О.Ф.Русакова, Е.В.Ишменев

Ведущими представителями КДА являются Мишель Пешо (Michel Pecheux), Норман Фэркло (Norman Fairclough), Рут Водак (Ruth Wodak), Лили Чоулиораки (Lilie Chouliaraki), Тьон А. ван Дейк (Teun A. Van Dijk), Пол Чилтон (Paul Chilton), Кристина Шафнер (Christina Schäffner), Гюнтер Кресс (Gunter Kress)¹.

Представители КДА изначально рассматривают свои дискурс-теории как методологический инструментарий, предназначенный для критического разоблачения закодированных в дискурсивных практиках отношений социального доминирования и дискриминации.

Дискурс в КДА трактуется как коммуникативный ресурс, способствующий формированию и воспроизводству неравного распределения власти между социальными группами.

Дискурсивные практики анализируются с позиции производимых ими идеологических эффектов: они формируют и воспроизводят неравенство в социальных отношениях, создают идентичности путем позиционирования и категориальной классификации групп и людей.

Дискурс в КДА рассматривается как определенный способ доминирования и контроля в обществе. Важной составляющей критического дискурс-анализа является признание изменчивости социальных норм и регуляций, которая выступает следствием трансформации дискурсных практик.

Занимаясь выявлением властных отношений в дискурсе, представители КДА определяют власть как производительную силу, появляющуюся в результате усвоения и признания некоторого типа языка участниками социальных взаимодействий.

Главная особенность КДА, отличающая данное направление от других дискурс-теорий, заключается в том, что его представители сознательно встают на сторону борьбы подавляемых и угнетаемых социальных групп против групп, продуцирующих и воспроизводящих репрессивные дискурсы.

Все возрастающий исследовательский и общественный интерес к КДА в последние годы объясняется рядом факторов. Одним из них является появление в политической жизни новых социальных движений, которые обозначаются такими терминами, как «движения за идентичность», «борьба за признание», «движения за культурные права и мультикультурное гражданство» и др., получивших в США общее название - «политика идентичности».

В политике идентичности формулируются требования социального, политического и правового признания субкультур дискриминируемых общественных групп, требования расового, этнического, гендерного и др. равенства. В данных требованиях содержится идея о необходимости коренного переосмысления и изменения существующих социокультурных и дискурсивных практик распределения власти. «Они, - отмечает Сейла Бенхабиб, - сигнализируют о новых политических представлениях, выдвигающих проблемы культурной идентичности в широком смысле на передний план политического дискурса»¹.

При рассмотрениии причин обращения исследователей к КДА такие видные его представители, как Норман Фэркло и Рут Водак, обращают внимание на ряд факторов, связанных с увеличением роли языка маркетинга и массовых коммуникаций в общественной жизни. Во-первых, отмечается, что с развитием рыночных отношений и распространением потребительских настроений в общественную жизнь активно вторгаются дискурсы рекламы, а также получают широкое распространение дискурсы сферы обслуживания, отличающиеся языковой обезличенностью. По отношению к данным дискурсивным практикам у определенных групп людей складываются критические отношения.

Во-вторых, с развитием сфер услуг и культуры развлечений ключевым фактором при определении качества произведенного «товара» и, следовательно, его прибыльности, является язык, используемый в процессе «доставки» услуг. Этим объясняется пристальное внимание сервисного бизнеса к языковому «дизайну», оформлению речи работников сферы услуг (продавцов-консультантов, стюардесс и т.п.).

Процесс маркетизации, проникая в общественные институты, вызывает все больший интерес к способам позиционирования и самопрезентации в целях привлечения внимания потребителей. Особую популярность в связи с этим получают такие социальные практики, связанные с дискурсным дизайном, как создание имиджа, работа с персоналом и др.

В-третьих, все чаще в центре общественной жизни оказываются СМИ, в особенности телевидение. Медиа-дискурс в руках политиков выступает мощным ресурсом, используемым для формирования общественного мнения, для завоевания поддержки населения. В то же время, использование языка СМИ увеличивает риск публичной дескредитации. Важным условием достижения политического успеха является продуманность выбора языка общения с массовой аудиторией посредством СМИ¹.

Увеличение роли языка в общественной жизни приводит к повышению уровня сознательного вмешательства в языковые практики с помощью особых технологий. Данный процесс Фэркло обозначил теримином «технологизация дискурса»².

Технологизация дискурса включает систематическую, институциональную интеграцию следующих видов деятельности: 1) дискурс-анализ; 2) оформление (дизайн) и переоформление (редизайн) языковых практик; 3) тренинг институционального персонала в области овладения новым дискурсным ресурсом.

Технологизация дискурса осуществляется как сверху-вниз, так и снизу-вверх. «Нисходящая» технологизация дискурса носит институциональный характер. «Восходящая» технологизация дискурса связана с критическим подходом к существующим речевым практикам со стороны обычных людей. Критическое осознание людьми повседневных речевых практик и ориентация на трансформацию этих практик выступает одним из элементов общественной борьбы (классовой, феминистской, антирасистской). Рефлексивное строительство новых дискурсов и перестройка себя в соответсвии с этими дискурсами, считают сторонники КДА, представляет собой нормальную каждодневную практику.

