Стивен Кинг. Сердца в Атлантиде

певца, про которого я вроде бы что-то слышал, но и только. Фила Окса.

Народные, но не под блям-блям-блям банджо. Конверт пластинки с растрепанным

трубадуром, сидящим на краю тротуара в Нью-Йорке, как-то не сочетался с

другими конвертами пластинок на полке Ната - Дин Мартин в смокинге и слегка

пьяный на вид, Митч Миллер с его улыбкой, приглашающий спеть с ним, Диана

Рени в миди-блузке и задорной матросской шапочке. Пластинка Окса называлась

"Больше я не марширую", и Нат часто ее ставил, когда дни стали заметно

короче и холоднее. Да я и сам ее часто ставил, благо Нат, казалось, ничего

против не имел.

В голосе Окса звучал гнев перед своим бессилием. Полагаю, мне это

нравилось, потому что я ощущал себя бессильным. Он походил на Дилана, но был

менее сложен и более определенен в своей ярости. Лучшая песня на пластинке -

и также наиболее тревожащая - была титульная. В этой песне Оке не просто

подсказывал, но в открытую заявлял, что война того не стоит, война никогда

того не стоит. Подобная мысль в соединении с образом молодых ребят, которые

тысячами и десятками тысяч просто уходят от Линдона и его вьетнамской мании,

взбудоражила меня, и чувство это не имело никакого отношения ни к истории,

ни к политике, ни к логическому мышлению. Людей я убил миллионов пять,

теперь меня в бой они гонят опять, но больше я не марширую, - пел Фил Оке

через усилитель маленького "Свинглайна" Ната. Иными словами, просто хватит.

Хватит делать то, что они говорят, хватит делать то, чего они хотят, хватит

играть в их игру. Очень старую игру, и в ней Стерва охотится на тебя, И

может быть, чтобы доказать серьезность своего решения, ты начинаешь носить

символ своего сопротивления - что-то, что сначала вызывает у других

удивление, а потом и желание примкнуть. Через пару дней после Дня Всех

Святых Нат Хоппенстенд показал нам, каким будет этот символ. А начало

положила одна из смятых газет, брошенных в гостиной третьего этажа.

тасовал колоду за столом Билли, Ленни Дориа подсчитывал очки, и Билли

воспользовался случаем быстренько просмотреть местные новости в "Ньюс",

Кэрби Макклендон - небритый, высокий, весь дергающийся, уже готовый к

свиданию со всеми этими детскими аспириновыми таблетками - наклонился, чтобы

заглянуть в газету. Билли отпрянул и помахал рукой перед своим лицом.

- Черт, Кэрб, когда ты в последний раз принимал душ? В День Колумба

<12 октября.>? Четвертого июля?

- Дай посмотреть, - сказал Кэрби, пропуская его слова мимо ушей, и

выхватил газету. - Бля, это же Рви-Рви!

Ронни Мейлфант вскочил так стремительно, что опрокинул свой стул,

завороженный мыслью, что Стоук попал в газету. Если на страницах "Дерри

ньюс" (естественно, кроме спортивных) фигурировали студенты, это всегда

означало, что они во что-то вляпались. Вокруг Кэрби собрались и другие - мы

со Скипом в их числе. Да, это был Стоукли Джонс III, но не только он. На

заднем плане среди лиц, почти - но не совсем - распавшихся на точки...

- Черт, это же Нат! - сказал Скип с насмешливым изумлением.

- А прямо перед ним Кэрол Гербер, - сказал я странным растерянным

голосом. Я узнал курточку с "ХАРВИЧСКАЯ ГОРОДСКАЯ ШКОЛА" на спине; узнал

светлые волосы, падающие "конским хвостом" на воротник курточки; узнал

линялые джинсы. И я узнал лицо. Даже почти отвернутое и затененное плакатом

"США, ВОН ИЗ ВЬЕТНАМА ТЕПЕРЬ ЖЕ!", я узнал это лицо. - Моя девушка.

В первый раз я произнес "моя девушка" рядом с именем Кэрол, хотя думал

о ней так уже пару недель.

