Светлой памяти Ивана Антоновича Ефремова посвящается…


Он: Так Вам сказали? Кто?



бет4/10
Дата11.07.2016
өлшемі279.5 Kb.
#191499
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10

Он: Так Вам сказали? Кто?


Я: Все. Началось с того же Дмитрева. Он помер, а скамары его вошли уже в ряд других работ, как народное движение. Знаете академика Удальцову?

Тут я оговорился — З. В. Удальцова в академики не пробилась, она была и осталась членкором Академии Наук, а не «академиком» в полном смысле слова. Так членкором и сдохла, царство ей подземное, как и всем добровольно расчеловечившимся двуногим. Но начинала она вполне как человек, и мне были полезны две её книги.



Он: Лично — нет.

Я: Она их упоминает, со ссылкой на Дмитрева. Скржинская на него ссылается в своих примечаниях к «Гетике». В первом томе «Истории Византии» они есть, тоже со ссылкой. Во втором томе «Всемирной истории» их нет, а на Дмитрева ссылка есть. И везде, где скамары упомянуты - только ссылка на Дмитрева, больше никто не попытался эту тему развить. Зато в художественную литературу скамары проникли; у Валентина Иванова они есть в «Руси изначальной» и упомянуты в «Руси великой».


Он: А что, Дмитрев крепко ошибался?


Я: Не ошибался. Это прямое передёргивание. Евгиппий пишет: «разбойники-варвары», а Дмитрев — просто «разбойники». Перевёл длиннейшую цитату, а «варваров» выкинул. Это раз. Затем: у Евгиппия они действуют лишь в районе берега Дуная, причём база их за Дунаем, вне римской территории. Там их настиг Северин, когда они увели в плен двух ротозеев, там они пытались оказать сопротивление племени ругов. Их база — будущий Ругиланд, та равнина в районе Кремса. А Дмитрев их засунул в альпийские проходы, вглубь провинции. Это два. Он называет их представителями местного населения, порабощённого римлянами, а Норик римлянам достался без боя. Здесь никогда не было восстаний, не то что в соседних Паннонии и Иллирии. Недаром здесь поселения ещё при Клавдии, в I веке, получили городские права, а сам Норик тогда же стал провинцией. Здесь романизация не встретила ни малейшего сопротивления. Это три. Евгиппий прямо пишет, что скамары грабили всех, хватали всё, что плохо лежит, угоняли скот и пленных. Это четыре. Евгиппий пишет: Лавриак осаждали алеманны и тюринги, а Дмитрев — алеманны и скамары. Вот Вам уже пять. А всего у меня не то 15, не то 16 доказательств — и по «Житию», и по «Гетике», и по кодексу Юстиниана. (Позже число доказательств более чем удвоилось). Он так на этот кодекс ссылается: там есть статьи против разбоев, а разбойниками правящий класс называл борцов за свободу, а раз признаётся факт широкого распространения разбоев, значит— скамары и разбойники суть одно и то же, а именно борцы за свободу. А ведь в нашем уголовном кодексе есть статьи, к примеру, о растлении малолетних. Значит, в СССР существует широкое народное движение растлителей малолетних (если применить логику Дмитрева)… Ну вот, написал я статью, назвал её «Движение, которого не было», приложил «Житие» в переводе, первый — не этот, а дипломный — вариант своей работы (я за него «отлично» получил, на защите академик Сказкин присутствовал) и отнёс в Институт истории — Удальцовой. Она взяла, говорит: на разборе автору не положено присутствовать, разберёмся, пришлём ответ. И прислала: три странички на машинке без подписи. Написано так: работа, дескать, незрелая, студенческая, а обвинять серьёзных учёных в жульничестве — неприлично. К тому же латинское «latrones barbarae» может означать не только «разбойники-варвары», но и «варварские разбойники» — прилагательное, а не существительное, так сказать. А когда я к ней ещё раз пришел, сказала: во-первых, в истории любой источник можно истолковать хоть так, хоть в обратном смысле; во-вторых, Дмитрев умер и стыдно клеветать на покойника, а в-третьих, бумаги нынче не хватает на работы докторов наук и — сами, мол, понимаете — эти работы поважнее вашей. Вот так. И ничего больше.

Он: Да… логика… Я ее, эту логику, называю «забором». От нее все отскакивает. И встречается она очень часто. Что же Вы дальше делали?

