Сочинение уильяма мьюира, K. C. S. I. Д-ра юстиции, D. C. L., Д-ра философии (болонья)

В ПЕРВОЕ ежегодное паломничество, в связи с необходимостью подавления восстаний, Абу Бекру пришлось воздержаться от поездки в Мекку; но в следующем году он сам торжественно возглавил его. Когда процессия вошла в Мекку, жители поспешили сообщить об этом отцу халифа, который, ослепши от старости, сидел у дверей своего дома. При приближении сына старик поднялся поприветствовать его. Абу Бекр склонил верблюда, на котором ехал, на колени у порога, и, спешившись, обнял отца, заплакавшего от радости, и поцеловал его между глаз. Управитель и другие вожди Мекки подошли, чтобы пожать халифу руку. Они выразили свое почтение ему, а также его отцу, сказавшему: «Это — наша знать; почитай их, сын мой, и высоко цени их». «Высоко ценить их, — отвечал он, — я согласен; но (помня о наставлениях своего Учителя), что касается чести, то ко всем без исключения она приходит лишь от одного Господа». После омовения, облачившись в одежду паломника, он поцеловал черный камень и обошел вокруг Священной мечети. Народ окружил его; и когда люди упомянули Пророка, Абу Бекр заплакал. Ведь всего два года назад Мухаммад был среди них, участвуя в этом же обряде. Какое множество опасностей и избавлений от них прошлось на такой короткий период! Теперь они оплакивают его утрату. В полдень Абу Бекр вновь совершил обряд у Каабы; затем, сев в полумраке Зала собрания, обратился к жителям: если у кого есть жалобы, пусть скажет. Все молчали; так что он поблагодарил горожан и их управителя. Затем он поднялся и совершил полуденную молитву. Вскоре он попрощался с ними и отправился обратно в Медину.

В течение лета Абу Бекр был занят сбором подкреплений для сирийской кампании. Будучи простым и умеренным в привычках, он и поныне оставался крепким и здоровым, хотя ему уже перевалило за шестьдесят. Осенью, неосторожно искупавшись в холодный день, он подхватил лихорадку и слег, что вынудило его поручить ведение общей молитвы Омару. Видя, что болезнь затянулась на две недели, его друзья забеспокоились и спросили, не послать ли за целителем? «У меня уже был Целитель», — торжественно ответил Абу Бекр. «И что же он сказал?» «Он сказал мне: “Я собираюсь свершить над тобою то, что Я задумал”». Они поняли смысл его слов и замолкли. Сознавая, что конец близок, халиф стал готовить себе преемника. Выбор пал на Омара; но, желая подкрепить свое собственное убеждение мнением других, он посоветовался сначала с Абд ар-Рахманом, одним из главных советников Пророка, который похвалил Омара, как подходящего кандидата, но в то же время отметил его склонность к жестокости. «Это потому, — ответил умирающий халиф, — что он видел меня терпимым и мягкосердечным. Когда он сам станет хозяином, то во многом будет воздерживаться от того, о чем вы говорили. Я наблюдал за ним. Если я был зол на кого-то, он вставал на его защиту; когда же я проявлял снисходительность, он становился жестоким». Осман тоже одобрил выбор: «То, что сокрыто в душе Омара, — сказал он, — лучше того, что на поверхности; нет равного ему среди нас». Талха, с другой стороны, был против: «Если мы так страдали от Омара, пока ты был с нами, что будет, когда ты уйдешь к своему Господу — тебе придется держать ответ, почему ты оставил свой народ на попечение такого жестокого властелина?» «Поднимите меня, — вскричал халиф, сильно взволновавшись, — вы хотите запугать меня? Клянусь, что когда встречусь со своим Господом, то скажу Ему: “Я назначил правителем Его народа того, кто был лучшим среди всех остальных”».

