Теории информационного общества. 2000. (Уэбстер Ф.) Часть 1

Марк Постер в значительной мере повторяет мысли Бодрийяра, и его мнение вызывает примерно те же возражения. Но нужно сделать еще одно замечание по поводу его эволюционной теории. Модель развития процессов коммуникации, в которой на смену устному и письменному общению приходит обмен электронными сообщениями, по своей природе своей носит число технократический, детерминистский характер и вызывает упреки в упрощенчестве (Calhoun, 1993).

Конечно, Джанни Ваттини прав, обращая наше внимание на разнообразие точек зрения, которое проявляется с развитием ме-дийной сферы. Телевидение дало нам, например, возможность, не выходя из дому, почувствовать, что ощущают люди, принадлежащие к другим культурам, и что чувствуют люди, живущие в нашем обществе (Meyrowitz, 1985), и часто эти ощущения оказываются будоражащими и необычными. Однако более внимательный анализ массы эмпирических данных свидетельствует, что это разнообразие не так уж и велико, и причем некоторые, прежде всего американская и в меньшей мере европейская точка зрения, решительно преобладают (Tunstall, 1977). Заметьте, что в мировом прокате безусловно доминирует Голливуд, репортажи телевидения США рас-

353

Но согласиться с тем, что СМИ позволяют теперь взглянуть на мир глазами людей других культур и при этом сами растут экспоненциальным образом, еще не значит признать, что они «множат реальности». Напротив, нужно согласиться с такими исследователями, как Герберт Шиллер, которые постоянно подчеркивают, что чужая точка зрения учитывается лишь в той мере, в которой это допускают идеологические и экономические соображения. Можно дать слово и другим культурам, но тому, что они хотят сказать, будет придана форма, приемлемая для медиакорпораций: их продукция должна продаваться, а это ограничивает коммуникативный потенциал таких культур, как китайская или украинская, и их возможности отвоевать заметное место в эфире.

Основное возражение Ваттимо и другим постмодернистам состоит в том, что их подход не опирается на анализ эмпирического материала, целью которого была бы оценка реальной продукции СМИ. Замечание Ваттимо, что распространение СМИ привело к формированию «альтернативной реальности» кажется остроумным. Однако, чтобы двигаться дальше, нужно понять, что скрывается за этим общим положением, показать, как изменилось видение мира (учитывая очевидные ограничения в доступе к средствам массовой информации) и в каком соотношении находятся разные взгляды. Для этого нужно понять, какую роль в этом играет власть, а этот фактор постмодернисты решительно игнорируют (даже если они и повторяют, как заклятие, что власть вездесуща).

То же отсутствие эмпирической базы характерно и для работ Лиотара, хотя его идея о влиянии критериев перформативности и товарности на развитие информации и знания действительно ценна. Любой согласится, что влияние этих критериев сказывается сразу в огромной количестве областей: в издательском деле, где все чаше правят бал «блокбастеры» и руководства типа «сделай сам», на телевидении, где рейтинги стали основной мерой успеха передачи, потому что с ними связаны поступления от рекламы, в области исследований и разработок, поскольку инвесторы ждут решений, которые принесли бы коммерческий успех, а ученым приходится отказываться от прав на свои достижения; в сфере интеллектуальной собственности, которая все чаше защищается с помощью патентных заявок. Но самое существенное, что Лиотар обратил вни-

354

мание на исключительно важную, но обычно остающуюся в тени сферу информационного общества, - на образование, и показал, как и туда проникают критерии перформативности и коммерциализация (Robins and Webster, 1989).

Постсовременное общество

Мои возражения постмодернистам не могут изменить факта, что действительно возникло нечто, что можно назвать постсовременностью. Я не верю, что исчезли значения, и не вижу твердых доказательств этого, еще меньше вижу оснований считать, что люди не различают реальности и фантазий (если заглянуть в ежегодник «Общественные отношения в Великобритании» - British Social Attitudes, - у нас появятся сомнения, действительно ли в нашем обществе царит такая пестрота мнений, о которой рассуждают постмодернисты, по поводу ряда вопросов, от семейных отношений до безработицы, члены общества придерживается очень сходных взглядов). Тем не менее следует согласиться, что в обществе действительно получили распространение гедонистические настроения, эгоцентризм (хотя правильнее было бы сказать не «эго», а «децентризм», несфокусированность) и скептическое отношение к любым провозглашаемым истинам, высмеивание, а то и враждебность к «экспертам», увлечение всякими модными новинками, необычными ощущениями, склонность к иронии, стилизациям и поверхностности.

