Слово Николая Моршена
жүктеу/скачать 0.74 Mb.
|
- Бұл бет үшін навигация:
- ЯЗЫКИ ПЛАМЕНИ. ГРАММАТИКА ОГНЯ
- ЧАЙКА И СОЙКА. ОТЧАЯННАЯ ОРНИТОЛОГИЯ
- БЕЛЫМ ПО ЧЕРНОМУ ПРИ КРАСНОМ СВЕТЕ
- ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА (Стихотворение с тайными рифмами)
- ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ С ЭПИГРАФАМИ
- МОЕЙ ЖЕНЕ к шестидесятилетию нашей встречи
- Оливер Уэнделл Холмс (1809—1894) Из «Баллады о Бостонском чаепитии»*
ОСЕНЬ НА ПУАНТАХ Пляшут ясеня листья (ансамбль мастеров) В заключительнейшей из премьер. Балетмейстер отчаянный — Сила Ветров, А. Вчерашний-Мороз — костюмер.
Увлекающий сюрреалист Постепенно берет повелительный тон, И на ветке трепещет-со-лист. Превращая прощанье в высокий балет, Исполняют листы не спеша Неземной арабеск, роковой пируэт, Тайногибельное антраша. Притухает закат, фон синей и темней, И финальная сцена видна: Пляшут Я-Сень и О-Сень в анДанте теней, А под занавес — И. Тишина. ОКНО В САД В руки так и просятся растенья — Ландыши, фиалки, первоцвет: До того прозрачно средостенье, Что его как будто бы и нет.
Струйки по стеклу зашелестят, И иначе — словно бы сквозь слезы — Ты увидишь отступивший сад. Вместе с темнотой послезакатной В комнате зажжется свет иной. Смотришь ты на призрачные пятна, Видишь только то, что за спиной. Кто же строгим зазеркальным взглядом На тебя глядит из темноты? Кто застыл между тобой и садом, Заслонив кусты, листы, цве..? ПРЕДОСЕННЕЕ И осень видится воочью — Китс, Баратынский, Рильке, Блок... Хозяйским оком, Господи, взгляни На летний вертоград. Довольно зноя. Добро земное Тенью осени.
Плодам унылым дай чуть-чуть припека: Да перейдет неполносладость сока В лучах прощальных в терпкое вино! Кто потрудился, тот построил дом, А бобылю — остаться бобылем, Слагать стихи, грустить над связкой писем И сумерничать в парке городском, Прислушиваясь к падающим листьям.
Затмила небосклон, Дабы зеленого луча Тебе не отдал он. Опять, учуяв мель, прибой Взметнулся на мыске, Дабы воздушный замок твой Построить на песке. Опять зажгутся узловых Узоры звезд в ночи, Но путеводную меж них Попробуй, отыщи! И кажется, была одна Обещана вчера, Но вдруг — падучая она? Вдруг — черная дыра? * * * В нежном плене сладкой слепоты, В плоском свете одноглазой кривды Не пройдут бескормчие плоты Мимо Сциллы и Харибды.
Чтобы розоперстей стали зори И ладья не в Лету пронеслась — В Ионическое море. Где вода, как правда, солона И, как ложь, недолговечна пена, А бесхитростная глубина Отрезвляет постепенно. Где волна с волною не спеша Коротает вечность в разговоре. Вспоминай же море, о душа, Вспоминай (memento) море! ЯЗЫКИ ПЛАМЕНИ. ГРАММАТИКА ОГНЯ Когда погас за елями закат, А Волопас надумал разгораться, Как полиглот, костер стал языкат, И говорил с природою как брат: Он был язычник — верил в панибратство. Сперва струил он плавный дым — такой, Который служит пламени предтечей, И, о текущем речь ведя с рекой, Он изъяснялся на речном наречье. И кратких два зажег он огонька, Двойным «Й - Й» приветствуя кого-то, Когда во тьме сверкнули два зрачка Безгласного ежа или енота. Язык деревьев зная от корней До разветвлений сложносочиненных, Идеограммы бликов и теней Он рисовал в пирамидальных кронах. И полыхал, как звездные рои, И потухал под пепельным покровом, Но, дотлевая, все нет-нет да и Воспламенялся искрою, как словом. Так и летели искры до утра На придыханьях млечных и прощальных, На сожаленьях искренних костра О всем, что тленно, что склонять пора В падучезвездных окончаньях.