Я: Статья эта здесь со мной. Но я ее полностью ввёл в окончательный вариант своей работы. Понимаете, у меня кроме Северина ничего от истории не оставалось — ведь работу по специальности я не мог найти. Вот я и прирос к нему. Да и зло взяло: я его из могилы тащу, а его обратно пихают. Решил написать популярную статью для «Вопросов истории». Понёс — не взяли. Говорят: церковник. Думаю: раз церковник — пойду в «Науку и религию». Тоже не взяли: «Неправославный, а мы в основном с православием воюем. К тому же неясно, в чём Вы его обвиняете». А я его в подвиге на благо человечества обвиняю, хочу увести от церковников в наш лагерь великолепную боевую единицу. Но это не в профиле «Науки и религии» — их дело клеймить Цезаря Борджиа за нехорошее поведение, и только.


Он: Чёрт знает что! А в АПН Вы не пробовали ходить?


Я: В «Неделю»? Ходил…

Он: Да нет, в «Неделю» бесполезно. Я имею в виду само «Агентство Печати Новости». Они печатают такие вещи.

Я: Нет. Туда даже не думал. В издательство «Мысль» на Ленинском проспекте ходил. Сказали: «У нас очень мало средств на издание исторических книг, и они должны окупаться. Вот готовим книгу Манфреда «Наполеон». Она окупится. А Ваша работа очень интересна для специалистов, но массовый читатель на неё не посмотрит». А в «Неделе» мне действительно отказали. Я к ним пришёл как раз после выхода номера, где было про Анну Ярославну, королеву Франции. Одна у неё была заслуга — доля славянской крови в жилах. Мне так и сказали: «Она же наша». Я спросил: «А про протопопа Аввакума вы бы напечатали?» Говорят: «Конечно». «Так он же изувер!» «Правильно, но он наш».



Он: И верить не хочется, и знаю, что Вы правду говорите. Только эта правда у меня в голове уж сколько лет никак не может уместиться. Слушайте, Вы сказали, что не нашли работу. А где Вы сейчас работаете?

Я: Иван Антонович! Честное же слово, я не для себя пришел. Ведь всё равно — в этом Вы помочь не сможете, только утомлю Вас рассказом.



Он: Прошу — рассказывайте. Вот — кончили Вы МГУ. Что дальше?

Я: Иван Антонович! Ну не обо мне же речь! Меня сейчас на земле одно держит — Северин. Нужно мне закончить. Сам я сделал всё для меня доступное, может, Вы какую-нибудь мысль подскажете. Добавлю, закончу портрет. Его нельзя обратно в могилу, хватит — полторы тысячи лет о нём одни дурни помнили. Пусть он сам всё сделал, чтобы его не разгадали, конспирацию развёл — я-то его понял! Закончу рукопись — если позволите — оставлю Вам, пусть хоть в архиве у Вас лежит, а сам начну по счетам платить — их у меня много накопилось.



Он: Рукописи, что принесли, оставите мне для прочтения. Чем смогу — помогу. Не знаю, дам ли совет, но отзыв напишу обязательно. А сейчас рассказывайте о себе.

Я: Тогда начинать нужно с самого начала. Дорога у меня была прямая, как положено: был пионером, с 1952 года — комсомольцем, в армии — агитатором батареи. В дивизионке обо мне писали, у знамени снимали. В 1961 году — в дни Берлинского кризиса — наша дивизия первого удара готовилась к броску через Аракс, наши разведчики уже до Тавриза ходили. Было ясно: вот-вот «Коммунисты, вперёд!» Подал я заявление, приняли в кандидаты. Но Никита струсил, попятился, обошлось без драки…

Он: Жалеете?

