Теории мирового развития и антитеррористическое право. Логика сопрягаемости

Но есть основания даже и эти цифры подвергать сомнению, поскольку нередки случаи, когда международные организации, призванные на глобальном уровне снижать остроту проблемы бедности, стремятся вместо этого приукрасить последствия своей практически безрезультатной деятельности искажением соответствующих показателей. Ознакомление с тем, как это делается, позволяет выявить истинные границы бедности в глобальном масштабе (104).

На Окинаве 23 июля 2000 г. лидеры стран «большой семерки» заявили, что масштабы бедности в мире сократились с 29% в 1990 г. до 24% в 1998 г. Источником этого заявления послужил Доклад о глобальной бедности, представленный банками многостороннего развития, в состав которых входят Всемирный банк и Международный валютный фонд.

По мнению американского эксперта Тома Боланда, предоставление таких искаженных данных преследовало две цели: руководители «семерки» должны хорошо смотреться в глазах общественного мнения, а банки, входящие в группу банков международного развития, должны оставаться в бизнесе по разрешению проблемы бедности. На самом деле еще встреча на высшем уровне по социальным вопросам в Копенгагене в 1995 г. показала, что любая оценка уровня бедности на основе доходов на душу населения, по какой бы совершенной методике она не проводилась, будет некорректной. Тем не менее, Всемирный банк настоял на критерии 1 долл. на душу населения как показателя абсолютной бедности, и ООН без особых сомнений приняла этот критерий.

Между тем, повод для сомнений кроется, как считает профессор университета Оттавы Майкл Чоссудовски, в методике оценки границы бедности через доход на душу населения в день на человека. Такая методика абсурдна, поскольку даже при последнем показателе невозможно обеспечить расходы на питание, одежду, жилье, здоровье и образование. Кроме того, такой подход приводит к невозможности реального сопоставления бедности в развитых странах, где, как известно, она присутствует в довольно ощутимых масштабах, и странах «третьего» мира. Например, известный и официально принятый в США порог бедности в 1996 г. составлял для семьи из двух взрослых и двух детей 16 035 долл. в год, что соответствует 11-кратному превышению порога бедности в слаборазвитых странах, т. е. служит наглядной демонстрацией двойных стандартов, а следовательно, искажения реальной картины катастрофического характера бедности на планете (78).

В результате становится понятным, что реального снижения масштабов бедности не происходит, и общее число бедных в мире составляет, как уже было сказано, 1,3 млрд. человек. Если же за границу бедности принять доход на душу населения 2 долл. в день, то бедных в мире оказывается уже около 3 млрд. человек, что гораздо ближе к реальности. Кроме того, бедность сопровождается неравенством в доходах, которое во времени возрастает: на рубеже двух столетий доход 20 самых богатых стран стал в 30 раз выше 20 самых бедных по сравнению с 15-кратным превосходством 40 лет назад (62).

Отсюда показатели жизни в бедной части планеты (как метко назвал ее А.И. Неклесса, «опрокинутой») могут повергнуть в уныние даже тех функционеров в международных организациях, которые усиленно «вырабатывают» оптимистичные показатели.

Около миллиарда людей в мире оторваны от производительного труда: 150 млн. – безработные, более 700 млн. – частично занятые, неопределенное, но значительное число вовлечено в криминальную деятельность. Миллиард – неграмотны (2/3 из них – женщины). Примерно 2 млрд. прозябают в антисанитарных условиях. Почти каждый третий житель Земли все еще не пользуется электричеством, 1,5 млрд. не имеют доступа к безопасным источникам питьевой воды, 840 млн., в том числе 200 млн. детей, голодают или страдают от недоедания. В бедных странах ежегодно умирают 14 млн. детей от излечимых болезней. Половина всех случаев детской смертности вызвана недостаточным питанием (38, с. 55).

Законченность и объективность этому небольшому статистическому обзору может, несомненно, придать оценка положения в Африке и некоторых районах Южной Азии, которая по определению призвана носить индикативный характер. Известный американский социолог, специалист по исследованию бедных стран Р. Каплан справедливо считает, что «Африка, возможно, не менее важна для будущей мировой политики, чем Балканы сто лет тому назад до двух Балканских войн и Первой мировой войны. Именно потому, что значительная часть Африки стоит на краю пропасти, мы можем прогнозировать, какими будут войны, границы и этническая политика через несколько десятилетий» (94, с. 54).

От хронического недоедания страдает 43 % населения Африки к югу от Сахары. Средняя продолжительность жизни африканца редко превышает 50 лет. Количество политических эмигрантов и жертв межэтнических конфликтов стремительно возросло с 8 млн. в конце 70-х годов до 23 млн. человек к середине 90-х. Еще 26 млн. человек являлись временными переселенцами. Их число продолжает интенсивно расти (38, с. 56).

Удивляться в этих условиях росту влияния религии (особенно ислама) в ее воинственном аспекте среди идентифицируемой с подобными проблемами части населения, не приходится. В исламе, в его фундаментальных оттенках они пытаются найти выход нарастающему отчаянью, приходящему с осознанием все более прочного воцарения вселенской несправедливости. Р. Каплан, обращая внимание на экономический спад на фоне возрастания экологических проблем в большинстве стран арабского мира и Африки, приходит к заключению, что «ислам будет привлекателен для угнетенных в силу своей воинственности. Эта религия, число приверженцев которой в мире растет наиболее быстрыми темпами, является единственной, готовой к борьбе» (94, с. 54).

Экономическое объяснение такому «рукотворному» упадку стран Юга, конечно же, имеется. На мой взгляд, блестяще это осуществляет в своих анализах А.И. Неклесса. В частности, в своей работе «Генезис и практика программ структурной перестройки», он показывает, как в результате аккумулирования совокупного долга, последующей его рециклизации и перехода финансового сообщества к косвенному управлению национальными экономиками страны Юга целенаправленно были лишены возможности воспользоваться в рамках «здоровых» экономических проектов преимуществом владения природными ресурсами. Поскольку в результате таких нечистоплотных экономических приемов сценарий резкого скачка цен на природные ресурсы был отодвинут далеко на будущее и вместо взлета стоимости полезных ископаемых в 80-е годы на планете разразился настоящий сырьевой бум (37). Далее, в условиях нового повышения цен на нефть, во избежание скачка инфляции начали заметно увеличиваться процентные ставки. Это негативно сказалось на экономике развивающихся стран, многие из которых после осени 1973 года на волне понижения процентных ставок вследствие взрыва рынка кредита за счет «нефтедолларов», позволяли себе не всегда обдуманные затраты и успели «увязнуть в трясине многочисленных, нередко дорогостоящих и амбициозных проектов». Развитые же страны путем оперативного задействования собственных финансово-экономических механизмов сумели перераспределить геосферную ренту в свою пользу.

