всего мирового общества, который в условиях кризиса миросистемы представляет угрозу для цивилизованного существования всех

Такая логическая цепь не столь уж абстрактна, как это может показаться на первый взгляд. Рассуждения аналогичной направленности, указывающие на важность реального, а не мнимого выражения интересов всего общества, можно встретить у многих, в том числе, весьма известных ученых. Характерны в этой связи мысли известного американского социолога С. Хантингтона. Он не соглашается с тем, что «американские лидеры утверждают, что они говорят от имени «международного сообщества». «Но кого они имеют при этом в виду? – спрашивает ученый. – Китай? Россию? Индию? Пакистан? Иран? Арабский мир? Ассоциацию стран Юго-Восточной Азии? Африку? Латинскую Америку? Действительно ли какая-либо из этих стран или какой-либо из этих регионов видит в Америке выразителя мнений того сообщества, к которому они принадлежат? В лучшем случае общество, от имени которого говорят США, включает в себя по большинству вопросов их англосаксонских «родственников» (Великобританию, Канаду, Австралию, Новую Зеландию), по многим вопросам – Германию и другие менее крупные европейские демократии, по некоторым ближневосточным вопросам – Израиль и по вопросам реализации решений ООН – Японию. Все это, конечно, важные для мировой политики государства, но они отнюдь еще не образуют глобальное международное сообщество», – подчеркивает С. Хантингтон (92, с. 40–41).

По множеству вопросов, в том числе касающихся терроризма, США оказываются во все большем одиночестве, их поддерживает один или несколько партнеров, но большая часть государств и народов мира их осуждает. Круг правительств, считающих свои интересы совпадающими с американскими, сужается.

США регулярно присваивают кому-то ярлык «государства-изгоя», но в глазах многих стран они сами становятся «супердержавой-изгоем». «…Конечно, США вряд ли станут изоляционистской державой, сокращающей свою вовлеченность в мировые дела, – отмечает С. Хантингтон. Но они могут стать изолированной страной, шагающей не в ногу с большей частью мира» (92, с. 42).

Возвращаясь к суждениям У. Бека о терроризме, следует указать на признание и выделение им того факта, что общество само создает угрозы: «Основная отличительная особенность общества риска состоит в том, что оно само создает глобальные проблемы и угрозы, которые не поддаются контролю». И далее совершенно справедливо ученый отмечает: «В этом обществе «взрываются» – если можно применить эту метафору – ответственность, претензии на рациональность, легитимность власти; ведь другая сторона признаваемого института угроз – это беспомощность институтов, которые оправдывают свое существование утверждениями, что угрозы находятся под их контролем» (3, С. 48).

У. Бек предостерегает о том, что война против террора может разрастись и исподволь превратиться в войну с исламом. Войну, которая будет не искоренять, а питать и умножать терроризм; или же она может привести к ущемлению важных свобод, к усилению протекционизма и национализма, к демонизации представителей других культур. (там же). Указывая на это, автор, по сути, указывает на мощную социальную базу, напитывающую терроризм, т. е. идет речь о тех миллиардах людей (по меньшей мере, только мусульман насчитывается 1,2 млрд. человек), о которых упоминалось выше.

Подобного характера противоречия усматриваются в оценках терроризма профессором Эрнестом-Отто Чемпиелем. Он отделяет терроризм (называя его «слепым») от политически направленного насилия. Последнее, по мнению автора, может существовать только при поддержке заинтересованных общественных групп. Но ведь является общеизвестным, что террористические акты как средство борьбы признаются и поддерживаются отдельными государствами. Официальные претензии в этой связи международным сообществом выдвигаются к Ирану, Ираку, Сирии, Ливии, Кубе и некоторым другим странам. Бесспорен, например, тот факт, что 35-миллионный курдский народ ведет борьбу за свою государственность через представляющую его Курдскую рабочую партию, которая также активно использует террористические методы действий.

Противореча самому себе, Э.-О. Чемпиель указывает, что события 11 сентября не являются терроризмом. Под терроризмом он предлагает понимать «только те насильственные акты, которые не имеют четко выраженного политического лица, и в том случае, когда их организаторы руководствуются слепой жаждой разрушения и убийства» (77, с. 1). Однако тут же осуществляет, по сути, политическое обоснование случившегося как актов терроризма. Он, в частности, пишет, что события 11 сентября заставляют задуматься о том, в какой мере «те действия индустриальных стран, которые характеризуются понятием глобализации», ответственны за возникновение предпосылок террористических акций (там же, с. 2). И далее. Политику индустриальных стран критикуют ныне не только правительства, но и общественность стран третьего мира. «По всему миру усиливается реакция несогласных с глобализацией общественных групп... В тех регионах мира, которые страдают от негативных последствий глобализации, различные общественные группы выходят из-под контроля политических систем и развивают такой действенный потенциал, который до 11 сентября невозможно было представить» (там же, с. 2).

