Святослав логинов

* * *

   – Ух ты, – сказал он. – Речка течёт. Большая.

   – Волхов, – ответил Юра, успевший прочитать перед мостом название реки.

   – Это хорошо, – Богородица потянулся и сел поудобнее. – А я уж испугался, что это Ока или Волга.

   – Откуда они тут? Они южнее текут.

   – Сегодня там, а завтра их повернут и будут здесь течь. У нас ведь это быстро. Помнишь, реки сибирские поворачивать хотели? Я это тоже могу, реку заворотить, но ведь не делаю… Правило есть золотое: не всё ломай, что можешь, оставь что нибудь и детям.

   – Оставь что? – уточнил Юра. – Поломать чего нибудь?

   – А это уж как они захотят. Наше дело – оставить, а их ломать или беречь. За свои дела они перед своими детьми ответ держать будут.

   – Умный ты, спасу нет. А я вот что думаю: садись ка ты за руль и поведи малость, пока я вздремну часик. А то которые сутки сплю урывками. Так и с нарезки слететь недолго.

   – Да я не умею, – признался Богородица.

   – Эх ты, всемогущий!.. Чего тут уметь? Вот руль, вот тормоз. Скорость маленькая – знай рули. Время сейчас раннее, машин нет, так что – пересаживайся.

   Не сбросив скорости, прямо на мосту Юра поменялся местами с Богородицей и тут же заснул, словно провалился на дно Волхова.

   Проснулся через пару минут от удара и испуганного вскрика Богородицы, так что и впрямь почудилось, что неопытный водитель сшибся с моста и сейчас они въявь очутятся на том самом волховском дне, где так сладко спалось.

   Оказалось, впрочем, что мост Богородица преодолел удачно, но почти сразу за мостом своротил с дороги и врезался в стену какого то удивительного строения.

   Больше всего это напоминало руины античного храма, если, конечно, античные храмы строились из красного, крепко обожжённого кирпича. Стены толщиной полтора метра достойны были средневековой крепости, если бы не многочисленные окна, давно потерявшие всякий намёк на рамы. Полуобвалившийся портик, колонны, должно быть, когда то оштукатуренные, а ныне являющие всем свою кирпичную сущность. Крыша рухнула, и на толстых горцах стен аллейкой выросли молодые берёзки. Всё это вместе создавало впечатление чудовищной мощи, сокрушённой ещё более могучей, бесчеловечной силой.

   – М маня, – заикаясь, спросил Юрий. – Эт то ты развалил?

   – Нет, – испуганно ответил Богородица. – Оно так было.

   – Ну тогда ладно. А то я решил, что ты начал ломать всё, что можешь. Пошли, узнаем, с чем это мы поцеловались.

   Они выбрались на дорогу и сразу обнаружили круглосуточный магазин, что, вообще говоря, не характерно для новгородских сёл. Но именно здесь, почти у самого моста, магазин был и даже работал, несмотря на предутренний час. Правда, пришлось стучаться, чтобы заспанная продавщица открыла дверь. Богородица, удручённый неудачей самостоятельной поездки, остался осматривать побитые развалины, которые принял за старую церковь, а Юра, захватив кошёлку, отправился за покупками и информацией. Вернулся со стандартным набором: колбасный сыр, ряпушка, квасной напиток в полуторалитровой пластиковой бутылке. Разложил снедь на капоте, отломил от буханки корку, привычно понюхал…

   – Значит, так… Деревня называется Селищи. Дорога отсюда идёт на Малую Вишеру, а там уже будем смотреть. Домина – это не церковь, так что можешь успокоиться. Это казарма какого то полка. Прежде в этом полку Лермонтов служил, в этой самой казарме. Потому и развалины.

   – Так я Лермонтова знаю, – сказал Богородица таким тоном, что можно было подумать, будто он лично знаком с Михаилом Юрьевичем и просто не сразу признал старого знакомого. – Он стихи писал. «Но в горло я успел воткнуть и там два раза повернуть…»

   – Во во, – подтвердил Юра. – Он самый. Воткнул, два раза повернул и всё развалил. Но нам всё равно тут лучше зря не стоять. Давай завтракай и дальше поедешь.

   – Я? – жалобно спросил Богородица.

