Воспоминания ветерана Шевкета Усеиновича Факидова

Воспоминания ветерана Шевкета Усеиновича Факидова

Я родился 15 мая 1925 г в д. Куру-Узень (ныне Солнечногорск) Крымской области. Родители мои были зажиточными людьми, купцами, владельцами единственной в селе кофейни, потому их и раскулачили в 1929 г. У нас был посредине деревни большой трехэтажный дом, было хорошее хозяйство. В нашем доме жил украинский писатель Коцюбинский, он вместе со своим сослуживцем Зеценским Бонзой остановился в нашем доме. Михаилу Михайловичу очень понравилась его новая квартира, утомленный бесконечными переездами и ходьбой по виноградникам, он у нас пытался создать иллюзию оседлой жизни. Сохранилось его письмо о квартире, он писал: "Квартира моя две комнаты на втором этаже, ничего себе, над нами третий, где живет хозяин. Вместо двора – крыша кофейни, в каждой комнате дверь на балкон и одно окно. Стены толстые, выбеленные даже, и печь есть, что значит, зимой холодно не будет. Я взял себе меньшую комнатку, хотя в ней есть то неудобство, что из нее двери ведут на хозяйскую кухню, зато в моей комнате не будет столовой. А дверь в кухню я закрыл старым одеялом Бонзы, прибил коврик на стену и поставил к ней железную кровать". И вот в 1929 г. выслали моих родителей, моего отца, дядю и бабушку раскулачили. А другой дядя Ибрагим уехал учиться в Свердловск в 1925 г., после он окончил Ленинградский политехнический институт им. Иоффе и участвовал в челюскинской экспедиции на ледоходе. Он служил инженером-физиком на ледоколе, когда их спасли пилоты, первыми получившие за спасение челюскинцев звания Героев СССР. Позднее дядя работал вместе с Курчатовым над созданием атомной бомбы, был одним из легендарных 104 физиков-ядерщиков. В с. Малореченское ул. Солнечная была переименована, ныне это улица им. Факидова Ибрагима Гафуровича.

Отец из-за тревог после раскулачивания рано умер, я остался один в 4 года, у меня в Алуште была тетя, она нас, троих детей, забрала к себе, и мы выросли в Алуште. У меня было два брата: Сейтяя, 1918 г. рождения, и Сервер, 1922 г. Брат Сейтяя ушел на действительную службу в 1939 г. и служил до конца Великой Отечественной войны в армии, служил в 1-м Пролетарском московском артполку, оттуда ушел на фронт, и стал командиром "Катюши" в 35-м Запорожском полку 3-го Украинского фронта. Сервер был призван в сентябре 1941 г., он служил в Севастополе моряком, сражался до конца оборон, и был раненным эвакуирован в Новороссийск.

Я пошел в школу с 10 лет, потому что до этого меня как ребенка из семьи кулака не пускали учиться. Когда дядя Ибрагим попал в челюскинскую историю, наш колхоз переименовали в им. Челюскина, и мы возвратились в свой колхоз, стали пользоваться уважением. Я окончил 6 классов, и тут началась война. Через 3 недели меня по приказу председателя вызвали в правление, и оттуда я отправился пасти баранов, потому что в колхозе никого из мужчин не осталось, только старики и подростки. И вот с 10 июля я уже в горах был, где находился до сентября. 22 сентября райком партии приказал нам резать баранов, сушить мясо, делать хаурму для будущих партизан. И мы целый месяц занимались этим делом, в конце октября оставшиеся в Алуште председатель колхоза, председатель сельсовета и милиционер создали истребительный батальон. Затем пришли к нам на пастбище, составили список, и взяли от нас подписи, чтобы мы нигде не разглашали о том, что готовили провизию и куда ее доставили. Предупредили, что это государственная тайна. После этого мы спустились с гор, и уже 5 ноября мы попали в оккупацию.

- Как Вы увидели первого немца?