В конце 1980-х годов Зигмунт Бауман (род. 1925) опубликовал серию замечательных очерков, в которых описывал постсовременное общество. Хотя в этих очерках мало эмпирических данных, но его взгляд отличался удивительной проницательностью. Современ-

355

ное общество Бауман описывает как общество, стремящееся к порядку, стабильности и контролю над своими членами. Чтобы осуществить свои стремления, это общество использует государство, роль которого состоит в том, чтобы присматривать за своими гражданами, планирование, по крайней мере, в тех пределах, в которых это реально, рациональный подход, который призван принести большую уверенность в будущем и в том, что в будущем дела пойдут лучше. Постсовременность, наоборот, отличается нестабильностью и ощущением ненадежности, свертыванием роли государства и торжеством глобального рынка, который обещает свободу выбора, но заставляет людей опасаться за свое будущее, подозрительно относиться ко всему рациональному и особенно к экспертам, которые утверждают, что они лучше, чем кто-либо, понимают происходящее. Для постсовременности характерна замена контроля государства контролем потребителя, испытывающего при этом все соблазны консюмеризма; характерна необходимость жить в мире, полном двусмысленностей и неопределенности (Bauman, 1997).

Некоторые исследователи постсовременности отказываются говорить о ее исторических корнях. Например, Фредерик Джеймсон в своем получившим известность очерке (Jameson, 1991) ограничивается замечанием, что «возникновение постсовременности укладывается в логику развития культуры позднего капитализма». Для Джеймсона культура реализма соответствовала рыночному капитализму, культура модернизма (сюрреачизм и т.п.) - монополистическому капитализму, а постмодернизм демонстрирует свое близкое родство с капитализмом эпохи потребления. Скотт Лэш и Джон Юрри (Lash and Urry, 1987) подходят к анализу постсовременно-

356

Пользовательского поиска

© Алексей Злыгостев, дизайн, подборка материалов, разработка ПО 2001–2007

Все права на тексты книг принадлежат их авторам!

При копировании страниц проекта обязательно ставить ссылку:

"Электронная библиотека по философии - http://filosof.historic.ru"

Сайт создан при помощи Богданова В.В. (кафедра истории и философии института ЮФУ в г.Таганроге)

ЯндексДирект

Дать объявлениеКниги издательства "Аспект Пресс"

Закажите книги издательства "Аспект Пресс"! Большой выбор! Доставка РФ

www.ozon.ru

Библиотека | Новые поступления | Словарь | Карта сайта | Ссылки

Цифровые библиотеки и аудиокниги на дисках почтой от Historic.Ru

Часть 14.

сти примерно таким же образом, связывая появление этого стиля жизни с возникновением «сервис-класса» - прослойки образованных, ориентированных на карьеру, на высокую мобильность людей с индивидуалистической системой ценностей и слабыми связями с «общиной».

Лишь Дэвид Харви (Harvey, 1989b) решился указать на причинные связи. С его точки зрения, особенности постсовременности связаны с изменениями в способе накопления капитала. Проще говоря, именно в гибкости, которая свойственна современному капитализму - в способности работников наемного труда к быстрой адаптации в потоках инноваций, в ускоренном развитии - нужно искать корни культуры постмодернизма. Харви считает, что если в послевоенный период, когда в организации производства преобладал фордизм, а основную массу составляли стандартизированные товары, изготовленные на конвейере, то сегодня на смену фордизму пришел постфордизм, когда предлагается широкий выбор товаров, огромное разнообразие услуг и экономическая система сильно отличается от системы прошлого с ее перманентными кризисами; в новой системе мы сталкиваемся с новыми проблемами (внедрение информационных технологий, конкуренция во всемирном масштабе, глобализация) и стараемся найти их решение, «повышая гибкость производственного процесса» и соответственно «гибкость системы потребления». Эти тенденции и приводят к возникновению культуры постсовременности. По словам Харви:

на смену относительно устойчивой эстетике фордистского модернизма приходят нестабильность, брожение, мимолетность эстетики постмодернизма, которая высоко ценит оттенки, эфемерность, броскость, моду и товарность всех форм культуры.