КДА возник в качестве лингвистического критического анализа, получившего развитие в рамках «западного марксизма». Западный марксизм больше, чем другие формы марксизма интересовался культурными измерениями общественной жизни, подчеркивая, что капиталистические общественные отношения устанавливаются и воспроизводятся в значительной степени на основе культурного, а, следовательно, и идеологического, базиса, а не только экономического.

Одной из главных отличительных особенностей КДА от других теорий дискурса является акцентировка на идеологичеких контекстах дискурса социальных коммуникаций. Под идеологизированностью дискурса понимается признание в языке тех составляющих, которые поддерживают определенный тип социальных отношений.

Идейно-теоретическими источниками КДА являются работы крупных философов и ученых, внесших значительный вклад в изучение и критическое осмысление дискурса. К таким авторитетным авторам относятся, прежде всего, М.Бахтин, А.Грамши, Л.Альтюссер, М.Фуко, Р.Барт, П.Бурдье.

Если в самом сжатом виде обозначить основные идеи классиков, которые были взяты на вооружение представителями КДА, то схематично это будет выглядеть так:

Критический дух Франкфуртской школы, направенный на рассмотрение культуры не в качестве эпифеномена экономики, а в качестве относительно автономной области, также существенно повлиял на становление идено-теоретической базы КДА. Философы Франкфуртской школы настаивали на том, что в культурных феноменах проявляются социальные противоречия и вызревают критические силы, выступающие проив существующих порядков. Они подчеркивали роль субъективных условий в осуществлении революционных трансформаций. Согласно Ю.Хабермасу, критическая наука должна опираться на саморефлексию (осознание связи с определенными интересами) и считаться с историческим контекстом лингвистических и социальных взаимодействий. Хабермас разработал концепцию «идеальной разговорной ситуации», в которой взаимодействие осуществляется без какого-то властного давления. Рациональный или идеальный дискурс, согласно Хабермасу, преодолевает дисбаланс власти у субъектов коммуникации.

Основными теоретико-методологическими установками и особенностями КДА в области интерпретации и анализа дискурса являются:

1. 
   лингвистически-ориентированный подход к дискурс-анализу;
   
2. 
   трактовка дискурса как коммуникативной акции, производимой в форме текста и речи;
   
3. 
   интерпретация письменного и разговорного дискурса как форм социальной практики;
   
4. 
   диалектический взгляд на взаимосвязь дискурсов и социальных практик, подчеркивание их взаимной обусловленности;
   
5. 
   понимание дискурса как вербальной репрезентации отношений идеологического доминирования;
   
6. 
   акцент на критике и разоблачении дискриминационного и репрессивного содержания господствующих социально-политических дискурсов;
   
7. 
   особое исследовательское внимание к дискурсам расизма, национализма, сексизма;
   
8. 
   рассмотрение дискурса элит и медиадискурса как основных источников властной ассиметрии.
   

В 1994 г. ученые, занимающиеся критическим дискурс-анализом, объединились в международную сеть CRITICS (Centres for Reserch into Texts, Information and Communication in Society – Центры изучения текстов, информации и коммуникации в обществе).

В рамках КДА можно выделить несколько течений, краткий анализ которых мы предлагаем вниманию читетелей.
Французский дискурс-анализ

Данное направление представлено прежде всего работами Мишеля Пешо (Michel Pecheux) «Автоматический анализ дискурса» (1969), «Прописные истины» (1975), «Дискурс – структура или событие?» (1988) и др.

Дискурс, с точки зрения Пешо, - это точка, где встречаются язык и идеология, а дискурсивный анализ – это анализ идеологических аспектов использования языка и реализации в языке идеологии. Смыслы слов меняются в зависимости от классвых позиций в политической борьбе. Дискурсивный процесс рассматривается Пешо как часть идеологических классовых отношений¹. В лингвистических терминах дискурсивный процесс описывается им как система отношений парафраз, синонимии и метонимии с идеологическими символами². При этом идеологические структуры рассматриваются как связка между индивидуальными и универсальными (социальными) моментами в дискурсе.

Пешо была разработана модель автоматического анализа дискурса, в основу которой легла идея о неустранимом влиянии места, времени и социокультурного контекста на условия производства дискурса. Речь идет о формирующей дискурс социально-исторической ткани, о социокультурной заданности дискурса: не субъект как таковой является автором производимого им дискурса, а некая внесубъектная «матрица смыслов», которая автоматически управляет дискурсом субъекта, определяет способы производства дискурса. Данную матрицу Пеше обозначает термином «идеологическая формация». «Идеологические формации…, - отмечает Пешо, - определяют то, что может и должно быть сказано (в форме наставления, проповеди, памфлета, доклада, программы и т.д.) в соответствии с определенной позицией и при определенных обстоятельствах»³.

Вторя Альтюссеру, Пешо предполагает, что люди занимают иллюзорную позицию, видя себя источниками дискурса. На самом деле дискурс, да и сами люди как субъекты дискурса, - лишь следствия идеологического позиционирования. Субъект дискурса есть не что иное, как производимый в ходе дискурсивной практики эффект субъектности – «l`effet-subject». Источники дискурса и процессы идеологического позиционирования скрыты от людей. Более того, дискурсивные конструкции, в рамках которых идеологически позиционируются люди, сами формируются под воздействием совокупности дискурсивных формаций, которые Пешо называет «интердискурсом».