- В Алуште видеть фашистов не довелось, но я видел, как немцы гнали военнопленных в Симферополь, пешком, меня отправили родственники выяснить, нет ли среди пленных моего брата. Но я Сервера не нашел, зато съездил в Симферополь, по привычке резали барана, делали подарок полицаям. Когда я приехал в город, в место, где дают информацию на бумажке, кто в лагере находится. И там я увидел, страшное дело как немцы ужасно издевались над нашими пленными. Вот тогда я видел эту немецкую сволочь, и хочу, чтобы больше ни дети, ни мои внуки этого не видели.

После моего возвращения установил немец общину вместо колхоза, баранов посчитали. Но мы были подготовлены, поэтому заранее многих баранов спрятали, и немцы не знали точного учета. Мы начали баранов пасти подальше от колхоза, на Южном берегу, мы как расписавшиеся в ведомости считались местным подпольем. В 1941 г. партизанское движение еще было не сильное, но вот в 1942 г. мы стали сильно связываться с партизанами, обычно стояли в лесу от деревни 3 км, мы готовили табак и постолы (самодельная обувь), соль. Я как самый молодой чабан брал эти три очень нужных для партизан предмета в деревне, привозил назад на ферму, там был в 1,5 км тайник, куда старшие чабаны эти вещи отвозили, и партизаны могли их забрать в любое время. В ответ партизаны приносили нам из леса листовки и газеты. Вот так мы сообщались с ними. Это продолжалось до 1943 г. В деревню постоянно наведывались каратели и полицаи, предупреждали нас под роспись, что в случае связи с партизанами нас ожидает расстрел. Но я все время находился в горах, смотреть на карателей не хотел, и в деревню приезжать особого желания не было, потому что старостой в общину избрали Бекирова Османа, немцы давили на него, он давил на народ, вот такой человек.

И вот мне исполняется 18 лет и меня вызывают в добровольческие формирования, в мае 1943 г., после него чабаны начали в течение 2-3 месяцев ходатайствовать, что они без меня, старики, не справятся, меня вроде оставили, но, в конце концов, прислали бумажку о немедленном призыве. Тогда я обратился к старикам: "Если я пойду в "добровольцы", то тем самым я в первую очередь подведу своего дядю-ученого. И два брата на фронте, их тоже подведу, и моя семья пропала!" Старики мне посоветовали с приближением зимы уйти из деревни, уже сентябрь, они обратились к старосте, чтобы мне и еще одному пастуху на зиму приготовить продукты. А чего нам надо – подготовили соленой рыбы, туда-сюда, к счастью, у нас были очень большие запасы соли, поскольку в Рыбачьей деревне был рыбсовхоз, наши старики не прозевали, привозили возами соль в деревню. И нас, и партизан эта соль спасла от голода. В итоге мы связались с подпольем, из деревни выходить было категорически запрещено, так как в случае моей поимки я автоматически был бы объявлен партизаном. В итоге сделали мне документы, отправили в поселок за Симферополем менять пшеницу, к партизанам же просто так не попадешь, ясной дороги нет, нужно пароль знать, может, я шпион. Поэтому старики связались с партизанами, рассказали, как мне быть. Дали мне адрес подпольной организации в Симферополе, это был дом на ул. Кузнечной, 12. Там располагалась подпольная организация, которая отправит меня в лес. Я с товарищем пошел туда, тогда было такое положение, нельзя было ничего доверить даже родной матери, где-нибудь ляпнет, и все, мне плохо будет. Поэтому я ей ничего не говорил, в общем, мы пришли к моей тете в Симферополь, она больная лежит, я пошел туда, 2 ночи ночевал, уже пришли из леса, взяли меня. Там я принял присягу и начал участвовать в разведывательной работе 2-го отряда Северного соединения.

Какое в деревне сохранялось отношение к партии, Сталину?

- Поскольку мой дядя был академиком, я к Советской власти хорошо относился, несмотря на раскулачивание. И гордился, что колхоз носит имя Челюскина. Поэтому в любом случае я не пошел бы служить фашистам, ведь каким трудом дядя заработал себе имя, как я мог его подвести.