Вслед за тем Абу Бекр призвал Османа и продиктовал ему предписание о назначении его своим преемником. Он лишился чувств, пока тот писал. Придя в себя, халиф попросил Османа еще раз прочесть написанное. Затем, удовлетворенный, он возблагодарил Господа. «Ибо, — сказал он, — я видел, что ты опасаешься, чтобы после моей смерти люди не остались в сомнении». На этом он пожелал, чтобы постановление было прочитано гражданам, собравшимся во дворе мечети. Омар, сам присутствовавший при этом, попросил тишины, чтобы можно было услышать. Тогда, желая получить их одобрение, умирающий халиф попросил свою жену Асму приподнять его к окну (ибо дом халифа выходил во двор). Она поднесла его на своих покрытых татуировками руках к окну, откуда он, с трудом собрав силы, воскликнул: «Довольны ли вы тем, кого я назначил вашим правителем? Не кого-нибудь из моего рода, но Омара, сына Аль-Хаттаба. Поистине, я старался выбрать достойнейшего. Поэтому вы должны повиноваться ему преданно». Народ ответил в один голос: «Да, будем повиноваться».

До самого конца сознание Абу Бекра оставалось ясным, разум незамутненным. В свой последний день он принял (как мы видели) Аль-Мусанну, и, осознавая кризис, приказал Омару как можно скорее объявить призыв для Аль-Ирака. Во время болезни Аиша стала читать стихи языческого поэта, считая их уместными. Абу Бекру они не понравились, и он сказал: «Не то; прочти лучше (из Корана): “И придет опьянение смерти по истине: вот от чего ты уклонялся!”» ¹
Его смерть — 22-го vi. 13 г. хиджры — 23-го авг. 634 г. от р. Х.,

Последнее, что он сделал, это призвал Омара к своему одру и долго увещевал его смирить свою жестокость мягкостью. Вскоре после этого он скончался с такими словами на устах: «Господь, позволь мне умереть истинным верующим, и присоединиться к благословенным на небесах!»

Абу Бекр правил всего два года и три месяца. Согласно его воле тело было подготовлено к погребению любящими руками Асмы. Он был одет в ту же одежду, в которой умер. «Ибо, — сказал он, — новые одежды годятся для живых, а старые — для разлагающегося тела». Те же соратники, что несли гроб Пророка, теперь несли Абу Бекра; и они положили его в ту же могилу, голова халифа лежала рядом с плечом его Учителя. Омар, исполняя погребальный ритуал, вознес молитву, как было принято, над гробом. Погребальной процессии не нужно было далеко ходить: лишь пересечь двор Святилища; ибо Абу Бекр умер в доме, который предоставил ему Мухаммад напротив своего собственного.¹

На протяжении большей части своего правления он оставался в этом доме. В течение шести месяцев, разумеется, после смерти Мухаммада, он продолжал жить частично, как и прежде в Ас-Сунхе, пригороде верхней Медины.² Там он вел простую жизнь с семьею жены, с которой вступил в брак по прибытию в Медину, и которая вскоре после его смерти родила дочь. Каждое утро он шел пешком или ехал на лошади во двор мечети, где жил и правил Мухаммад, для исполнения дневных дел и руководства публичными молитвами, которые в его отсутствие проводил Омар. Для более важной пятничной службы, в которой также читалось обращение, он оставался в утренние часы дома, чтобы покрасить свои волосы и бороду и одеться с особой тщательностью; и поэтому он не появлялся до полуденной молитвы. Но и здесь, как и везде, он сохранял строгую простоту с самой молодости и даже сам кормил и доил домашних коз. Поначалу он продолжал обеспечивать себя торговлей; но, понимая, что это отвлекает его от государственных дел, он согласился отказаться от всех остальных занятий и получать вместо этого ежегодное пособие в размере шести тысяч драхм на ведение хозяйства.

Находя Сунх слишком удаленным от мечети, где во времена Мухаммада велись все общественные дела, он перенес туда свое жилище. Казначейство в те времена было, однако, простым. Ему не требовались ни охрана, ни помещение для расчетов. Десятина по мере поступления раздавалась бедным, или же тратилась на военное снаряжение и оружие; военная добыча тоже распределялась сразу же по доставке, или на следующее утро. Все получали поровну, новообращенный или ветеран, мужчина или женщина, невольник или свободный. В отношении богатств ислама, каждый верующий араб был равен своему брату. Когда халифа убеждали считать старшинство в вере основанием для предпочтения, Абу Бекр отвечал: «Предоставим это Господу; Он воздаст каждому в мире грядущем. Эти дары — всего лишь случайности нынешнего мира». После его смерти Омар приказал открыть сокровищницу; но там оказался лишь один кусочек золота, выпавший из мешка; так что все в голос зарыдали, благословляя память ушедшего халифа. Абу Бекра мучили угрызения совести даже из-за того жалования, которое он получал из народной казны; и, находясь на смертном одре, он приказал продать некоторые земли, его личные владения, чтобы возместить полученную им сумму.