"ПОЛИЦИЯ РАЗГОНЯЕТ МИТИНГ ПРОТЕСТА ПРОТИВ ПРИЗЫВА" - гласила подпись

под снимком. Из сопровождавшей его заметки следовало, что в деловом центре

Дерри перед зданием федерального управления собралось десятка полтора

протестующих студентов Университета Мэна. Они держали плакаты и около часа

маршировали взад-вперед перед входом в отдел службы призыва, распевая песни

и "выкрикивая лозунги, часто непристойные". Была вызвана полиция, и вначале

полицейские просто стояли в стороне, ожидая, чтобы демонстрация закончилась

сама собой, но затем появилась группа демонстрантов, придерживающихся других

убеждений и состоявшая в основном из строительных рабочих, воспользовавшихся

перерывом на обед. Они начали выкрикивать собственные лозунги, и хотя "Ньюс"

не упомянула, были ли их лозунги непристойными, я догадывался, что это были

приглашения уехать назад в Россию, рекомендации, где демонстрантам-студентам

следует хранить свои плакаты, и рекомендации посетить парикмахерскую.

Когда протестующие начали кричать на строительных рабочих, а

строительные рабочие начали швырять в протестующих огрызки фруктов из своих

обеденных бидончиков, вмешалась полиция. Указывая на отсутствие разрешения

(легавые в Дерри, видимо, никогда не слышали о праве американцев собираться

в мирных целях), они окружили ребят и доставили их в участок на Уичем-стрит.

Там их сразу отпустили. "Мы просто хотели оградить их от неприятной

ситуации, - процитировал репортер слова одного полицейского. - Если они

вернутся туда, так, значит, они даже дурее, чем кажутся".

Фото, в сущности, мало отличалось от снятого у Восточного корпуса во

время демонстрации против "Коулмен кемикалс". И на этом снимке полицейские

уводили студентов, а строительные рабочие (год спустя им будет разрешено

прикреплять к каскам миниатюрные американские флажки) ухмылялись,

издевательски жестикулировали и грозили кулаками. Один полицейский был

запечатлен в тот момент, когда он готовился ухватить Кэрол за плечо; стоящий

позади нее Нат, видимо, не привлек их внимания. Двое полицейских уводили

Стоука Джонса - он был спиной к камере, но в костылях ошибиться было нельзя,

А если для опознания требовалось еще что-то, то вполне было достаточно

нарисованного от руки следка воробья на спине его шинели.

- Поглядите-ка на этого мудака безмозглого! - прокукарекал Ронни

(Ронни, заваливший два из четырех последних зачетов, конечно, имел право

обзывать других безмозглыми мудаками). - Будто не мог найти занятия

поинтересней.

Скип пропустил его слова мимо ушей. Как и я. На нас фанфаронство Ронни

перестало производить впечатление, на какую бы тему он ни распространялся.

Нас заворожила Кэрол.., и Нат Хоппенстенд позади нее, глядящий, как

полицейские уводят демонстрантов. Нат, такой же аккуратный, как всегда, в

гарвардской рубашке, в джинсах с отворотами и острыми складками. Нат,

стоящий совсем близко от ухмыляющихся, грозящих кулаками строительных

рабочих, но абсолютно ими игнорируемый. Игнорируемый и полицейскими. Ни те

ни другие не знали, что мой сосед по комнате недавно стал поклонником

крамольного мистера Фила Окса.

Я ускользнул к телефонной будке и позвонил на второй этаж

Франклин-Холла. Кто-то в их гостиной снял трубку, а когда я попросил Кэрол,

девушка сказала, что Кэрол там нет - она пошла в библиотеку заниматься с

Либби Секстон.

- Это ведь Пит?

- Угу, - сказал я.

- Тебе записка. Она прилепила ее к стеклу. - (Обычай в общежитиях того

времени.) - Пишет, что позвонит тебе попозже.

- Ладно. Спасибо.

Скип перед телефонной будкой нетерпеливо махал мне. И мы пошли по

коридору повидать Нага, хотя и знали, что потеряем места за карточными

столами. Однако на этот раз любопытство возобладало над манией.

Когда мы показали Нату газету и начали расспрашивать про вчерашнюю

демонстрацию, выражение его лица почти не изменилось, но все равно я

почувствовал, что ему не по себе, а может быть, и очень скверно. Но почему?

Все ведь как-никак кончилось хорошо: никто не был арестован, а в газете ни

единой фамилии.

Я уже решил, что слишком вольно истолковал его обычную невозмутимость,

но тут Скип спросил:

- Чего ты нос повесил?

