Сканирование: Янко Слава (библиотека Fort/Da)

Опера. Райнхард Кайзер

По-видимому, «Дафна» Шюца, исполненная в Торгау силами дрезденских артистов в 1627 году, была первым опытом создания немецкой оперы. За ней последовал в Дрездене ряд балетов, в 1662 году состоялась постановка итальянской оперы Дж. А. Бонтемпи «Парис», в 1671 прошла его же опера «Аполлон и Дафна», написанная в сотрудничестве с М. Дж. Перандой, а в дальнейшем (не каждый год) ставились балеты, оперы-балеты и оперы Карло Паллавичино, К. Л. Петрогруа (или Груа) и неизвестных авторов, в преобладающем большинстве итальянцев. Итак, «Дафна» все же не открыла историю дрезденского театра: музыкальные спектакли шли только от времени до времени; среди них было немного оперных; господствовали итальянские мастера. На первых порах, а в ряде немецких центров и позднее оперные спектакли были экстраординарными событиями, поскольку приурочивались к придворным празднествам и соответственно включали элементы аллегории и панегирика (по преимуществу в пышных прологах), требовали роскошного декоративного оформления (при участии итальянских, а затем и крупных немец­ких декораторов) и, разумеется, огромных материальных затрат. Как правило, такие спектакли оставались разовыми и не входили прочно в музыкальную жизнь своего времени.

Наряду с Дрезденом относительно рано музыкальные спек­такли возникли в Мюнхене и Инсбруке. Единичные события про­изошли уже в 1650-е годы: в Мюнхене состоялись спектакли итальянских опер И. К. Керля, Франческо Кавалли и других авторов; в Инсбруке были поставлены оперы Пьетро Антонио Чести и неназванных итальянских композиторов. В дальнейшем Мюнхен стал одним из самых деятельных оперных центров Германии. Начиная с 1660-х годов там ставилось значительное количество опер. Но, кроме Керля, который весьма зависел от итальянских образцов, в Мюнхене работали в основном итальянцы — Эрколе Бернабеи и Джузеппе Антонио Бернабеи, Агостино Стеффани, Пьетро Торри и другие. Что касается Инс­брука, где оперный театр был не столь богат постановками, там работал П. А. Чести (1662— 1665), шли его оперы и некоторые произведения П. Франческини и К. А. Бадиа, то есть полностью царили итальянцы.

Очень сильны были также итальянские влияния в Ганновере и Дюссельдорфе. В 1670-е годы в Ганновере среди других шли оперы Антонио Сарторио (он был придворным капельмейстером) и П. А. Чести, а с конца 80-х годов постоянно исполнялись произ­ведения Агостино Стеффани, который тоже ряд лет был связан работой с Ганновером, отличаясь как композитор большой серьез­ностью и даже известной свободой от узкооперных трафаретов.

Около середины 1680-х годов на немецкие сцены проникли некоторые оперы Люлли: в Брауншвейге-Вольфенбюттеле исполнялись «Прозерпина», «Психея», «Тезей», в Ансбахе, по всей вероятности, были известны «Кадм и Гермиона», «Тезей», «Изис», «Психея», «Беллерофон», «Прозерпина» и «Роланд» (сохранились нотные материалы), в немногих других центрах была поставлена пастораль «Ацис и Галатея». Это в конечном счете способствовало проникновению «французского вкуса» и в инструментальную музыку немецких композиторов того времени.

И все же наиболее показательны уже на ранних этапах раз­вития немецкого оперного театра примеры смешения, сосущество­вания итальянской (отчасти французской) оперы — и оперных произведений немецких авторов. Хотя немецкие композиторы были отнюдь не свободны от воздействия итальянских образцов, местные творческие силы постепенно крепли, что затем и прояви­лось в формировании гамбургской оперной школы. В том же Ансбахе, куда проникли многие оперы Люлли и где ставились про­изведения итальянцев, работал немецкий композитор и капель­мейстер Иоганн Вольфганг Франк, поставивший ряд своих опер в 1673— 1679 годы. В Аугсбурге в 1690-е годы наряду с операми А. Джанеттини и А. Стеффани шли немецкие оперы Иоганна Зиг­мунда Куссера. Тот же Куссер за годы 1690— 1693 поставил восемь своих опер в Брауншвейге, где исполнялись," помимо уже упомянутых опер Люлли, произведения многих итальянцев, в том числе Антонио Драги, Клементе Монари, Карло Поллароло, Алессандро Скарлатти, Агостино Стеффани. В 1694 году там же

478

дебютировал молодой Райнхард Кайзер («Прокрида и Цефал»),

в недалеком будущем ставший крупнейшим немецким оперным композитором. Наконец Куссер вторгся со своими операми и в Штутгарт, где они соседствовали с произведениями Чести и Стеффани.

Именно Куссер и Кайзер выполнили важную роль в создании первой немецкой оперной школы, которая сложилась в Гамбурге. Богатый торговый город-порт, с сильной и независимой буржуази­ей, не затронутый Тридцатилетней войной и еще разбогатевший после нее, Гамбург смог создать оперный театр нового типа — бюргерский по духу и организационным формам. Гамбургская оперная школа возникла вдалеке от придворных празднеств. Вместе с тем она в известной мере испытала на себе зависимость от протестантского духовенства и немецких пиетистов. Показатель­но, что новый оперный театр открылся в Гамбурге 2 января 1678 года оперой Иоганна Тайле «Сотворенный, павший и спасенный человек». За ней последовали и другие произведения Тайле, И. А. Штрунка и И. В. Франка на духовные сюжеты.