Забегая вперед, замечу, что подобная практика, не всегда образуя преступление и даже правонарушение с точки зрения права, является по существу составной частью терроризма. Однако, являясь очевидным попранием справедливости и оставаясь, в силу очевидных причин, вне поля воздействия международного права, она (практика) в то же время дезориентирует право, обрушивая всю его мощь и возможности на другую составляющую терроризма как вида социального взаимодействия, которая проявляется в протестных проявлениях и, прежде всего, в террористических атаках.

Но продолжим, вслед за А.И. Неклессой, рассмотрение экономической основы этого процесса. Опустошение кредитных рынков с учетом вхождения в них в качестве активного заемщика Соединенных Штатов создало проблему выплат по ранее взятым долговым обязательствам. Вследствие этого большая часть развивающихся стран впала «в дурную бесконечность «потерянного десятилетия», что результировало ужесточение политики банковского сообщества, оказавшегося перед угрозой финансового краха (признаком начала краха явился долговой кризис 1982 г.). Но удивительным образом в очередной раз страны Севера не расстались со своим благополучием, перекрыв зато пути к такому благополучию для развивающихся стран. Банковские учреждения консолидировались. Во главе этой консолидированной стратегии оказались Международный валютный фонд и Всемирный банк, которые, несмотря на свое бреттон-вудское происхождение (создавались как координирующие институты), увидели для себя новую перспективную сферу деятельности.

Основой политики стали методичная реструктуризация задолженности стран-заемщиков, санация их финансового положения, сокращение бюджетного дефицита. А кроме того – структурная перестройка экономик, сопряженная с широкой приватизацией, максимальной либерализацией цен и внешней торговли, ведущая к возрастанию экспорта, а соответственно, и валютной выручки, необходимой для расчетов с кредиторами. В итоге мировая финансовая система устояла, однако глобальная экономика приобрела качественно новый облик (38, с. 44).

Но говоря об этом, нельзя посетовать на отсутствие внимания к проблеме развития экономически слабых стран со стороны международного права. В международном экономическом праве создана достаточно развитая система принципов и норм, призванных регулировать сферу межгосударственных отношений, прежде всего определяющих приоритеты экономического развития бедных стран.

Развивающиеся страны выдвинули концепцию Нового международного экономического порядка (НМЭП), нашедшую воплощение в Декларации и Программе действий по установлению НМЭП (1974 г.), а также в Хартии экономических прав и обязанностей государств, принятой в декабре 1974 года на XXIX сессии Генеральной Ассамблеи ООН. Концепция предполагает установить в международных экономических отношениях преференциальный режим для развивающихся государств в том, что касается использования сырья, промышленного экспорта, передачи технологий, кредитных отношений, ограничения деятельности ТНК.

Хартия обязывает государства «строить свои взаимные экономические отношения таким образом, чтобы учитывать интересы других стран. В частности, все государства должны избегать нанесения ущерба интересам развивающихся стран» (ст.24).

В 1990 году Генеральной Ассамблеей ООН на заседании 18-й специальной сессии была одобрена Декларация о новом глобальном консенсусе о путях развития международного экономического сотрудничества в интересах всех государств. Ключевыми ее положениями подчеркивается приоритетность проблемы внешней задолженности развивающихся стран, борьбы с голодом и нищетой, обеспечения устойчивого экономического развития и доступа к соответствующим технологиям, укрепления многосторонней торговой системы, стабилизации рынков сырья, приобщения всех стран к научно-техническому прогрессу. Контекст этого документа определяется задачей совместного регулирования глобальных проблем.

Этот перечень можно дополнить рядом резолюций Генеральной Ассамблеи ООН и других международных организаций по вопросам международной экономической безопасности.

Однако действенность этих международно-правовых актов оставляет желать лучшего. Подтверждением этого является кризисное состояние глобальной экономики, особенно в части, касающейся слаборазвитых стран. Это не удивительно. Международно-правовые нормы функционировать с более высоким коэффициентом полезного действия в условиях дефицита международно-криминологической корреляции последствий для международной безопасности противоправных деяний, составляющих сферу их регулирования, просто не могут.

Степень общественной опасности нарушений международных обязательств в этой сфере по-настоящему можно осознать лишь сквозь призму оценки террористических последствий, динамика которых приводит человечество в смятение. Поэтому логичным представляется вывод о трансформации соответствующих норм международного экономического права в сферу другой отрасли международного права, регулирующего борьбу с проявлениями терроризма как преступления по международному праву, органической составляющей которой они в сущности и являются.

Это тем более актуально, если учесть, что одностороннее (в пользу богатых государств) развитие глобальной экономики также предопределило и качественное состояние современного терроризма. Произошло, по сути, его становление в ипостаси планетарной угрозы, поскольку определился и стал наполняться конкретным содержанием его основной субъект, образующийся из двух сторон международного социального взаимодействия. Одной из этих сторон являются государства Севера, обреченные на консолидированность в стремлении сохранить свое благополучие на черте т. н. общества потребления за счет ущемления в первую очередь ресурсных возможностей и интересов слаборазвитых регионов. Другой – бедные государства и символически, а возможно и фактически (но не юридически) представляющие их интересы экстремистские группы, которые преступным способом, путем совершения террористических актов, стремятся оправдать надежды «опрокинутой» части Земли на возможность выжить. Обращает на себя внимание то очевидное обстоятельство, что в рамках глобальной экономики (и в этом ее ущербность) успех и тех, и других может быть обеспечен не иначе как за счет ущемления интересов противоположной стороны. Именно в этом симбиозе и состоит феномен субъекта состава терроризма как преступления по международному праву. Несмотря на то, что эти составляющие образуют конфликт, они с точки зрения субъекта терроризма представляют собой одно целое. Именно их подвижное, соответствующее отрицательной динамике глобальной экономики, противоборствующее взаимодействие в конечном итоге результирует террористический конфликт (терроризм), который, являясь своеобразным социальным «поплавком», открыто сигнализирует обществу о том, что у него еще имеется шанс избавиться от исторического «улова» глобальной экономики, символизирующей системный кризис капиталистической миросистемы.