И, наконец, следует вывод весьма сомнительного свойства о том, что «сеть этой, готовой к насилию, оппозиции не следует отождествлять с теми обществами, в которых они находятся. Общества не несут ответственности за эти организации» (там же, с. 3). Вывод снова по существу самим автором и опровергается. Э.-О. Чемпиель в целом правильно считает, что насильственные акции на международном уровне порождаются, прежде всего, такими факторами, как нерешенный конфликт на Ближнем Востоке и экономический разрыв между индустриально развитыми и развивающимися государствами (там же, с. 3).Но в таком случае возникает вопрос, что же, если не террористические акты, регулярно совершают террористы-самоубийцы, и с чем эти теракты связаны, если не с борьбой, преследующей политические цели (например, у палестинцев)?

Полагаю, что наиболее отвечает внутренним убеждениям автора позиция, в которой он близок к истине: «Кто хочет уничтожить источники международного терроризма, должен в корне изменить внешнеэкономическую политику и политику развития. Справедливое распределение благ между индустриальными странами и странами третьего мира превращается из морального требования в требование стратегического характера. … Политика развития и внешнеэкономическая политика в современных условиях становятся своего рода политикой обеспечения собственной безопасности» (там же, с. 3).

Таким образом, непоследовательность и путаница в оценках природы терроризма значительны, и тому можно приводить еще множество примеров. Причем, на мой взгляд, далеко не всегда (а может быть в большинстве своем) эта путаница является результатом «добросовестных» заблуждений или ошибок.

Что же получается? Передовая научная мысль проявляет встревоженность по поводу направлений мирового развития и череды всплывающих «из его чрева» глобальных угроз, среди которых особое место занимает терроризм. Но тут же усилиями многих специалистов, вопреки здравому смыслу и элементарной логике, обществу навязывается мнение, что терроризм вовсе не присущ демократическому развитию, как явление он отстоит от жизни общества на «почтительном расстоянии» и, по меньшей мере, противостоит ему. Пресловутые «террористические сети» мифизируются и демонизируются, борьба с ними все более усиливается, антитеррористические институты создаются и расширяются по всему миру. Международное право и внутригосударственное законодательство в сфере борьбы с терроризмом совершенствуется и ужесточается в сторону сужения прав человека (основное демократическое завоевание), а терроризм, тем временем, распространяется и активизируется. Эскалация терроризма в этой связи до сих пор всерьез не подвигла специалистов коренным образом пересмотреть оценочные критерии этого явления, искажение которых приводит к дезориентации антитеррористических усилий, их отвлечению на второстепенный объект, вернее на видимость объекта, каковыми являются террористы, террористические группы и террористические сети. Думаю, что неполной была бы их оценка даже как передового отряда определенных (достаточно) широких слоев общества, противоборствующих с другой частью общества. Их деятельность указывает на серьезную болезнь общества, непригодность его структуры и функций к жизнеобеспечению своих членов.

Поэтому понятие антисистемных сил в нынешних условиях обретает более широкий смысл. Это уже не просто аморфная сумма разрозненных явлений преимущественно маргинального характера, а пожалуй, самостоятельный вектор формирующегося мира, который претендует занять место в основе процесса формирования. Как указывает Ю.В. Шишков, антисистемные тенденции всегда присутствовали в человеческом обществе, однако, учитывая превосходство легальной экономики над параэкономикой, силы правопорядка успешно им противостояли «и в конечном счете всегда одерживали верх» (66, с. 201). Однако, справедливо отмечает А.И. Неклесса, «раньше они были маргинальной изнанкой цивилизации, ее «сумеречной зоной», в том числе не в последнюю очередь в общественном сознании. Сейчас же ситуация в значительной мере изменилась. В настоящее время грань между «человеком на все времена» и «отбросами общества» если не стирается совсем, то становится зыбкой и весьма условной. И одновременно – антисистемные тенденции сами организуются в мощную единую систему» (39, с. 230). Остается добавить, что в недрах этой системы в качестве ее непреложного элемента вызрел и сформировался терроризм, который трансформировался до уровня самостоятельной силы, определяемой в критериях социального явления. Самостоятельность в терроризме предопределена, прежде всего, сокрушающим действием террористических актов, а социальность – открывшимся с применением этого средства борьбы возможностям решения жизненно важных проблем для обманутых в своих социальных ожиданиях широких слоев людей.