Главной целью автоматического анализа дискурса выступает «несубъективный анализ эффектов смысла».

Действие предложенного Пешо метода автоматического анализа дискурса было продемонстрировано в 1973 году в ходе эксперимента, в котором группе студентов предлагалось осмыслить и кратко передать содержание противоречивого и политически двусмысленного текста. Пятидесяти студентам, изучающим менеджмент, был предъявлен короткий отрывок одного политического доклада, в котором давался анализ кризисной ситуации в стране. Текст был прочитан им дважды. Они также имели доступ к печатному виду текста. Стедентов попросили составить полное и объективное резюме из 10-ти строк относительно содержания текста. При этом одной половине студентов намекнули, что текст, по-видимому, был составлен профсоюзными деятелями левого толка из Французской Демократической Конфедерации Труда, а другой половине намекнули, что источником может быть правое крыло в правительсве – голлисты и жискардисты. Студентам также было предложено самим высказать гипотезу относительно того, является ли источник текста политически «левым» или правым. Лишь меньшинство определило источник как «левый». Впоследствии студенты были поделены на две группы в соответствии со своей собственной политической позицией с целью четкого разделения парафраз (пересказов текста) на правые и левые. Эти два выделенных набора левых и правых парафраз могут быть рассмотрены как два образа одного и того же текста или как материализация идеологических и политических гипотез.

В этом эксперименте исследовались три неопределенности: 1) политическая неопределенность самого доклада; 2) неопределенность политических взглядов левых и правых весной 1973 года во Франции; 3) классовая неопределенность технических менеджеров.

Левые и правые наборы парафраз сравнивались на основе синтаксического анализа комбинаторики следующих сюжетов: 1) причины кризиса, 2) политика экономической реорганицации, 3) политика в сфере потребления, 4) политика культурного развития.

Анализ показал, что в правых парафразах основные причины кризиса сводятся к объективным, естественным процессам, например, к таким, как демографический взрыв, отсутствие сырья. В левых же парафразах в качестве главной причины кризиса называется проводимая правительсвом экономическая политика, которая привела к падению потребления¹.

В целом, творчество Пешо оказало серьезное влияние на современных представителей французской школы дискурс-анализа, среди которых следует назвать П.Серио, Э.П.Орланди, Ж.-Ж.Куртин, Д.Мальдидье.

Критическая лингвистика (КЛ)

КЛ возникла в Великобритании в конце 1970-х гг. (R.Fowler, G.Kress, Hodge²). Основной упор КЛ делала на анализе грамматических структур текстов, которые рассматривались как идеологические стратегии. Например, если в документальном фильме про «третий мир» бедняки из стран третьего мира последовательно выступают как объекты активных глаголов и никогда как субъекты этих глаголов, то это указывает на то, что бедняки в данном тексте трактуются как пассивные жертвы, а не участники борьбы. Более того, выбранная в данном случае грамматическая конструкции вносит определенный вклад в воспроизводство отношений доминирования, т.е. грамматика данного текста служит идеологии.

КЛ также привлекала внимание исследователей к идеологической силе системного подхода, к идеологической составляющей систем категоризации, которые встроены в словари. Наиболее часто критический лингвистический анализ применялся к дискурсу прессы, к различным типам обучающих текстов и интервью.

В конце 1980-х - начале 1990-х гг. ряд ведущих представителей КЛ обратились к исследованиям в области социальной семиотики.

Представители данного направления - Гюнтер Кресс, Ван Лиуэн и Лили Чоулиораки - обращают основное вниманиен на мультисемиотические свойства большинства современных текстов. Она также изучает способы анализа визуальных образов (от фотографий в прессе и телевизионных образов до изобразительного искусства эпохи Ренессанса) и отношения между языком и визуальными образами. К примеру, Гюнтер Кресс и Ван Лиуэн исследуют, как системообразующие текстовые категории материализуются в изобразительных структурах. Они также считают, что опыт анализа визуальных образов может привести к переосмыслению теории языка³.

Суть социально-семиотической теории КДА изложена в работе Г.Кресса «Идеологические структуры в дискурсе»⁴. Далее приводятся некоторые положения и выводы, содержащиеся в данной работе.

Дискурсы, счтает Кресс, нельзя отождествлять с текстами и их жанрами. Выбор текстового жанра в процессе коммуникации задается определенным дискурсом. Дискурс идеологичен, поскольку выражает позицию и стратегию говорящего. В дискурсе артикулируется значимость, предпочтительность тех или иных ценностей и понятий. Организация содержания в дискурсе определена существующей в обществе идеологической системой координат. Через дискурсы идеологические предпочтения реализуются в жанровых предпочтениях и в синтаксической организации текста. Например, в активных и пассивных формах предложениях изменение акцента, обозначенного первой позицией, от агента к цели непосредственно выражает позицию говорящего в отношении того, что для него является в данный момент значимым. Возьмем два предложения: 1) «председатель сообщил мне что…»; 2) «было сообщено председателем, что…». В первом предложении акцентируется значимость источника информации, во втором – акцент делается на значимости самой информации

Наличие синтаксических форм (активных или пассивных) сигнализирует о присутствии определенного идеологического выбора. Сигналы синтаксических форм сообщают не только об идеологическом выборе, но и о системе значений, содержащихся в выборе.