По характеру Абу Бекр был необыкновенно мягким и вежливым. Омар любил повторять, что не найдется больше человека, за которого люди с большей готовностью решились бы положить свои жизни. Его давно называли «вздыхатель» из-за мягкосердечия. Он был суров к отступническим племенам; но за исключением одного случая, когда он предал разбойника огню, халиф не совершил ни одного жестокого поступка; а о том случае Абу Бекр всегда сожалел. Это был «один из трех поступков, которых ему бы не хотелось совершать». Другими были: прощение Аль-Ашаса, заслуживавшего смерти; и то, что он не отправил Омара в Аль-Ирак, в то время, когда перебросил Халида в Сирию. «Тогда, — говорил он, — я должен был простереть обе свои руки, правую и левую, на путях Господа».

В отличие от своего Учителя, он довольствовался немногими женами. Двух женщин он взял замуж в Мекке, еще до обращения. По прибытию в Медину он женился на дочери одного горожанина; и позднее взял в жены Асму, вдову Джафара, брата Али, убитого при Муте. От каждой жены он оставил потомство. Не упоминается ни о каких других женах, ни о наложницах в его гареме. Из своих детей больше всего он любил Аишу, в подтверждение чего выделил ей особое имущество в собственность. На смертном ложе, беспокоясь о видимой пристрастности, он сказал ей: «Я хотел бы, чтобы ты, дочь моя, вернула это имущество, чтобы разделить с остальными наследниками поровну, не забыв того, кто еще не родился». Его отец пережил его на полгода, достигнув преклонного возраста девяноста семи лет.

В своем дворе Абу Бекр поддерживал такую же простую и умеренную жизнь, как и Мухаммад. Охранников и слуг у него не было, да и вообще ничего, что свидетельствовало бы о какой-либо помпезности. Аккуратный в делах, он полагался на Омара, как своего советника, и суждения его имели такой вес, что можно даже сказать, что тот делил с халифом бразды правления. Абу Бекр никогда не давал себе покоя, лично снисходя до незначительных вещей. Так, он мог пуститься на ночную прогулку, чтобы посетить бедных и притесненных. Однажды Омар застал его ночью, вникающим в дела бедной слепой вдовы, которую Омар сам отправил за помощью. Судебные разбирательства были возложены на Омара, но за целый год «едва ли и пара просителей предстала перед ним». Надпись на государственной печати гласила: «Бог — лучший из властителей». Депеши главным образом составлял Али. Абу Бекр также прибегал к помощи Зейда (писца Пророка и составителя Корана) и Османа, или любого другого писца, оказывавшегося под рукою в нужный момент. В выборе кандидатов на высокие должности или командование, он был одновременно свободен от лицеприятия, мудр и проницателен в оценке характера кандидата.

Но у него не было силы и решительности Омара; да и чувство справедливости его не было таким острым и точным. Это видно на примере двух Халидов. Поручив командование одному, несмотря на предостережения Омара и Али, как пишет Сейф; он получил в результате разгром в Сирии. И опять, отказавшись справедливо наказать другого Халида, бессердечно и скандально женившегося на вдове ибн Нувейры, он понес ответственность за его дурные поступки. Однако этому беспринципному военачальнику — удачно прозванному «Божий меч» — более чем кому бы то ни было обязан ислам своим выживанием и триумфом. Конечно, в трудные моменты у Абу Бекра не было недостатка в твердости: например, отправив армию Осамы в то время, когда Медина была беззащитна и все вокруг так неопределенно, он выказал бесстрашие и непоколебимость в достижении цели. И эта его решительность более всего способствовала тому, что волна восстаний и измен пошла на убыль.

Абу Бекр не помышлял о собственном возвеличивании. Наделенный суверенной и безграничной властью, он использовал ее лишь в интересах ислама и на благо своего народа. Но основным секретом его силы была вера в Мухаммада. «Не называйте меня халифом Господа, — говорил он, — я лишь халиф Пророка Господа». Для него в любом деле существовал лишь один вопрос: какова была воля Мухаммада? и, как бы он поступил сейчас? С этого пути он никогда не отклонялся ни на йоту. Вот и получилось, что он сокрушил отступничество и защитил основы ислама. Его правление было недолгим, но за исключением самого Мухаммада ислам никому так не обязан, как Абу Бекру.