Открытие гамбургского оперного театра было подготовлено силами городского самоуправления. В 1677 году по инициативе члена городского совета Герхарда Шотта образовалось Общество по сооружению нового зрительного зала. Директором театра стал тот же Шотт, человек упорный и предприимчивый, впоследствии бургомистр Гамбурга, оставшийся во главе театра до конца жизни. На первых порах артистический состав труппы оставлял желать лучшего. В отличие от ряда придворных театров, где выступали известные итальянские певцы, здесь многие партии исполнялись любителями — из студентов и ремесленников, в женских ролях выступали мужчины. С течением времени эти трудности были отчасти преодолены. С 1695 года музыкальным руководителем театра стал композитор и дирижер И. 3. Куссер.

До тех пор пока в новом театре шли оперы на библейские и религиозно-дидактические сюжеты, деятельность его не вызывала каких-либо нареканий. Но когда в Гамбурге появились такие оперы, как «Семела» (1681) и «Кара Мустафа, счастливый великий визирь» (1686) И. В. Франка, «Тезей» (1683) И. А. Штрунка, местное духовенство объявило войну театру Шотта как пред­приятию греховному, даже непристойному. Был момент, когда театр пришлось временно закрыть. Несколько лет длилась поле­мика вокруг гамбургской оперы; в нее были втянуты богословский и юридический факультеты ближайших немецких университетов. В «Драматологии» Генриха Эльменхорста (1688) приведены несколько курьезные, но в тех условиях, видимо, убедительные соображения в пользу оперы: она, мол, не может сравниться с театральными представлениями, которые порицались отцами церкви, ибо она «не опорочена идолопоклонством», «не учит безбожию, постыдному сладострастию», «как то делалось у древних». В итоге оперу все же отстояли, хотя и с большим трудом.

В Гамбурге довольно быстро выработался свой постановочный

479

стиль в оперном театре, определилась своя система приемов ак­терской игры, поведения на сцене — согласно вкусам местной городской аудитории. За духовными сюжетами последовали и мифологические, и легендарно-исторические, и бытовые, и даже злободневные. Однако трактовались они и композиторами и в особенности на сцене весьма своеобразно. Стиль гамбургского театра в целом приближался к тому, что было характерно для так называемых «английских комедиантов» — популярного тогда в Германии странствующего театра с его площадными обра­ботками любых существовавших сюжетов. В Гамбурге любили яркие театральные эффекты, сильные, даже грубые натуралисти­ческие подробности, сочный, отнюдь не возвышенный язык (часто диалект), смешение пафоса и клоунады, контрасты пышных «дворцовых» сцен и похождений «lustiger Person» в духе Хансвурста. Примерно как в Венеции, но еще сильнее и резче здесь действовали новые вкусы широкой городской аудитории в истол­ковании даже античных мифологических сюжетов.

Важную роль в жизни гамбургского оперного театра сыграл И. 3. Куссер (1660—1727), ставший его дирижером и проявивший большую заботу о составе оперной труппы и театрального оркестра. Куссер прибыл в Гамбург из Брауншвейга, где был при­дворным капельмейстером после того, как довольно долго находил­ся в Париже, общался с Люлли и испытал на себе его худо­жественное воздействие. В 1682 году Куссер опубликовал даже шесть сюит под общим названием «Музыкальная композиция согласно французской методе». В Гамбурге и гамбургском театре, в частности, Куссер привил вкус к французскому стилю, как он проявился в увертюре типа Люлли, в танцах на оперной сцене. Во всяком случае, молодой Гендель, попавший в Гамбург несколько лет спустя, застал и отчасти усвоил этот вкус.

Из числа композиторов, создававших оперы для гамбургского театра, нужно назвать одаренного и плодовитого, уже знакомого нам Иоганна Вольфганга Франка, поставившего в первые годы много своих произведений, Георга Филиппа Телемана (1681 — 1767), чья деятельность прославленного немецкого мастера относится уже к XVIII веку, и особенно Райнхарда Кайзера (1674— 1739), более других определившего репертуар, характер и облик гамбургской оперы.

Младший современник Кайзера, Телеман несколько меньше его связан с гамбургским оперным театром, хотя большая часть его творческой жизни прошла именно в этом городе, где он обосно­вался с 1721 года. В период между 1721 и 1729 годами в Гамбур­ге появилось восемнадцать опер Телемана, в том числе «Терпеливый Сократ», «Победа красоты», «Конец вавилонского царства, или Валтасар», «Новомодный любовник Дамон», «Омфала», «Тамерлан», «Неравный брак», «Эзоп при дворе», «Флавиус Бертаридус, король лангобардов». Примечательно, что композитор охотно обращался также и к комическому жанру оперы.