Таким образом идеологическое содержание выражается в лингвистических формах двумя способами: во-первых, как признак идеологического отбора, произведенного говорящим или пишущим, т.е как индекс идеологической деятельности; во-вторых, как выражение идеологического содержания, переданного в лингвистической форме в контексте других экстралингвистических форм.

Кресс подчеркивает, что выбор лингвистической формы не всегда оказывапется живым творческим процессом для говорящего: «если дискурсы представляют собой организации идеологического материала в дискурсивных формах, и если эти дискурсы существуют уже в установленном репертуаре дискурсов, принятом социальной группой, тогда говорящий индивид не станет создавать дискурс, а скорее просто воспроизведет дискурс, который она или он ранее заучили. Как бы там ни было, поскольку дискурс и текст являются разными категориями, и поскольку дискурс должен быть реализован в специфическом жанре, вполне возможно для говорящего использовать уже установленные дискурсивные правила, но придав им относительно новую текстуальную форму»¹.

Поскольку не существует прямой связи между социально организованным дискурсом и лингвистически организованным текстом, текст может быть местом, где сосуществуют противоречивые и несоизмеримые дискурсы. Именно в тексте, а не в дискурсе пользователи языка могут реализовать свой творческий потенциал. В то время как дискурсы относительно фиксированы, тексты до некоторой степени непостоянны и непредсказуемы.

В своей статье Кресс приводит несколько примеров, в которых демонстрируются журналистские приемы построения вербальных текстов и визуальных образов, а также - способы их соединения в дискурсах телевизионных репортажей и газетных информационных сообщениях.

На основе дискурс-анализа конкретных телевизионных репортажей и газетных публикаций, посвященных одной определенной теме, Кресс вскрывает идеологические структуры в их дискурсах. Например, при анализе новостных телесообщений, повествующих о бурной реакции болельщиков на стадионе, протестующих против апартеида во время выступления команды из Южноафриканского Союза Рэгби, показывается, что текст репортажей выстраивается таким образом, чтобы представить перед зрителями противников апартеида (антирасистов и антифашистов) в качестве агрессивных агентов беспорядков, т.е. в образе врага.. В то же время, образ полиции был представлен как образ друга и защитника.

Кресс показывает, что лексическая структура текста, выбор метафор военного столкновения, смысловые акценты телевизионной картинки - все работает на определенную идеологическую заданность дискурса. Ракурсы телекамеры идентифицируют зрителя с полицейскими и репортерами, а не с протестующими против апартеида антирасистами и антифашистами.

Методы выявления идеологической структуры дискурса Кресс рассматривает также на примере проведенного им дискурс-анализа рекламы бюстгальтеров фирмы «Берлей».

Кресс отмечает, что язык, используемый для описания женщин и аспектов их жизни отличается от языка, используемого для описания жизни мужчин. Другими словами, существует сексистский дискурс. В рамках сексистского дискурса и через него обоим полам предписываются стереотипные сексуальные роли. Женщины в сексистском дискурсе представлены либо в роли сексуального объекта, либо в роли репродуктивной рабочей силы. Рекламный текст фирмы «Берлей» включает оба стереотипа. Уже в рекламном заголовке – «Говорят, что материнство делает женщину красивой» - дается установка на два стериотипных представления о женщине. В тексте рекламы постоянно идет соединение двух сексистских дискурсов: один эксплуатирует асексуальный образ матери как репродуктивной домашней силы, другой – образ женщины как объекта сексуального желания мужчины. Во всех структурных компонентах рекламного текста утверждается, что асексуальная Мать может содержать в себе сексуальную Женщину.

Семиотический подход к дискурс-анализу демонстрирует Лили Чоулиараки при анализе теледебатов в статье «Медиа Дискурс и публичная сфера»¹.

Методология дискурс-анализа, утверждает Чоулиораки, базируется на конструктивистском подходе к языку как к семиотической практике. Данная практика включает три процесса: 1) конструирование реальности, 2) установка социальных взаимосвязей и идентичностей, 3) конструирование текста. Соответственно можно выделить три функции языка: когнитивная, коммуникативная, текстуальная.

Текстуальная функция подразумевает, что люди связаны с реальностью и между собой семиотическим образом, т.е. через текстуальное знаковое посредничество. Текстовый анализ занимает ключевую позицию в аппарате КДА. Суть его – в установлении связи между смыслообразованием, включающим создание идентичностей, и дискурсивным горизонтом, откуда черпаются смыслы.

Методология КДА, согласно Чоулиораки, трактует лингвистические и визуальные ресурсы текста как взаимосвязанные индикаторы властной борьбы дискурсов за установления режима правды. Если взять для примера теледебаты, то их критический дискурс-анализ включает выявление роли вербальных и визуальных текстов в вытеснении одних дискурсов другими, чьи интерпретации действительности (вербальные и визуальные) претендуют на статус правды.