Будь моя и с гору вера, Сомневаюсь все равно, Что подвину я, к примеру, Хоть горчичное зерно.
Мне даются для души, А для гор есть землемеры, Самосвалы и ковши. Если в вере нет сомненья, То каюк еретику: Без сомненья на сожженье Я любого упеку. Потому что, как ни скверно, Еретик и сам постиг: Кто сжигает — правоверный, Кто горит, тот еретик. СТИХИ И СТИХИИ Я меж Творцом стихий и стихотворцем Соперничество вижу и родство — Полны единством и единоборством Два корня уравненья одного.
Возникли сразу небо и земля, Как две строфы, в противопоставленье Осуществленный замысел деля. Согласно стали звезды загораться, Светя чужой и собственной судьбе, И горы воздвигали, как Гораций, Нерукотворный памятник себе. Гудели ритмы в смутном океане, Текла и пела первая река, Летели, плыли по-аристофаньи Лягушки, птицы, осы, облака. И с явно независимым сознаньем, Подобно двум счастливейшим строкам, Росли с мужским и с женским окончаньем В саду Эдема Ева и Адам, Где, в ироническом являясь виде, Пел языком стихов (или стихий?) Любви искусство райский пра-Овидий, Накликавший изгнанье змий. ПРЕДПАСХАЛЬНОЕ Все зацвело. Какая благодать! Весна, как ты в цветении безмерна! Что мне напомнить хочешь, что сказать, Кого теперь ты хочешь оправдать И реабилитировать посмертно? Я вспомнил, да! Смоковница одна Росла на Елеонском возвышенье... О нет, бесплодной не была она — Она цвела: тогда была весна, Не осень, не пора плодоношенья.
Течет себе зеркалинка, Струилка, омывалочка, По-омутам-молчалинка, По-отмелям-журчалочка.
Приветка-свежелисточка, Щебечет свиристаловка, Порх-порх-перелеталовка. На каждой зелениточке Сверкалки, водослиточки, Для каждой прижужжальницы Открылись расцветальницы. Иглогиганты храмовы, Высокосинь блистательна, И утро так адамово, Так первоназывательно. У ДРЕВА ПОЗНАНИЯ Лес так размерен и приволен, Разноголос и многостволен, Что я в нем без труда вполне Всем существующим доволен.
Гниет пришедшее в упадок, Еж в норке, белка на сосне, Сыч спит в дуплистой тишине — Всему свой час и свой порядок.
Какое свойство есть в порядке, К себе влекущее вдвойне Тем, что играет с нами в прятки? Я слышал ночью писк бельчонка: В когтях сыча он пискнул тонко... Ну, а гармонию во мне Кто оплатил, в какой стране, Как Прометей, своей печенкой?
К отсутствию противоречий, А сам не существует вне С необъяснимым вечной встречи. Но, помня, что ответы скрыты, Для зренья время береги ты: Вот ствол из смол, а в стороне Мхи и лишайники на пне Нашлепками из малахита.
Тринадцатого сентября Багрянородная заря Заискрила росу.
Чуть-чуть наискосок Спустился к отмели олень На розовый песок. Он легок был и тонконог, Но не из молодых: Имел по восемь каждый рог Отростков узловых. Шестнадцать, значит, над собой Держала голова, А над зеркальною рекой Их стало тридцать два. Когда поплыл по лону вод Он через шесть минут, Казалось, что не он плывет — Рога одни плывут. Проплыл, воды не замутив, И гордо вышел там, Где изгибается залив К самшитовым кустам. Откуда на него смотрел Теперь в последний раз Через оптический прицел Любующийся глаз. БЛИЖНЕГО СВОЕГО В современности или в древности Про убийство — всегда нам нравится:
Про сальерьевское — из зависти, Про раскольниковское — уголовное, Про степановское — молодеческое, Про эдиповское — про сыновнее, Про тарасовское — про отеческое. И вообще — про все-люди-братское, Совершаемое в духе правил, Установленных древней сказкою:
Птички Божьи: птица-сойка, Птица-лира, птица-чайка, Синептица, птица-тройка — Всех попробуй сосчитай-ка!