480

Оперу «Новомодный любовник Дамон» Телеман назвал «шутливым зингшпилем». В ней высмеивается современная «галантная» любовь с ее крайностями и деспотизмом. «Неравный брак» почти тождествен по сюжету со «Служанкой-госпожой» Перголези. «Терпеливый Сократ» — тоже яркая музыкальная комедия. Все они созданы уже в поздние годы существования гамбургского театра, который затем вступил в полосу трудностей и упадка. Но и помимо оперы любую тогда область немецкой музыкальной культуры трудно представить вне влияния и значе­ния деятельности Телемана. Талантливый, плодовитый, энер­гичный, пользовавшийся огромной популярностью у современни­ков, он живо интересовался всем — оперой, песней, инструмен­тальной музыкой, ораторией, духовными жанрами, следовал при этом новейшим течениям, умел улавливать «модное», имевшее успех, не впадая, однако, в крайности и дурной вкус. Современ­ники ценили его несравненно выше Баха, выше Генделя. Он, вне сомнений, хорошо знал итальянскую оперу, писал буффонные интермедии на итальянский текст, понимал значение Рамо, усвоил французский стиль в инструментальной музыке (увертюра, клавирная сюита), создавая простые и поэтичные немецкие песни, писал также кантаты и пассионы, организовал «collegii musici» в Лейпциге и Гамбурге, основал музыкальный журнал («Der getreue Musik-Meister», 1728). Бах и Гендель знали Телемана лич­но. Бах высоко ценил его произведения, изучал их, переписывал. Музыкальный Гамбург обязан Телеману очень многим: он помог городу преодолеть черты провинциализма в музыкальной культуре, расширил кругозор местных музыкантов, по существу надолго возглавил музыкальную жизнь.

Райнхард Кайзер, редкостно одаренный оперный композитор (писал также кантаты и оратории), был фигурой совершенно другого плана. Импульсивный, неуравновешенный, склонный к беспорядочной жизни, он постоянно метался с места на место, и грандиозные творческие успехи сменялись у него полосами упадка, разорения, после которых он мог снова воспрянуть духом и поразить окружающих неожиданно яркими достижениями. Кайзер родился в Тейхерне около 12 января 1674 года в семье органиста. Образование получил в Лейпциге в Thomasschule под руководством композитора Иоганна Шелле. С 1692 года находился в Брауншвейге, где, как уже говорилось, поставил свои первые оперы. Возможно, что тогда же он занимался у И. 3. Куссера. Во всяком случае, в его произведениях усма­тривают воздействие Куссера и Агостино Стеффани. Вместе с Куссером Кайзер перебрался в Гамбург, где в 1694 году была исполнена его опера «Король-пастух, или Базилиус в Аркадии». Дальше он ставит здесь оперу за оперой, создавая их с необычай­ной быстротой. В иные годы у него бывало по четыре (1706, 1709) и даже по пять (1702, 1717) премьер.

По отъезде Куссера из Гамбурга Кайзер стал капельмей­стером оперного театра, а после смерти Шотта — его директором.

Одновременно он дирижировал в городе так называемыми «Зимними концертами», которые организовал в 1700 году. Эти годы, вплоть до 1706-го, были временем большого успеха и первого расцвета на творческом пути Кайзера. Он стоял во главе окрепшего и пользовавшегося популярностью оперного театра, стал крупней­шим оперным деятелем своей страны, неустанно сочинял, обнаружив яркую творческую индивидуальность; его произведения тут же исполнялись, встречали хороший прием, приносили ему известность. Но редкостная одаренность сочеталась у Кайзера с весьма своеобразным нравом. Он был непоседлив, нетерпелив, беспечен. Его непрактичность, даже известное легкомыслие довольно быстро привели оперный театр на порог банкротства. Кайзеру пришлось на время скрыться из города. В 1709 году он вернулся в Гамбург и пробыл там до 1717 года, поставив множество своих опер. Дальше наступила беспокойная полоса метаний из города в город: из Гамбурга в Копенгаген, оттуда в Людвигсбург, ненадолго в Гамбург, опять в Копенгаген, снова в Гамбург... В 1722 году Кайзер получил в столице Дании звание придворного капельмейстера и поставил там свою оперу «Улисс». В Гамбурге, где Телеман показал ряд своих комических опер, внимание Кайзера привлек этот жанр, и композитор с успехом вновь обратился к нему (ранее он уже испытал свои силы в сочине­нии комического немецкого зингшпиля). Последние годы Кайзера, проведенные им в Гамбурге, были нерадостными: с 1728 года он стал церковным кантором, продолжая вместе с тем работать для театра. Однако гамбургская опера переживала тогда самое труд­ное время, поддавалась новомодным вкусам, итальянским влияни­ям, утрачивая свое лицо" и национальную творческую основу. 12 сентября 1739 года Кайзер скончался. Годом раньше гамбург­ский оперный театр был временно закрыт.

Творческое наследие Кайзера огромно. Помимо кантат и пассионов он создал более ста опер (называют даже 116). Из них в Гамбурге было поставлено 59. Среди сюжетов есть и историко-легендарные, и мифологические, и комедийные: «Магомет II» (1696), «Йемена» (1699), «Цирцея, или Улисс», «Пенелопа, или Улисс, часть вторая» (1702), «Неистовый Мазаньелло. Восстание неаполитанских рыбаков» (1706), «Крез» (1710), «Австрийское великодушие, или Карл V» (1712), «Геракл» (1712), «Катон» (1715), «Гамбургская ярмарка, или Счастливый обман» (1725). Композитор не отграничивал для себя области возвышенного и комического: он мог выдержать то или иное произведение в духе трагедии — и чуть ли не фарса, мог соединить, скрестить серьезное и комическое в нарочито брутальном контрасте. Все давалось ему легко. Он владел всем арсеналом европейской оперной техники. Но главные его заслуги — в создании немецкой оперы как высоко драматического, так и комедийного содержания. Между тем ему на деле, в условиях театра приходилось трудно. Начав свою работу в годы расцвета гамбургской оперы, Кайзер сперва создавал немецкие оперные произведения, затем, следуя по

482

течению, стал смешивать немецкий и итальянский тексты (и отчасти стили), наконец, должен был ограничиваться в по­следние годы отдельными вставками в оперы популярных итальян­ских композиторов, со временем заполнивших сцену оперного театра в Гамбурге.

