Социологические теории общества и социального изменения
жүктеу/скачать 389.2 Kb. Pdf көрінісі
|
разделительной. Главный тезис Хобсбаума состоит в том, что национализм наших дней, вследствие глобализации и международного разделения труда, перестал быть созидательной исторической силой, “Нации и национализм, – утверждает Хобсбаум, – будут присутствовать в истории, но на подчиненных, малозначительных ролях” (цит. по: с. 124). Посему, несмотря на рост националистических движений, с исторической точки зрения, он не имеет особого значения. Критически анализируя эту концепцию, Смит прежде всего отмечает, что Хобсбаум ничего не говорит о периоде с 1790 по 1820 гг., может быть, потому, что тогда не возникло крупных государств, а для Хобсбаума национализм представляет интерес лишь в той мере, в какой он способствовал созданию новых мощных государств и обширных рынков. Однако Франция и США конституировались как национальные государства именно в этот период и задали тем самым образец, о котором мечтали националистически мыслящие интеллектуалы во всех уголках Европы. Однако пример Франции показывает, что идея “изобретенных” традиций и “сконструированных” наций применима лишь в ограниченных пределах. В то же время Смит подчеркивает, что различение двух типов 56 национализма является книжным и не отражает сложные исторические реалии. В действительности, гражданский и демократический национализм не бывает без этнолингвистического. Различение двух типов национализма как исторически продуктивного и исторически бесплодного является, по мнению Смита, возрождением в модернистской терминологии старой гегелевской идеи “исторических” и “неисторических” народов. Одновременно Хобсбаум считает народные массы чисто пассивными объектами манипуляции элит, “изобретающих” для них традиции и национальную символику. Смит же подчеркивает значение распространенных в народе связей и верований (например, представлений о своей святой земле, как у русских или у евреев) для формирования наций. Вообще, сейчас модно рассматривать нации как социальные конструкты, артефакты культурной инженерии, выдуманную общность. Однако при этом остается необъясненным, почему элита сконструировала именно такую, а не другую общность, с такими, а не иными границами, традициями и символами? И почему, далее, массы так живо и страстно стали реагировать на этот артефакт, вплоть до самопожертвования? Смит ставит акцент на пределах возможного конструирования, заданных культурой народных масс, их языком, законами, музыкой, символами, памятью, мифами, традициями и т.д. Вопрос о происхождении наций выглядит по-другому в свете влиятельной концепции Б.Андерсона. Последний, впрочем, тоже считает, что нация – воображаемая общность, поскольку все люди, принадлежащие одной нации, не могут увидеться, познакомиться, общаться между собой. Как же понять то значение, которое люди придают национальным связям, вплоть до самопожертвования? К объяснению этого, как считает Андерсон, мы должны подходить, учитывая две фатальные неизбежности, в которых протекает человеческое существование: смерть и различие языков. Смерть создает постоянную угрозу забвения. В эпоху секуляризации люди спасаются от этой угрозы надеждами на память потомков. И тут коллективная память и солидарность нации раскрывают перед нами свое значение. Для наций особенно характерна символика, связанная с сохранением памяти, – например, Могилы Неизвестных Солдат. Эти безымянные захоронения наполнены, по выражению Андерсона, “духами национального воображения”. “Это означает, - комментирует Смит, – что национализм, подобно религии, принимает 57 смерть и страдание всерьез, чего не могут сделать прогрессивные и эволюционные системы мысли типа марксизма или либерализма” (с. 132). Национализм умеряет фатальность смерти непрерывностью связи поколений и коллективной памятью. Он гарантирует связь умерших и еще не рожденных. Фатальность множественности человеческих языков заключается в том, что она сохраняется, несмотря на то, что отдельные языки умирают, а другие рождаются. Человечество никогда не было объединено одним языком. В то же время, подобно человеческой смертности, многообразие языков не имело никакого политического значения до эпохи книгопечатания и капитализма, когда сложилась многочисленная читающая на одном (родном) языке публика. Наступление этой эпохи означало разложение трех главных связей, скреплявших человеческое общество: сакральных обществ единоверцев, сакральных монархий и космического времени, в котором в каждом моменте настоящего присутствовало прошлое и будущее. Секуляризация, революции, утверждение образа линейного времени как пустого вместилища всех событий разрушили эти формы связи. Андерсон также обращает внимание на огромную роль книгопечатания, появления газет, рыночного капитализма, а также протестантизма в формировании национальных языков. С протестантизмом