В гармоничную волну — Только чайка надо мною Не ширяет в вышину, А сидит на мертвой зыби, Пялит круглые зрачки, Хищно рвет очистки рыбьи Только что не из руки, Их заглатывает ловко И, приняв нахальный вид, Как базарная торговка Пахнет рыбой и кричит. Распаленная подачкой Жмется к борту моему, Колыхаемая качкой Заплывает за корму, — И сдается: оплошай-ка, Так проглотит и меня Эта чайка-попрошайка, Буревестнику родня! ... Топаю лесною чащей — Не народною тропой, А звериной, настоящей Тропкою на водопой. Кто там смотрит зорким оком, Кто по ветке взад-вперед Скачет боком-перескоком И пронзительно орет? Это, слов не тратя лишних, Птица синяя моя Завопила: «Ник-ник хищ-ник!» То есть хищник — это я. И спасаются куда-то За стволы и под листки Расторопные зверята, Непроворные жучки. Я хочу взглянуть в глаза им, Но поднять не в силах век: Стал не дедушкой Мазаем Нынче русский человек. Я шагаю не на вече — В Иоанновскую Русь: Наступлю, так изувечу, Растопчу — не обернусь. АЗБУКА КОММУНИЗМА А и Б
сидели в КГБ, В, Г, Д, — в НКВД,
отсиживали в ЧК,
посидели в ГПУ, все от Ф до Ю, похоже, сядут вскорости. Я — тоже. КВА-С Как чай, прихлебывая слякоть, Лягушки любят покалякать, Свой быт хвалить, чужой — обквакать, Сказать свое «Бре-ке-ке-ке!» Похвастать квасом, простоквашей, К вам обратиться, к маме к вашей На лягушачьем языке... Суть языка их такова, Что слышно только ква да ква, И квази-квамунизм их скважин Им кажется куда как важен: «Весь мир насилья мы расквасим В сплошной кавак и кавардак! Как адеквасен, как преквасен Рабочий квасс и квасный флаг! «Хвалите квассиков, чудак вы: Пускай течет в искусстве аква Квассически, как дважды ква!
Чем буква К — квасивей буквы, Столицы кваше, чем Москва!»
1 Два озерца увидел я в горах, Пониже — два другие в углубленье. Как вдруг — трах-тарарах! — Землетрясенье! И пролились два верхних к нижним, но Их стало не четыре, а ОДНО.
Когда же из-за тучи над откосом Край солнца появился в синеве, То тени параллельные двух сосен И две других соединились в ДВЕ.
Олень рогатый вышел из ложбинки (За ним две ланки двигались гуськом) И, подойдя поближе, без запинки Сказал мне чистым русским языком:
Вокруг себя внимательней смотри: Две пары в сумме могут дать и ТРИ, Как твердо знает каждый двоеженец. 4 В ответ, упрямо пальцы растопыря, Я стал доказывать, что два плюс два — четыре.
Но пробурчал он что-то вроде «Дурр...» И на песке движеньями копытца Нарисовал престранный ряд фигур + = И мне тогда пришлось с ним согласиться, Что два плюс два способны дать В итоге — ПЯТЬ. ШИВОРОТ-НАВЫВОРОТ Экология
показала нам, что овцы сыты там, где волки целы. Да и человек овце — волк. Генетика показала нам, что яйцо учит курицу врожденным навыкам.
показала нам, что на всякую простоту довольно мудрецов.
отшвырнув газету с речами политиков, пофилософствовать о том, что проза не требует мысли. Поэзия — другое дело. БЕЛЫМ ПО ЧЕРНОМУ ПРИ КРАСНОМ СВЕТЕ Кто блеском тьму сменяет налету, Чтоб на свету все кошки были серы, И просвещенье ставит в темноту, А мракобесье в яркие примеры?