   – А кто же ещё? Я сейчас вести не могу. Усну за рулём, врежусь во что нибудь – беды не оберёмся. А тебе всё равно привыкать надо. Будем в очередь вести.

   Юра зажевал сыром большой глоток кваса, откинул пассажирское сиденье и через минуту уже спал, предоставив Богородице самому выбираться на дорогу из под стен так некстати подвернувшейся казармы.

   По счастью, больше им по дороге поэтических руин не встретилось, так что Юра благополучно прохрапел до обеда и проснулся уже на подъезде к Малой Вишере.

* * *

   Общепитовская столовка в райцентре грязная и дешёвая, с котлетами из размоченной булки и таинственным «белым соусом», секрет которого скоро погибнет вместе с последними мастодонтами общепита. И когда нынешнего новорусса возьмёт за горло тоска по безвозвратно ушедшей молодости, по жигулёвскому пиву и биточкам с макаронами, напрасно он будет тратить миллионы баксов, выискивая старых мастеров. Молодость не вернуть, как не вернуть съеденную полвека назад котлету. Но пока в крошечных захолустных городках ещё дорабатывают свой век буфетчицы с сонными лицами и деловитые поварихи, выкраивающие порции из того, что не украдено. Все они давно на пенсии, но продолжают стоять на посту. И даже ностальгически несовременный кружевной передничек буфетчица наверняка сшила сама, чтобы всё было как надо.

   Отобедав за смешную сумму, Юра и Богородица вышли к вокзалу. Здесь ещё чувствовалось могучее дыхание Петербурга (до Малой Вишеры ходят электрички) и даже лоточники выглядели побойчей окрестных собратьев. У перрона стоял поезд из Адлера, который катается теперь кривыми путями, лишь бы не пересекать территорию самостийной Малороссии и не подвергаться атакам голодных малороссийских пограничников. Потные, измученные пассажиры, при взгляде на которых не верилось, что они возвращаются с отдыха, спешно расхватывали мороженое и тёмное Хвойнинское пиво. На всём был оттенок нетерпения, всё стремилось в Петербург. Лишь один пассажир в тренировочных штанах и тапочках никуда не торопится. Он шагает вдоль вагонов, пророчески вздев руки, и громко говорит, обращаясь ко всем и ни к кому в отдельности, как принято говорить среди вопиющих в пустыне:

   – Там, в Индии, пять тысяч лет назад существовал священный язык санскрит. Отец всех языков, только на нём можно сказать правду!

   – Заходим в вагоны! – пронёсся вдоль состава призыв проводников. – Поезд отправляется!

   – Скажите это на санскрите, и вы услышите истину!

   Наконец и на пророка обратили внимание:

   – Эй, отец, ты из какого вагона?

   – Из двенадцатого, – совершенно обыденным тоном отозвался пророк.

   – Давай, запрыгивай сюда, до двенадцатого добежать не успеешь, поезд отходит.

   – Никуда он не денется. Разве я самый плохой человек на свете, чтобы бросать меня здесь?

   Долгий гудок, вагоны, перелязгнувшись, тронулись.

   – Волшебная страна Индия! – доносится до отъезжающих.

   Двенадцатый вагон, уже запертый, просквозил мимо.

   – Там, на берегах священного Ганга!.. Счастлив тот, кто знает свой путь и земное предназначение.

   Богородица долго смотрел вслед уходящему, с сомнением качал головой, потом сказал:

   – Этот дойдёт. Его подвозить не надо.

   – Ой, ребятушки, – раздался женский голос, – а меня не подвезёте?

   Прямо перед задумавшимися путешественниками стояла немолодая и явно деревенская женщина. Лицо, какое бывает у страстотерпцев и замученных жизнью бездомных кошек; через правое плечо перекинуты два кутуля, через левое плечо – ещё два кутуля. В одной руке сумка, в другой – авоська, всё плотно набитое и ощутимо тяжёлое. Идти с такой ношей сколько нибудь приличное расстояние – дело безнадёжное, но по всему видно, что если не выгорит проехаться на дармовщину, то, кляня мир и судьбу, тётка дотащится домой пешком и допрёт всё, что накупила во время поездки. А что денег у неё не осталось ни копеечки, можно и не спрашивать, это сразу видно.

   – Далеко тебе? – безнадёжно спросил Юра.

   – В Уезжу.