(Harvey, 1989Ь, с. 156).

Таким образом, переход к постмодернизму соответствует переходу от фордизма к постфордизму, о котором мы говорили в главе 4.

Интересно, что Дэниел Белл, который исходил из совершенно других предпосылок, чем Харви, также склонен объяснять (по крайней мере, частично) возникновение постсовременности как результат «развития самой капиталистической системы» (Bell, 1976, с. 37). Белл считает, что поскольку капитализму удаюсь создать и сохранить массовое потребление, т.е. дать людям возможность пользоваться автомобилями, носить модную одежду, смотреть телевидение и пр., это привело к возникновению некой новой куль-

357

Эти взгляды на возникновение культуры постсовременности мне представляются убедительными. Они анализируют исторические события и основываются на большом количестве эмпирической информации. Но, конечно, убежденный сторонник постмодернизма сочтет их еще одной претенциозной попыткой создать «великое сказание», тем более что Харви объясняет возникновение постсовременности в рамках внутренней логики развития капитализма, а Белл стоит на позициях Нового времени, рассматривая постсовременность как результат деградации предшествующей культуры.

Для постмодернистов такие объяснения вообще неприемлемы, поскольку предполагают наличие истины там, где ее не может быть. Харви, например, претендует на то, что понимает истинный смысл культуры постсовременности, ссылаясь на скрытую за ней экономическую реальность, но с точки зрения постмодернизма он только демонстрирует свою собственную приверженность принципам марксизма и высокомерно считает тех, кого он изучает - сторонников постмодернизма, - «одураченными» и неспособными видеть во всем происки капитализма, на что способен, конечно, только просветленный профессорский разум. Для постмодернистов точка зрения Харви - одно из возможных прочтений истории среди бесконечного множества других возможных, и отличается от них разве что вредоносностью (Morris, 1992).

Конечно, нужно отметить, что каждый из рассмотренных подходов может вызвать критические замечания, в которых будут отмечены недостатки, упущения и даже предрассудки авторов. Например, Дэвиду Харви следовало бы согласиться, что его книге не повредило, если бы автор внимательнее отнесся к женскому вопросу (Massey, 1991). Но одно дело критика, а другое - согласие с постмодернистской догмой, что все относительно, все зависит от интерпретации и ничего нельзя анализировать по существу. Можно соглашаться, что любой анализ не полон, но это не причина его отвергать и считать его еще одним «прочтением», потому что можно показать: одни подходы полнее отражают существо дела, а другие - менее полно. Другими словами, нам приходится еще раз вспомнить, что постмодернистское любование релятивизмом бессмысленно, само утверждение релятивизма в качестве абсолютного принципа уже приводит к парадоксу.

358

Резюме

Хотя при этом очень сомнительно, что мы «действительно вступаем в новую историческую эпоху» (Crook et al., 1992, с. 1). Напротив, большая часть особенностей, которая приписывается постсовременности, вполне объяснима в терминах давно уже наблюдающихся тенденций развития общества. Такие объяснения уже предлагали социологи вроде Герберта Шиллера, Юргена Хабер-маса, Энтони Гидденса и Дэвида Харви. Как и теория постиндустриального общества, теория постмодернизма провозглашает примат информации и одновременно появление совершенно нового типа общества. Но так же как и в случае постиндустриального общества, эта теория не выдерживает испытания критикой.

СУЩЕСТВУЕТ ЛИ

ИНФОРМАЦИОННОЕ

ОБЩЕСТВО?

Целью этой книги было исследование роли информации в современном мире. Мы хотели узнать, как и почему информацию стали считаться, вероятно, основным фактором, влияющим на нашу сегодняшнюю жизнь. Отправным пунктом стаю для меня утверждение, которое единодушно повторяют многие исследователи современности. Они все признают, что дело не столько в количественном росте информации, сколько в том, что она стала играть основную, стратегическую роль в нашей деятельности, начиная с отдыха, включая деловую активность и работу правительства.