В голосе у него прозвучало грубоватое сочувствие. Нижняя губа Ната

задрожала, потом Нат се закусил, протянул руку над аккуратной поверхностью

своего стола (поверхность моего уже скрывали двенадцать слоев всякого хлама)

и вытащил бумажный носовой платок из коробки рядом с проигрывателем. Он

долго и старательно сморкался. А когда кончил сморкаться, то уже снова

полностью собой овладел, но я видел печальную растерянность у него в глазах.

Какую-то мою часть - подлую часть - это обрадовало. Приятно было убедиться,

что не обязательно помешаться на "червях", чтобы столкнуться с трудностями.

Человеческая натура прячет в себе много дерьма.

- Я поехал туда со Стоуком, Гарри Суидорски и другими ребятами, -

сказал Нат.

- А Кэрол была с тобой? Нат покачал головой.

- Она, по-моему, была в компании Джорджа Гилмена. Мы туда поехали на

пяти машинах. (Я впервые услышал про Джорджа Гилмена, но это не помешало мне

послать в него стрелу злобной ревности.) Гарри и Стоук - члены комитета

сопротивления. И Гилмен тоже. Во всяком случае, мы...

- Комитет сопротивления? - спросил Скип. - Это еще что такое?

- Клуб, - сказал Нат и вздохнул. - Они считают, что не просто клуб,

особенно Гарри и Джордж, они очень горячие головы. Но это все-таки просто

клуб вроде "Маски Мэна" или клуба здоровья, Нат сказал, что сам он поехал,

поскольку был вторник, а днем во вторник у него занятий нет. Никто не

отдавал распоряжений, никто не предлагал подписаться под клятвой верности,

не раздавал даже листов для сбора подписей. Никто не настаивал на

демонстрации, и полностью отсутствовал тот дух, воплощенный в ношении

военных беретов, который позже проник в движение против войны. Кэрол и

ребята ее компании, если верить Нату, смеялись и хлопали друг друга

плакатами, когда выезжали с автостоянки у гимнастического зала. (Смеялась.

Смеялась с Джорджем Гилменом. Я метнул еще одну ядовитую стрелу ревности.)

Когда они приехали к федеральному управлению, одни стали маршировать по

кругу пред отделом службы, а другие не стали, Нат был среди тех, кто просто

стоял. Когда он сказал нам это, его обычно невозмутимое лицо вновь на миг

сморщилось в еще одном кратком приступе чего-то, что у менее уравновешенного

юноши могло бы оказаться подлинным отчаянием, - Я собирался участвовать в

демонстрации вместе с ними, - сказал он. - Всю дорогу только об этом и

думал. До того здорово было! Мы вшестером еле втиснулись в "сааб" Гарри

Суидорски. Так здорово! Хантер Макфейл.., вы его знаете?

Мы со Скипом мотнули головами. По-моему, мы оба были ошарашены, узнав,

что владелец "Познакомьтесь с Трини Лопес" и "Диана Рени поет военно-морские

блюзы" все это время вел вторую тайную жизнь, включающую связи с людьми,

привлекающими внимание и полиции, и газетных репортеров.

- Он вместе с Джорджем Гилменом организовал комитет. Ну так Хантер

держал костыли Стоука за окном, потому что нам не удалось втиснуть их

внутрь, и мы пели "Больше я не марширую" и говорили, что, может, нам и

правда удастся помешать войне, если нас будет много и мы сплотимся... То

есть обо всем таком говорили мы все, кроме Стоука. Он всегда больше молчит.

Вот так, подумал я. Даже с ними он больше молчит.., кроме,

предположительно, тех случаев, когда считает нужным выступить с маленькой

проповедью об убедительности. Только Нат думал не о Стоуке, Нат думал о

Нате. Угрюмо размышлял над необъяснимым отказом его ног отнести его сердце

туда, куда оно явно стремилось.

- Всю дорогу я думал; "буду маршировать с ними, буду маршировать с

ними, потому что это правое дело".., то есть я думаю, что оно правое.., а

если кто-то на меня замахнется, я не окажу сопротивления, ну, как ребята,

бастующие в столовой. И они победили - может, и мы победим. - Он посмотрел

на нас. - То есть я хочу сказать, что у меня никаких сомнений не было.