По этой причине и потому, что вера Абу Бекра в Пророка сама по себе является сильным свидетельством искренности самого Мухаммада, я довольно подробно остановился на жизни и характере первого халифа. Если бы Мухаммад начинал свою карьеру сознательным самозванцем, он никогда бы не завоевал веру и дружбу человека, не только проницательного и умного, но и на протяжении всей жизни сохранившем скромность, последовательность и искренность.

НА УТРО после смерти Абу Бекра Омар, поднявшись на кафедру, обратился к народу, собравшемуся в мечети. «Арабы, — сказал он, — подобны непокорному верблюду, который показывает ведущему каким путем его вести. Но с помощью Властелина Каабы даже в этом случае я поведу вас тем путем, которым вам надлежит идти».

Первым действием нового халифа было исполнение последней воли Абу Бекра: набор новых рекрутов для Аль-Мусанны. Для этого во дворе мечети было установлено знамя, и воинов немедленно призвали сбираться вкруг него. Затем всеми, находившимися в городе и поблизости, была принесена клятва на верность Омару. Между тем, люди испытывали такой страх перед доблестью персов, что никто не откликнулся на призыв. Видя это, Аль-Мусанна, который еще оставался в Медине, обратился к арабам с волнующей речью. Он рассказал им о своих победах, о несметных богатствах, о прекрасных пленницах и плодородных землях, на которых они уже одерживали верх над неприятелем. «И Господь, — добавил он, — жаждет отдать остальное в ваши руки». Воодушевленные его рассказом и уязвленные упреками Омара, мужчины начали, наконец, подходить. Первым вышел вперед Абу Обейд, гражданин Ат-Таифа; затем, следуя его примеру, и другие стали подходить к знамени. Когда набралась, таким образом, тысяча, они обратились к Омару: «Теперь ты выбери из корейшитов ли, из жителей ли Медины, кого поважнее, кто будет нами командовать». «Ну уж нет, — отвечал халиф, — в чем надлежало быть славе соратника Пророка, как не в том, чтобы первым пойти в бой за него? Но теперь вы опоздали; вы не поспешили на помощь Господу. У того, кто первым поднял на себя бремя, легкое или тяжелое, больше прав. Истинно, я поручу командование никому другому, как тому, кто первым вышел вперед». И затем повернулся к Абу Обейду:

«Я ставлю тебя над этим отрядом, потому что ты первым предложил себя; а в стремлении на битву лежит слава араба». С этим решительным заявлением халиф вручил ему знамя; но в то же время, настойчиво обязал всегда советоваться с другими соратниками Пророка и опираться на их поддержку в ведении дел. Итак, армия выступила в Аль-Ирак. При этом Омар также снял запрет на то, чтобы в походе принимали участие бывшие отступнические племена, разрешив Абу Обейду брать под свои знамена всех без исключения, кто со времен своего отступничества пребывал добрым мусульманином. Аль-Мусанна с легким сердцем поспешил назад впереди Абу Обейда и возвратился в Аль-Хиру после месячного отсутствия.

Тем временем в злополучном дворе Персии произошли следующие перемены. Принцы и принцессы сменяли друг друга в череде кровопролитных мятежей, пока, наконец, Буран, женщина царской крови, не позвала знаменитого Рустема из Хорасана, и с его помощью не воцарилась на троне. Назначенный главнокомандующим, Рустем вскоре показал свою энергию. Знать сплотилась вокруг него; крупные землевладельцы восстали против захватчиков, и вся страна стремительно сбросила арабское иго. Две колонны выступили из Аль-Медайна, одна, под командованием Джабана, переправилась через Евфрат и двинулась на Аль-Хиру; другая, ведомая Нарсой, заняла Каскар на ближнем к персам берегу. Народ стекался под их знамена, и положение мусульман становилось рискованным.

Аль-Мусанна, собрав свою армию, все еще очень немногочисленную, оставил Аль-Хиру противнику, вернулся обратно в пустыню и на дороге в Медину стал ждать Абу Обейда. Но ожидать ему пришлось немало. Пополняясь по пути бедуинскими племенами и обременяясь их семьями, подкреплению понадобился целый месяц, чтобы завершить свой путь. После нескольких дней передышки, Абу Обейд принял командование объединенными силами и атаковал Джабана, обратив его в бегство. Затем, переправившись через Евфрат, он внезапно напал на Нарсу, сильно укрепившегося в царской финиковой роще близ Каскара, разбил его войско и занял лагерь, в котором помимо богатых трофеев оказалось множество редких фиников, предназначавшихся для царского стола.