Никакие сведения о жизни и деятельности Кайзера не могут дать представления о масштабе его музыкального, даже музыкаль­но-драматического дарования. Более того, жизненный облик ком­позитора словно противоречит достойной оценке его искусства, исполненного глубокой выразительности, драматической силы и огня, а также яркого, в народном духе комизма. Оперы Кайзера, если даже судить по немногим доступным материалам, прежде всего богаты музыкой, полновесны по вокальной и оркестровой фактуре, изобилуют превосходными ариями и драматическими речитативами-ариозо. В этом смысле он предвосхищает Генделя (с которым конкурировал на гамбургской сцене в 1705—1706 годах) — особенно в таких операх, как «Октавия» и «Крез». Вместе с тем его замечательный комедийный дар, его умение воспроизвести во всей свежести, непосредственности, терпкости бытовой, жанровый колорит проявились с большой силой в комических зингшпилях («Гамбургская ярмарка, или Счаст­ливый обман», запрещен цензурой) или в произведениях, так сказать, смешанного характера.

Такова его опера «Смешной принц Иоделет» (1726). Во внеш­них композиционных рамках чуть ли не оперы séria, изнутри пыш­ного барочного спектакля вырастает здесь яркая музыкальная комедия, даже музыкальная пародия. Примечателен сам по себе сюжет этой оперы — из числа бродячих театральных сюжетов в Европе. На него написана одна из комедий Кальдерона. Его использовал однажды Корнель. Само имя Иоделет, по-фран­цузски Жодлэ, было именем известного французского фарсового актера (времен Мольера), исполнявшего главную роль в пьесе на этот сюжет и давшего ей свое имя. В самом начале XVIII века в Москве труппа Кунста исполнила комедию «Принц Пикель Гяринг, или Жоделет, сам свой тюрьмовой заключник» (то есть «заключивший в тюрьму самого себя»). Словом, Кайзер охотно воспользовался известным комедийным сюжетом с учас­тием знакомого веем персонажа, своего рода шута, забавника и остроумца.

Веселые похождения переодетых бродяг Иоделета и Николо при дворе составляют главную канву действия. Они находят в лесу бо­гатую одежду, брошенную скрывающимися после совершенного убийства принцем и его другом, присваивают ее и поэтому попадают к неаполитанскому двору, захваченные вместо преступ­ников. Основной замысел оперы — противопоставление «двор­цового стиля», любовных интриг между принцами и принцессами и забавных выходок двух непосредственных в своих манерах и поведении деревенских бродяг. В либретто (его написал И. Ф. Преториус) смешиваются немецкий и итальянский тексты.

483

Принцы и принцессы поют по преимуществу на итальянском языке (вероятно, партии исполнялись итальянскими артистами), в стиле оперы séria, a Иоделет и Николо остаются в пределах немецкого языка и немецкого песенно-танцевального склада (или же пародируют стиль серьезной оперы).

Общие принципы оперной композиции «Иоделета» близки итальянской опере того времени: арии и речитативы четко разде­лены, сольное пение безусловно преобладает (в пятиактной опере только три дуэта), хор сведен к ничтожной декоративной роли (финалы второго, третьего и пятого актов). Лишь введение танцев (из старой оперы самого Кайзера) обнаруживает «французский вкус». Но и музыкальный материал, и весь постановочный замысел оперы заметно отличают ее и от неаполитанской и — тем более — от французской оперы. Среди «серьезных» номеров (главным образом, любовно-лирические эпизоды во дворце) можно встретить и типично «итальянские» бравурные, виртуозные арии, и образцы проникновенной лирики Кайзера. Но главной особенностью оперы является ее мелодика — свежая, близкая народной песенности, с характерными ритмами, нимало не утратившая обаяния в наши дни. В этом смысле партия самого Иоделета резко выделяется среди колоратурных, «пассажных» арий других действующих лиц: достаточно сравнить, например, виртуозную арию принцессы Лауры — и комическую арию-песенку Иоделета («Милые дети, смотрите на меня»), похваляющегося своим богатым нарядом (пример 151). В других случаях Иоделет остро пародирует па­тетическую напыщенность оперных героев, передавая то коми­ческое величие и страстную любовь, то удивительную храбрость («только там, где царят Венера и Бахус»), то, наконец, безумный гнев — все в типических оперных ситуациях. При этом он нелепо подражает широким колоратурам серьезных оперных персонажей, передразнивает их вокальную манеру, всячески снижая высокий оперный стиль.

К лучшим страницам оперы относится ее увертюра, всецело связанная с ярким народно-бытовым мелодизмом комедийных персонажей. Основанная на острых контрастах движения, она поражает щедростью музыкального материала и прекрасной непосредственностью веселого плясового подъема, будучи в то же время очень стройной и симметричной по композиции целого (пример 152). И весь облик этой увертюры, и песенка Иоделета с ее задорными акцентами и необычайно динамичным потоком музыки удивительно свежи и нетрафаретны на общем фоне оперного искусства той поры. Раньше Перголези Кайзер как бы находит новый стиль комической оперы, притом с характерным народно-национальным отпечатком.