Понимаете?

- Угу, - сказал Скип. - Я понимаю.

- Но когда мы приехали туда, я не смог. Я помогал вытаскивать плакаты

"ПРЕКРАТИТЕ ВОЙНУ!", и "США, ВОН ИЗ ВЬЕТНАМА ТЕПЕРЬ ЖЕ!", и "ВЕРНИТЕ РЕБЯТ

ДОМОЙ!"... Кэрол и я помогли Стоуку взять плакат так, чтобы он сумел с ним

маршировать на костылях.., но сам взять плакат я не смог, Я стоял на

тротуаре с Биллом Шэдоуиком, Керри Морином и девушкой.., ее зовут Лорди

Макгиннис.., она моя напарница в ботанической лаборатории... - Он взял

газетный лист у Скипа и начал его рассматривать, будто хотел еще раз

убедиться, что, да, это было на самом деле; хозяин Ринти и жених Синди

действительно отправился на антивоенную демонстрацию. Он вздохнул, разжал

руку, и газетный лист спланировал на пол. Все это было так не похоже на

Ната, что у меня в висках закололо.

- Я думал, я буду маршировать с ними. А то зачем бы я вообще поехал?

Всю дорогу от Ороно у меня никаких сомнений не было, понимаете?

Он поглядел на меня, будто умоляя. Я кивнул, словно понимал.

- А там я стоял. Не понимаю почему.

Скип сел рядом с ним на кровать. Я нашел пластинку Фила Окса и поставил

ее на проигрыватель. Нат поглядел на Скипа, потом отвел взгляд. Руки Ната

были такими же маленькими и аккуратными, как он весь. Но только не ногти.

Ногти были обгрызены чуть не до мяса.

- Ладно, - сказал он, будто Скип что-то сказал. - Я знаю почему. Я

боялся, что их арестуют и меня арестуют с ними. Что в газете будет снимок,

как меня арестовывают, и мои родители его увидят, - Наступила долгая пауза.

Бедняга Нат пытался досказать. Я держал иглу звукоснимателя над бороздкой,

выжидая, договорит ли он. Наконец он договорил. - Что моя мама увидит.

- Все нормально, Нат, - сказал Скип.

- Не думаю, - ответил Нат дрожащим голосом. - Нет, правда. - Он отводил

глаза от Скипа и просто сидел на кровати, глядя на обгрызенные ногти.

Шапочка первокурсника на голове, белая кожа янки над пижамными штанами,

выпуклые цыплячьи ребра. - Я не люблю спорить о войне. Не как Гарри.., и

Лорди... Ну, а Джордж Гилмен.., он с утра до вечера готов о ней говорить, и

почти все остальные в комитете тоже. Но тут я больше похож на Стоука, чем на

них.

его на Этапе Беннета. "Может, тебе стоит напрягаться поменьше?" - спросил я.

"Может, тебе стоит меня съесть?" - ответил мистер Убедительность.

Нат все еще изучал свои ногти.

- Я-то думаю вот что: Джонсон посылает американских ребят туда умирать

ни за что ни про что. Это не империализм или колониализм, как считает Гарри

Суидорски, это вообще никакой не "изм". Просто у Джонсона в голове мешанина

из Дэви Крокетта, и Дэниэла Буна, и "Нью-йоркских янки", вот и все. Но раз я

так думаю, мне следовало бы сказать это вслух. Попробовать положить этому

конец. Вот чему меня учили в церкви, в школе, даже в чертовых бойскаутах

Америки. Тебе положено вставать на защиту. Если ты видишь, что происходит

какая-то подлость, например большой парень лупит малыша, тебе положено

встать на защиту, попробовать хотя бы остановить его. Но я испугался, что

мама увидит на снимке, как меня арестуют, и заплачет.

Нат поднял голову, и мы увидели, что он сам плачет. Чуть-чуть. Влажные

веки и ресницы, а больше ничего. Но для него-то и это было чересчур.

- Одно я узнал, - сказал он. - Что означает рисунок на куртке Стоука

Джонса.

- Комбинация из двух буквенных сигналов, используемых в английском

военном флоте. Вот смотрите. - Нат встал, сдвинул вместе голые пятки,

вытянул левую руку прямо к потолку, а правую нацелил в пол, образовав прямую

линию. - Это N. - Потом он развел руки на сорок пять градусов по отношению к

торсу. Я словно увидел, как наложенные друг на друга эти две фигуры

превращаются в ту, которую Стоук начертил чернилами на спине своей старой

шинели. - А это D.