Они были розданы солдатам в качестве обычного рациона. С пятой долей трофеев Абу Обейд отправил часть плодов Омару. «Вот, — писал он, — фрукты, которыми Господь кормит нас, ими питались только персидские цари; ты можешь посмотреть на них своими собственными глазами, попробовать их своими собственными устами и возблагодарить Господа за Его великодушие, даровавшего нам королевскую пищу». Злосчастная дельта, жертва чередующихся завоеваний и поражений, вновь подпала под владычество мусульман. Окрестные вожди приносили свои подношения, в знак лояльности устроив Абу Обейду роскошный пир. Он отказывался принимать в нем участие, если лакомства не будут разделены поровну с солдатами. Были сервированы дополнительные кушанья, и воины вкусили эту трапезу вместе с ним.

Бахман выступает против Абу Обейда.

Разгневанный поражением, Рустем собрал еще большую армию под руководством другого прославленного воина: Бахмана. Имперское знамя из шкур пантер было развернуто и возложено на слонов, отправленных с этим войском. Перед этим внушительным воинством арабская армия снова отступила, и, перейдя Евфрат, расположилась на западном берегу. Бахман остался на противоположной стороне. Поле битвы оказалось неподалеку от развалин Вавилона; на всю ширину реки был сооружен мост из лодок. Бахман предложил Абу Обейду беспрепятственно пересечь Евфрат, и таким образом выбрать любой из берегов для грядущего сражения. Советники последнего пытались уговорить его не оставлять своего более выгодного положения. Но Абу Обейд посчитал это делом чести. «Будем ли мы больше бояться смерти, чем они?» — воскликнул он, скомандовав немедленно пересечь реку. Поле для арабов на противоположном берегу оказалось ограниченным; и хотя их было около десяти тысяч, для маневров не хватало места. Один лишь мост сохранял путь к отступлению. Неповоротливые слоны в пестрых накидках со звенящими колокольчиками привели в смятение арабскую кавалерию. Тогда всадники, спешившись, смело бросились на громадных зверей, с определенным успехом пытаясь срезать завязки паланкинов, чтобы прогнать слонов с поля. Сам Абу Обейд, выбрав самого свирепого белого слона с огромными бивнями, бросился на него с мечом в руке. Тщетно пытался воин добраться до уязвимых мест, огромное животное схватило его своим хоботом и раздавило до смерти. Ужас объял ряды очевидцев страшной сцены. Один за другим полегли те вожди, которых Абу Обейд назначил командовать в случае своей гибели, и армия арабов дрогнула.

Сразу вслед за этим один из воинов, потрясенный участью своих командиров, бросился к переправе и с криком: «Умрем, как умерли наши вожди, или победим!» — отрезал крайнюю лодку, оттолкнув ее плыть по течению. Арабы были близки к бегству, паника быстро распространялась. Стесненные мусульмане, выжимались обратно к реке. Множество потонуло в глубоком и стремительном потоке, лишь немногие выбрались на противоположный берег. В этот решающий момент Аль-Мусанна бросился вперед. Окруженный несколькими героями, в числе которых был и вождь христианского племени Бени Тай, он схватил знамя и ринулся на врага, крикнув находившимся в смятении арабам, что будет удерживать позицию, пока все не отойдут. Затем он отругал виновника этого хаоса и приказал восстановить мост. «Не губите себя сами, — кричал он, — отходите в порядке, а я вас прикрою!» Пока он, таким образом, бесстрашно сдерживал натиск персов, удар копья пробил кольца его кольчуги, нанеся глубокую и опасную рану. Не обращая на нее внимания, он стойко оборонялся, пытаясь успокоить охваченную паникой армию, но тщетно. Хаос усиливался, и пока порядок был наведен, огромное количество воинов погибло в реке. Наконец, мост был восстановлен, и уцелевшие бросились через него; однако четыре тысячи воинов были смыты потоком, полегли на поле боя или скончались от ран. Из новых рекрутов примерно две тысячи, потрясенные увиденным, бежали от жуткого места обратно в Аравию; и Аль-Мусанна, снова принявший командование, остался лишь с тремя тысячами своих воинов. После битвы Бахман собирался пересечь реку, чтобы развить достигнутый успех. Если бы ему это удалось, то Аль-Мусанне с его лишенными мужества остатками войска, все еще удерживающими позицию на противоположном берегу, пришлось бы очень тяжело.