- Как формировались добровольческие формирования из крымских татар?

- Принудительно, это не секрет. Если не пойдешь, угрожали расстрелом, у нас такой отряд формировался в Генеральском поселке. И вот многие из деревни, чтобы не идти в добровольцы, пошли в партизаны.

- Как складывались взаимоотношения румын и немцев?

- Немцы к ним очень плохо относились, не уважали. Постоянно между ними возникали какие-то стычки.

- Как складывалась ситуация с питанием в оккупации?

- Кругом был голод, кто как искал еду, но все время было голодно.

- Куда Вас определили в отряде?

- Я был довольно сильный, молодой еще совсем, память отличная, поэтому меня определили заниматься разведкой. Я должен был в городе смотреть, где скопления немецких войск, техника, целыми днями сидел под кустами. Все запоминал и передавал в Симферопольскую подпольную организацию собранную информацию, партизаны по этим местам устраивали диверсии. Им подпольщики по радио сообщали, и особенно важную информацию после меня ходили, проверяли. И никогда у меня осечек не было.

- Какое у Вас было личное оружие?

- Мне ничего не выдали, я просто ходил, если бы меня поймали с оружием, то я сразу партизан. Поэтому я ходил и смотрел.

В итоге время хозяйничанья фашистов в Крыму подходило к концу, и немцы напоследок при отступлении хотели подорвать Симферополь, поднять в воздух все важные здания и объекты, особенно Аянское водохранилище. Также из Приветного до Алушты есть 5 мостов, все мосты немцы заминировали. Но наши уже подходили к городу, гнали немцев. В конце марта сколько было в симферопольском аэропорту бомб, чтобы они не пропали, немцы решили уничтожить наше северное соединение. Во время одного из визитов в партизанский отряд я был ранен в голову, причем очень сильно, и меня хотели отправлять на Кавказ самолетом, но я уперся, просил в Крыму оставить, немного оправился, начал потихоньку ходить, хотя глаз потерял. Поэтому меня оставили, и уже 11-12 апреля мы спустились из леса, немцы отступают. При этом отступлении наши партизаны уничтожили немецких поджигателей в городе, тем самым спасли Симферополь. И вот я пришел домой, – рана на голове; я ходил в пункт сбора партизан, где мне выдали справку, что я находился в Северном соединении, за подписью Ямпольского. Уже радостно, я дома, и 25-го апреля получили мы письмо от старшего брата, который пишет из Запорожья из м. Хортица: "Дорогая мама и брат. Вот скоро освободим Украину", и сразу после еще одно письмо от брата-матроса из Новороссийска. Поэтому в деревне наша семья была самая радостная: три сына живые, – хоть я и инвалид, но живой.

18 мая в 4.00 приходит кто-то, поднимается по лестнице, стучит в дверь и кричит: "Открывай!" Я подхожу к двери и говорю: "Ну, ведь 4.00 утра, дорогой, кто откроет?" Оттуда кричат: "Давай открывай! Мы свои!" Я ответил: "Свои приходят днем, а не ночью". Признаюсь, я еще тогда боялся, что как партизана родственники полицаев меня могут попытаться подрезать, чтобы я не рассказал, кто, где служил, потому уперся, что не открою и все. Тогда они прикладом дверь выбили, входят двое: солдат со ст. лейтенантом, говорят, что нас выселять будут, мама в ответ письмо от старшего брата показывает, я справку даю. Они подумали и говорят, что есть постановление партии и правительства выслать всех крымских татар, я говорю: "Вы, наверное, по ошибке пришли, есть в деревне полицаи, есть добровольцы, есть помощники немцев. Идите туда. Вот я и брат мой". Начали скандалить, тогда их ст. лейтенант говорит: "Ты присягу принимал? Принимал, мы тоже принимали. Так что будешь сопротивляться - трибунал, лучше пожалей свою юность!" Спорили-спорили, в итоге вытолкнули нас и погрузили на машины, мы даже взять ничего не успели, что за 15 минут успеешь, мама взяла адреса братьев и я кое-чего из одежды. Привезли на вокзал, затолкали нас по товарным вагонам, и я думал, что татар будут расстреливать, потому я ничего не взял. И получилось все наоборот, те, чьи родственники служили немцам, они приготовили жареное, у всех курицы, вареное, запас заранее сделали, хлеба напекли полные мешки. Вот они по дороге не голодовали, а те, которые не сомневались в Советской власти, потом тяжело пришлось. И тогда я по-пластунски вышел из кольца, так, что даже охранявшие солдаты ничего не заметили. Пришел в свой дом, мама мне приготовила табак, кг 10, хотела меня в степные районы отправить, чтобы поменять табак на еду. Я знал, что он в сарае находился, искал его в спешке, опять голову ударил. В конце концов, взял табак и вернулся на станцию, там меня схватили солдаты, как это я мог уйти, туда-сюда, потом ст. лейтенант, который меня арестовал, пришел и спас меня, сказал солдатам: "Не трогайте его, он партизан!" Хотели у меня табак отнять, но снова ст. лейтенант не дал.