Но структурирование субъекта терроризма имело и вполне осязаемые видимые очертания. В предложенном понимании оно происходило в рамках формирования на фоне развития мировых процессов собственно терроризма как преступления по международному праву. Даже в пределах фрагментарного обзора можно увидеть, как на контурах частично проявлявшегося оппонента национально-освободительного движения, где лишь со стороны относительно немногих стран (Бельгии, Португалии – Конго, Франции – Алжир, США – Вьетнам и др.) имели место попытки открытым вооруженным путем отстаивать свои колониальные территории, была заложена основа субъекта состава терроризма в классических традициях международного права. В то время такое противостояние совершенно справедливо квалифицировалось как вооруженный конфликт (но не терроризм) международного или немеждународного характера (полемика по этому поводу в науке международного права продолжается до настоящего времени).

Но дальнейшая трансформация этих вооруженных конфликтов в терроризм, пусть даже относительная, состоялась уже в основном в рамках трансформации мировой экономики в ее глобального контрпродуктивного монстра. Для нашего исследования важно отметить при этом элементы формирования субъекта терроризма.

Во-первых, террористические акты как асимметричная, скрытая по сравнению с вооруженными действиями военного характера форма борьбы, логически вошли в употребление в условиях скрытого образа международного социального взаимодействия. Это выражалось, как было показано, в скрытых по своей сущности приемах и способах действий по нивелированию зарождающихся хозяйственно-экономических систем начавших свое индустриальное развитие бедных стран. Но в создавшихся условиях для возродившегося протестного потенциала бывших повстанцев и партизан, адресованного (возможно, и не совсем осознанно) капиталистической миросистеме, был утрачен предмет воздействия (посягательства). Ведь в этой роли в период национально-освободительных войн выступали снаряженные правительствами (доминионов либо метрополий) вооруженные формирования. Новые формы протектората - неоколониализм, реколонизация, культурная экспансия не связаны с учреждением системы административного управления, наличием военно-полицейских контингентов и т.п. Физические атрибуты присутствия власти метрополий и ТНК в этих условиях выражены не столь четко. В то же время, мотивация к созданию национальной государственности, способной обеспечить устойчивое развитие, у активной части населения вновь образованных и возрождающихся стран осталась и даже усилилась. К этому следует добавить, что противоположная сторона не сразу была четко идентифицирована, поскольку ее действия, как правило, не сопровождались насильственными акциями, а зачастую, как мы в этом выше убедились, не составляли нарушения международного права вообще. Поэтому конфликт все более приобретал характеристики срытого (в части действий исполнителей, их принадлежности), в отличие от открытости военных действий, свободной экономической конкуренции и т. п., воздействия сторон друг на друга. Потребность в террористической тактике действий складывалась естественным образом. Она выкристаллизовывалась из повстанчества в противовес закамуфлированным формам политического и экономического закабаления освободившихся и других стран, добивающихся развития.

В этой борьбе объектом посягательства одной из сторон определилась существующая капиталистическая миросистема, как несущая несправедливость и препятствующая элементарному развитию народов, оказавшихся в нижней части цивилизационной лестницы. Доступность же незащищенных людей и объектов (т. н. невинных жертв) как предмета непосредственного воздействия (объекта посягательства) на пути к достижению основной цели деконструкции или изменения объекта предопределила приоритетность террористической тактики борьбы как единственно эффективной в сложившихся условиях мирового развития.

Во-вторых, политические решения, и особенно экономические маневры развитых государств, осуществлявшиеся в основном в пределах международного права, практически не оставляют надежд противоположной стороне на возможность разрешения их проблем, по большей части связанных с категориями экономической толерантности и даже практической снисходительности в существующем правовом поле. Эффективность же международного экономического права весьма сомнительна. Судебные и арбитражные иски, представляемые в ответ на экономические притеснения и ущемления, в этой связи лишь способствуют насыщению атмосферы конфликтности, не решая вопросов по существу.

Таким образом, при действенном участии индустриально развитых стран вне сферы реальных возможностей международного права образовалось конфликтное поле международного социального взаимодействия. В нем террористические акты, в силу несопоставимого военно-экономического потенциала конфликтующих сторон, занимают определяющее место в качестве неизбежного элемента этого «взаимодействия».

В-третьих, даже если абстрагироваться от образовавшейся террористической конфликтности, то действиями в основном снова-таки развитых стран рассматриваемое социальное взаимодействие выведено за рамки нормальной экономической практики и введено в зону конфликта. Примером этого может служить рассмотренная выше ситуация, когда экономически «продвинутый» мир (т. н. Север) не принял «ресурсного вызова» развивающихся стран. Он предпочел нравственную возможность взаимного развития на базе высоких технологий, с одной стороны, и использования богатых ресурсов – с другой, подспудным псевдоэкономическим приемам, приведшим (в очередной раз) к перераспределению глобальных экономических возможностей в свою пользу. Этим самым во многом и предопределяется воцарение атмосферы взаимоотношений в формате террористического конфликта.

В-четвертых, оценивая социальное взаимодействие сторон в условиях глобальной экономики, с полным основанием можно указать на задействование фактора устрашения, являющегося, как известно, одной из сущностных характеристик терроризма в целом. Для стран слаборазвитого Юга фактор устрашения сработал в реактивном режиме, поскольку после обретения национального освобождения большинство из них встали на путь самостоятельного экономического развития и (не без помощи развитых стран) почувствовали возможность достижения цивилизованных форм жизни. Разверзшаяся перед ними вскоре пропасть экономического упадка указала на поистине устрашающие перспективы, не оставила, по сути, выбора в приоритетных средствах борьбы (террористических актах) и во многом объясняет социальную решимость, определившую такой выбор.

Совершенно очевидно, что рассмотренные стороны социального взаимодействия заведены объективным ходом развития глобальной экономики в режим перманентного конфликта, логически обретшего террористические формы. Можно также констатировать, что негативная составляющая этого социального взаимодействия, выражающая в террористической конфликтности, прогрессирует по мере деградирующего «продвижения» глобальной экономики. Но что более заслуживает внимания, так это трагическая объективность процесса. Стороны уже просто обречены, они не способны действовать по-другому без вмешательства извне. Такое условно внешнее вмешательство должно быть обеспечено международным правом, способным разорвать этот порочный круг. Но лишь в том случае, если оно будет выстраиваться, исходя из адекватных оценок содержания терроризма как международного социального явления, составляющего сущностную характеристику глобальной экономики.

Несмотря на драматизм этого промежуточного вывода, конфликтное содержание глобальной экономики не исчерпывается вышеприведенными механизмами, отрицательно сказывающимися на положении стран Юга.

Отсюда представляются вполне оправданными оценки складывающейся на планете социальной ситуации как грозящей выйти из-под контроля.