   – До Уезжи, пожалуй, доедем, – бесшабашно пообещал Юра. – Неси, вон, вещи в кабину, сейчас мы мороженого купим и поедем.

   – Ой! – удивилась тётка, увидав Юрин каток. – У вас, что же, этакая махина?

   – А ты думала, я на самокате? – презрительно поинтересовался Юра. – Впрочем, если не хочешь, так я не зову.

   – Что ты, миленький! Это я так, с перепугу. Но я мигом всё справлю, вот только ирода своего отыщу, опять запропастился куда то, проклятущий!

   – Какой ещё Ирод? – Произнёс Богородица таким тоном, что всякому было ясно, что он то имеет в виду не имя нарицательное, а царя иудейского Ирода Антиппу, от которого святому семейству пришлось как то драпать аж до самого Египта.

   – Сейчас я его представлю! – пообещала тётка и, не скинув ноши, бегом кинулась в здание вокзала. Богородица и Юра, переглянувшись, последовали за ней.

   В самой глубине единственного зала они обнаружили древнегреческого атланта. Этому человеку было далеко до атлетической эрмитажной красоты, но самый род его занятий не оставлял сомнений, что это именно атлант. Собрав в кулак всю свою волю и все силы, герой спартански держал кирпичную колонну, которая без его усилий, конечно, давно бы рухнула, похоронив под обломками немногочисленных пассажиров. Работа трудна, работа томит… видно было, что последние силы стремительно покидают измученное тело, и катастрофа уже близка.

   у – Вот он где! – рыдающим голосом вскричала сельская Пенелопа. – Я с ног сбилась его искать, а он тут!

   Атлант с трудом отлепился от колонны, сконцентрировал блуждающий взгляд на супруге и с натугой сказал:

   – А ты почему не следишь за мной на вокзале? Ты же знаешь, что я могу потеряться…

   – Пошли давай, изверг! Люди добрые подвезти обещались, а он ещё кочевряжется! И без того автобус пропустили по твоей милости! Ты что, ночевать тут собрался?

   – Ты пива купила? – капризно вопросил супруг.

   – Кнута тебе, а не пива! – заголосила тётка. – Залил бельмы бесстыжие, хоть бы людей постеснялся! Да ты на себя посмотри, куда в тебя ещё пива?!

   Юрий слушал семейную перепалку со странным ощущением чего то знакомого, но абсолютно невозможного в его жизни. Неужто подобное когда то было? Куда там, не бывало такого и быть не могло… Водка – это такая гадость, её не то что пить, на неё смотреть противно. А пиво – так ещё хуже. Под квас косит, а на самом деле в нём главный вред и есть. Вот только почему так знакомы кажутся переливы разрастающейся свары? Богородица стоял рядом, на лице его застыло неодобрение.

   Нужно было что то предпринимать, и закомпостированные Юрины мозги нашли выход, зацепившись за случайную фразу: «Кнута тебе, а не пива!» С этого мгновения Юрий Неумалихин уже не сомневался, а действовал, как привык, юрко и неумолимо. Он шагнул вперёд, взял нетрезвого атланта за локоть.

   – А ну, идём!

   – Ты кто такой? – возмутился атлант. – Я тебя и вовсе не знаю!

   – Узнаешь, – пообещал моторист трезвенник.

   – А ты мне не тыкай… Я с тобой на брутерброт не пил!

   – Топай давай! – Юрий уже выволок пьяницу из вокзального здания и направил к ждущему катку.

   – Ты шо, мент?

   – Так точно! Капитан Синюхов.

   Очевидно, эта фамилия была известна в Малой Вишере, потому что больше алкоголик сопротивляться не пытался, позволяя вертеть себя, словно пойманную пауком муху.

   – Вы его на заднем сиденьице пристройте. – забегая вперёд, тараторила тётка. – Он у меня тихо сидеть будет, не пикнет!

   – Пускай пищит! – задористо отвечал Юра. – Он сейчас так пищать начнёт – любо дорого смотреть! Дай ка сюда котомки…

   Одной рукой Юрий продолжал держать потерявшего всякую самостоятельность атланта, второй навьючил на него кутули, а чтобы они не сползли с поникших плеч, закрепил ремешком, сноровисто выдернутым из брюк пропойцы. Тётка лишь тихо охала, но, видя, что человек в остервенении, вмешиваться не смела. Русские бабы не знают слова «амок», но когда человек не в себе, понимают очень хорошо и не вмешиваются, чувствуя, что всякое вмешательство сделает только хуже.