Поскольку общественное развитие (следуя логике выживания своей основной части) объективно «получает» те направления и способы существования, которые формируются соответствующими социальными ожиданиями, оно (развитие) в своей истории «испробовало» немало вариантов, в том числе и тех, которые в принципе не связаны с вооруженным насилием. В социально-политическом аспекте это, например, социализм, конвергенция и др. Но возникновение (и что важно, востребованность) в недрах общества такого крайне опасного способа протекания его социальных процессов, как терроризм, несомненно, вызвано тем, что над обществом нависла реальная угроза его существованию вообще. Угрозу терроризма не следует ставить в один ряд даже с такими признанными глобальными угрозами, как ядерная и экологическая. В отличие от последних терроризм не способны контролировать сильные, развитые государства и общества, которые принято называть цивилизованной частью мирового сообщества. В случае с ядерной и экологической опасностью решение проблемы все же возможно путем консенсуса, консолидации политических средств и организационных усилий. По меньшей мере, благодаря этому такие угрозы удалось законсервировать и сосредоточить усилия на воспрепятствовании появлению новых факторов в данной сфере. Поэтому было бы неверным однозначно воспринимать утверждения известного американского социолога А. Этциони, который, оценивая глобальные угрозы, не причисляет терроризм к таковым, отдавая «предпочтение» оружию массового поражения (69, с. 163).

Полагая более уместной полемику по данному вопросу в IV разделе книги, отмечу бесспорность, по меньшей мере, того обстоятельства, что гиперопасность представляет завладение террористами средствами массового поражения, т. е. слияние этих двух угроз в некий катастрофический симбиоз. Причем с точки зрения рассматриваемой оценки терроризма как продукта деконструкции в мировом развитии важно отметить, что предпосылки и условия для такого симбиоза «дружно» создает практически все мировое сообщество.

Так в стремлении нейтрализовать американское военное преимущество Азия «вместо того, чтобы конкурировать в производстве более совершенных танков и самолетов, отдавая сферу технологического совершенства Западу, сдвигается в сторону средств массового поражения и баллистических ракет, средств доставки боеголовок. Разрушительные технологии Азии разворачиваются прямо перед глазами Запада, но остаются едва ли не незамеченными, поскольку Запад концентрируется на проблеме своего общего лидерства... Это не вопрос о двух «нациях-изгоях», идущих всем вопреки. Если создание баллистических ракет и средств массового поражения делает государство «парией», то в Азии существует уже как минимум восемь таких государств: Израиль, Сирия, Ирак, Иран, Пакистан, Индия, Китай, и Северная Корея реориентируют свои военные системы с пехотных войск на сокрушительные технологии» (74, с. 152). В случае с терроризмом овладение контролем над этим явлением предполагает необходимость поступиться интересами сильных мира сего и наиболее развитых государств. Но даже при формировании такой доброй воли решение проблемы не стоит упрощать. Ее не следует отождествлять с известным принципом «надо делиться» или даже, как предлагает Э.-О. Чемпиель, путем «справедливого распределения благ между индустриальными странами и странами третьего мира» (77, с. 3).

Решение проблемы лежит в иной плоскости. Поскольку речь идет о глобальном кризисе капиталистической миросистемы, в которой мы живем, терроризм является сущностной характеристикой этого кризиса, его ключевой проблемой, сигнализирующей в то же время о вероятности катастрофического исхода. Не следует сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что «сигналов» подобного рода история человечества не знала.

Подобная противоречивость в оценках современного терроризма является характерной социальной тенденцией международной жизни, поскольку связана с нежеланием развитой части общества признавать «свое участие» (в рамках имеющего кризисную сущность социально-экономического развития) в формировании терроризма как мировой угрозы. Попытки показывать терроризм за рамками общества, но не в обществе, как аномалию в общественном развитии, а не как закономерный результат деградирующей миросистемы, сопровождаются многочисленными несостоятельными или малоэффективными проектами по его устранению. Западное общество пока не решается пойти на открытый предметный диалог с действительностью, содержащей в себе терроризм, формирование которого как социального явления тесно связано с формированием существующего в этом обществе материального благополучия, обрамленного (возможно поэтому) в рамках либеральной идеологии демократическими свободами.

Отсюда, в анализах исследователей пока превалирует восприятие терроризма как неожидаемого, нелогичного на фоне окончания холодной войны и других глобальных демократических перемен явления. Преобладает убежденность (в ряде случаев видимость убежденности) в том, что борьба с терроризмом должна вестись как бы на подступах к западному обществу, по внешнему рубежу его консолидированных политических, экономических, силовых и др. возможностей.