Развивающаяся вне элементарной нравственности и справедливости глобальная экономика сформировала взрывоопасный своеобразный анклав, который получил название «Глубокого Юга» (38. с. 30) и воплощает в себе угрозу реализации ответных мер «третьего мира» постиндустриальному Северу. Реальность таких ответных действий может базироваться, во-первых, на расчете использования террористической тактики, а во-вторых, с учетом вероятного демонстрирования социального заряда террористического свойства, который, как мы выше увидели, присутствует и имеет перспективы разрастания внутри постиндустриального Севера.

Основой формирования этого нового конфликтогенного социального пространства являются тенденции к неоархаизации в наименее развитых странах мира, условия жизни в которых продолжают ухудшаться. Уже сейчас видится опасность в том, что, черпая уверенность из применения террористических методов борьбы, этот мир постепенно формируется в конфликтный архипелаг, готовый бросить вызов миру постиндустриальному. Культивируя терроризм уже в качестве идеологии, и закладывая его в основу самоорганизации, такое общество весьма вероятно рискует трансформироваться в антицивилизацию и, разрастаясь, – насаждать регрессивные процессы в сужающихся зонах стабильности. Оправдываемая в этих условиях идеология терроризма и насилия, формируя основы управления обществом по принципу «организованного хаоса», может претендовать на роль общественной морали и парадигмы, определяющей основы мироустройства.

Уже существующий и разрастающийся «подходящий» для этого деструктивный социум, «продуцируя свою, весьма специфическую государственность, а также политику, экономику, идеологию, культуру и экспортируя эту перманентную неореволюцию в окружающий мир, исподволь создает реальную угрозу сложившемуся цивилизационному контексту, формирует основу глобальной альтернативы конструктивным схемам эволюции человеческого общества» (38, с. 54).

Таким образом, в рамках деструктивного развития глобальной экономики, с одной стороны, постепенно формируются трансрегиональные структуры неоархаического характера, а с другой, все более утверждают себя террористические средства борьбы и сообразные этому способы общественного поведения. Весьма высокая вероятность их взаимной востребованности создает опасность разрушения традиционного общества. Терроризм из социального продукта имеет все предпосылки превратиться в регулятивный фактор, обусловливающий формирование «мирового андеграунда», в рамках которого он уже может претендовать на роль общественной идеологии.

Негативные проявления в глобальной экономике, наиболее вероятные из которых, например, глобальный финансово-экономический крах, «мировая великая депрессия», могут ускорить и сделать реальностью катастрофический финал существующего «знакомого мира» и предопределить параметры иного неоархаического мироустройства, как результата полномасштабного социального катаклизма.

Такую, основанную на ценностях терроризма, направленность социальным процессам придает и формирующаяся в недрах глобальной экономики т. н. виртуальная экономика. По своей сути она создает благоприятную среду для превосходства общественной психологии рисков, устрашения, глобального шантажа, то есть черт, столь характерно проявляющихся в терроризме и воспринимаемых им. В секторе Глубокого Юга уже формируется соответствующая этому социально-государственная основа. Ведь деградация исторически сложившихся здесь общественных структур, обеспечивающих социальную стабильность и удовлетворение основных человеческих потребностей, не сопровождалась, вопреки характерному в подобных случаях порядку течения событий, сколько-нибудь эффективным модернизационным прорывом. Однако единожды запущенные механизмы разрушения традиционного общества стали «систематически производить люмпенизированные слои населения, в своей массе отмежеванные от производительного труда, заполняющие псевдогородские конгломераты, плодя трущобы и бидонвили, постепенно утверждая в мире какой-то незнакомый, но странно устойчивый и по-своему универсальный тип культуры» (38, с. 54).

Поступательную устойчивость в формировании такого типа культуры придает сообщаемая терроризмом уверенность в праве быть заявленной и способности принять вызов цивилизованных зон мирового общества. Указанная уверенность подпитывается обстановкой растерянности, воцарившейся в западном обществе, особенно после событий 11 сентября 2001 г. в США и других резонансных террористических актов. Террористические методы воздействия в статусе оружия бедных, как его назвал известный американский социолог С. Хантингтон, все более определенно обретают своего потребителя, естественно образовавшегося в ходе развития глобальной экономики. Отвечая содержанию (и потребностям) этой экономики, они имеют перспективу трансформирования в общественную идеологию на определенном географическом пространстве. Ряд стран этого географического пространства пребывает в тисках острого кризиса модернизации. Нередко балансируя на грани распада государственности, они постепенно переключаются с привычных форм социальной и экономической деятельности на «повседневность конфликта и гибели, вооруженных междоусобиц и масштабной деструктивной экономики» (38, с. 53), поскольку новая экономическая эра открыла шлюзы, ранее сдерживавшие развитие откровенно спекулятивных тенденций.

Эта растущая быстрыми темпами хищническая квазиэкономика, паразитирующая на здоровых реалиях экономической практики Нового времени, заслуживает внимания. Она, во-первых, сама по себе в силу неправедной, мошеннической сущности, образует условия для возникновения и распространения терроризма, а во-вторых, усиливая социальное давление на экономически наиболее незащищенные регионы, вызывает там протестную реакцию, нередко олицетворяемую террористическими акциями.

Но главное, и это, в-третьих, виртуальная экономика обусловливает «равноправие» терроризма в общественном сознании значительных масс населения планеты как метода действий, претендующего на приемлемость в условиях «перевернутого мира», последовательно выстраиваемых глобальной экономикой.

Сущность виртуальной экономики состоит в том, что капитал постепенно умаляет свою производственную составляющую, трансформируясь в квазизолото финансово-информационных потоков. Тупиковый характер этой неофинансовой экономики видится в том, что долженствующие доминировать цели социального развития уходят на второй план, покрываемые корыстными интересами финансовой олигархии, не знающая пределов алчность которых является сама по себе феноменом, требующим отдельного исследования.

Процесс деморализации экономических отношений, неумолимого и последовательного вытеснения идеологии честного труда альтернативной идеологией финансового успеха А.И. Неклесса описывает в образе «печальной логики происходящего» (38, с. 49, 50) следующим образом.

Во-первых, автором констатируется деградация модели расширенного воспроизводства Нового времени. Сверхдоходы, получаемые за счет эксплуатации иных геоэкономических регионов и видов деятельности, искусно поставленных в подчиненное положение, превратились в источник дополнительных ресурсов, питательную среду для развития самостоятельных технологий проведения финансовых операций. Возникшая на этой основе финансово-правовая система утверждалась в качестве надстройки над привычной хозяйственной деятельностью.