Несколько иной интерес представляет другая опера Кайзера -«Высокомерный, поверженный и вновь возвысившийся Крез». Ее партитура была создана в 1710 году, премьера состоялась в 1711 в Гамбурге. Впоследствии композитор кардинально переделал партитуру, и опера в новой редакции была поставлена в Гамбурге

484

в 1730 году. Сравнение всецело убеждает в том, сколь велики были творческие силы композитора даже в труднейшую пору его деятельности, с какой широтой и смелостью сумел он обогатить свою ранее созданную музыку, придать ей более глубокий вырази­тельный смысл. Можно подумать, что новая редакция «Креза» возникла не в конце творческого пути много испытавшего художника, а в годы его наивысшего расцвета, на самом подъеме его дарования. Сюжет «Креза» неоднократно привлекал внима­ние композиторов XVIII века, в том числе Хассе, Йоммелли, Саккини. В основу либретто, использованного Кайзером, лег итальянский текст Никколо Минато, однако в существенной переработке гамбургского поэта-любителя Лукаса фон Бостеля (переработка была в свое время осуществлена для гамбургского композитора Фёртша, который и поставил свою оперу в 1684 го­ду). Бостель не только перевел либретто на немецкий язык, но и многое изменил по содержанию: сжал композицию каждого из трех актов, ввел в действие весьма ощутимый комический элемент в характерно-гамбургском духе, немецкое бытовое начало, дерзкую пародийность.

Сюжет «Креза» — историке-легендарный, не предполагающий вмешательства богов, свободный от фантастики и оперных «чудес». Сам по себе он был вполне обычен в итальянской опере séria: либретто Минато написано этим придворным поэтом в Вене для композитора Антонио Драги в 1678 году. Но создание Кайзера, по существу, уже не укладывается в эти первоначальные рамки: партитура его более богата и более разработана в целом (не только за счет вокальной партии), партия главного героя выделена как последовательно-серьезная, благородная, сдержанная, комиче­ское же начало придает музыке неожиданно местный бытовой колорит (особенно заметный в куплетах крестьянского мальчика «Mein Katchen ist ein Mädchen» в сцене второго акта; пример 153). Так в историю Креза, «короля Лидии», ставшего пленником Кира, «короля Персии», вторгается немецкая бытовая комедийность, а в лице Эльциуса (слуги королевского сына Атиса) выступает новое олицетворение Хансвурста, высмеивающего оперную лю­бовь, пародирующего недавние патетические сцены, предводи­тельствующего «арлекинами» и изображающего современного маркитанта с его ходовым товаром (вплоть до табака, пудры, новых песен и модного альманаха!).

Сюжетным стержнем оперы является нравоучительная история Креза, презревшего на вершине могущества слова мудреца Солона о бренности земного счастья, а затем на собственном опыте убедившегося в их справедливости и признавшего правоту Солона: Крез вместе со своим войском попал в плен к Киру и должен был взойти на костер — в этот миг он и вспомнил о Солоне, а тот услышал его, поведал обо всем присутствующим, что и привело к освобождению пленника. Но в общие рамки этой истории вплетены еще оперно-традиционные сюжетные мотивы: сложные перипетии любви немого сына Креза Атиса к Эльмире,

«принцессе мидийской», влюбленность «лидийского князя» Орсана в ту же Эльмиру, отношения «лидийской принцессы» Клеринды к Орсану, переодевания Атиса в крестьянское платье и выступ­ления его под чужим именем, интрига слуг, внезапное обретение речи Атисом (вследствие чего его не узнают даже отец и воз­любленная) и т. д. и т. п. Так или иначе в опере возникает много поводов для создания выразительной музыки различного плана — сосредоточенно-драматической, элегической, вдохновенно-лири­ческой, шуточной, даже буффонной.

Три акта содержат 39 арий, 6 дуэтов («арии для двоих»), 3 хо­ра. Одна лишь молодая героиня Эльмира исполняет 10 арий, среди которых есть настоящие шедевры оперной лирики, например ария во втором акте в духе сицилианы (с концертирующими гобоями и скрипками, с контрастной серединой в быстром темпе; пример 154), большая, нежная и вместе патетическая «ария надежды» во второй сцене первого акта. Удивительно многообразны оркест­ровые краски в каждой из арий главных героев: повсюду выпи­саны партии концертирующих инструментов, фактура богата и порою изысканна. Отнюдь не всегда композитор придерживается схемы da capo: среди его арий есть и строфические, и лишенные репризы. В ряде случаев вокальная партия весьма развита, содержит колоратурные пассажи, но чрезмерной виртуозности почти инструментального типа, которой злоупотребляли итальян­цы в те годы, Кайзер в своей опере избегает. Лирически содержа­тельна и партия Атиса. У него как у главного молодого героя — 6 арий (в первом акте он еще остается немым и лишь к кон­цу его впервые заговаривает, узнав отца в несчастье). Первая из них проста, как канцонетта (на ³/₈, в D-dur, с флейтами и гобоями), другая (в пятой сцене второго акта) патетична и трогательна в тоске по Эльмире, последняя же (в третьем акте) полна ликования счастливой любви (вокальная партия развер­тывается на богатом фоне концертирующих струнных). Даже у второстепенных действующих лиц вокальные партии всегда содержательны, а у слуг (Эльциус, Тригеста) носят отчасти -бытовой, отчасти буффонный характер.

На этом общем фоне по-особому выделены партии Креза и Кира — отнюдь не лирических героев. Наиболее необычна для оперы того времени трактовка партии Креза, поскольку она не содержит типичного для итальянской оперной концепции круга образов, а строго ограничена глубокими эмоциями, «важным» характером, серьезностью общего тона. Крез в данном случае — значительная личность, один из первых оперных характеров, и ни одна из его четырех арий не нарушает этого впечатления. В первой редакции оперы партия Креза была написана для тенора, в позднейшей — переработана для баса. Лишь первая ария главного героя носит светлый характер (G-dur, Allegretto, в сопровождении струнных): Крез еще на вершине счастья — он не желает слушать мудрого Солона. Остальные три арии (в несчастье, перед казнью) идут в медленных темпах (c-moll,

Andante, с гобоями и струнными; Es-dur, Adagio, беспокойное сопровождение, особенно струнных басов с фаготом; g-moll, Andante, со струнными, голос в октаву с гобоем; пример 155). Их мелодии широки и благородно-выразительны, в них полностью отсутствует виртуозность, а героическое начало выражено по-иному — в мужественной простоте.