Я: Нет у нас права пятиться. Тогда попятились, а сейчас наше качество ниже. Помните, как они из Ливана и Иордании убрались по нашему слову? А Берлинский кризис — это наше поражение. Если Никита знал, что драться нельзя, зачем языком трепал, обещал подписать мирный договор с ГДР? Ну, демобилизовали, вернулся я в Москву, стал работать на Асфальто-Бетонном заводе № 2, ну и в МГУ поступил. Учили нас неплохо — время-то ещё отдавало Двадцатым съездом. Куда ни посмотри — видим вдесятеро лучше, понимаем больше. Была всё же от культа личности польза — после его разоблачения многое в прошлом стало яснее. И настоящее стало понятней: что раньше не замечал, теперь само в глаза лезет. Весной 1963 года меня должны были из кандидатов в члены партии принимать, тут я и сглупил: в частном разговоре с секретарём заводской парторганизации (он в войну лётчиком был) сказал ему: «Поругались мы с китайцами, не беда, помиримся. Их тоже понять можно —очень уж мы выпячиваем свою помощь, как у Горького хозяйка: «Ты должен помнить, что взят из нищей семьи. Я твоей матери тальму подарила. Шёлковую, со стеклярусом»». Он на меня: «Ты что же с партией не согласен?» А я ему: «Тут не партия говорит всякие страсти, а Хрущёв от её лица. А ему я особенно верить не могу — с культом Сталина покончил, а свой создаёт, язык у него брехливый, часто врёт и не краснеет». Схватился он за голову: «что я в райкоме скажу?» и побежал доносить. Вызвали меня: «Что думаешь?» Изложил я с фактами — не столько о Китае — о нём я ничего не знал, как и все, — сколько о Хрущеве. Ведь он какой-то скоморох был или тот дурак, что на похоронах пляшет, а на свадьбе ревёт. А в газетах его уже пару раз великим назвали. Да и о Китае: если Мао такой, как его изображал Хрущёв и как о нём сейчас пишут, то кто нашей страной правил? Если знали и молчали — сволочи, а если не знали — слепые дураки. Мне сказали: «Откажись от своих слов, а то в партию не примем». Понимаете, не мысли измени, а от слов откажись. А партбилет— как кусок сала: будь смирным — сала дадим. Изложил я им это, меня и не приняли, как политически незрелого. Хрущёва через пару лет сняли, а я так и остался «и примкнувший к ним Цукерник». (Немало минуло лет с тех пор, как была осуждена «антипартийная группа Маленкова, Молотова, Кагановича, Ворошилова, Булганина и примкнувшего к ним Шепилова», тогда этот словесный штамп ещё не ушёл из людской памяти).



Иван Антонович от души рассмеялся – не зло, а именно от души: «Крепко сказано. Кто это Вас?»

Я: Начальник мой тогдашний. Тоже, между прочим, еврей. Ну, ладно. Я тогда даже не очень расстроился. Думал: кончу МГУ, пойду в школу, покажу себя — примут! Не могут не принять. Есть же правда на свете. А пока стал искать работу по специальности — чтобы ещё до окончания МГУ начать. И нашёл — по совместительству. Фирму «Заря» знаете?



Он: Что-то насчёт натирки полов? По радио передают в отделе «объявления».

Я: Она. Но тогда — в 1967 году — был в ней и отдел репетиторства и подготовки в ВУЗы. Вот меня туда и взяли летом 1967 года. Я только в ВУЗы по истории готовил, около сотни подготовил. И знаете, приходили они, до ужаса ничего по истории не зная. Я уразуметь не мог, в чём дело. Ивана Грозного совали в XVII век, Владимира и Святослава не знали, из войн знали лишь, что были татары, рыцари и Наполеон, а Смутное время, скажем, на 90 % не знали.



Он: И как же Вы выходили из положения? Ведь времени у Вас было в обрез, курсы-то платные.

Я: То и хорошо, что платные. Они хотели знать, даже платили за это. Не их вина, что их не выучили, не объяснили — что такое история и зачем она. Я им с самого начала давал установку — история помогает не повторять ошибок, за которые уже заплачено кровью. Вы знаете — это из Анчарова — «Сода-Солнце». А потом — лекции. За 30 часов проходили от питекантропов до наших дней — с деталями, проблемами, разбором сражений, с картами. У меня десятки карт, я их всё время в карты тыкал. И из сотни только одна получила тройку — мы с ней сорок минут про Полтавский бой толковали, на Полтаве и срезалась. Остальные сдавали историю в основном на пятёрки (был уговор — сообщать). И несколько раз я слышал от родителей: «Спасибо, мой или моя даже понятия до Вас не имели, что такое история, а теперь просто-таки прозрели». И проверяющие из ГОРОНО всегда хвалили наш отдел — там замечательные учителя подобрались, и меня тоже. И вдруг приказ — закрыть отдел. Нечего, мол, коммунальникам не в своё дело соваться.




Достарыңызбен бөлісу:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10




©dereksiz.org 2024
әкімшілігінің қараңыз

    Басты бет