Второе обоснование «печальной логики» состоит в том, что метаморфоза денежной сферы в необъявленный виртуальный континент, в свою очередь, способствует развитию в ее недрах целого семейства изощренных финансовых практик, расходящихся с нуждами реальной экономики, разрушающих ее смысловое поле. Заметим, что, будучи в большинстве случаев «шулерскими», эти операции носили «легальный» по своей форме характер, т. е. не нарушали и не нарушают норм международного права.

Третьим аргументом, который безапелляционно доказывает антисоциальную сущность глобальной экономики, является утвердившаяся практика откровенных спекулятивных приемов и подрывных акций, цель которых – получение дополнительной прибыли без производства реальной стоимости. Речь идет, по сути, о формировании в системе мирового хозяйства «шулерской» идеологии извлечения прибылей без производства новой стоимости, которая, учитывая насыщение рынка «общества потребления», призвана служить в основном целям обеспечения бедных регионов. Но, как мы убедились, в этой системе латентного обкрадывания кроется механизм воспрепятствования развитию экономически слаборазвитых стран. В то же время заметное возрастание и концентрация богатства на другом полюсе порождают закономерные вопросы, все большая часть которых ставится, в конечном итоге, в форме террористических актов.

Дальнейшим, четвертым этапом является смещение подобных практик в серую, трудноконтролируемую зону еще более сомнительных операций, нередко используя при этом несовершенство международно-правовой базы, с трудом поспевающей за стремительным разрастанием сомнительного финансового инструментария. В этих зонах, где правовая обстановка нередко может быть охарактеризована как граничащая с аномией, происходит фактическое смыкание полулегальных спекулятивных комбинаций с откровенно криминальными действиями, «слипание горячих денег и денег грязных». Сюда добавляется в качестве самостоятельного вида квазиэкономической деятельности и так называемая «трофейная экономика», паразитирующая на достижениях цивилизованной экономики и пользующаяся ее плодами.

Апофеозом логической цепи деградации мировой экономики становится всеобщий хаос, возникающий в результате ее исторической мутации.

В целом же легализация приемов и способов виртуальной экономики (прежде всего на уровне морали, а большей частью – и права) влечет легализацию восприятия приемов и способов борьбы, способных обеспечить отпор ее опустошающему воздействию. Поскольку негативные результаты такой псевдоэкономической практики в значительной мере сказываются на положении населения экономически слабых регионов, в общественном сознании масс, подвергающихся пагубному воздействию «шулерских» по своей природе финансово-экономических манипуляций и экспериментов, формируется стереотип поддержки любых контрмер и средств (в том числе, террористических), способных нейтрализовать это воздействие и вывести их из зоны риска и страданий. Более того, в условиях сформировавшейся инфраструктуры валютно-финансовых махинаций вольготно устроился международный механизм финансирования террористической деятельности, в основе функционирования которого и состоят приведенные выше сомнительные методы.

Свидетельством масштабности и опасности этого механизма является факт принятия Международной конвенции по борьбе с финансированием терроризма (1999 г.).

Таким образом, в унисон охватывающей мировую хозяйственную деятельность безнравственности дезавуируется нравственность и в той среде, которой, возьму на себя смелость утверждать, адресованы результаты этой первой безнравственности. Если принять во внимание периодически всплывающие в прессе лицемерные проявления обеспокоенности по поводу актуализации проблемы перенаселенности Земли, завуализированные предложения о «коррекции народонаселения планеты», то нельзя исключать подступающего к цивилизации призрака универсального геноцида бедного населения планеты как своеобразного окончательного решения демографического вопроса. На этом фоне утверждение автора выглядит отнюдь не проявлением смелости, а логическим рассуждением.

Опасность складывающейся на мировом пространстве псевдоэкономической модели осознают даже те, кто выпустил «джина из бутылки». Так, известный во всем мире финансист Джордж Сорос приходит к следующему выводу: «Я сделал состояние на мировых финансовых рынках и тем не менее сегодня опасаюсь, что бесконтрольный катаклизм и распространение рыночных ценностей на все сферы жизни ставят под угрозу будущее нашего открытого демократического общества. Сегодня главный враг открытого общества – уже не коммунистическая, но капиталистическая угроза» (48).

Симптоматично также, что изменили свое отношение к МВФ и стали на позицию критики его рецессионной политики, которая вызвала коллапс реальной экономики (75, с. 83), такие известные деятели, как бывший госсекретарь США Дж. Шульц, бывший министр финансов У. Саймон, президент мирового банка Дж. Волфенсон, идеолог «шоковой терапии» в России Дж. Сакс.

Группа экономистов, в числе которых Ягдиш Бавати из Колумбийского университета, Пол Крюгман из Массачусетского технологического института и главный экономист Мирового банка Джозеф Штиглиц (в эту группу входит и Г. Киссинджер), представляющая критическое направление в оценке глобализации, считает, что следует стремиться к системе свободного рынка для товаров, но не для капиталов (56, с. 61).

Подобные «прозрения» еще раз указывают на объективность происходящего процесса деградации существующей экономической модели. Но поскольку сущностные характеристики этой модели одновременно представлены в качестве элементов состава международного преступления «терроризм», то имеются основания говорить и о происходящей на объективной обратно пропорциональной основе эскалации этого преступления. Следовательно, остановить процесс эскалации терроризма можно, лишь «взломав» основывающуюся на глобальной экономике социально-экономическую систему, в недрах которой он обрел благоприятную среду. Между тем, в предыдущих рассуждениях присутствует вывод о том, что эффективным путем изменения существующей системы мироустройства, как тупиковой по своему смыслу, является воздействие на терроризм и нивелирование его через обновленный международно-правовой механизм борьбы с этим масштабным преступлением.

Вопрос продвижения к обозначенной цели, следовательно, состоит в том, реальна ли возможность принятия такого принципиально обновленного антитеррористического международного права. Сомнения в реальности здесь отнюдь не случайны. Они объясняются, с одной стороны, стратегическим значением для глобальной экономики факторов, на устранение которых предполагается регулирующее воздействие антитеррористического права. Чего стоит, например, принятие блока юридических норм, определяющих действия, прямо или косвенно препятствующие экономическому развитию страны либо региона, как преступные по международному праву?

С другой стороны, препятствием к принятию такого права могут оказаться продуцируемые глобальной экономикой существующие условия падения общественной морали, глобальный тоталитаризм и диктат богатства, все более отождествляемого с всевластием и могуществом.