Характерна на этот счет позиция, выраженная сотрудником Французского института международных отношений Домиником Давидом. Констатируя возможность асимметричного применения силы великими державами в отношении третьих стран, он озабочен тем, что нынешняя идеология и политическая мораль не в состоянии выработать четкой, понятной, способной определить необходимые приоритеты доктрины вмешательства (курсив мой, – В. А.). К этому добавляется проблема, состоящая в том, что высокие технологические характеристики военного аппарата быстро обнаруживают свои слабые места в асимметричном конфликте; новейшие технологии не могут сами по себе быть весомым аргументом при принятии решения об интервенции. И все же автор, лучась торжественной покровительственностью, прорицает, что «войны будущего века с участием великих держав с самого начала будут нацелены на восстановление социально-политических основ обществ, ставших жертвой конфликта» (83, с. 77). Остается обратить внимание автора, что его трогательная забота адресована обществам, которые, составляя основу существующего мироустройства, олицетворяют ее глубокий кризис и деградацию, что более подробно будет рассмотрено в следующем подразделе.

В исследованиях специалистов, конечно же, присутствует понимание необходимости глобального подхода к организации борьбы с терроризмом. Но понимание глобальности здесь скорее связывается с множественностью территорий и регионов в мире, к которым следовало бы применять комплекс силовых, экономических, дипломатических, политических и других мер воздействия, нежели с глобальной встроенностью терроризма в ткань мировой социально-экономической системы в качестве ее составляющей.

Дебаты о природе и значении безопасности в свете новых, прежде всего террористических угроз в среде ученых и политиков обрели актуальность. В частности, глобальное понимание безопасности в конце прошлого столетия обсуждалось в трудах таких известных ученых, как К. Дойч, Э. Адлер, М. Барнетт и многих других.

По мнению профессора Венского университета Хайнца Гертнера и профессора университета Бирмингема Эдриена Хида-Прайса, установить мир нельзя без создания новых отношений сотрудничества не только в Европе, но и во всем мире, причем это требует сходных ценностных установок и взаимной открытости. Таким образом, речь идет о построении всеобъемлющей системы безопасности, ибо изменилась (и продолжает меняться) сама природа международных отношений (84, с. 3–8).

Как считает профессор Ганноверского университета Хане-Хайнрих Нольте, «происходящая в мире глобализация со всей очевидностью показала, что старая концепция международных отношений уже не может рассматриваться в качестве надежного инструмента, когда речь идет об исследовании того, что происходит в мире сегодня» (41, с. 49).

Однако в рамках «новой» концепции для Европы, например, основные опасности, прежде всего террористические, связаны со следующими факторами: «нарастанием социальной напряженности; усилением религиозного фанатизма в Северной Америке; увеличением экспорта оружия на Ближний Восток; наличием «государств-изгоев» (Ирак); продолжением этнической неразберихи на Балканах; усилением кризисного потенциала в Средиземноморском регионе, который способен нарушить стабильность глобальной политико-экономической системы и т. д.» (10, с. 50).

Отсюда понимание новой стратегии в области безопасности связывается с улучшением механизмов кризисного регулирования, в том числе сохранения и поддержания мира путем проведения в случае серьезного кризиса военных операций. Последние должны достигать результата гораздо быстрее и эффективнее, чем прежде, и с участием всех заинтересованных сторон. Упоминаемый профессор Х. Гертнер, как и Д. Давид, и другие исследователи, считает, что управление кризисами является краеугольным камнем новой международной системы безопасности. При этом все европейские государства должны в принципе быть способны к участию в операциях по поддержанию мира, чтобы не повторилась ситуация с кризисами в Боснии и Косово (84, с. 145–146).

Исходя из таких подходов, инициируются реорганизационные меры, адаптирующие структуры НАТО и Европейского Cоюза к новым задачам обеспечения безопасности.