   Что касается самого атланта, то он стоял, шатаясь под тяжестью мешков, двумя руками поддерживал спадающие штаны и слабо бормотал: – Я тебе не выкал…

   Наконец из самых недр катка появились два гибких щупа, словно невиданное насекомое выпустило тонкие сяжки, ощупывая добычу, перед тем как приступить к пищеварению. Не на всех машинах устанавливается подобное приспособление и не всякий моторист умеет пользоваться им. Называются подобные устройства «направляющие автоматического хода» и позволяют катку в самостоятельном режиме укатывать асфальт вдоль дорожного поребрика.

   Укатка асфальта по нижней части поребрика традиционно считается делом неприятным, поскольку требует от моториста отточенного мастерства. Укатка бордюра (а есть и такой) не в пример проще, ибо бордюр ступеньки не образует, так что нет большого греха, если каток заедет на другой тип покрытия. Такова разгадка старого московско питерского спора, в котором не правы обе стороны. Юрий Неумалихин, мастер опытный и со стажем, разницу между бордюром и поребриком знал преотлично, а направляющими автоматического хода высокомерно не пользовался, полагая, что на глаз получится вернее. Но сейчас бесполезная прежде приспособа пригодилась. Колесики направляющих Юрий заправил всё под тот же ремень, так что теперь каток должен был неуклонно следовать по пятам злополучного выпивохи.

   – В кабину! – последовала команда.

   – Ой, ребятушки! – застонала тётка.

   – В кабину! – повторил приказ непреклонный моторист. – До Уезжи кто дорогу показывать будет?

   Богородица услужливо подсадил тётку, помог ей устроиться на инструментальном ящике, подал сумку и авоську, которые командир милосердно не навьючил на атланта. Дизель, выбросив клубы парфюмерного дыма, взревел, многотонные вальцы медленно стронулись с места, нависая над головой погибающего пьяницы. Только теперь тот понял, что ему грозит.

   – Ой!.. – по бабьи взголосил он, собственным примером доказывая, что с годами супруги не просто похожи становятся, но и лексику приобретают одинаковую. – Ой ой!..

   Жаркое дыхание жадно вибрирующих вальцов уже доносилось к нему, смачивающий бак словно голодную слюну источал перебродивший одуван чиковый сок, ещё мгновение – и свершится кровавое пиршество, лишь розовая пена запузырится на раскатанном асфальте…

   – Ой ё ёй!!!

   Издав отчаянный вопль и нетвёрдо переступая подкашивающимися ногами, несчастный кинулся бежать. Каток, безошибочно ведомый направляющими автоматического хода, неспешно двинулся следом. Бабка, забившись в инструментальный ящик, двумя руками держала нижнюю челюсть, боясь закричать.

   Каток, нетрезво пошатываясь, укатал жаждущие ремонта улицы Малой Вишеры, миновал пригородный посёлок Дора.

   Дора, Дора помидора, Мы в саду поймали вора…

   Стали думать и гадать, Как бы вора наказать!

   Отрубили руки ноги И пустили по дороге…

   Если даже в детской считалке ни намёка на законное ведение дела, никакой попытки передать взятого с поличным преступника законным властям, то означать это может только одно: идея правового государства чужда народной душе. Поймали вора, сами, между прочим, без помощи старшего лейтенанта или даже капитана Синюхова, подумали да погадали, не по закону, а по понятиям, после чего «отрубили руки ноги» и полагают себя вправе вершить этакие дела.

   Более того, пострадавший вор, немедленно становится «несчастненьким», которых на Руси издавна принято жалеть. И сама судьба тут же поворачивается к калеке улыбчивым боком:

   Вор шёл. шел, шёл…

   И корзиночку нашёл.

   В этой маленькой корзинке Есть помада и духи, Ленты, кружева, ботинки, Что угодно для души!

   Вот вам и разгадка таинственной русской души: помада, ленты, кружева и, конечно, духи, одним словом – истинная духовность. Кстати, в наших северных деревнях, где ещё не разучились говорить на настоящем русском языке, душой называют желудок. С души воротит – попросту – тошнит. Так что нечего зря гордиться своей загадочностью и желудочной духовностью, а работать нужно над собой, чтобы идея самосуда казалась дикой, так же как и дурная надежда на халявную корзиночку с кружевами и помадой. И когда Дора помидора уйдёт из живой памяти, оставшись только в фольклорных сборниках, может быть, из нас что то и получится.