Тем не менее, имеются основания и для оптимизма. Прежде всего, важно, что за высказываемым подобно Дж. Соросу пониманием ущербности (опасности) и кризисности капиталистической системы мироустройства появляется понимание опасности симбиоза терроризма и глобальной экономики с определяющей ее регрессивной финансовой цивилизацией и контрпродуктивной экономикой. Такое понимание, в свою очередь, и образует основу для формирования антитеррористического международного права, предполагающего добровольное согласие всех на введение обязательного принципа реализации его норм. Поскольку эти нормы предполагают жесткую криминализацию в рамках состава терроризма значительной части способов и методов экономической практики, присущей глобальной экономике, и, следовательно, задевают и даже разрушают коренные интересы ее ведущих игроков, вопрос такого символического согласия развитого общества и мировой элиты, обрекающего их на правовые вериги, является, пожалуй, ключевым. Однако судя по динамике развития кризиса существующей социально-экономической системы – это не такой уж и утопический прогноз.

Достаточно сказать, что западное общество под натиском терроризма все более сужает правовое поле, обеспечивающее права и свободы человека. Конечно же, этот процесс должен иметь свой предел. И именно границы этого предела могут стать точкой отсчета для формирования «дискриминационного» по отношению к устоям глобальной экономики антитеррористического права.

Кроме того, из изложенного выше материала явствует, что в условиях глобализации происходит разрушение самих демократических форм жизни. Прежде всего, это происходит в силу продуцируемого глобальной экономикой конфликта между виртуальными и реальными налогоплательщиками, когда транснациональные корпорации имеют все возможности уклоняться от налогообложения в рамках национального государства, перекладывая бремя на малые и средние предприятия, которое становится для них непосильным. Другими словами, именно те, кто оказывается в проигрыше от глобализации, вынуждены оплачивать и социальное государство, и функционирующую демократию, в то время как оказавшиеся в выигрыше получают сказочные прибыли и не связывают себя ответственностью за грядущие судьбы демократии.

По этой причине падает внутренний уровень социальной интеграции в странах развитой демократии, и падает тем ниже, чем прочнее он опирается на экономические факторы. Ведь социальным государствам приходится платить кодифицированные пособия постоянно растущему числу безработных^, причем число это увеличивается по мере утраты государствами контроля над налогами, ибо у транснациональных предприятий возрастают возможности и право размещать производство по своему усмотрению.

Однако водоворот, тянущий вниз социальное государство, проявляет себя не только убывающими ресурсами при растущих в геометрической прогрессии расходах, но и отсутствием средств для его умиротворения, в то время как пропасть между бедными и богатыми углубляется. «Поскольку национально-государственные рамки утрачивают свою обязательность, – указывает Ульрих Бек, – те, кто выигрывает от глобализации, и те, кто от нее проигрывает, оказываются, так сказать, сидящими за разными столами. Новые богатые большие не нуждаются в новых бедных. Добиться какого-то равновесия между ними трудно хотя бы уже потому, что отсутствуют рамки общности, в которых можно было бы локализовать и урегулировать этот выходящий за границы национального государства конфликт» (4, с. 19, 20).

Далее автор обращает внимание на следующее. Логика конфликтной капиталистической игры с нулевой суммой (когда выигрыш одного в точности равен проигрышу другого) все настойчивее воплощается в действительности, в то время как средства умиротворения сокращаются и оказываются недостаточными для того, чтобы при форсированном экономическом подъеме возникали условия для роста общественного пирога (там же).

Серьезным показателем кризисности демократического общества является утрата взаимосвязи между бедностью и богатством. Богачи, которые случайно оказались действующими лицами на политической сцене и обладают большинством ресурсов и громадной властью, уже не нуждаются в бедняках для того, чтобы разбогатеть и остаться богатыми. По мнению Зигмунта Баумана, бедняки в этом смысле бесполезны с любой точки зрения. Они не резервная армия, которую нужно держать наготове для возвращения в производство ценностей. Они не потребители, их не нужно соблазнять и убеждать в том, что при росте производства наступит их черед богатеть.

Между теми, кто выиграл от глобализации, и теми, кто от нее проиграл, в будущем не может быть ни единства, ни взаимной зависимости, считает З. Бауман (71, с. 323–331).

Однако попавшие под угрозу затухания отношения зависимости и сострадания, которые до сих пор лежали в основе всех форм исторического неравенства, символизируют собой иную угрозу. За пределами единства и зависимости возникают обстоятельства, которые легко оправдывают мораль безысходности, и неумолимо выдвигают на первый план последующего социального взаимодействия указанных страт террористические методы действий как средство воцарения социального равновесия. Сомнительная выгода для всех от таких итогов очевидна.

Тлен разложения самого демократического общества становится все более осязаемым и вызывает обоснованную обеспокоенность у исследователей и элиты. В XI энциклике Папы Иоанна Павла II «Евангелие жизни» цивилизованное общество подвергалось жесткой критике как колыбель специфической «культуры смерти». Государства западного мира, констатирует Иоанн Павел II, изменили своим демократическим принципам и движутся к тоталитаризму, а демократия стала всего лишь мифом и прикрытием безнравственности. Во время своей поездки в Мексику глава Римско-католической церкви указывал на «взывающие к небу» социальные грехи современного мира, на господство насилия, неравноправия, расовой дискриминации, жажду богатства и власти, которые нельзя искоренить без уяснения и ликвидации «структурных корней эксплуатации и угнетения». Прибыль и законы рынка стали обладать каким-то абсолютным авторитетом в ущерб достоинству личности (68, с. 12).

Подобное столь бескомпромиссное свидетельство тревоги подчеркивает ущербность и деградацию глобального капитализма, снимающего с себя ответственность за занятость и демократию. Одновременно обозначается необходимость создания нового варианта общественного договора, условия которого, весьма вероятно, может определять и влияние терроризма, поскольку речь идет о возможности присутствия демократии в новом мироустройстве, создаваемом «по ту сторону» общества труда.

Нарастающее в обществе критическое отношение к демократии, которая деформируется под ударами глобальной экономики, вселяет надежду на то, что образуются основы для консолидации западного социума, желания достичь единства понимания тождественности и синхронности процессов формирования мироустройства в рамках идеи принципиально нового единства человечества и международно-правовой борьбы с терроризмом в реальном понимании его сущности.