И выдает чернила за белила, И так уж тень наводит на плетень, Чтобы ничья рука не соскоблила? Да это он, извечный негатив, Рядится в белый венчик, поелику Надеется, тона переместив, Сбить ангельские лики с панталыку. Белы, как сажа, все его дела, На солнце пятна светятся, как бельма, Дорога в ад сияет в свете зла, И, путаясь, перемещаем цель мы. Но счастлив тот, кто, мыслью просветив Бромосеребряные измышленья, Получит в сердце скрытый позитив И учится искусству проявленья. АЗБУКА ДЕМОКРАТИИ Нет пророка в своем отечестве Господь изрек: — Дам русским буквам волю: Большое плаванье — большому кораблю! Глаголицу всей мощью оглаголю, Кириллицу всей правдой окрылю. Хочу, чтоб эти крестики-крючочки Людей учили вечно соблюдать Законы слова, равноправье строчки, Свободу формы, братскую печать. Вмещали речь в ее многообразье, Мысль вольную, что почвою жива, И людям день за днем славянской вязью Мои напоминали бы слова: Аз Буквы Ведаю. Глаголю: Добро Есть! Жива Земля, Иже Како Люди Мыслит. Наш Он Покой, Реку, Слово Твердое. ЧЕЛОВЕК-НЕВИДИМКА (Стихотворение с тайными рифмами) Есть прозрачность и скрытность от века в любой добродетели, Только зло ведь искрит, настоятельно жаждет свидетеля И павлиньими перьями красит вороньи проплешины.
Но воистину сгинули в памяти, словно не жившие, Декабристы, на волю своих крепостных отпустившие.
«Вы зачем же, чудак, там стихи заменили риторикой, Пустяковейшим фактом, достойным забвенья историка?»
В огоньках инквизиции, в заревах бомбометания, Но и райские кущи есть рядом, за будничной дымкою, На пути к ним, идущий и станет для нас невидимкою. ЧЕРЕЗ ПЯТЬДЕСЯТ ЛЕТ 1937
В час, когда соловьями из клетки Запевают сердца про одно, И черемух вскипевшие ветки, Как бессонница, лезут в окно, И набухшие полночью травы Поникают до самой земли, Под лягушечий стон из канавы Вынимали его из петли Слишком поздно. И было не важно, Как трясли его по мостовой И как нежно и многоэтажно До утра его клял постовой. Только утром за белой сиренью Отыскался бумажный листок — Неумелое стихотворенье На двенадцать отчаянных строк. Закорузлой колхозной рукою Он писал: «... бо не маю вже сил», Оставлял Василька сиротою, У него же прощенья просил, Тосковал, задыхался слезами И писал малограмотно он. Но такой уже, видно, закон, Чтоб о самом о главном — стихами... 1987 Дни что-то сделались мелкозернистыми, Скачут проворней, чем белки по веткам, И футуристы вслед за модернистами Отодвигаются в плюсквамперфектум.
Те к протоколу подшитые строчки, Что замыкали двенадцатистишие На окропленном (росою?) листочке: Дiти мої, Галя, Вася, Як цей вiрш писався, То в тата вашого з серця Кров гарячий ллявся. Вновь доказала мне память подробная, Что полстолетья стихам не помеха: С подлинным верно я слышу загробное Слово собрата по веку и цеху, И затуманившиеся глаза мои Видят корявые буквы — те самые, Что, может быть, и не в лучшем порядке, Но запеклись на клочке из тетрадки. ТУГИЕ ПАРУСА Не спится, старость. Ночь, покой, уют И все равно не тяжелеют веки. Два голоса заснуть мне не дают, Твердят о Боге и о человеке.
Другой ему комплементарно равен: — Я мыслю, посему я есмь (Декарт). — Я есмь — конечно, есть и Ты (Державин). О ЗВЕЗДАХ Утром раза три в неделю С милой музой порезвлюсь, Там опять пойду в постелю И с женою обоймусь. Г. Державин Поэтов увлекали прорицанья Внезапной смерти, яростной притом: В полдневный жар долины в Дагестане; Или в зеленый вечер под окном; Тянуло их писать, как на дуэли Поэт на снег роняет пистолет; Предсказывать (как вышло и на деле) Умру не на постели... в дикой щели; Твердить: —...пора Творцу вернуть билет. Но быть пророком, даже невеликим, И мудрым звездочетам не дано, А словом опрометчивым накликать Несчастье на себя не мудрено. Не отогнать накликанные беды, Хоть можно вспомнить об иной звезде: Минут пяток всхрапнуть после обеда И побродить уже во сне по следу Державина в зеленой Званке, где
Подробно, резво, но не впопыхах. Была жена в постели. Бог повсюду. И вкус бессмертья длился на губах. 1997 г.