В своем анализе конкретных теледебатов, посвященных скандальным журнальным статьям, в которых на основе демонстрации фотографий журналисты делали умозаключение о «трещине в браке» датской королевской семьи, Чоулиораки подробно описывает вербальные и визуальные приемы, с помощью которых ведущий теледебатов подводит зрителей к мысли о том, что журналистский дискурс страдает некомпетентностью, а, следовательно, не может претендовать на достоверность собственных интерпретаций супружеских отношений в королевской семье.

Фокусируя внимание на визуальной семиотике, структурирующей вербальный ряд теледебатов (речь идет о демонстрации телеведущим картинок и текстов из конкретных журналов), Чоулиораки отмечает, что через визуальную семиотику существенно усиливается влияние позиции телеведущего на зрителей. Кроме того, вопросы ведущего выстроены таким образом, чтобы не дать оппоненту вписать обсуждаемую проблему в более широкий социальный контекст и тем самым вовлечь телезрителей в орбиту собственного дискурса. В итоге дискурс ведущего оказывается доминирующим, а его позиция начинает восприниматься аудиторией как единственно правдивая и соответствующая действительности. При этом незаметно в сознание аудитории внедряется контекстуальный смысл дискурса ведущего – супружеские взаимоотношения в королевской семье не должны быть предметом публичных обсуждений в прессе.
Социокультурный дискурс-анализ

Ведущие представители – Норман Фэркло и Рут Водак. Основное внимание концентрируется на взаимосвязи изменений, происходящих в структуре языка и в структуре социокультурных отношений. Главная цель – исследование связи между употреблением языка и социокультурной практикой. Например, Норман Фэркло в ходе дискурс-анализа британских университетских объявлений о приеме на работу демонстрирует связь между текстуальными различиями рассматриваемых обращений и изменениями, происходящими в социокультурной практике. Фэркло обращает внимание на то, что изменения в университетском дискурсе связаны с распространением в общественной жизни потребительской культуры¹. Фэркло исследует, как дискурсы продвижения и маркетинга содействуют распространению потребительской культуры в университетах, в других социальных институтах и сферах, которые раньше были организованы согласно другим принципам.

Социокультурный дискурс-анализ строится на постулате, который гласит, что дискурс и социокультурная реальность взаимообусловливают друг друга: дискурс формирует общество и культуру, так же как и сам формируется ими; их взаимосвязь диалектична. Это означает, что каждый факт применения языка делает свой небольшой взнос в процесс воспроизводства или трансформации общества и культуры, включая властные отношения. Именно в этом, подчеркивают Фэркло и Уодак, и заключается сила дискурса².

Фэркло и Водак выделяют три главные области социальной жизни, которые определяются дискурсом: 1) представления о мире (дискурс формирует ментальность), 2) социальные отношения между людьми (дискурс производит социальную идентификацию и социальное позиционирование), 3) личная индивидуальность человека (дискурс наделяет человека отличительными чертами). Данные свойства дискурса демонстрируются на примере дискурс-анализа текста радио-интервью с премьер-министром Великобритании Маргарет Тэтчер, взятом журналистом Майклом Чарльтоном на канале BBC (Radio 3) 17 декабря 1985 г.³.

Главная идея КДА, конкретно реализованного через дискурс-анализ интервью с премьер-министром М.Тэтчер, сводится к гипотезе о том, что тэтчеризм как политическое течение имеет отчасти лингво-дискурсивный характер. Тэтчеризм описывается как идеологический проект, направленный на построение новой гегемонии или нового доминирующего дискурса согласия. Тэтчеризм рассматривается как попытка трансформации политического дискурса путем комбинации элементов традиционного консервативного дискурса (упор на закон и порядок, семейные ценности), сильное правительство и др.) с элементами либерального политического дискурса (упор на независимость личности, на индивидуального предпринимателя как на двигатель экономики).

В исследовании показывается, что в ответах и выступлении Тэтчер консервативный и либеральный дискурсы перемешиваются с дискурсом повседневной жизни, что придает дискурсу Тэтчер популистский характер. В качестве популистского элемента в дискурсе Тэтчер присутствует обращение «вы» (you), которое распространено в разговорной речи и неявно указывает на то, что премьер-министр - обычный человек. В то же самое время политическая риторика Тэтчер авторитарна. Используя местоимение «мы», она делает упор на то, что выступает от лица народа. Местоимение «мы» часто выполняет одновременно функцию «вовлечения» (вовлекает аудиторию в представление о достижении британским обществом более высокого уровня жизни), и функцию «исключения», например, когда под «мы» подразумеваются только те граждане, которые поддерживают политику Тэтчер, и, следовательно, исключаются все те, кто ее не поддерживает.

Посредством дискурса формируется представление о Тэтчер, как о сильном политике и одновременно как о лидере, который, будучи наделенным политической властью, не перестает быть женщиной. Это демонстрируется на примере присутствия в риторике Тэтчер одновременно облигаторных модальных выражений («должен», вынужден» и др.), которые говорят о сильной политической власти, и осторожных, «вероятностных» суждений («я надеюсь», «я смогу ответить на этот вопрос лучше, рассказав, что» и др.), которые могут восприниматься как проявление «женственности».