Но как только мы делаем шаг дальше, от этого согласия исследователей не остается и следа. Хотя все согласны, что информации стало больше и это как-то влияет на современный образ жизни, дальше идут одни разногласия. Понимая это, я попытался выделить основные направления исследований и главные подходы к изучению и объяснению того, что происходит в информационной сфере, и почему события разворачиваются именно таким образом. При этом мне хотелось выяснить, из каких предпосылок исходят сторонники каждой точки зрения, что у них общего с другими подходами, и как это все соотносится с доступными эмпирическими данными, а потом, если смогу, высказать и свое отношение к изложенному.

При этом я последовательно игнорирован концепцию информационного общества, хотя к ней очень часто обращаются как в социальных науках, так и за их пределами. Это не значит, что эта концепция совершенно бесполезна. В конце концов понятия - это только средства придать форму нашим мыслям, они помогают упорядочить наше восприятие действительности. Они в состоянии сделать предмет нашей мысли более ясным или, наоборот, затемнить его. Но процесс постижения действительности и углубленного ее понимания невозможен без критики, и часть этой критики - избавление от понятий, которые мы некогда ввели, потому что не могли предложить более адекватную классификацию. Поня-

360

тие информационного общества до какого-то момента было полезно, оно, по выражению Дэвида Лайона, который ссылается на покойного Филиппа Эйбрамса (Abrams, 1982), было «проблемным» и позволило ввести «рудиментарную организацию в поле явлений, которые подлежали исследованию» (Abrams, в кн.: Lyon, 1988, с. 8). Эта концепция помогла исследователям сосредоточиться на ряде различных явлений и рассматривать их в совокупности. Среди этого многообразия явлений - сдвиги в структуре профессий, появление новых средств распространения информации, «оцифровывание» всего вокруг, изменения в сфере высшего образования. Хотя понятие информационного общества и играло важную роль, оно вводило в заблуждение, особенно тем, что намекало на существование нового типа общества. Я полностью убежден, что для понимания современного общества очень важно разобраться в тенденциях развития информации, но сценарии, в которых фигурирует информационное общество, мало помогают в решении этой задачи.

При этом я уверен, что мы пришли к гораздо более глубокому пониманию роли феномена информации в современном обществе после работ таких исследователей, как Герберт Шиллер, Энтони Гидденс, Мануэль Кастельс и Зигмунт Бауман. Кто останется равнодушным к аргументам, например, Дэниела Белла, который показал, что увеличение занятости в сфере услуг, то есть в профессиях, связанных с обработкой информации, приводит к очень важным последствиям для развития постиндустриальных обществ? Разве не поразительны выводы Гидденса о том, что корни совре-

361

менного информационного общества нужно искать в активном отслеживании разных сторон жизни, которое стало необходимым после возникновения в мире национальных государств? Разве не стоит серьезно прислушаться к идее Герберта Шиллера, который писал что информационный взрыв в послевоенные годы стал в значительной мере следствием стремительного развития корпоративного капитализма? Вам не кажутся тревожными и вызывающими озабоченность мысли Юргена Хабермаса о свертывании «публичной сферы», которая так важна для существования демократии и в которой вырабатывается «кислород», необходимый для ее существования? Почему бы не согласиться с важностью вывода о влиянии на информацию перехода от фордистского способа организации производства к постфордистскому? А вы не чувствуете себя заинтригованными афористичными высказываниями Жана Бодрийяра по поводу знаков и симуляции или выделенным Жан-Франсуа Лио-таром приниципом перформативности, который он считает основополагающим при описании процессов создания и использования информации в эпоху постсовременности? Познакомившись с идеями философов и социологов такого калибра, мало кто осмелится сказать, что большинство дискуссий об информационной эпохе были всего лишь тратой времени.

Если вы пытаетесь разобраться в том, как устроена информационная сфера и чем она так важна для нашего общества, то нужно, конечно, прежде всего обратиться к идеям Герберта Шиллера, Юргена Хабермаса и Энтони Гидденса, а также к большому количеству публикаций, которые появились под влиянием их идей. Это не значит, что вкладом в решение этой проблемы Дэниела Белла, Жана Бодрийяра или Марка Постера можно пренебречь. Наоборот, анализируя их работы, я пытался найти в них позитивные элементы и, насколько позволяли мои способности, выделил эти элементы. В частности, трилогия Мануэля Кастельса The

362

Information Age представляется единственным на сегодняшний день убедительным анализом этого явления, хотя мне трудно согласится с подходом автора.