Так, для НАТО, состоящей из 26 членов, требуются организационная реформа, упрощение процедуры принятия решений, сокращение количества различных комитетов и т. п. Но, что более важно, проводится работа, направленная на повышение оперативных возможностей альянса, прежде всего: создание сил быстрого реагирования НАТО, которые должны быть полностью готовы к действиям не позднее октября 2006 г.; совершенствование системы военного командования путем создания двух новых стратегических командных структур – для оперативных целей и для переосмысления и изменения военных возможностей; принятие военной концепции защиты от терроризма. Все это является кардинальным фактором и составляет основу будущего развития альянса. Этим во многом объясняется и решение о расширении организации. События 11 сентября 2001 г., операция в Афганистане, война в Ираке оказали воздействие на позиции стран – членов НАТО. Вот почему новым критерием для кандидатов на вступление стал вопрос их вклада в антитеррористическую борьбу. Тот факт, что в организацию были приглашены Болгария и Румыния, дал альянсу более широкое «южное измерение» (10, с. 52). Решение о расширении означает, считает бывший председатель Военного комитета НАТО Клаус Науманн, что «Североатлантический союз берет на себя обязательство защищать расширяющуюся территорию, так как новые члены на начальной стадии будут скорее потребителями, чем творцами безопасности» (36, с. 20).

Как видно, помимо задачи обороны территорий стран-членов, которая отходит на второй план, все более актуальной становится проблема урегулирования кризисных ситуаций, «в том числе за пределами зоны ответственности НАТО» (10, с. 53). В этом плане очень важным представляется тесное взаимодействие альянса с ЕС (и ЗЕС), которые в последнее время сделали немало в плане становления европейской политики в области безопасности и обороны (ЕПБО).

Европейский Союз, по мнению большинства аналитиков, пока еще не имеет единой внешней политики и политики в сфере безопасности, а без этого он не может эффективно влиять на решение международных проблем, в том числе на урегулирование кризисов на Европейском континенте и в других регионах.

Успех здесь призвана обеспечить ЕПБО, сущность которой в трактовке Верховного представителя ЕС по внешней политике и безопасности Хавьера Соланы зиждется на трех основных принципах. Прежде всего, это добровольные действия государств-членов: не существует никакого обязывающего документа относительно численности вооруженных сил и качества вооружений, которые предполагается задействовать. Тем не менее, если принято решение о проведении какой-либо операции, то политическая воля, несомненно, выразится в конкретных действиях. Действие второго принципа состоит в том, что страны ЕС используют свои национальные средства; Союз не стремится к получению военных возможностей больших, чем необходимо для операции. Очевидна необходимость достижения взаимодополняемости, проведения совместных учений и в особенности готовности государств-членов принять участие в процессе. Третий принцип выражается в логике возможного, когда нужды обороны должны определяться с точки зрения имеющихся возможностей, а не потенциальных потребностей. Но это не означает, что такие средства не следует изыскивать и развивать, ибо они могут понадобиться для успеха предстоящих миссий (110, с. 10–11).

Такое видение обеспечения безопасности для Европы в условиях современных угроз находит ощутимую поддержку среди исследователей. Так, исполнительный вице-президент EADS (Мюнхен) Томас Эндерс считает, что ввиду отсутствия военных потенциалов европейцы будут вынуждены отложить свои, связанные с главенствующими целями амбициозные планы по быстрому достижению боеспособности. Вместе с тем автор полагает, что, взяв на себя повышенную ответственность в среднесрочной перспективе, «Европа должна быть в состоянии и без помощи Америки справляться с кризисами, по меньшей мере, на своей территории или на периферии Старого Света» (67, с. 86, 87).

Английские ученые М. Кларк и П. Корниш считают, что «европейские ударные силы» могли бы включить около 40 тыс. военных при соответствующей морской и воздушной поддержке; они должны быть хорошо вооружены и совместно подготовлены – этого хватило бы для проведения операций по преодолению кризисов. В принципе эти силы в Европе уже существуют, их только необходимо должным образом мобилизировать и оснастить, в частности в техническом плане. И все это можно сделать в обозримом будущем (79, с. 787).

Интерпретированные таким образом через подходы, намерения и надежды исследователей, проблемы обеспечения безопасности находят наполнение в конкретно предпринимаемых шагах. По результатам встречи в Хельсинки (1999 г.) составлен «каталог сил», согласно которому члены ЕС обладают возможностью задействовать при урегулировании кризисов более 100 тыс. военнослужащих, 400 боевых самолетов и 100 боевых кораблей поддержки (110, с. 12).

Осенью 2001 г. в Бельгии была проведена конференция, цель которой состояла в анализе улучшения военных возможностей ЕС. На встрече в Лакене (Бельгия) в декабре того же года был разработан Европейский план действий для усиления военных возможностей, который является важным шагом в процессе реализации ЕПБО. В этом документе отмечалось, что имеющиеся у государств-членов возможности не реализуются в полной мере из-за отсутствия соответствующей координации и непрозрачности военных планов. При этом определены приоритеты: тесное сотрудничество с НАТО в проведении политики в области безопасности и обороны, а также учет европейской политики в военном планировании альянса. Этот пункт был подтвержден в Пражской декларации Североатлантического совета.