Скупо, лаконично применен в опере хор: в первой сцене он славит могущественного Креза, во втором акте слышны только реплики хора — призыв к оружию перед сражением лидийцев с персами, в конце третьего акта реплики хора раздаются в связи со счастливой развязкой. Финал построен строфически: запевает Эльмира, затем вступает Атис, другие действующие лица, мужское трио и наконец общий хор.

Для второй редакции «Креза» Кайзер написал новую увертюру, гораздо более развитую, для большого состава оркестра (с трубами и литаврами) в первой, блестящей, быстрой части и для одних струнных — в Adagio (после него повторяется первая часть).

Как ни мало мы знаем музыку Кайзера (из сохранившихся 22 опер доступны в публикациях всего три), его творческую деятельность трудно переоценить. Дарование Кайзера было, вне сомнений, в полном смысле слова выдающимся, его творческая энергия оставалась до конца неиссякаемой. Помимо того что он блестяще овладел вершинными оперными достижениями своего времени, он на многое в опере сумел посмотреть по-своему. Это относится к богатству его оперной музыки в целом, к ее редкостной образности, к смелому сочетанию драматического и комедийного начал, к поискам оперного характера, еще неизвестным его современникам, в нередкой опоре на народно-бытовые традиции своей страны. Из всех немецких предшественников великого Моцарта Кайзер в опере был несомненно самым крупным, а воз­можно, и самым близким, хотя их и разделяет значительная историческая полоса.

ИНСТРУМЕНТАЛЬНАЯ МУЗЫКА

тальных жанров полифонического, гомофонного и смешанного типа, то есть фуги, сюиты, старинной сонаты и концерта. Этот процесс развития не был направлен в единое русло — подобно эволюции инструментальной музыки в XVIII веке. Для него скорее характерны разветвленность, сложность и своеобразное смешение художественных тенденций, словно в огромной творческой лабора­тории, где смелые опыты сменяют один другой и напряженная, ищущая мысль закипает все новыми идеями.

Это творческое движение происходило в исторических усло­виях, когда постепенно, исподволь изменялись сами формы музы­кальной жизни в странах Западной Европы. Для XVII века еще не показательна смена старых, замкнутых форм музицирования в полном смысле новыми, открыто-общественными. Множатся, пре­ображаясь изнутри, всяческие, уже известные художественные . объединения знатоков и любителей искусства во главе с мецена­тами или без них, связанные с придворной или аристократической средой, во всяком случае, с «избранными» кругами общества (ака­демии, камераты). Участие музыкантов-профессионалов придает им зачастую специальный интерес. Со временем возникают худо­жественные объединения разного рода и в иной общественной сре­де: бюргерские по составу и духу «музыкальные коллегии» в боль­ших немецких (Гамбург, Лейпциг), музыкальные общества в шведских и голландских городах, частные концертные объедине­ния любителей музыки в Лондоне. Остается, конечно, в полной силе влияние на музыкальную жизнь придворной и церковной среды, в которой работают, исполняя свои произведения, крупнейшие музыканты Италии, Франции, Германии, Англии, Испании. Итак, от простого домашнего музицирования в быту достаточно широких слоев общества до придворных и церковных концертов простирается поле действия инструментальной музыки в XVII веке и соответственно культивируются те или иные ее формы и жанры.

Как бы ни была различна художественная атмосфера при дворе Людовика XIV или могущественного мецената кардинала Оттобони, в кругу Христины Шведской или в соборе св. Петра в Риме, в «музыкальной коллегии» лейпцигского университета или в доме лондонского торговца углем Бриттона, повсюду, насколько позволяли обстоятельства, ширилась аудитория, воспринимавшая музыку, росли ее запросы и крепло понимание искусства. Так или иначе нарушалась и сама замкнутость, казалось бы, ограничен­ной определенными рамками придворной или клерикальной среды. Мы знаем, что не только оперные мелодии Люлли, писавшего для Королевской академии музыки, но и образцы его инструменталь­ной музыки (из оперных спектаклей) оказались широко известны­ми, весьма влиятельными — и не в одной лишь Франции. Концерты в церкви, которые давали Свелинк в Амстердаме, Фрескобальди в Риме, Букстехуде в Любеке, превращались в большие события-художественно-общественного значения и оказывали серьезное воздействие на творческую жизнь современников. Даже выступле­ния «музыкальной коллегии» в стенах лейпцигского университета

или концерты в «музыкальном кафе», устраивавшиеся с 1672 года в Лондоне скрипачом Банистером, означали несомненные поиски новых форм музыкальной жизни и выход за рамки прежней избранной среды. Собрания Аркадской академии в Риме и музы­кальные празднества во дворце Оттобони привлекали внимание крупных мастеров из других стран и тем самым способствовали возникновению полезных творческих связей.

Таким образом старые традиции музицирования сочетались с новыми условиями жизни музыки в XVII веке, старое как бы пере­растало в новое. Но при том новейшие формы общественной концертной жизни, публичных платных концертов были еще далеко впереди. Если они уже появились в Лондоне при Генделе, то прошло много лет, пока они стали общераспространенными в Западной Европе.

