Поутру с двумя друзьями я вновь отправился пешком к Думе. Улицы были полны возбужденных людей. Все магазины были закрыты, деловая жизнь приостановилась. Канонада раздавалась уже в разных направлениях. Автомашины с солдатами и молодыми людьми, вооруженными винтовками и пулеметами, проносились туда и обратно. Они выискивали жандармов и контрреволюционеров.
Сегодня зала Думы выглядела совершенно по-иному. Солдаты, рабочие, студенты, горожане — стар и млад — толпились на площади. Ощущение порядка, сдержанности, опрятности испарилось. Его величество народ вышел на авансцену. В каждой комнате и углу шли незапланированные митинги и публичные аудиенции. "Долой царя!", "Смерть всем врагам народа!", "Да здравствует революция и демократическая республика!". Можно было обезуметь от бесконечного их повторения. Уже сегодня стало проглядываться двоевластие. Одним из центров власти оставался Исполнительный Комитет Думы во главе с Родзянко. другим становился Совет рабочих и солдатских депутатов, заседающий в противоположном конце русского парламента. Во главе с группой моих студентов я вошел в комнату Советов. Вместо обычных двенадцати депутатов там присутствовали уже три-четыре сотни людей. Складывалось впечатление, что любой желающий мог стать членом этого коллектива — в самом деле, вполне "неформальные" выборы. В переполненной людьми комнате сквозь табачную завесу слышались разговоры одновременно из разных углов. Но главной темой дискуссии в тот момент, когда мы вошли, был вопрос о том, арестовывать ли Родзянко, нынешнего председателя Думы, как контрреволюционера, или нет.
Я был ошеломлен. Неужели все эти люди потеряли разум за ночь? Я попросил слова, и, после того как был распознан председателем собрания, мне дали возможность говорить.
— Вы с ума сошли, — обратился я к ним. — Революция лишь началась, и если ей удастся победить, нам необходимо всем сплотиться против царизма. Не должно быть никакой анархии. В эти минуты опасности люди. обсуждающие возможность ареста Родзянко, лишь попросту тянут время.
Меня поддержал Максим Горький, выступивший в этом же ключе, и на какой-то момент об аресте Родзянко вроде бы позабыли. Тем не менее было ясно, что в психологии толпы, утверждающей свое "я". просыпался не только зверь, но и откровенная человеческая глупость.
Иа обратном пути в комнату Исполнительного Комитета Думы я встретил одного из членов Комитета, господина Ефремова, и из разговора с ним понял, что борьба между Комитетом и Советами началась всерьез и что двоевластный контроль над ходом революции — факт объективной реальности. "Но что мы можем поделать?" — отчаянно спросил он меня.
-
Кто действует от лица Советов?
-
Суханов, Чхеидзе и некоторые другие, — ответил он.
-
Неужели никак невозможно приказать солдатам арестовать эту
кучку людей и распустить Советы? — снова спросил я.
-
Подобный акт агрессии и конфликт не должны были произойти
в первые дни революции, — был его ответ.
— Ну, тогда готовьтесь к тому, что вы сами будете в скором
времени арестованы, — предупредил я его. — Будь я членом вашего
Комитета, то я бы действовал незамедлительно. Дума — все еще
высшая власть в стране.
В этот момент к нам присоединился профессор Гронский.
-
Не могли бы вы написать заявление от имени будущего правите
льства? — попросил он меня.
-
Почему это должен делать именно я? Набоков — лучший специ
алист по подобным делам. Обратитесь к нему. — Посередине нашего
разговора в комнату ворвался некий офицер и потребовал, чтобы его
сопроводили в зал Комитета Думы.
-
Что-нибудь произошло? — поинтересовался я.
-
Офицеры Балтийского флота умерщвлены солдатами и моряками,
— прокричал он. — Комитет должен вмешаться.
Я похолодел от ужаса. Воистину было полным безумием ожидать
бескровной революции. Я добрался до дому глубокой ночью. Душа
не радовалась. Но я тешил себя тем, что назавтра все изменится
в лучшую сторону. ......
Назавтра
Назавтра дела, однако, не изменились в лучшую сторону. Улицы были полны неуправляющимися толпами людей, все те же автомобили с вооруженными людьми, все та же охота за жандармами и контрреволюционерами. В Думу поступило известие, что царь отрекся от престола в пользу цесаревича Алексея.
Сегодня вышел первый номер газеты "Известия".
Численность Советов возросла до четырех-пяти сотен людей. Комитет и Советы организовали Временное правительство, Керенский выступал в качестве посредника между ними. Он был вице-президентом Советов и одновременно министром юстиции. Я встретился с ним, выглядел он крайне устало.
— Разошлите телеграммы всем начальникам тюрем с приказом
освободить всех политических заключенных, — произнес он.
Когда я составил текст телеграммы, он подписал его: "Министр юстиции, гражданин Керенский". Это "гражданин" было нечто новым, слегка театральным, хотя и не исключено, что вполне подходящим к месту. Я был не уверен, насколько прав Керенский, выступавший посредником, и очень переживал, что двойственное правление Временного правительства и экстремистов из Советов не продлится долго. Одна сила должна поглотить другую. Но кто кого? Для меня было очевидно, что Советы. Монархия пала, сознание людей стало республиканским. Просто буржуазная республика — не радикальное решение вопроса о власти для большинства людей. Я опасался этих экстремистов и психологии толпы.
Ужасающие новости! Резня офицеров возрастала. В Кронштадте адмирал Вирен и много других офицеров были убиты. Было заявлено, что офицеры были убиты согласно заготовленному германцами списку.
Только что прочитал "Приказ № 1", выпущенный Советами, в сущности, позволяющий солдатам не подчиняться приказаниям своих офицеров. Какой сумасшедший написал и опубликовал эту вещь?
В библиотеке Думы встретился с господином Набоковым, который ознакомил меня с проектом Заявления Временного правительства. В нем декларировались все свободы и гарантии граждан и солдат. Россия становилась самой демократической и самой свободной страной мира.
-
Что вы по этому поводу думаете? — гордо спросил он меня.
-
Восхитительный документ, но...
-
Что но?
-
Боюсь, что он слегка расплывчат для революционной поры
и самого разгара мировой войны, — вынужден был констатировать я.
-
У меня тоже есть некоторые сомнения, — отвечал он, — но
я надеюсь, что все будет хорошо.
-
Мне остается лишь присоединиться к вашим надеждам.
-
Сейчас я намерен составить Декларацию об отмене смертной
казни, — продолжил Набоков.
-
Как! Даже в армии! И в военное время?
-Да!
-
Но это же безумие, — воскликнул кто-то из присутствующих.
— Только лунатик может рассуждать о подобном в этот час, когда
офицеров безжалостно забивают, подобно овцам. Мне столь же ненави
стен царизм, как и любому другому, но я сожалею, что он пал именно
в этот час. На свой лад, конечно же, но ему все же лучше было известно,
как управлять государством, чем всем этим мечтательным болванам.
Что касалось меня, то я чувствовал его правоту.
Старый режим, без сомнения, уничтожен. И в Москве, и в Петрограде народ гулял, как на Пасху. Все славили новый режим и Республику. "Свобода! Святая Свобода!" — раздавалось повсюду. "Замечательная Революция! Бескровная Революция! Чистая, подобно хитонам безгрешных ангелов!" — услышал я как-то от марширующих по улице студентов.
Все это правильно, конечно. Кровопролитие пока еще не становилось устрашающим. Если не последуют новые жертвы, то наша революция сможет войти в историю как Бескровная Революция.
Достарыңызбен бөлісу: |