В качестве катализатора этого процесса, несомненно, выступает криминализация современной экономической системы, сомнительный, а зачастую и преступный характер которой все более проявляется на видимом уровне. Этот «химерический неокриминальный Голем» (так его называет А.И. Неклесса) стремительно растет и набирает вес. Речь идет об утверждающемся в международной экономической жизни феномене деструктивной квазиэкономики. Она функционирует параллельно со сферой легальной экономики по криминальным по своей сущности правилам. Феномен ее состоит, прежде всего, в том, что, имея в обороте сотни миллиардов долларов, эта экономика, по существу, производит ущерб, своего рода отрицательную стоимость. Такой тип человеческой деятельности выражается в продуцировании вреда, нанося ущерб окружающей среде, техносфере, но главное – основам человеческой морали, на которых всегда покоились основы социального взаимодействия в обществе и экономический прогресс.

Отвечая всецело обирательской сущности глобальной экономики, все более широкое распространение и применение находят открыто криминальные виды экономической практики. Это производство и распространение наркотиков, нелегальные поставки оружия и боеприпасов, торговля людьми в самых изощренных формах, крупномасштабные хищения, нелегальная миграция, контрабанда, коррупция, «отмывание грязных денег» и производство фальшивых денег, пиратство, «дешевое» захоронение токсических отходов и т. п.

Оценивая такой цветистый конгломерат изобретений современного хозяйствования, следует обратить внимание на два важных обстоятельства. По смыслу первого из них, отличие таких способов экономической практики от тех, что в системе глобальной экономики считаются легальными, в основном состоит в том, что они криминализованы существующим правом. В сущности же и те, и другие являются грабительскими, поскольку результаты глобальной экономики приводят к ухудшению материального положения большинства населения планеты.

Более того, уродливый и ущербный характер глобальной экономики проявляется в том, что криминальные виды экономической деятельности фактически обеспечивают выживание значительной части населения т. н. Глубокого Юга. Нет нужды прибегать к углубленным расчетам, чтобы показать значение производства кокаина для населения Колумбии, Венесуэлы и других стран Латинской Америки, опиумного мака – для народа Афганистана. На территории Сомали в последние годы сформировался своего рода «пиратский синдикат». Действуя в территориальных водах этой страны, пребывающей в состоянии правовой аномии, он добывает пиратством, морским разбоем и шантажом, замешанными на террористической основе, средства, обеспечивающие жизнедеятельность значительной части населения данного региона.

С этим связано второе обстоятельство, которое состоит в том, что львиная доля конечного ущерба (или отрицательной стоимости), производимого такой псевдоэкономикой, приходится на слаборазвитые регионы, парализуя, по сути, какие бы то ни было виды здоровой экономической деятельности. Но тогда возникают сомнения, по меньшей мере, в аморальности мотивации формирующихся здесь протестных движений, нередко прибегающих к террористическим методам борьбы. Ведь, по сути, этот протест, в конечном итоге, адресован глобальной экономике, неуклонно «производящей» деградацию стран и народов ряда периферийных районов «третьего мира» с происходящими в них деэтатизацией и формированием парагосударственных структур.

Но метастазы деструктивной квазиэкономики поражают и экономически развитую часть общества. Симптоматично, что некоторые из видов деятельности, в сущности, – той же природы, что и исходящие от феномена деструктивной квазиэкономики: игорный бизнес, распространение порнографии и некоторые другие виды индустрии порока расположены в легальной сфере, а их коммерческий результат включается в подсчет валового внутреннего продукта соответствующей страны. Эффект от разрастания, усложнения и диверсификации подобного извращенного параэкономического базиса все сильнее сказывается на большом социуме, подрывая его конструктивный характер, вызывая многочисленные моральные и материальные деформации, ведя к внутреннему перерождению общества. «Становится также все труднее избавиться от впечатления, – резюмирует А.И. Неклесса, – что утро ХХІ века заслонила тень Второй великой депрессии, но на этот раз глобальной и, что более важно, – выходящей за рамки собственно экономических неурядиц. Мы видим, как под воздействием разнообразных процессов и тенденций на «обочине цивилизации» зреет новая, весьма непривычная форма организации общества» (38, с. 51).

Основы формирования этого общества все более утверждаются в сферах, не имеющих ничего общего с идеалами социальной справедливости. Там царит «монстр» мировой валюты и глобального долга, преобладают технологии валютно-финансовых спекуляций, все более процветают глобальные игры, благодаря которым извлекаются баснословные прибыли из контролируемой деструкции или организованного хаоса, а также процессы, указывающие на неуклонное завоевание мирового экономического пространства деструктивной квазиэкономикой. «Итак, впереди нас ожидает не «прекрасный разумный мир», а мир конфликтов, – с сожалением констатирует известный российский конфликтолог Н.С. Розов, – в том числе конфликтов разрушительных, агрессивных и кровавых. Отчасти это следствие выпущенного на волю джина-монстра – научно-технического прогресса, отчасти – следствие агрессивности и непримиримости религий, отчасти – следствие того, что известный человеческий «хватательный инстинкт» уже окончательно преодолел национальные и цивилизованные границы, вышел на глобальный планетарный уровень» (44, с. 16).

Террообразующие характеристики этого механизма можно без труда разглядеть в возможности искусственной организации и последующего использования кризисных ситуаций, угроз для цивилизованной экономики с целью повышения контроля над динамикой мировых процессов, массированного изменения прав собственности и устойчивости всей производимой архитектуры геоэкономических пространств. Иначе говоря, успех данной стратегии, во многом натурализуемой через функционирование терроризма, создает условия для перманентного внешнего управления самыми разнообразными экономическими массивами, а в перспективе и всей социальной средой. Заметим, однако, что здесь речь идет о подаче общественности терроризма в упаковке, надпись на которой символизирует террористические акты, исходящие от демонизируемых и выводимых за пределы разумной связи с существующим социумом, террористических сетей.

Таким образом, парадоксальность ситуации, складывающейся на мировом социально-экономическом пространстве, состоит в следующем. Потенциал протеста масс, оказавшихся на его задворках, выражаемый в значительной мере посредством террористических актов, направлен в конечном итоге против приведенных выше криминальных, полукриминальных сомнительных, но в массе своей противоречащих морали и справедливости схем и действий, отражающих содержание глобальной экономики. Очевидным становится наличие развитого комплекса аргументов (возможно, составляющих основу для цельной социальной теории), указывающих, что негативные последствия и проявления глобальной экономики, в том числе и вектор квазиэкономики, направлены и поражают в основном экономически слабо развитые регионы мира. Именно там эта антиэкономика находит весьма вольготные условия функционирования и реализации. Оттуда же, как принято считать, исходят и террористические методы действий в международном социальном взаимодействии, что лишь частично соответствует действительности и обеспечивается именно таким восприятием терроризма на внешнем уровне. Хотя, как мы убедились, терроризм – признак всей системы социальных взаимоотношений, порожденных глобальной экономикой.