Я вышел в сад и, взявши вилы, Стал перебрасывать компост, А память мне переводила То, что сказал однажды Фрост:
По строчкам размещал слова, И складывалась жизнь у Фроста Тепло и просто. 1997 г.
В тот день, Когда мы клонируем Мертворожденного младенца, Что это будет?
Воскресение из мертвых? Первый шаг человека к бессмертию? Или: и то, и другое, и третье? На подступах к тому, что обещал Христос, Пришла пора спросить у будущего века: Бессмертье или смерть — вот в этом весь вопрос; К чему иль ни к чему бессмертье человеку? 1999 г.
Но опасайся стихоумножения. Пусть без тебя прискорбно увеличится Число уходов качества в количество, Где силуэты прячутся в туман, А лица схожи внутренне и внешне Не так, увы, как вишня и черешня, А словно граммофон и графоман. 1998 г.
Но знать должны все внучки горожан, Что сорняки средь сора у забора Растут, как орхидеи. Из с-е-м-я-н! 1998 г.
Звезды сходят на нет, Потому что не тьмой, а Светом гасится свет. Светлячок, фейерверк ли, Все нуждаются в тьме. Чтобы звезды не меркли, Будь себе на уме. Пляшет канатоходец Днем у всех на виду, И лишь темный колодец Видит в небе звезду. Что в пространство и время Абсолютный льет свет, Ставши солнцем в системе Оживленных планет, Средь которых найдется Дальнозоркая та, В чьем глубоком колодце И твоя отзовется, Отразится звезда. 1999 г.
5 Из Джона Мейсфилда МОРСКОЙ ВОЛК Видно, я суровому Нерею Смог когда-то очень угодить, Что теперь — его, и не умею Ни полей, ни леса полюбить. Гумилев «Тоска по морю» Я в море, в море пущусь опять, где волн закипает плеск, Дайте мне только быстрый корабль и звезды путеводной блеск; И ветра свист, и штурвала скрип, и белых полотен пляс, И серую мглу над серой водой в предутренний серый час. Я в море, в море пущусь опять, где к берегу мчит прилив, И внятен мне и неотразим властный его призыв; Мне нужно только, чтоб бриз свежел, пену швыряя ввысь, Кричали чайки, дышала зыбь и облака неслись. Я в море, в море пущусь опять, в привольный цыганский быт, Которому верен и альбатрос, и старый бродяга кит; Пусть слышится только моряцкий смех, соленая болтовня, Когда приютит меня долгий сон в конце моего дня. 1999 г.
(Плюты, 1939) Склонила зарево над речкою заря, И камышинку — девушка нагая. Вода и сердце замерли не зря, Аквазеркальным пламенем горя, С Авророю Наташу сопрягая.
(Вестерланд, 1949) В брызгах вынырнуло чудо, Нет, не спрут, не барракуда, Не морское чудо-юдо — Из подводной темноты Образ вынесла мне ты Длиннобедрой, крутогрудой, Пенородной красоты.
(озеро Силвер-Лейк, 1979) За кормой челнока наш улов, На кукане четыре форели. В ловле нахлестом вдоль берегов Мы со временем поднаторели. Ты сказала: «Хлестну, что есть сил, Вон к тому островочку поближе...» Но поддельную мушку схватил Кромкой клюва рассеянный крыжень. Не приходится хвастаться, как Провели мы крутой поединок И попался в подсак нам бедняк, Выбившись из силенок утиных. Я неписаный кодекс блюду, Сняв с крючка, подбодрил его шуткой: «Птичке Божьей, попавшей в беду, Не годится стать жареной уткой. Поскорее обратно чеши, Ты ведь селезень, брат, а не рыба!» Он бежал по воде в камыши И оттуда нам крякнул: «Спасибо!». Монтерей, 1999
Чаёк заваривался крут, Запахло ураганом: Варил его свободный люд, Хлебать пришлось тиранам.
Трещала власть, И шторм ревел, крепчая, Вот что за буря поднялась В бостонской чашке чая! жүктеу/скачать 0.74 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|