- N - D, - сказал Скип. - И?

- Буквы означают nuclear disarmament <Ядерное разоружение

(англ.).>. Этот символ придумал Бертран Рассел в пятидесятых. Он

нарисовал его на обложке своей тетради и назвал символом мира.

- Ловко! - сказал Скип.

Нат улыбнулся и утер глаза пальцами.

- Вот и я так подумал, - согласился он. - Очень даже. Я опустил

звукосниматель на пластинку, и мы стали слушать Фила Окса. Торчали от него,

как говорили мы, атлантидцы.
Глава 20
Гостиная в середине третьего этажа Чемберлена стала моим Юпитером -

жуткой планетой с чудовищной силой притяжения. И все-таки в тот вечер я

сумел ее преодолеть, снова проскользнул в телефонную будку и опять позвонил

во Франклин. На этот раз Кэрол оказалась там.

- Со мной все нормально, - сказала она с легким смешком. - Просто

чудесно. Один полицейский даже назвал меня малюточкой. 0-ох, Пит, такая

заботливость!

"А этот тип, Гилмен, он как о тебе позаботился?" - хотелось мне

спросить, но даже в восемнадцать лет я понимал, что ничего хорошего из этого

не вышло бы.

- Почему ты не позвонила мне? - сказал я, - Может, я бы поехал с тобой.

Могли бы поехать на моей машине.

Кэрол захихикала. Мелодичный звук, но загадочный.

- Что?

с призывом голосовать за Голдуотера на бампере. Да, пожалуй, это было бы

потешно.

- Кроме того, - сказала она, - по-моему, у тебя и так хватает дел.

- О чем это ты? - Будто я не знал! Сквозь стекло телефонной будки и

стеклянную дверь гостиной я видел, как большинство обитателей моего этажа

режутся в карты среди клубов сигаретного дыма. И даже здесь, за закрытой

дверью, я слышал пронзительное кудахтанье Ронни Мейлфанта. Мы охотимся на

Стерву, ребята, мы спегспем 1а блядь noire, и мы выгоним ее из кустов!

- О занятиях или о "червях". Надеюсь, что о занятиях. Одна девочка с

моего этажа встречается с Ленни Дориа - вернее, встречалась, пока у него

хватало на это времени. Она называет ее адской игрой. Я уже совсем тебя

запилила?

- Нет, - сказал я, не зная, пилит она меня или нет. Возможно, мне

требовалось, чтобы меня пилили. - Кэрол, с тобой все в порядке?

Наступила долгая пауза.

- Угу, - сказала она наконец. - В полном порядке.

- А строительные рабочие...

- Практически одна ругань, - сказала она. - Не беспокойся. Нет, правда.

Но по ее тону мне показалось, что это не совсем правда. Очень не

совсем. И еще Джордж Гилмен, чтобы беспокоиться. Я беспокоился из-за него и

по-другому, чем из-за Салла, ее мальчика дома.

- Ты в комитете, про который мне говорил Нат? - спросил я се. - В

комитете сопротивления, так, что ли?

- Нет, - сказала она. - Во всяком случае, пока. Джордж предложил мне

присоединиться. Мы с ним в семинаре по точным наукам. Джордж Гилмен. Ты его

знаешь?

- Слышал о нем, - сказал я, судорожно сжимая трубку, - казалось, я не

- Про демонстрацию мне сказал он. Я поехала с ним и с другими ребятами.

Я... - Она умолкла, а потом спросила с искренним любопытством:

- Ты что - ревнуешь к нему?

- Ну, - сказал я осторожно, - он ведь провел с тобой целый день, так

что, наверное, я ему завидую.

- Не надо. Он умен, и даже очень, но кроме того - убийственная стрижка

и большие-пребольшие бегающие глаза. Он бреется, но такое впечатление, что

никогда не добривается. Приманка не он, поверь мне.

- А что?

это не займет, но если я смогу просто объяснить... - На последнем слове ее

голос задрожал, и я понял, что она вот-вот расплачется.

- Что случилось?