Но к счастью в тот момент до Бахмана дошли вести о восстании в Аль-Медайне; и поэтому, отказавшись от своего замысла, он поспешил прочь к своей столице. Аль-Мусанна отступил обратно к Уллейсу; ниже по реке, и расположился там, храбро решив защищать свои прежние завоевания, находившиеся на земле народа, уже не безучастного к исламу. Джабан, не осведомленный о спешном отзыве Бахмана, попался в руки Аль-Мусанны и был обезглавлен вместе со своими воинами. Положение, несомненно, выглядело тяжелым; но такой герой как Аль-Мусанна был не из тех, кто впадает в отчаяние. Как и во время своего первого похода, он попытался восполнить поредевшие ряды своего войска за счет близких мусульманам по духу арабских племен; и вскоре уже располагал немалой силой.

Омар с невозмутимостью принял дурные вести. Рекруты Абу Обейда продолжали бежать, пока не добрались до дома; вот и некоторые мединцы вернулись в город, покрыв себя позором. Халиф со спокойствием обратился к ним: «Поистине я защитник каждого верующего, лицом к лицу встретившегося с врагом, даже если его постигла неудача. Господь да смилостивится над Абу Обейдом, да простит его. Если бы он выжил и нашел пристанище на каком-нибудь песчаном холме, я, безусловно, стал бы ему первым адвокатом и защитником». Моаз, известный чтец Корана, оказался среди дезертиров. Вскоре после речи халифа, в ходе публичного чтения, он наткнулся на такой стих: «Кто в поле обратит к врагу спину (разве только не вернется вновь в сражение), или же присоединится к другой стороне, истинно навлечет на себя гнев Божий; убежищем для него послужит огонь ада — скверный конец!» [Крачковский: «А кто обратит к ним в тот день тыл, если не для поворота к битве или для присоединения к отряду, тот навлечет на себя гнев Аллаха. Убежище для него — геенна, и скверно это возвращение!»] ¹ и громко зарыдал. Омар обратился к нему мягко: «Не плачь, о, Моаз, ты “обратил спину” не для того, чтобы “присоединиться к другой стороне”, ты “присоединился” не к кому иному, но ко мне». Таков был дух этих героев ислама, даже в поражении. Отступление привело только к одному результату: оно заставило халифа удвоить усилия.

Новый призыв к массовому набору добровольцев вскоре зазвучал по всему полуострову. Но это подкрепление не успело бы помочь Аль-Мусанне, если бы (к счастью для ислама) он не получил существеную поддержку гораздо ранее.

Дело в том, что все еще подтягивался предыдущий набор. Рекруты, со всех концов ежедневно прибывающие в Медину, стремились — теперь, когда запрет касающийся отступников был снят — показать искренность своего раскаяния и принять участие в дележе добычи. Вновь прибывающие группы умоляли Омара послать их на благодатные сирийские земли. Но последние победы в Сирии успокоили его относительно этого направления; и всех прибывших мужчин он без промедления отправлял в Аль-Ирак. Бесстрашные рекруты, сплоченные под знаменем Джарира, твердили, что все их родственники до того были отправлены в Сирию; но Омар сохранял твердость, и, наконец, уговорил их немедленно отправиться в Персию, пообещав четвертую часть от своей царской пятой доли захваченной там добычи. Дезертиры также торопились вернуться, чтобы восстановить свою честь. Но самым примечательным оказалось одно христианское племя из пустыни, которое, не отказываясь от своей веры, разделило свою судьбу с мусульманами и отправило отряд им на выручку. Таким образом, быстро получив подкрепление, Аль-Мусанна стал сильнее, чем прежде, и был уже способен к нападению. Его войска поначалу были сосредоточены на краю Аравийской пустыни, возле Хаффана. Женщины и дети (в те времена было принято брать с собой на войну свой скарб и домочадцев) были оставлены в безопасном месте, немного поодаль; некоторые даже остались с дружелюбно настроенными жителями в Аль-Хире, хотя город в результате последнего отступления вновь был захвачен персидским сатрапом. У Аль-Мусанны был также скрывавшийся там преданный последователь, который сообщал ему о том, что происходило в городе.