На развитии инструментальной музыки с ее выбором жанров весьма отчетливо сказывались условия ее концертного существо­вания, среды ее исполнения от начала к концу XVII века. Ис­полнительское назначение едва ли не каждого произведения было тогда реально и конкретно. Ничто не писалось впрок, с неопре­деленной перспективой исполнения. Весь огромный ряд музы­кальных композиций, от простейших «пар» танцев (ядро будущей сюиты) до развитых полифонических композиций, старинных ци­клических сонат и концертов grosso конца века, составлял реаль­ный репертуар эпохи, удовлетворял вкусы и художествен­ные потребности различных кругов общества, воплощая зна­чительный круг музыкальных образов — от несложных жанрово-бытовых до системы контрастирующих лирических, патетических, скорбных, динамических...

В истории инструментальных жанров участие различных за­падноевропейских стран проявлялось отнюдь не одинаково: в каж­дой из крупных национальных школ преобладали собственные интересы, выходила на первый план определенная творческая школа — клавесинистов во Франции, органистов в Германи, скрипачей в Италии. Впрочем, органная музыка была блестяще представлена в XVII веке также нидерландцем Свелинком, итальянцем Фрескобальди и рядом композиторов других стран. В Англии еще раньше, чем во Франции, сложилась своя клавирная школа — так называемых вёрджинелистов. Что касается музыки для инструментальных ансамблей не камерного, типа (то есть не трио-сонат), она еще не выдвинула до конца XVII века влиятель­ной творческой школы, хотя и существовала в различных общест­венных условиях — по преимуществу как развлекательная в при­дворной среде или несложная бытовая в более широких городских кругах.

Как видим, и здесь проявляется скорее множественность творческих устремлений, нежели тенденция к какому бы то ни было единству национальных школ. Тем не менее полностью изо­лированы одна от другой они не были. Путь органной музыки, например, идет от нидерландских, старонемецких и венецианских

традиций, через Свелинка и Фрескобальди, к новым поколениям немецких органистов, предшественников и старших современников Баха. Дальнейшее обнаружит, что связи между творческими школами, наметившиеся в XVII столетии, были весьма перспектив­ными. Достаточно назвать имя великого Баха, который так много почерпнул у итальянцев и не миновал опыта французов, хотя, вне сомнений, двигался своим собственным путем к избранным целям.

Своеобразны оказались в XVII веке пути различных инстру­ментальных жанров: в одних преобладала опора на «ученые» полифонические традиции, в других — на гомофонные, отчасти связанные с бытом, третьи, наконец, складывались, синтезируя достижения полифонического и гомофонного письма. От XVI сто­летия западноевропейская музыка унаследовала ряд инструмен­тальных форм различного происхождения, масштаба и степени сложности. В целом эта инструментальная музыка находилась уже на пороге самостоятельности, но полностью самостоятельной еще не стала. Однотемные и многотемные канцоны и ричеркары для органа непосредственно продолжали традицию вокально-полифо­нических форм с тем лишь различием, что канцона в принципе могла быть спета хором как мотет, а в ричеркаре полифоническая форма была менее концентрированна и черты инструментального изложения временами так или иначе уже могли проявляться. От этих форм в XVII веке пошел путь к фуге (если канцона была однотемной), отчасти к старинной сонате (так называемая sonata da chiesa). Токката, с одной стороны, и фантазия — с дру­гой, вели в своем развитии к импровизационно-полифоническим формам. Иная линия в инструментальной музыке шла в XVII веке от бытовых танцевальных (отчасти и песенно-танцевальных) форм ч сюите как циклу из динамически-контрастирующих частей.

Таковы, по существу, крайние точки этого процесса. Между ними совершается множество разносторонних творческих опытов, скрещиваются черты и тенденции ряда жанров, соединяются при­знаки имитационного, вариационного и импровизационного разви­тия, возникают своего рода гибридные образования: например, у Фрескобальди органная канцона может соединять имитационное изложение, вариационность и чередование частей по принципу цикла. В пределах XVII века можно встретить очень многие, нередко смыкающиеся жанровые обозначения: ричеркар, канцона, каприччо, фантазия, токката, фуга (в смысле канона, а затем и ранней фуги), вариации, партита, соната, концерт. В одних господствует полифоническое письмо, другие по преимуществу гомофонны.

Но непроходимой грани между сферой полифонии и гомофонии на деле в инструментальных жанрах XVII века уже нет. Класси­ческая фуга, постепенно складываясь у предшественников Баха (хотя еще и не достигая высшей зрелости), несомненно, претворяет и отдельные достижения, связанные с опытом гомофонного мышле­ния. А танцевальная сюита вскоре уже поддается некоторой полифонической «стилизации». XVII век — эпоха взаимного опло-

490

дотворения полифонии и гомофонии. Стилевой перелом, происшед­ший к началу века с возникновением монодии с сопровождением, не получил прямого, непосредственного отражения в области ин­струментальных форм, но и не остался для них без последствий. Новое чувство мелодической выразительности, индивиду­альной, говорящей мелодии одухотворило и инструментальный тематизм, ранее всего у итальянских композиторов и особенно явно в скрипичной музыке. Это, однако, нисколько не препят­ствовало дальнейшему развитию полифонического письма в тех же циклах трио-сонат, где проявлялись эти новые качества мелоди­ки.