Отсюда напрашивается вывод: мы имеем дело со своеобразным феноменом экспорта терроризма, когда порождающая и пестующая его глобальная экономика проецирует это явление для восприятия мировой общественностью на «третьемирское гетто», стремясь представить его как девиантную среду, зону мирового риска и т. п.

Но тогда возникает закономерный вопрос. Выгодно ли для выигравшего от глобализации меньшинства устранение из международной жизни терроризма, который прекрасно справляется в его интересах с ролью «социального громоотвода»?

Ведь в случае исчезновения терроризма из современного мирового процесса (вообразим себе такую условную возможность) обнажатся и встанут в полный рост проблемы, привнесенные в общество глобальной экономикой, которые в сумме своей неумолимо подталкивают мир к катастрофе. Слетит фиговый листок мнимой аномальности с на самом деле логически обусловленных, производимых глобальной экономикой угроз. В том числе – и террористической, за ширмой символизирующих которую террористических актов вот уже на протяжении целого исторического периода скрывается главная угроза – та, что исходит из самой сущности впавшей в глубокий кризис капиталистической миросистемы и представшей перед миром в фетишном образе источника добра глобальной экономики.

Несмотря на то, что развитая часть общества прилагает большие усилия, чтобы отгородиться от террористической угрозы, возводит мощные политические, правовые и организационно-экономические редуты на пути терроризма к его главной цели – существующему миропорядку, терроризм продолжает свое разрушительное действие. Здесь уже, как замечено выше, все более вступает в силу фактор неподконтрольности набирающих обороты катастрофических (для всех) по своим последствиям социально-экономических процессов. К элите приходит понимание этого рокового механизма, подрывающего основы существующего мироустройства в целом без каких-либо для нее изъятий, но в силу известных обстоятельств ей трудно с этим смириться. Она судорожно ищет наименее болезненные для себя варианты выхода из этой ситуации, одним из которых и является попытка представить терроризм (в том числе и с помощью существующего международного права) в виде лишь террористических актов, как аномальное порождение, исходящее из люмпенизированной среды экономически слабо развитых регионов. Но подобное искаженное представление о терроризме, к сожалению, пока имеющее признание в ООН и в среде т. н. большого социума, делает борьбу с ним малоэффективной. А с учетом симбиотической связи терроризма с антисоциальными уродствами глобальной экономики такой подход препятствует основательной коррекции последней и эволюционному переходу к обновленной толерантной форме мироустройства.

Наоборот, сдернув с терроризма вуаль упрощенного детерминизма и обнажив во всей ущербности и антигуманности его «социальное тело», вскармливаемое монстром глобальной экономики, можно было бы обеспечить его эффективную нейтрализацию. А именно – путем «прицельного обстрела» системой соответствующим образом сформированного антитеррористического права (см. 2.1.) по жизненно важным точкам террористического механизма в структуре глобальной экономики.

Такая перспектива предполагает оздоровление мирового экономического хозяйства, что может негативно сказаться на материальном благополучии населения стран с развитой экономикой и, безусловно, скажется на положении элиты. Но в данном случае позитивный исход следует связывать с тем, чтобы последней, в конце концов, овладело понимание того, что лучше терять часть нежели все, тем более, если обратное сулит мрачную перспективу стать жертвой общего коллапса.

Можно отчасти согласиться с тем, что подобные рассуждения не совсем отвечают действительному раскладу вещей и не совсем адекватны реалиям социальной жизни. Однако надежду на возможность реализации идеи внедрения международного антитеррористического права, ее принятия достаточно противоречивым глобальным обществом, предоставляет то обстоятельство, что движение глобальной экономики происходит при явно сокращающихся возможностях управления ею со стороны мировой элиты. В своем возрастающем значении квази- и псевдоэкономические глобальные процессы выходят из-под контроля даже самых могущественных мира сего. Подобная «езда на тиграх» уже пугает самих ездоков, что создает почву для консолидации противоборствующих в террористическом конфликте сил.

Вместе с тем следует понимать, что речь идет о специфической, своеобразной консолидации: в ее основе лежит признание обязательного характера регулирующего действия международного антитеррористического права с учетом неминуемого ущемления финансово-экономических макроинтересов мировой элиты и стран «золотого миллиарда».

Действие в складывающейся обстановке международно-правового антитеррористического механизма по своей сути подобно ситуации, когда наркоман под страхом неумолимой трагической перспективы собственного разрушения соглашается пройти тяжелый курс лечения. Ведь обязательный для исполнения характер такого права (в отличие от превалирующего в международном праве согласительного принципа), предполагает международно-уголовно-правовое воздействие на образующие состав терроризма деяния. Речь идет о действиях, определенных как неправомерные: ущемление прав народов на самоопределение, развитие, пользование национальными богатствами, ресурсами, насильственные акциии, несущие в себе элементы агрессии, аннексий, террористических актов и т. п.

Подлинное представление о терроризме, на котором выстраивается международное антитеррористическое право как инструмент подавления этого международного преступления и воздействия таким образом на существующую социально-экономическую систему мироустройства, должно основываться на понимании генезиса социального конфликта, его функциональности.

Конфликт как социальная категория занимает одно из центральных мест в данном исследовании, поскольку он:

лежит в основе общественного развития в целом, и глубоко врос в ткань глобальной экономики, отражая ее регрессную сущность, которая проявляется, в частности, в терроризме;

составляет сущность терроризма как социального явления и представляет это международное преступление в реальном образе продукта социального взаимодействия противоборствующих сторон глобального социального конфликта, что позволяет придать противодействующей ему социальной системе мер и, в первую очередь, международному праву характер и содержание реально дееспособной силы;

имеет, наряду с криминальностью, позитивную функцию, которая проявляется, прежде всего, в том, что, придавая терроризму открытость и беспрецедентную по степени общественной опасности динамику, конфликт способствует привлечению внимания общественности не только к собственно терроризму, но и к сущности социально-экономических процессов, протекающих в глобальном обществе, способных породить и поддерживать подобного социального монстра в столь активном и прогрессирующем состоянии;

осознание сущности и функций социального конфликта в целом и террористического конфликта в частности, давая ключ к формированию адекватного международного антитеррористического права и разрушению через его регулирующее воздействие социально-экономических столпов, на которых терроризм зиждется, одновременно предполагает устранение основ для катастрофического сценария перехода к новому мироустройству, приходящему на смену капиталистической миросистеме.