был связан протест против единого священного языка и перевод сакральной литературы и богослужений на местные языки. Созданию унифицированной языковой среды способствовали и рыночная экономика, и пресса. Смит оценивает концепцию Андерсона как большой прорыв в объяснении значения наций и национализма, ибо тут они оказываются связанными с фундаментальными условиями человеческого существования. Такой подход позволяет показать, что нации возникают не на пустом месте и не являются продуктами свободного “конструирования” политической элиты. Смит полагает, что Андерсон, собственно, это и имел в виду, но использовал неудачную терминологию, говоря о “воображаемой” общности. За этим стоит не только терминологический, но и принципиальный момент. Смит подчеркивает, что нацию нельзя трактовать как совокупность представлений. В таком случае упускаются из виду факторы, не зависящие от представлений, например, цвет кожи. Далее, если рассматривать нацию как текст, то естественно счесть появление книгопечатания и развитие индустрии печатной продукции решающими факторами формирования нации. 58 Однако в Азии, Африке или Латинской Америке книжная культура и печатное слово играют несравненно меньшую роль, чем в Европе, что не помешало становлению там национальных государств. Очевидно, что подход к нации как к тексту упускает из виду такие важные элементы культуры, как символы, мифы, ценности и память, обычаи и традиции, кухню и могилы, костюмы, песни, танцы, архитектуру и ландшафт, которые тоже вносят свой вклад в национальную идентичность. Нацию нельзя назвать “воображаемой общностью”, потому что люди способны ради этой общности подчас даже жертвовать жизнью. Объясняя интенсивную эмоциональную связь человека со своей нацией, Андерсон совершенно справедливо, по мнению Смита, указывает, что нация в некотором отношении подобна семье. Ведь именно семья всегда рассматривалась как сфера бескорыстной любви, чистоты и солидарности, хотя на самом деле была далеко не такой, что не мешало людям быть страстно привязанными к своим семьям и делать все для защиты ее интересов. Нечто подобное имеет место по отношению к нации: люди знают, что их интересы, а подчас и самое выживание, связаны с интересами их нации, и потому они так глубоко привязаны к ней и готовы защищать ее даже ценой собственной жизни. Нация не всегда защищает от гибели, но она защищает от полного забвения, связывая живых, умерших и еще не родившихся в общность с единой судьбой. Нация выступает для националистов как светский вариант бессмертия. В то же время Смит указывает, что нельзя объяснять подъем национализма разрушением религиозных связей, приводя в пример исламские страны или Израиль, где религиозное и национальное возрождение взаимно поддерживают друг друга. Не менее осторожными надо быть и в утверждениях относительно концепции линейного времени. С одной стороны, такая идея присутствовала уже в Ветхом Завете, а с другой – автор ссылается на использование идеи циклического времени в бирманском национализме. В целом Смит отмечает, что модернистские основы концепции Андерсона нуждаются в существенном пересмотре, ибо связаны с неправомерным обобщением западноевропейского опыта; в то же время он подчеркивает значение работы Андерсона, соединившей анализ культурных и социально-экономических факторов. Андерсон соединил модернистские постулаты о связи наций с обществом модерна и постмодернистскую трактовку наций, в которой 59 попытки причинных объяснений заменяются анализом тех или иных националистических текстов. Модернистская парадигма была связана с поиском социологических и исторических причинных объяснений становления наций. Появление постмодернистского прочтения понятий из круга “наций” и “национализма”, стремление к деконструкции их как “воображаемых сообществ” и “изобретенных традиций” означает кризис и разложение классического модернизма. Именно это и происходило начиная с 80-х годов. Далее Смит переходит к обзору современного состояния и альтернатив модернистской парадигме. Этот обзор охватывает очень большое число имен и по необходимости оказывается значительно более кратким и беглым, чем его рассмотрение столпов модернистской парадигмы. Последняя возникла как реакция на предшествовавшие представления об извечности наций. “Однако, как это часто бывает в социальных науках, подобные всеохватывающие объяснительные парадигмы уступают место частным моделям или исследованию отдельных, обычно современных аспектов наций и национализма” (с. 145). Таков стиль постмодернизма. В результате, исследователи “вынуждены выбирать между неадекватными или неприемлемыми парадигмами либо множеством ограниченных аналитических работ, посвященных отдельным частным проблемам” (там же). Автор и рассматривает эту ситуацию, пытаясь понять ее причины. Прежде всего, он рассматривает полемику относительно жүктеу/скачать 389.2 Kb. Достарыңызбен бөлісу:
|