…который выступает против персидской армии.

От этого шпиона Аль-Мусанна узнал, что по решению, принятому в столице, против него собирается огромная армия. Незамедлительно отправив депешу Джариру, который был уже на подходе, с просьбой поторопиться, Аль-Мусанна двинулся на западный берег Евфрата к Аль-Бувейбу; и там, недалеко от будущей Аль-Куфы, стал ожидать противника на подходе к мосту. Омар предостерегал его, чтобы он больше не подвергал риску своих людей, переправляясь через реку до окончательной победы; поэтому Аль-Мусанна позволил вражеской армии беспрепятственно пройти по мосту. Персы двигались тремя колоннами, во главе каждой шло по слону, в сопровождении охраны из пеших воинов, и двигались они с шумом и диким грохотом. В это время был пост рамадан; но по особому разрешению воины подкрепились полноценной трапезой. Аль-Мусанна, на своем любимом боевом коне, шутливо прозванном «Мятежником» из-за своей покорности в бою, скакал вдоль рядов, призывая своих воинов проявить себя, как подобает мужчинам: «Ваша доблесть в этот день должна стать легендарной. Будьте спокойны, как сама смерть, если же обращаетесь друг к другу, говорите шепотом. Никто из нас не побежит в этот день. Я жажду славы не для себя, но для всех вас». И они отвечали ему подобными же словами, ибо он был любим своими людьми.

Сигналом к битве должен был послужить текбир или возглас «Господь велик!», повторенный трижды; затем с четвертым восклицанием должно было начаться общее наступление. Но Аль-Мусанна едва успел прокричать один раз, как персидские воины без тени сомнения бросились в атаку; ближайшие ряды арабов были смяты под их натиском. Аль-Мусанна нервно затеребил свою бороду. Подозвав одного из вождей, он приказал ему немедленно передать дрогнувшим рядам такое послание: «Эмир приветствует вас и говорит, что вы не должны в этот день постыдить мусульман». Они отвечали: «Э, нет, не постыдим!» И когда дрогнувшие ряды вновь сомкнулись, Аль-Мусанна одобрительно улыбнулся. Бой был долгим, ведь стороны были достойны друг друга. Наконец, Аль-Мусанна, видя, что необходим отчаянный натиск, подскакал к вождю христиан, сказав ему: «Вы с нами одной крови; пошли вперед, когда я ударю, ударьте и вы со мной». Центр персов дрогнул под яростным напором, и, когда пыль улеглась, арабы увидели, что неприятель бежит. Фланги мусульман, до тех пор отжатые противником в стороны, теперь приободрились и понеслись вперед. Персидская воины дрогнули и бросились к мосту. Аль-Мусанна, однако, добравшись первым, отрезал им путь. В отчаянии персы бросились на своих преследователей. Но арабы, хотя и сравнительно немногочисленные, с яростным рвением отбили безнадежную контратаку. «Противники, — рассказывал очевидец, — гонимые нами, были остановлены рекой, и, не найдя пути к отступлению, обернулись и кинулись на нас. Кто-то крикнул нашему командиру повернуть свое знамя обратно. “Мое дело, — отвечал тот, — нести знамя вперед”. Так что мы ринулись вперед и изрубили их, ни один из них даже до берега реки не добрался». Впоследствии Аль-Мусанна сожалел о том, что перехватил мост, что привело к ненужным потерям среди его солдат. «Я был не прав, — признавал он, — не повторяйте моей печальной ошибки; не следовало преграждать им путь, из-за этого они в отчаянии бросились на нас».

Резня, практически не имевшая себе равных даже в анналах ислама, длилась всю ночь. Сто воинов хвастались, что каждый сразил своим копьем по десятку врагов; поэтому место битвы получило название «Поле десятков». Ни одно другое сражение не оставило заметок о большей длительности или еще больших потерях. Долгие годы кости убитых убеляли равнину; и для жителей Аль-Куфы прямо у дверей их жилищ еще долго сохранялось свидетельство одновременно отваги и безжалостности тех первых захватчиков.