   А покуда какой спрос с грубого работяги Юрия Неумалихина? На чём воспитан, тем и воспитывает, как умел, так и умёл. И нечего тут говорить возмущённые слова о суде Линча и абстрактном гуманизме. Гуманизм вместе с абстракционизмом остался в прогнившей Европе; за Средней Рогаткой Европы нет!

   Алконавт уже не кричал, а лишь попискивал и бодро бежал, придерживая сползающие штаны.

   Понимал, что только в родном доме светит ему спасение, и стремился добраться туда во что бы то ни стало.

   Серый город остался позади. Свежий полевой ветер коснулся разгорячённых лбов. Юра обвёл окрестности посветлевшим взглядом и сказал Богородице:

   – Ну что, запевай! Народную… чтобы этому легче бежалось.

   – Можно и народную, – согласился Богородица и запел, громко и задорно:

   Вот точно, все вы девки молодые, Посмотришь, мало толку в вас!

   Упрямы вы, и всё одно и то же Твердить вам надобно сто раз!

   Каток мчал, покрывая все рекорды хода для вибро трамбовочных механизмов. Цветущие поля, перелески, жаворонки в поднебесье.

   – До Уезжи сколько ехать? – спросил Юра.

   – Вёрст тридцать будет.

   – Это хорошо. Твой в самую пору протрезветь успеет. И впредь на вокзале пить заречётся.

   – Ой, жаланненький, твои бы слова да богу в уши, – с сомнением сказала тётка.

   Пьяница бежал. До Уезжи оставалось двадцать восемь километров.

   Вот то то, упрямы вы, одно и то же Надо вам твердить сто раз, Одно и то же надо вам твердить сто раз, Одно и то же надо вам твердить сто раз, Сто раз!
   ГЛАВА 5 ЧЕРЕЗ РЕКУ МСТА НЕТ МОСТА

   Течёт, течёт большая речка, А через речку длинный мост.

   Народная песня
   – А ведь мы из за крюка в Уезжу с трассы сшиблись.

   –Угу.

   –Угу.

   –Угу.

   – В смысле – могу.

   – Раз можешь, то что скажешь?

   – А что говорить? Едем? Едем. Дорога хорошая? Всяко дело приличная. Так какого рожна ещё нужно?

   – Мне, вообще то, в Москву нужно.

   – Если действительно нужно, то мимо не проедешь. Москва – она большая, туда не только трассы ведут, но и просёлочки.

   – Ну, как знаешь, – решительно произнёс Юра, – но только я как на духу говорю: вот так и буду ехать, пока до Москвы не доберусь. И до тех пор назад не поверну, не думай!

   – А я и не думаю, – миролюбиво заметил Богородица. – Чего мне думать, если я и так всё знаю?

   – Ох, Манька, – сказал Юра, – беда с тобой! Трудная у тебя придумка. Мне, сам понимаешь, всё равно, главное, что человек ты хороший, а другие, поди, смеются, когда ты Богородицей себя величаешь?

   – Бывает, что и смеются, – спокойно признал Богородица. – Только что же, мне из за глупых смешков дело бросать? Россию спасать надо, а это, кроме меня, никому не осилить.

   – Ты бы лучше Христом назвался, – посоветовал Юра. – Всё таки по внешности сходства больше.

   – Как это Христом назваться, если я Богородица? Сам посуди, Христос уже приходил в мир, да за это и пострадал. России в ту пору ещё не было, но люди были те же самые. Теперь, ежели Христос явится, то во славе, судить грешников будет, и всем тогда полный карачун настанет. Он бы уже давно явился, если бы не я. Нельзя, пока Богородица по земле ходит, страшный суд творить. Вот и спасаю мир, как могу. Россию спасаю, – Богородица указал рукой вперёд, где полузаросшая колея рассекала берёзовую рощицу, уводя предоставленный себе самому каток в неведомые просторы новгородской глубинки. Юра даже руль бросил, развернувшись к попутчику.

   – Тебе бы тогда бабой быть, глядишь, кто и поверит твоим словам. А то уж вовсе безнадёжно получается.

