассел, американский художник, встречался с Е.П.Б. в Лондоне в конце 80-х годов прошлого века. Она называет его «"наш общий друг", знаменитый Эдмунд Рассел». О Расселе упоминает Йейтс в письме к Кэтрин Тайнан, написанном в сентябре 1888 года: "На днях я познакомился с весьма любопытным и занятным человеком... Это самая интересная личность из всех, встреченных мною у госпожи [Блаватской] за последнее время..." [299]. Следующий далее рассказ составлен по материалам четырёх очерков Рассела о Е.П.Б. [300]. «Я прочел многое из того, что было написано о Елене Петровне Ган-Блаватской, но, судя по этим статьям, их авторы и в глаза её не видели. Они пытаются понять её характер не больше, чем африканский охотник — свою добычу, когда, охваченный азартом, он гонит её к западне. Всё подчинено стремлению доказать, что она — шарлатанка. Каковой она никоим образом не была. Или божество, быть которым она столь же категорически отказывалась. Она и вправду была крупным зверем. В последние годы её жизни на Ланздаун-Роуд... у меня была возможность наблюдать её при самых разных обстоятельствах. Я не был одним из активных работников, но всё же входил в её эзотерический кружок. Будучи человеком со стороны, художником, к тому же самым молодым из её последователей, я, похоже, забавлял её, и она была со мной очень откровенна. Она уже давно совершенно отошла от дел светских. Люди, которые хотели её видеть, просто приходили к ней. Женщина, медлившая у порога: "Я боюсь войти. Я дрожу при мысли, что увижу её", — вскоре уже сидела подле неё. ОНА УДЕРЖИВАЛА ЛЮБОВЬЮ, НЕ СТРАХОМ Гости её могли бы составить целый этнологический конгресс: итальянские и русские офицеры-бенгальцы-брамины патриархи греческой церкви-мистики со всего света. Все ощущали её проницательность и мощь. Всех пленяла её универсальность. Она помогала людям мгновенно раскрыться с самой лучшей стороны. Это давало им возможность с новой силой почувствовать, что перед ними человек, способный разглядеть их подлинную суть, не обращая внимание на всё мелкое и ничтожное, чему другие придают столько значения. Естественно, что пленников догмы, заглатывающих Иону — и кита в буквальном смысле, пугало её толкование символизма, они чувствовали себя неуютно, столкнувшись с её логикой и глубинными познаниями, и уходили, называя её "ужасной женщиной". Их жёны иногда признавались: "Мы не одобряем её — но всё равно любим". Я хорошо помню её сестру, г-жу Желиховскую, которая, бывало, подолгу гостила у неё. Tres grande dame*, седовласая женщина с аристократическими манерами, державшаяся с подобающим достоинством, была известна в русском высшем свете. Сама госпожа, когда хотела, тоже могла блеснуть изысканными манерами, однако редко утруждала себя этим. Её отличала простота, свойственная тем, в ком живёт царственный дух, поступающий, как ему заблагорассудится. Когда ей хотелось втянуть кого-то в дискуссию, она делала вид, что недостаточно хорошо знает английский, но чем дальше, тем увереннее владела она и языком, и ситуацией. Было забавно наблюдать за её интеллектуальным поединком — тонким, изящным, напоминающим перекрёстный допрос, — с каким-нибудь журналистом, явившимся, чтобы поймать её в ловушку. В таких случаях она напускала на себя глуповатый вид... ещё чуть-чуть — и её можно было бы счесть придурковатой. Сначала она вынуждала его выложиться на всю катушку, а потом шаг за шагом отвоёвывала свои позиции, нанося бомбовые удары, пока, наконец, не разбивала его в пух и прах. Потом она, сердечно смеясь, брала его за руку: "Вы чудесный парень — заходите почаще — буду всегда рада!" Я был свидетелем того, как во время спора она вдруг стукнула себя кулаком по лбу и воскликнула: "Ну и дура же я! Мой дорогой друг, простите меня — вы правы, а я ошиблась". Многие ли способны на такое? В одной рецензии утверждалось, что никакой теософии вообще не существует и что великая тайная доктрина — её собственное изобретение, на что госпожа сказала: "В таком случае я бы сняла шляпу перед Е.П.