Как увидим дальше, круг образов, воплощенных в инструмен­тальной музыке XVII столетия, гораздо более широк, чем в преды­дущие периоды. Яснее и выпуклее становится музыкальный образ как таковой, и одновременно растет стремление к более широкой концепции, включающей контраст образов. Одно стимулируется другим. Расширяется сфера жизненного содержания, доступного инструментальным жанрам, — таково главное завоевание XVII ве­ка, выдвинувшее инструментальную музыку Западной Европы на самостоятельное место в ряду художественных жанров. С этим связано и определенное отношение к инструментальному тематиз­му, к принципам развития внутри композиционной единицы, к формированию цикла из ряда контрастных частей.

Разумеется, понимание тематизма далеко не одинаково в тан­цевальной сюите или полифонической канцоне. Если внутри танца (или в части сюиты, развивающейся по принципу танца) выдерживается определенный род ритмического движения, чем и достигается единство целого, своего рода монообразность пьесы, то в имитационной канцоне тема-мелодия составляет как бы зерно образа, который затем развертывается в имитационном или внутренне-вариационном движении, тоже сохраняя единство ха­рактера. В многочастной канцоне, постепенно перерождающейся в сонату из нескольких обычно контрастных частей, различие сменяющихся образов выражается и в особенностях тематизма, и в своеобразии склада, и отчасти в методах развития.

Так образное содержание новой инструментальной музыки по­буждает к поискам нового тематизма, к единству его разверты­вания в пределах части цикла и к созданию цикла из контрастных частей. Развитие, вернее развертывание тематического ядра может происходить и по принципу танца, и в имитационной форме, и вари­ационным путем, но цель такого развития — единство образа. Со­поставление образов в пределах цикла может быть и эмоциональ­но-выразительным и динамическим по преимуществу, может соче­тать контраст движений с вариационным принципом, но цель такого сопоставления — эффект контрастного круга образов.

В поисках образной характерности инструментальная музыка на первых порах опирается и на танец, и на свойства оперной монодии, и на изобразительность тематизма, и на смелые про­граммные замыслы. Но далеко не всегда ее образность в XVlI

веке столь проста и конкретна: как правило, она носит более обобщенный характер. Однако благодаря контрасту образов в цикле эмоциональный смысл каждого из них выступает яснее и определеннее. Быть может, поэтому через все композиторские искания той поры особенно настойчиво проступает стремление най­ти контрасты тематического материала, движения, общего склада, методов развития и т. д. Не случайно между линиями канцона-фуга и танец-сюита в XVII веке развивается целый ряд других форм, причудливым образом сочетающих в себе элементы полифонии, танцевальности, варьирования, импровизационности. Это особен­но характерно для Фрескобальди. В токкатах Букстехуде со­существуют фугированность и импровизация. Пассакалья и чакона — излюбленные остинатно-вариационные формы того вре­мени — заключают порой танцевальную сюиту. В сюите с увертю­рой соединяются к концу века нетанцевальный цикл с чередой танцев. В сюите с прелюдией — иной вариант соединения танце­вальности с нетанцевальным вступлением. И наконец, старинная соната (sonata da-chiesa) представляет собой своеобразный цикл полифонических и гомофонных частей разного плана.

Хотя далеко не всё из этих творческих опытов затем истори­чески закрепляется, новые тенденции композиторов XVII века нельзя не признать во многом перспективными. В их творчестве «прорастают» молодые жизнеспособные жанры, в которых стира­ются грани между былой канцоной (как «ученой» музыкой) и танцем или простой песней (как «бытовой» музыкой) и возникают предпосылки для искусства нового, концертного типа. Такова старинная соната, таковы ранние образцы инструментального концерта — concerto grosso.

Развитие инструментальных жанров совершается от XVI к XVIII веку даже не параллельно, а вместе с определенными сферами исполнительства на разных инструментах (или в инстру­ментальных ансамблях). Именно в эту эпоху выдвигаются опре­деленные инструменты со своими особенностями звучания — и со­ответственно со своим репертуаром: клавесин (вёрджинель — в Англии), скрипка, новый камерный ансамбль (две скрипки и basso continuo). Расширяется сфера воздействия органа, и обо­гащается его репертуар. Специфика инструментов и их худо­жественные возможности уже не позволяют ограничиваться традициями вокально-полифонического склада: зреет и набирает силы именно инструментализм, причем в его особенном, конкретном выражении на клавесине, на органе, на скрипке. В зависимости от этого в связи с определенными областями инструментализма преобладают те или иные жанры. Так, органная музыка с ее старинными и строгими профессиональными тради­циями заметно отличается по общему характеру от более «домаш­ней» или салонной клавирной музыки (что, однако, не исключает и прямых соприкосновений между их репертуаром). Путь от ричеркара-канцоны к фуге — это прежде всего путь органной композиции, как путь к сюите — важнейший путь клавирного (от-

части малоансамблевого) репертуара, наследующего бытовые тра­диции лютни. Всевозможные обработки хорала, старые навыки импровизации на клавишных инструментах — по преимуществу достояние органа и органистов. Музыка для скрипки воплощает в себе самые новые устремления инструментального стиля, и по­тому для нее характерны соната и концерт. Вполне естественно, что эти жанры, наиболее близкие оперно-вокальному мелодизму, связаны с выразительными возможностями струнных смычковых инструментов. Лишь от скрипки соната и концерт переходят затем на клавир, обретая со временем новые качества

Рассматривая последовательно эволюцию органной, клавир­ной, ансамблевой и скрипичной музыки в различных странах Западной Европы, мы составим представление о пути различных инструментальных жанров от наиболее старинных по их истори­ческим истокам до новейших, сложившихся на пороге XVIII века.