Чтобы определить, совершает ли определенное дискурсивное событие (выступление, репортаж, статья и др.) идеологическую работу, не достаточно просто проанализировать тексты, считают Фэркло и Водак. Необходимо также рассмотреть, как эти тексты могут быть интерпретированы и восприняты и какой социальный эффект они производят.

Дискурс, отмечают авторы, не создается вне контекста и не может быть понят вне контекста. Высказывания имеют смысл только тогда, когда мы рассматриваем их в контексте определенной ситуации, если мы понимаем основные условия и правила социальной и языковой игры, если мы соотносим их с определенной культурой и идеологией. И, что самое главное, если мы знаем, с каким событием в прошлом и с какими предшествующими дискурсами соотносится данный дискурс. «Дискурсы всегда связаны с другими дискурсами, которые были произведены ранее, а также с теми, которые производятся с ними одновременно и впоследствии»¹. Поэтому контекст дискурсивного события включает не только социокультурные параметры, но и интертекстуальность или интердискурс. К примеру, речь Тэтчер содержит отсылки к тому, что она и ее правительство говорили ранее. Она связана с другими речами и заявлениями, с принятыми ранее законами, с репортажами в СМИ, а также с определенными действиями, предпринятыми правительством.

В речи Тэтчер можно обнаружить намеки, которые предполагают наличие у слушателей определенных знаний и интертекстуального опыта. Например, чтобы понять, о чем говорит премьер-министр, необходимо иметь представление о том, какова была ситуация в Великобритании в 1940- гг., на которую ссылается Тэтчер в своем выступлении. Необходимо знать, кто такой Рэб Батлер, какое «видение» было у де Голля и т.д. Задача еще более усложняется, когда Тэтчер ссылается на «традиционный консерватизм», имея в виду, что тэтчеризм от него существенно отличается.

В ходе изучения любого дискурса важно учитывать пласты исторических знаний, составляющих его контекст. Водак в этой связи был разработан дискурсивно-исторический метод, суть которого – в раскрытии дискурсной истории каждого структурного компонента дискурса.

Впервые дискурсивно-исторический метод Водак и ее коллеги по Венской группе (F.Menz, B.Matouscheck и др.) применили при исследовании антисемитизма в Австрии в послевоенное время. Эти материалы сегодня используются учителями школ, которые хотят обсудить в своих классах различные виды антисемитского дискурса. Они используются при организации выставок, посвященных второй Австрийской республике, где широко практиковался антисемитский дискурс. Авторы дискурсивно-исторического метода привлекались в качестве экспертов по антисемитскому дискурсу при анализе одной из колонок в крупнейшем австрийском таблоиде, в котрой отрицался Холокост. С просьбой провести данную экспертизу к ним обратилось еврейское сообщество. Экспертное мнение показало, что статья определенного автора в данной газете не была случайной, а соответствовала обычной ее практике. К сожалению, в суде дело было проиграно из-за финансовой мощи и власти хозяев таблоида.

В ходе дискурсивно-исторического анализа прослеживается процесс образования стереотипного антисемитского образа врага или портрета противника, выявляются предубеждения, входящие в расистский дискурс. Дискурсивно-историческая методология составлена так, чтобы позволить проводить анализ неявно высказываемых предубеждений, выявлять коды и намеки, которые читатели могут расшифровать и понять только тогда, когда ознакомятся с историческими обстоятельствами, составляющими контекст дискурса.

Для обозначения взаимосвязи социкультурных процессов, с одной стороны, и свойств текста, с другой, Фэркло и Уодак вводят понятие «порядок дискурса» («orders of discourse»). В вышеприведенном анализе интервью с Тэтчер данный подход ставит своей целью показать, что изменения в британской политике, в отношениях между политиками и СМИ, изменения в британской культуре частично реализуются через изменения в порядке политического дискурса. К примеру, Тэтчер в беседе с журналистом устанавливает такой порядок дискурса, при котором не журналист, а она сама начинает управлять ходом и тематикой разговора.

Представлен, прежде всего, исследованиями Ван Дейка. Большинство критических работ Ван Дейка посвящены теме воспроизводства национальных предубеждений и расизма в дискурсах СМИ, институциональных дискурсах и дискурсах политических элит.

Расизм определяется Ван Дейком как система доминирования и социального неравенства. Доминирование трактуется как злоупотребление властью одной группы над другой, которое проявляется, с одной стороны, в различных формах дискриминации, маргинализации, исключения, становления под сомнение, жесткости по отношению к эмигрантам и меньшинствам, с другой стороны - в предубеждениях и стереотипных верованиях, т.е. в идеологических структурах.

Например, «если «белые» как группа обладают большей экономической, политической, социальной или культурной властью в обществе, и они злоупотребляют этой властью, ограничивая «не-белых» в правах, держа их подальше от страны, города, дома, компании, магазина, университета, работы, газеты или научного журнала, тогда мы имеем дело с проявлением расизма. Обладать властью значит обладать предпочтительным доступом к контролю за невосполнимыми социальными ресурсами»¹ .