С начала 2002 г. в рамках указанного плана начали действовать 17 рабочих групп по различным аспектам ЕПБО. Этот план, безусловно, стал катализатором для усиления работы на национальном уровне, для объединения отдельных проектов, для большего сплочения стран ЕС в целом.

Такая направленность в методах и средствах обеспечения безопасности довольно характерна для европейской научной мысли. Например, Джейн К. Холл, распорядительный директор Комиссии Каргени по предотвращению насильственных конфликтов, считает, что международное общество должно взять на себя ответственность за обеспечение надежного и безопасного будущего для находящихся под угрозой народов. Эскалацию тлеющих конфликтов можно, по ее мнению, предотвратить путем возведения политических, экономических и, если необходимо, военных барьеров. Они позволят ограничить разрастание междоусобицы внутри государств и между государствами. «Защитный вал» можно было бы создать за счет эффективных конкретных мер, которые лишили бы враждующие стороны возможности доставать оружие, боеприпасы, перекрыли бы им доступ к твердой валюте. Эти меры необходимо комбинировать с гуманитарными операциями, поскольку «враждующие стороны сознательно применяют стратегию и тактику, нацеленные против женщин, детей, слабых и беззащитных людей» (64, с. 55).

Указанная деятельность и намерения не случайно находят отражение в данном исследовании с их основной акцентуацией как позитивно мотивированных. Тем не менее, она позитивна лишь с учетом двух, отнюдь не определяющих реальные антитеррористические приоритеты точек зрения. Во-первых, основным заблуждением в разработке и реализации такого комплекса мер, нацеленных на устранение кризисов в конкретных регионах, является придание ему внешнего вектора. В то время как в условиях глобального мира (в котором кризисность составляет его суть) исцелять следует все общество в сложной динамике целого сонма его социальных взаимодействий.

С этим связана и другая дезориентация усилий, выражающаяся в т. н. синдроме стрельбы из пушек по воробьям. Такой подход действенен на локальном по отношению к терроризму уровне, он может иметь эффективность по отношению к гиперболизируемой У. Беком, Э.-О. Чемпиелем и др. исследователями значимости террористических сетей и применяемых ими террористических актов, но никак не по отношению к терроризму. Терроризм кроется в глобальном конфликте, генерируемом самим ходом развития существующей миросистемы и олицетворяющей ее глобальной экономики. Другими словами, общество пытается консолидироваться и глобализироваться в борьбе с террористической конфликтностью, которая и представляет суть самого этого общества в его глобальном осмыслении. Поэтому указанные меры не только малоэффективны. События в Ираке являются достаточно убедительным подтверждением тому, как попытка подавить кризис «на периферии Старого Света» привела к возбуждению очередного, причем мирового очага терроризма. В условиях глобального мира они могут обрести контрпродуктивный характер, поскольку в определенном смысле направлены на одностороннее подавление проявлений, сигнализирующих в крайних формах об истинных масштабах кризиса, охватывающего современную социально-экономическую формацию. То обстоятельство, что такие сигналы подаются в столь изуверской форме террористических актов (особенно когда их совершают террористы-камикадзе) должно подвигнуть общество в его приоритетах не столько на формирование и подсчет военных и других сил, способных этим атакам противодействовать (хотя и такие меры, безусловно, нужны), сколько на изыскание мер, способных нейтрализовать терроризм как многомерное социальное явление, в их комплексе, предполагающем преобладание международного права.

Кроме того, противопоказания приоритетам противодействия терроризму, сужающим его до противодействия террористическим актам, имеют и «внутренние» причины. Критики расширения функций НАТО в США полагают, что «новые добавления к списку обязанностей НАТО не сделают альянс более крепким. Напротив, продвижение по этому пути сделает американское отчуждение от проблем европейской безопасности и конечный роспуск НАТО более вероятным: союз окажется связанным с вопросами, решение которых не имеет касательства к его жизненным интересам; политическая и экономическая стоимость таких операций будет очень высокой; возможность поражения очень высокой; ожидаемое не будет соответствовать результатам; надежность союза, в конечном счете, понесет невосполнимый ущерб» (76, с. 210).

В Европе также активное самоутверждение, делающее акцент на противостоянии, привлекательно далеко не для всех. «Европейские граждане ныне не доверяют своим правительствам, они уже не готовы умирать за свои правительства. Индивидуализм и потребительская этика трансформировали западноевропейских граждан в летаргических индивидуалистов, возлагающих надежды на «мировое сообщество» (т. е. на Соединенные Штаты) в случае необходимости гасить пожар в одном из углов мира … Они ценят богатство и благосостояние, а не способность вести боевые действия. В своем новом окружении традиционные заботы, такие, как защита границ, национальная идентичность, государственный суверенитет, подчинены стремлению к процветанию, демократическому правлению и индивидуальному благосостоянию» (88, с. 84).