   Ничто в лице Богородицы не дрогнуло, оно оставалось таким же спокойным. Лицо, чем то похожее на дорожный каток, исполненное уверенности и неторопливости.

   – Может, я и не прав, но почему то думается, что Россию только так безнадёжно спасать и надо. Надёжных спасителей сколько было, разгребать после них – не разгрести. А теперь моя очередь, безнадёжная.

   Разговор происходил неведомо где, среди крошечных деревенек, затерявшихся в бесконечных лесах, холмах и болотах, окружающих реку Мету. Теперь они понимали, что надо было не в Уезжу сворачивать, а в Бургу, а там через Дворищи, Окуловку и Валдай продираться к Твери. Однако жалко показалось давать тридцатикилометровый крюк, свернули, не доезжая Мстинского моста, и теперь вторую неделю не могли форсировать вредную реку. Верный данному слову назад не поворачивать Юра упорно искал ещё хоть один переезд через Мету, а речка капризно изворачивалась, отжимая их куда угодно, но только не направо, и не было на неё ни управы, ни переправы.

   И вот теперь, ведомый неясными указаниями местных жителей, усталый каток приближался к деревне Замостье, где, даже по названию судя, мост должен быть. Деревни ещё не было видно, а мост и впрямь нашёлся – худенький, деревянный, на бревенчатых быках, забученных камнями. Соваться на такой мост серьёзной машине – верная смерть и для машины, и для моста. Впрочем, для моста верная смерть уже наступила. Середина центрального пролёта просела чуть не до воды, торчали обломки брёвен, доски, размолотые в щепу, а четверо рабочих с баграми и топорами, судя по всему, собирались растаскать на дрова и остальное.

   – А другого моста тут нет? – спросил Юра, высунувшись из кабины. Речка вряд ли была очень глубокой, но тёмная вода у самого берега и листья кувшинок брода не обещали.

   – Тут и этого моста уже нет, – ответили ему. – Проехал один вроде тебя, на трейлере. Сорок лет мост стоял, а один дурак его за минуту сломал. И ещё смеётся, паскуда, не любите, говорит, техники.

   – А как же на тот берег?

   – А по воздуху. Или, если хочешь, переезжай тут, пока мы всё не растаскали. Только учти, у него и в лучшие годы грузоподъёмность была полторы тонны.

   То, что деревянные мосты рассчитаны на полторы тонны, Юра знал очень хорошо. Можно сказать, на собственной шкуре. Цифра эта запомнилась со времён практики, которую будущему мотористу пришлось проходить в Лодейнопольском ДРУ. Строили дорогу из Лодейного Поля через Алёховщину… не помнится уже куда, вроде бы на Тихвин. И строили, конечно, очень по советски.

   Проложили вполне приличную шоссейку, а вот с мостом через реку Оять вышла заминка. Дорожно ремонтное управление мостов не строит, в крайнем случае трубы кладёт, когда поперёк трассы попадается ручеёк. А тут – Оять, вполне достойная речка, мелкая, но порожистая и с крутыми берегами, под стать куда более серьёзной реке. Там и стоял деревянный мост и грозный знак перед ним: «Не более полутора тонн». Легковушки через мост проезжали, а тяжёлый транспорт, дойдя до реки, покидал асфальт, осторожно спускался с обрыва, пересекал реку вброд, а затем натужно лез на противоположный берег. Только у нас умеют, заасфальтировав пятьдесят километров шоссе, заткнуть его одним непостроенным мостом.

   Работа была закончена, Юра вместе со своим катком отправлялся в Лодейное Поле. Каток у него был не чета теперешнему, «Ду 42», слабенькая двухвальцовая машина, открытая всем ветрам, без кабины, а лишь с навесом над головой моториста. Тем не менее тянул каток куда как больше полутора тонн, к тому же ехал Юра не своим ходом, каток загрузили на платформу для особо тяжёлых грузов и прицепили к здоровенному «КрАЗу». И вся эта армада на приличной скорости торжественно шествовала в направлении хилого мостика.