Эта победа знаменательна тем, что была одержана отчасти благодаря мужеству христианского племени. Более того, самый доблестный подвиг в этот день был совершен человеком из другого христианского клана. Группа купцов-бедуинов с табуном лошадей для продажи прибыла в тот момент, когда воины уже выстраивались в ряды; она тотчас приняла участие в битве на стороне арабов. Юноша из их числа бросился в средину персидских войск, поразил их вождя Михрана и, вскочив на его богато убранного коня, вернулся назад, восторженно отвечая на крики одобрения мусульман: «Я из племени Таглиб! Я тот, кто поразил их вождя!»

Потери со стороны мусульман были существенны. Аль-Мусанна оплакивал смерть брата, воскликнувшего, когда его принесли с поля боя смертельно раненым: «Возвысьте знамена Бени Бекр, и Господь возвысит вас, ребята; да не опечалит вас моя гибель!» Вождя христиан постигла та же участь. Аль-Мусанна нежно ухаживал за обоими до их последнего вздоха — невиданное зрелище на полях сражений этих фанатиков. Он завершил погребение своего брата и прочих павших мусульман следующим панегириком: «Горе мое смягчено тем, что они остались непоколебимыми; не отступили ни на шаг; и вот они лежат здесь — мученики Аль-Бувейба!»

Трофеи были огромны. Были захвачены громадные запасы зерна и стада скота. Домой были посланы караваны с добычей; но стоило им появиться на горизонте, как женщины, приняв клубы пыли за вражеский набег, набросились на воинов с дикими арабскими криками, забрасывая их камнями и палками. Вождь выехал вперед и похвалил женщин за храбрость. «Достойно жен такой армии — сказал он, — так защищать себя». Затем он сказал о победе и — указывая на обозы с зерном — «о первых плодах ея!»

Страна была опустошена вплоть до самых стен Аль-Медайна. Вражеские гарнизоны были отовсюду выбиты; нижняя Месопотамия и устье Междуречья заново захвачены. Землю прочесывали группы арабов, совершая налеты на множество богатых рынков. Они поднимались до Багдада (в то время — небольшой деревеньки на Тигре) и даже еще севернее, до Текрита. В этих разбойничьих набегах было захвачено множество добычи, разделенной по заведенному порядку.

Аль-Мусанна прожил лишь несколько месяцев после своей большой победы. Он так и не оправился от своих ран, полученных в «битве на мосту», и умер. Его заслуги не получили должного признания. Будучи выходцем из низов, он так и не сумел занять места в ряду аристократии ислама. Джарир отказывался подчиняться ему — такому же бедуину, как он сам, даже не соратнику Пророка; на что и жаловался халифу. Омар, как мы увидим, прислушался к его жалобам, и назначил другого человека командиром над обоими. Но прежде чем перейти к новой главе в войне за Персию, нам следует на некоторое время возвратиться к событиям в Сирии.

Мусанна.

В самом деле, характер Аль-Мусанны заслуживает большего, чем упоминание вскользь. Среди военачальников, обеспечивших триумф ислама, равных ему практически не было. Уступая Халиду в стремительности натиска и гениальной предприимчивости, он обладал не меньшей храбростью и искусством стратега. Не отличаясь бесстыдной жестокостью, свойственной тому великому вождю, Халид никогда не использовал свои победы для удовлетворения личных похотей. На «мосту» силы мусульман не были окончательно уничтожены лишь благодаря хладнокровию и непреодолимому упорству Аль-Мусанны; а быстрое формирование многочисленного свежего войска после этой битвы, причем с помощью христианских племен (примечательный знак либеральности мусульман в отличие от слепого фанатизма последних дней), указывает на выдающие организаторские способности, в чем он далеко превосходил своих товарищей. Повторяющиеся смещения Аль-Мусанны дорого обошлись халифату, в одно время даже поставив будущее ислама в Аль-Ираке под сомнение; но на его лояльности к Омару они не отразились. Можно сказать, что дух времени не позволял халифу поставить бедуина неблагородного происхождения начальником над людьми, сражавшимися под знаменем еще самого Пророка в качестве его сотоварищей. Но странно, что ни один из историков, будучи столь ревностен к прославлению героев ислама, не сожалеет в своих трудах о смещении столь выдающегося военачальника и не пытается отвести Аль-Мусанне заслуженное им место в череде величайших полководцев мира.