Дискурс расизма, по Ван Дейку, это деятельность, которая связывает практику социальной дискриминации с идеологией расизма.

В дискурсе расизма действие осуществляется посредством текстов и устных высказываний. Дискурс расизма - это коммуникативно-когнитивные и социально-институциональные каналы, через которые расистские предубеждения артикулируются и воспроизводятся в обществе. Его проводниками являются учебные учреждения, учебная литература, ежедневные общения в семье, в рабочих коллективах.

Главной и наиболее влиятельной формой институализации практики и дискурса расизма являются СМИ. Выбор заголовков, проблем, источников и цитат сеьезно смещен в сторону доминирования «белой» группы. Повседневная жизнь и проблемы меньшинств («небелых») редко освещаются в СМИ. Наоборот, их негативные поступки (преступления, наркотики) преувеличиваются, а вклад в развитие культуры и жизнь общества, кроме спортивных достижений и развлечений, игнорируется или умалчивается. Исследования, отмечает Ван Дейк, показали, что повседневные представления белых людей об иммигрантах и меньшинствах обычно основаны не на личном опыте, а на информации, почерпнутой из СМИ и из разговоров.

Институциональный расизм осуществляется в школах и университетах (на уроках, в учебных пособиях, в должностных назначениях, в участии в исследовательских проектах и др.). «Суть большинства уроков, учебников и рассказанных детских историй сводится к тому, что Мы (белые европейцы) самые продвинутые, современные, умные и т.д., в отличие от Других, т.е. меньшинств в наших странах, таких же как народы Третьего мира»¹.

Ведущими практиками дискурса расизма, как и всякого другого дискурса, выступают социальные институты и группы, формирующие общественное мнение. К их числу относятся элиты (политические, информационные, научные и др.).

Элиты, которые контролируют наиболее важные формы общественного дискурса (политики, журналисты, профессора), несут за него ответственность, контролируют его вклад в воспроизводство расистских представлений и верований.

Расистские представления и верования в значительной степени приобретены из дискурса, поскольку непосредственным источником расистской дескриминации чаще всего оказываются дискурсивные практики. «Всех нас учат быть расистами (или не-расистами) посредством детской литературы, игр, телевизионных передач, учебников, разговоров с друзьями, новых информационных или аналитических статей и т.д… Дискурс дискриминации сам по себе – это практика расизма»².

Детальный анализ дискурсивных практик расизма предполагает изучение того, как формируются их социокогнитивные основания. К социокогнитивным основаниям дискурса расизма Ван Дейк относит индивидуальные и социальные представления в форме верований, предрассудков и идеологий.

Методы дискриминации в верованиях и предрассудках основаны на поляризации между теми, кто входит в группу (Мы), и теми, кто в нее не входит (Другие). На уровне текста и разговора мы находим знакомую поляризацию между Нами и Ими, где наши хорошие черты подчеркиваются, а плохие замалчиваются. Для Других же применяется обратная модель: плохие черты акцентируются, а хорошие игнорируются. Мы можем увидеть это в таких мелочах, как местоимения, активных и пассивных предложениях, в метафорах (например «вторжение» для иммиграции). Мы видим это в преобладающем количестве изображений белых людей (хороших, храбрых) в учебниках, в способах обращения или необращения к меньшинствам на страницах учебников и т.д.

Дискурс расизма может быть амбивалентен, что находит отражение в известных оборотах, типа: «Я не расист, но…». Эта стандартная формула дискурса расизма включает два противоположных по смыслу когнитивных момента: 1) осознание антирасизма как нормы положительного самоопределения; 2) негативное представление о Другом.

Анализ парламенских дебатов и других политических дискурсов, отмечает Ван Дейк, показывает, что в то время, как, с одной стороны, расизм не признан официално, дискурс элит все более и более представляет эмигрантов, меньшинства и беженцев как угрозу государства всеобщего благоденствия, западной культуре и, конечно, экономическому, политическому и социальному доминированию тех граждан, которые подпадают под понятие «Мы».

Сосредотачиваясь на незаконной эмиграции, преступлениях, терроризме, отсталости и общих отрицательных свойствах, приписываемых Другим, политический дискурс элит производит и распространяет социальные предубеждения и идеологии, которые, в свою очередь, приводят к ежедневной дискриминации в сфере труда, жилья, образования, культуры, в отношении к эмигрантам и т.д.

Дискурсивный элитный расизм, подчеркивает Ван Дейк, это не только слова или идеи, но и распространяющаяся влиятельная социальная практика, приводящая к конкретным формам этнического неравенства. Основной способ выступления против такого расизма элит заключается в практиковании последовательных и критических антирасистских дискурсов или альтернативных дискурсов мультикультурного типа. Без такого дискурсивного инакомыслия возможно повторение ужасов этнических и расовых конфликтов, истребительных войн ХХ-го столетия. В современном мире, в Европе и других странах, считает Ван Дейк, нет никакой альтернативы мультикультурному и многоэтническому обществу без расизма¹.