Неудивительно, что результаты реализации такого подхода к борьбе с терроризмом, когда его сущностью определены террористические группы и террористические сети, во многом, в том числе и в сфере взаимоотношений между членами антитеррористической коалиции, оказались контрпродуктивными. Французский социолог Э. Тодд констатирует ухудшение отношений между европейцами и американцами («столь же очевидно таинственное по своим глубинным причинам, сколь и неуклонное») спустя год после событий 11 сентября 2001 г. в США. Он отмечает, что «жестокость террористической акции вызвала солидарность с пострадавшими. Американская война против терроризма, грубая и неэффективная по своим методам, неясная по своим действительным целям, привела к проявлениям настоящего антагонизма между Европой и Америкой. Неустанное разоблачение «оси зла», постоянная поддержка Израиля, презрение к палестинцам постепенно изменили восприятие Америки европейцами. Бывшая до этого фактором мира, Америка стала источником опасений» (54, с. 193) … «Европа не может бесконечно мириться с хаосом, который искусственно поддерживают Соединенные Штаты и Израиль в арабском мире» (там же, с. 212).

При анализе работ специалистов-теоретиков в области противодействия мировым угрозам и рискам обращает на себя внимание то обстоятельство, что подавляющее большинство, обосновывая свои рекомендации по консолидации и согласованию усилий второразрядными производными причинами возникновения терроризма и других кризисных явлений, все же, хотя и вскользь (возможно, заботясь о репутации), вынуждены упоминать и о необходимости устранять некоторые глубинные причины.

Так, Д.Е. Холл в статье «Предотвращение конфликтов: стратегии недопущения этнических распрей» упоминает о трех принципах, на которых основываются эффективные превентивные стратегии. Это своевременное реагирование при первых признаках проявления опасности, всеохватывающие сбалансированные начальные меры, чтобы ликвидировать напряженность или факторы риска, вызывающие насильственные конфликты, и меры с целью устранения глубинных причин этнического насилия.

Ю.А. Гусаров настаивает на том, что построение на Европейском континенте стабильного мирного порядка может быть достигнуто через консолидированные усилия всех европейских стран и региональных международных организаций по предотвращению конфликтных ситуаций. А если это невозможно – путем проведения операций по поддержанию мира и мирному урегулированию. Вместе с тем он указывает и на другое фундаментальное направление деятельности. «Необходимо, прежде всего, – отмечает автор, – попытаться устранить причины этих конфликтов – разногласия на национальной и религиозной почве, экономическое неравенство, социальную несправедливость, а также объединиться в борьбе с основным злом ХХІ века – терроризмом» (10, с. 57).

Известный немецкий социолог Ральф Дарендорф, предупреждая Запад от опасности впасть в тиранию на почве деформации конституционного патриотизма, указывает: «Поэтому Западу так важно не оставлять поиска ценностей, которые удержат общества от распада в эпоху прогрессирующей глобализации. Впрочем, надежда есть. После 11 сентября Запад по-новому осознал себя. Существуют ценности, которые не являются ни американскими, ни европейскими, но всеобщими, хотя источник их лежит в обществах, прошедших эпоху модернизации и, следовательно, знакомых с опасностями аномии и тирании. Здания, создаваемые нами, могут быть разрушены, институты, в которых мы живем, могут быть поставлены под угрозу, но ценности, которыми мы руководствуемся в своей жизни, останутся» (81, с. 4).

Отдельные из исследователей пытаются обозначить истоки и корни нарастающих социальных проблем и кризисности отношений в мире. Достаточно четко расставляет на свои места реальные акценты в направленности устранения негативных факторов, которые несет глобализация, немецкий политик Ф. Пфлюгер в своей статье «Европа в вихре глобализации». Автор справедливо указывает, что в Европе до сих пор не существует ни совместной внешней политики, ни общего внешнеполитического мышления. Европейцам не хватает глобального видения.

Парадоксально, что именно после событий 11 сентября 2001 г. в Европе наблюдается ренессанс национального мышления. Европейские национальные государства пытаются играть роль актеров мирового политического процесса, не замечая, насколько подобный рецидив национализма маргинализирует те общеевропейские институты, в рамках которых европейские государства могли бы обрести реальный вес в мировой политике (103, с. 16).