   Вообще то, история начатась ещё на день раньше, когда водитель старенького «москвичонка» не справился с управлением и, пробив перила, грохнулся с моста в реку Оять. «Москвичонок» упал с пятиметровой высоты на крышу, но поскольку Оять речка мелкая, а водитель был дисциплинированно пристёгнут спасательными ремнями, то отделался он синяками и сильным испугом. Выбравшись из полузатонувшей машины, автолюбитель побежал искать помощь, которая прибыла на место лишь на утро следующего дня. Приехал автокран и трое милиционеров в «газике». Кран въехал в реку, а «газик» только спустился к воде, но остался на берегу. Затем собравшиеся, верные похвальной русской привычке всякое маленькое дело начинать с большого перекура, отошли в сторонку и присели отдохнуть на старый выворотень. Это всех и спасло, потому что над обрывом показался «КрАЗ» с платформой, катком и практикантом Юрой Неумалихиным в кабине «КрАЗа». Недавно прошёл дождик, дорога была скользкая, и вообще, когда у тебя на прицепе загружен асфальтовый каток, резкое торможение на крутом и мокром склоне бывает очень чревато.

   Всё это водитель «КрАЗа» оценил в доли секунды. Затем он газанул, надеясь проскочить через деревянный мостик.

   Не проскочил. Слишком уж превышал вес автопоезда величину, указанную на дорожном знаке.

   Мост хрустнул и обвалился разом по всей длине. Слабозачаленный каток сорвался с платформы и спланировал на лежащий вверх тормашками «Москвич». «КрАЗ» зацепился передними колёсами за уцелевшую опору и остался висеть в пяти метрах над водой. Что касается платформы, то она качнулась на прицепке, словно маятник, и рухнула на подъёмный кран, изувечив его как бог черепаху. Кран, в свою очередь, опрокинулся и стрелой раздавил милицейский «газик».

   До той поры Юра считал, что подобные вещи случаются только в кинокомедиях. Побоище на реке Оять убедило его в обратном.

   И вот теперь он стоял перед полуразрушенным близнецом оятского моста и не знал, что делать. Брода тут не было и, судя по неспешному течению реки, не предвиделось и в ближайших окрестностях.

   – Чего решил? – спросил Богородица.

   – Прямо и не знаю. Будь мы налегке, я бы переехал. А у нас с тобой, сам знаешь, двадцать две тонны.

   – Так уж и двадцать две? – усомнился Богородица. – Прикинь, сколько горючки мы уже сожгли, сколько кубового остатка слили. Считай, полтонны долой. И потом я сам могу из кабины выйти. Это ещё шестьдесят кило. Да и не было у нас двадцати двух тонн, это твой милицейский приятель лишку хватил. Так что сейчас у нас, по моей прикидке, вес не больше двадцати одной тонны.

   – Ну, коли всего двадцать одна, то можно рискнуть. Вот только, если мост всё таки обвалится, ты то как ко мне попадёшь?

   – В реку, что ли?

   – На тот берег, – оборвач шутника Юра.

   – Так я сначала пройду, а потом ты поедешь.

   – Давай, раз так, – Юра махнул рукой и, высунувшись из кабины, крикнул работягам: – Погоди ломать, мы сперва проедем, а потом вам, может, и делать ничего не придётся!

   Мужики посторонились и приготовились смотреть на бесплатный цирк.

   Богородица с узелочком в руках перебрался на тот берег. Было невыразимо трогательно смотреть, как он проверяет ногой прочность настила, по которому должен проехать каток.

   Следом двинулся Юра.

   Сам каток – ерунда, у опытного моториста он способен на чудеса, а вот хмельной груз лёг на мост всей своей тяжестью. Стонали брёвна, трещали ещё не размолотые доски настила, вся руина моста кренилась на сторону, угрожая сбросить невыносимую тяжесть в ленивую воду.

   – Во даёт, душа скобарская! – восхищённо выдохнул один из зрителей.

   И с чего бы ему принять Юру, коренного новгородца, за псковича? И рост не тот, и нос не тот, только цветом волос ближние соседи сошлись. А так, новгородца скобарём назвать – всё равно, что псковича ушкуйником – оскорбление непрощаемое, разве что изругали тебя от избытка добрых чувств. Такое тоже случается в Ильменской земле.

   «Даёт, так даёт!» – пробормотал Юра и, в самую последнюю секунду, когда передние вальцы уже были на земле, опустил третий валец и врубил рабочий режим. От мощной вибрации остатки моста рухнули разом, словно у его собрата на реке Оять. Дружное «ах!» собравшихся мужиков перекрыло плеск воды.