- Ты имеешь в виду - сверх того, что мой отец, наверное, не пустит меня

к себе на порог, после того как увидит "Ньюс"? К субботе он, уж конечно,

сменит замки. То есть если уже не сменил.

Я вспомнил, как Нат признался, что боялся, что мать увидит снимок его

ареста. Мамочкин паинька и будущий стоматолог задержан в Дерри за

демонстрацию перед федеральным управлением без разрешения. Какой позор, о

какой позор! А папочка Кэрол? Ну, не совсем то, но почти. Папочка Кэрол

как-никак сказал однажды "так держать", и вот пошел служить на

фло-о-о-о-от".

- Он может и не прочесть заметку, - сказал я. - А если и да, так в ней

фамилии не названы.

- Фото-гра-фия, - терпеливо сказала Кэрол, словно извиняя тупице его

тупость. - Разве ты не видел ее?

Я начал было говорить, что лицо у нее повернуто от камеры и к тому же в

тени, но тут же вспомнил ее школьную куртку с "ХАРВИЧСКАЯ ГОРОДСКАЯ ШКОЛА"

поперек спины. Да к тому же он ведь ее отец, черт дери. Он ее и в

полупрофиль узнает.

- Так ведь он может фотографии не увидеть, - неловко сказал я. -

Дамарискотта ведь далеко, и "Ньюс" там могут не читать.

- И собираешься прожить свою жизнь вот так, Пит? - В голосе ее все еще

было терпение, но явно на исходе. - Натворить что-то, а потом надеяться, что

никто не узнает?

- Нет, - сказал я. Мог ли я озлиться на нее за эти слова, если Эннмари

Сьюси все еще понятия не имела, что на свете существует такая вот Кэрол

Гербер? Нет, конечно. Мы с Кэрол в браке не состояли, и вообще.., но о браке

же и речи не было. - Нет, не собираюсь. Но, Кэрол.., ты же не обязана совать

чертову газету ему под нос, верно?

Она засмеялась. Не так весело, как когда упомянула про мой бампер, но я

решил, что даже грустный смех лучше, чем никакой.

- Этого не понадобится. Он узнает сам. Он такой. Но я должна была, Пит.

И, наверное, я присоединюсь к комитету сопротивления, хотя у Джорджа Гилмена

всегда такой вид, будто он малыш, которого застукали, когда он совал в рот

то, что выковырял из носа, а хуже дыхания Гарри Суидорски во всем мире не

найти. Потому что.., дело в том.., видишь ли... - Мне в ухо ударил ее

бессильный вздох. - Слушай, ты знаешь, куда мы ходим курить?

- В Холиоуке? У мусоросборников, а как же?

- Встретимся там, - сказала Кэрол. - Через пятнадцать минут. Сможешь?

- Да.

я.., я просто...

- Я приду.

Я повесил трубку и вышел из будки. Эшли Райе стоял в дверях гостиной,

курил и переминался с ноги на ногу. Я сделал вывод, что у него перерыв между

партиями. Лицо у него было слишком бледным, черная щетина на щеках смахивала

на чернильные штрихи, а рубашка выглядела не просто грязной, но несменяемой.

У него был тот ошалелый вид, который позже я начал ассоциировать с

безнадежными кокаинистами. Собственно, "черви" и были своего рода

наркотиком. Причем не из тех, которые обеспечивают бездумную беззаботность.

- Что скажешь, Пит? - спросил он. - Сыграем пару партий?

- Может, попозже, - сказал я и пошел по коридору. Стуча костылями,

Стоук Джонс в старом облезлом халате возвращался из ванной. Его длинные

растрепанные волосы были мокрыми. Я прикинул, сколько времени он находился

под душем, там ведь не было ни перил, ни ручек, чтобы держаться, какие стали

позднее обязательной принадлежностью в ванных общего пользования. Однако,

судя по его лицу, он вряд ли захотел бы обсуждать эту тему. Да и любую

другую тоже.

- Как дела, Стоук? - спросил я.

Он прошел мимо, не отозвавшись, прошел, опустив голову. По волосам,

облепившим его щеки, ползли капли, под мышкой он сжимал мыло и полотенце,

еле слышно бормоча:

"фви-Рви, рви-Рви". Он даже не взглянул на меня. Говорите о Стоуке

Джонсе что хотите, но подпортить вам день он умел как никто.