Этот табак нас по дороге спас, меняли его на продукты. В нашем вагоне три человека умерло, нас везли около 90 человек, битком набитый двухосный вагон. Мы ехали 19 дней, нас ничем не кормили, ели сырую картошку, что попадет, но вот на станциях, бывало, даже воды не давали, нарочно. И плохо то, что людям говорили, будто едут изменники Родины, поэтому нас камнями забрасывали. Ни врачей, ни медсестер также не было. Прибыли мы в Среднюю Азию, 2 дня отдохнули в бараках, и нас взяли на шахты, кто подходил. Я сам попросился на шахту, потому что на простой работе давали 600 грамм хлеба, а на шахте 1,2 кг! Но меня не взяли, потому что глаз не видит. Но, в конце концов, я напросился у начальника, и он направил меня на шахты. И вот что характерно - в шахтах работаем, нас 2 года держали как заключенных, давали только 50% от той суммы, что мы заработаем. Кормили пайком. Я очень любил свою родину и мечтал все время попасть в Крым. И вот я устроился в Восточно-Кураминскую геологоразведочную экспедицию, проработал там 30 лет. За время работы был удостоен правительственных наград, в том числе: в 1973 г. орденом "Знак Почета", медалями "за доблестный труд", "Ветеран труда", "Ударник 9-й пятилетки", "Отличник разведки недр СССР" и многими почетными грамотами. Один раз моя буровая бригада досрочно за 3,5 года выполнила пятилетний план. И вот меня должны были наградить званием Героя Социалистического Труда, но как бывшему спецпереселенцу не дали. Я неоднократно обращался с просьбами о выделении жилплощади в г. Симферополе или любом другом городе Крыма, но получал одни отписки, хотя уже и руководство геологоразведочной экспедиции пыталось помочь.

Когда в 1991 г. появился указ, разрешающий нам вернуться на родину, я ни с кем не считался, родина это вторая мама. В Крыму как инвалид Отечественной войны встал на очередь, дали квартиру, сейчас, слава Богу, я обеспечен и пенсией, в настоящее время живу счастливым.

- Как сложилась судьба старшего брата?

- Он вернулся с фронта, мы с ним переписывались. Он обратился к своему полковому политруку: "Где моя семья?" А брат был членом партии, ведь им доверяли "Катюши". И политработник написал в Москву, ему пришел ответ: "На Ваше обращение отвечаем - переселение семьи Факидова С.У. - это была ошибка во время войны, после войны разберемся". Он прибыл к нам в Узбекскую ССР, обратился в партийные органы, но те не смогли помочь. Его вызывает комендатура для постановки на спецучет, полтора месяца он сопротивлялся, но, в конце концов, встал на учет. В конечном счете, он также вернулся на родину и умер в 2008 г. в Солнечногорске.