В настоящее время исследователями, идентифицирующими себя с КДА, все больше внимания уделяется изучению политического дискурса и властной силы медиадискурса с учетом все возрастающей роли культурно-информационных ресурсов в установлении режима правды. Cвои взгляды на политический дискурс и на методы его исследования представители КДА обобщили в одной из своих коллективных работ, которая называется «Политика как текст и разговор. Аналитические подхожы к политическому дискурсу» («Politics as Text and Tolk. Analitic Approaches to Political Discourse»), опубликованной в 2002 г. в серии «Дискурсивные подходы к политике, обществу и культуре» (Discourse Approaches to Politics, Society and Culture).

В редакционной статье Пол Чилтон и Кристина Шаффнер поддверждают, что для КДА политическими дискурсами являются прежде всего текстуальные, речевые и медийные репрезентации политических идей, политических деятелей, политических элит и политических институтов. В то же время, авторы отмечают, что общая картина исследовательской ситуации в КДА в плане разработки теоретико-методологического инструментария анализа именно политического дискурса выглядит довольно эклектично. Поэтому вопрос об изучении природы политического дискурса весьма остро стоит на повестке дня современных исследований, проводимых с позиций критического дискурс-анализа².

Д. А. Максимов

Говоря об общей характеристике теорий политического дискурса в отечественной школе на современном этапе можно отметить определенное смещение в сторону критической лингвистики. Во многом это оправдано структурными изменениями в политическом процессе, а также в парадигмальном мышлении исследователя. Здесь ключевой проблемой становится использование языка как средства власти и социального контроля [Шейгал 2004]. Безусловно, трансформация в лексической и стилистической системах имеет прямое отношение к оформлению моделей политического дискурса. Например, можно говорить о семантических сдвигах, влиянии официально-деловой речи и одновременно просторечия, диффузии политического языка на разных уровнях коммуникации. С этой точки зрения, абстрактного общения не существует, однако есть сферы человеческой деятельности, в которых общение происходит. Несмотря на очевидную сложность создания адекватной модели «метаполитического» дискурса, можно выявить его специфику и особенности, отличительные от других дискурсивных областей.

Относительное многообразие отечественных теорий политического дискурса удобнее всего показать на примере концептуальных различий в подходах к анализу политической коммуникации. В лингвистических исследованиях как таковых можно выделить три базовых подхода: дескриптивный, критический и когнитивный. Эти подходы играют особую роль в формировании теорий политического дискурса, поскольку именно они составляют семантический аспект политической коммуникации. Дескриптивный подход включает в себя, прежде всего, анализ языкового поведения и контент-анализ. Критический подход рассматривает язык как средство политической власти; когнитивный подход относится к моделированию структуры сознания – формированию когнитивной базы. (Здесь следует отметить то, что когнитивный подход становится все более значимой исследовательской парадигмой, что позволяет выделить его из дескриптивно-содержательного подхода в отдельное направление).

Таким образом, в семантическом аспекте политической коммуникации и в рамках представленных исследовательских подходов появляется возможность выделить ряд теорий политического дискурса отечественной школы.

Теории агрессивности и агональности являются достаточно инновационным направлением в исследовании политического дискурса и вполне актуализированы в наши дни. Здесь язык политики является сферой применения выражений с семантикой конфликта, весь экспрессивный словарь и метафорика которых развились из образа вооруженной борьбы [Майданова, Амиров, Федотовских 1997].

В данной статье автор сознательно не конкретизирует отдельные предметные области политического дискурса, поскольку представленные теории предполагают определенную «метаполитичность» дискурс-анализа. Говорим ли мы о либеральном или консервативном дискурсе, о политическом медиа-дискурсе, о внешнеполитическом дискурсе, о дискурсе общественно-политического протеста - так или иначе, нам необходимо занять определенную методологическую позицию для анализа этих дискурсивных областей. В то же время само разнообразие методологических подходов свидетельствует о том, что политический дискурс не может рассматриваться в какой-то одной плоскости, без учета взаимопроникновения отдельных дискурсивных элементов.

Как известно, пионером в области изучения дискурсов выступала лингвистика. В связи с этим представляется вполне естественным, что осознание специфики политического дискурса привело к появлению и автономному развитию политической лингвистики. Следует отметить, что объектом этой новой дисциплины является не только политический дискурс как таковой, но и языковые аспекты отношений власти-подчинения, а также языковая политика [Герасимов, Ильин 2002; Гаврилова 2004].

Задача политического дискурс-анализа заключается в первую очередь в том, чтобы проследить связь между лингвистическим и политическим поведением. Синтаксис и лексика в дискурсе интересны не сами по себе, но в качестве средств выражения говорящим разнообразных сложных значений, которые воспринимаются слушателями. Не случайно при проведении дискурс-анализа предметом исследования выступают прежде всего отдельные слова и выражения, ибо именно в них заключены те значения, которые «расшифровывает» и интерпретирует слушатель, соотнося со своими жизненными ценностями и убеждениями.

Большая часть парадигматических изменений, произошедших в различных языковых дисциплинах, существенно расширила возможности теоретического осмысления политического дискурса. Тем самым были созданы условия для качественного скачка в научном анализе данного феномена.

______________________

Майданова Л.М., Амиров В.М., Федотовских Т.Г. 1997. Агитационные тексты – Речевая агрессия и гуманизация общения в средствах информации. Екатеринбург.