   – Вот так надо работать! – крикнул Юра, а потом, приглушив двигатель, спросил: – До Замостья отсюда далеко?

   – Только что версты три было, – непонятно ответил бригадир, – а стало вёрст тридцать…

   – Шутники… – проворчал Юра и открыл дверь, давая сесть Богородице.

   Они тронулись в путь, ожидая, что вот вот за ближайшим поворотом покажутся разваленные телятники, сенные сараи, а там и дома обещанного Замостья. Однако прошёл час, и два, и четыре, а никаких признаков жилья не замечалось. Хуже того, проселок начал распадаться на отдельные тропочки и вскоре дорогу можно стало разбирать разве что чутьём.

   Богородица сидел безмятежно, а вот Юра начинал злиться. По счастью, впереди на тропе показался человек. Резиновые сапоги, синий покупной ватник, соломенная шляпа, палка и корзина в руках – всё изобличало грибника из числа дачников.

   – Эгей! – закричал Юра, выскочил из катка и побежал навстречу грибнику. – Не скажете, куда это я заехал?

   – Вообще то, вы заехали в лес, – несколько удивлённо ответил встречный.

   – Это я понимаю. Деревня Замостье – далеко?

   – Если по прямой, то километров пятнадцать. Но ведь она на том берегу…

   – Как это – на том?

   – Так и есть. Потому и называется Замостье, что стоит за рекой Мстой.

   – А мост? Я его переезжал не так давно.

   – Через реку Мета нет моста. Во всяком случае, около Замостья.

   – А что же мы переезжали?

   – Тут был мост через реку Мда, это мстинский приток, как раз напротив Замостья впадает. Но вам по этому мосточку не проехать, тем более его, говорят, сломали недавно…

   – М да… – задумчиво протянул Юра. – И как нам теперь отсюда выбираться? Нам бы к Твери поближе…

   – К Твери – никак. Тут сплошь леса да болота – ни деревень, ни дорог. Разве что к Любытино выедете, там мост настоящий и дороги всякие: на Вятку, Череповец…

   – Вот уж куда нам не надо! Нам вовсе в другую сторону.

   – Из Любытино и в другую сторону можно: на Хвойную или Боровичи.

   – От Любытино до Боровичей – девяносто километров! – ужаснулся Юра, лет пять тому назад ездивший по этому маршруту в родные места.

   – Отсюда никуда ближе не будет. А от Боровичей можно на Новгород свернуть да и к Твери, говорят, проехать можно. А отсюда – только на Любытино, да и то полпути тропами… Места болотные, люди тут и прежде не селились и сейчас не живут. Так что решайте сами, – прохожий приподнял шляпу, и, раздвигая палкой густую траву, двинулся к лесу.

   – Вот это влипли! – Юра повернулся к Богородице. – Мы же здесь завязнем, как муха в варенье, раз дорог нет никаких.

   – А этот как приехал? – спросил Богородица.

   В самом деле – дачник, грибник! Такие больших концов пешком не делают. Либо из ближайшей деревеньки явился, либо на машине приехал. В любом случае дорога поблизости должна быть. А дачниковское «далеко» означает километра два…

   – Эй, друг, – закричал Юра, – а сам то ты откуда?

   Ответа не было. За это время грибник успел скрыться за ближайшими кустами.

   – Эгей! Погоди минуту!..

   Не было ответа. И за кустами, куда добежал Юра, никого не оказалось. Высокая, по июньски нетоптанная трава, по которой с самой весны никто не проходил. Не расцветшая ещё медуница стояла стеной, тут пройдёшь – такую просеку проломишь, никакого Фенимора Купера не надо, каждый сам себе следопыт. Сгинул дачник вместе с корзиной и соломенной шляпой, как не было его.

   – Что за чёрт?..

   – Не надо так говорить, – строго поправил Богородица. – Не чёрт это был, уж я то знаю.

   – Но и не грибник!. – возвысил голос Юрий. – Какие сейчас к чёрту грибы?

   – Грибы, положим, могут быть. Колосовикам пора наступает. Кстати, число сегодня какое? Июль на носу… или уже наступил?

   – Ага, на нос наступил. Ладно, чёрт там или нечерт, а ехать нужно. Давай выбираться к Любытино. Чует моё сердце, там нас к Череповцу завернёт.