Б. Я всего лишь переписчик, а меня объявляют творцом! Это больше того, на что я претендую!" Абсолютно равнодушная к сплетням, она никогда не утруждала себя опровержениями. Как-то она сказала мне: "Грязь лилась на меня так долго, что теперь я даже не пытаюсь открыть зонтик". Её идеалом было самадхи, или богосознание. Она была железным бруском, раскалённым докрасна, который уподобляется огню, позабыв о своей природе. Большинство людей постоянно поглощены потребностями и удовольствиями своей низшей натуры. А для неё, казалось, не существует ни личных потребностей, ни удовольствий. Часто она по полгода не выходила из дому. Даже чтоб прогуляться по саду. Воздействием её личного примера объясняется секрет столь поразительного роста и распространения Теософского движения. Она жила великой истиной, а её называли обманщицей; она была необыкновенно щедра, а её считали мошенницей; любое притворство вызывало у неё отвращение, а из неё сделали Королеву плутов. Она хорошо знала свою Библию, хотя та была для неё лишь одной из многих священных книг, которые все были для неё священными; своей теософией — богомудрием или благомудрием — она учила нас относить понятие "религия" к тем словам, которые не имеют множественного числа, и, похоже, этот взгляд понемногу входит в жизнь. Она была глубочайшим знатоком универсальных аналогий, а некоторые её интерпретации просто поразительны. Последние слова Христа: "Или, Или! лама савахфани?"** — слова, в которых многие видят лишь скорбь, а некоторые... отречение от своей миссии, она превратила в ликующее: "Боже мой! Боже мой! Как Ты восславил меня!" [301]. Она была последним из мастодонтов. Её можно сопоставить лишь с пещерными храмами Индии. То была Элефанта или Аджанта, увенчанная куполом с поблёкшими фресками немеркнущей славы. Я знал многих, кто был под стать богам по своим достоинствам, — Сальвини, Гладстон, Роберт Браунинг, Уильям Моррис, Роден, Сара Бернар, — однако у них не было её космической мощи, хотя все они излучали такое же детское обаяние в минуты, свободные от рутины. Великие всегда остаются детьми и время от времени позволяют себе вырваться из клетки. Несомненно, она была величайшей из всех, кого я встречал. Даже её враги — а их у неё хватало — признавали это. Люди, привыкшие жить в мире условностей, не могли понять в ней отсутствие позы. Её постоянных превращений из смеющегося ребёнка в глубокомысленного старца. Это было неприлично. Сами они никогда не сбрасывали маску. Она походила на мужчину — женщину — льва — орла – черепаху – жабу – космическое — на все вещи в мире сразу. Внешне в ней было что-то от тех странных чудищ, которых рисовал Блейк; их одежды, волосы, жесты кажутся частью окружающих их скал и деревьев; они подпоясываются Зодиаком и общаются с богами. Иногда, в минуты покоя, на её казацком лице проступала печаль великого существа, обременённою земной жизнью, но обыкновенно на этом лице отражалась радость. Ничто не могло озлобить её. В ней не было трагического, как его понимали греки. Спасительный шекспировский юмор, полный изящества, золотой сияющей нитью пронизывал мрачнейшие её настроения. В Америке мне довелось выступать в одном городе вместе с известной леди, той самой Мэри Э. Ливермор***. В честь нас обоих был дан обед, на который пригласили почти всех духовных лиц города. Как и полагалось, миссис Ливермор вошла под руку с хозяином дома. Я — с хозяйкой. Стол был очень длинный. Мы сидели далеко друг от друга. Достопочтенные священнослужители принадлежали к различным конфессиям. Было ужасно скучно. Чтобы званый обед удался, есть только один способ — затеять общий разговор. Я предоставил событиям развиваться своим чередом до середины трапезы, а потом, воспользовавшись затишьем: — "Миссис Ливермор! А вы знали госпожу Блаватскую?" Эффект был магический. Все встрепенулись. С этой самой минуты все вдруг сделались блестящими собеседниками, нападая или защищая, и я только диву давался, как основательно святые отцы изучили её взгляды. И до какой степени они были знакомы с тем, что она делала. Хотя они и не одобряли её доктрины en bloc****, свет её проник в их святая святых, и "Письмо к архиепископу Кентерберийскому" достигло адресата. Время от времени я слышу о ком-то, кто "не любит" её или ей завидует. Точно так же можно не любить элгиновские мраморы***** или завидовать Сфинксу. Дух её оставался таким же лёгким и сияющим, как и дух Уильяма Блейка, который на склоне лет, после бесконечных лишений, никем не признанный, сказал одной маленькой девочке: "Моя дорогая, я могу только пожелать, чтобы твоя жизнь оказалась такой же прекрасной и счастливой, как у меня"». жүктеу/скачать 4.54 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|