Другой важной для Европы задачей, по мнению Ф. Пфлюгера, является разрешение противоречия между глобализацией, интеграцией и локальной идентичностью. Этой темой должен был заняться новый «европейский Конвент». Не следует забывать и о глобальном неравенстве, т. е. о ситуации в третьем мире. Причем, как подчеркивает автор, особая нищета царит не в тех государствах третьего мира, которые открыты процессам глобализации, а в тех, которые стараются от них отгородиться (там же, с. 18).

Заметим, что такая тенденция лишний раз указывает на осознание тупикового (прежде всего для третьего мира) характера глобальной экономики и предпочтение сохранения культурно-этнической идентичности сомнительным материальным результатам настораживающих здесь всех схем «шулерской» экономической практики. Можно возразить, что предпочтение оставаться в нищете как социальная политика столь значительных масс вызывает сомнения, но реальность такой тенденции подкрепляется и обосновывается сопровождающей ее и расширяющейся террористической деятельностью формирующихся в этой среде экстремистских групп. С этим созвучно мнение Ф. Пфлюгера, согласно которому глобализация ставит перед цивилизованным миром и, в частности, Европой ряд задач. К их числу относятся:

1. Проведение совместной внешней и оборонной политики. Для этого требуется провести ряд структурных изменений, например, создать постоянный совет министров обороны ЕС, учредить должность министра иностранных дел Европы, заменить представительство Франции и Великобритании в Совете Безопасности ООН представительством ЕС.

2. Разработка новой политики по отношению к странам третьего мира.

Правда, автор демонстрирует несколько упрощенный подход к столь важной проблеме. Он вводит в оборот понятие «международная социальная помощь» и считает, что ее следует предоставлять бедным странам дифференцированно.

Еще недавняя история мирового развития знает подобный прецедент «планетарной благотворительности», которая в условиях общей антисоциальности и разрушительности глобальной экономики была обречена. По мере совершенствования технологий и сокращения спроса на природные ресурсы алармистские настроения на Западе стали исчезать, а безнадежное положение развивающихся стран становится все более очевидным. «Наше конфузливое безразличие сменилось безграничным самодовольством, – отмечал в этой связи еще в марте 1995 года президент Франции Франсуа Миттеран. – Заинтересованность в помощи развивающимся странам полностью улетучилась. Такое впечатление, что каждая страна присматривает только за своим задним двором» (34).

Следует отдать должное Ф. Пфлюгеру, который предлагает упорядочить эту деятельность и сделать ее более эффективной. ЕС, по его мнению, должен проводить собственную политику оказания «социальной помощи», а не выступать в роли очередного «спонсора» при осуществлении проектов отдельных европейских государств.

3. Достижение ключевой роли в глобальной либерализации торговли. Для этого европейским странам придется поступиться протекционистскими мерами и субсидиями (курсив мой, – В. А.), которые осложняют конкуренцию на мировом рынке.

4. Более активное влияние на характер процессов глобализации. Предотвращение раздела мира на бедных и богатых, победителей и жертв глобализации – важнейшая задача ХХІ века. Миру необходимо «глобальное правительство» – не «клуб богатых государств», а «глобальное сообщество по интересам», охватывающее все страны. ЕС, будучи «успешной наднациональной организацией», должен активно участвовать в разработке и создании подобных инновационных структур (103, с. 21).

Оценки подобного рода в совокупности и созвучии с оценками ресурсных, экологических и демографических возможностей планеты, восходящих к основополагающей работе межнациональной группы молодых ученых Донеллы Х. Медоуз, Денниса Л. Медоуза, Йоргена Рэндерса, Вильяма В. Беренса III «Пределы роста. Доклад Римскому клубу», представленной 13 марта 1972 года в Смитсоновском институте (г. Вашингтон) (31) создают реальное понимание катастрофичности глобального развития мирового общества, растворяя при этом навязываемые ему иллюзии относительно неожиданности, спонтанности всплывших террористических и других мировых угроз. Наоборот, все более заметной и осязаемой становится логика и последовательность возникновения мировых угроз и рисков, их обусловленность объективным развитием глобальной экономики.

Но даже на том пространстве, где оценки и предложения носят объективный и предметный характер, для полноты и действенности механизма их реализации не достает существенного элемента, который призван образовывать признаваемую (под прессом угрозы катастрофического исхода) всеми как осознанную необходимость принудительную функцию воплощения мер, предполагающих изменение содержательных характеристик мироустройства, формируемого на руинах нынешней глобальной экономики.

Необходимость формирования такой всеобщей принудительной функции вытекает из того, что суть механизма реализации указанных мер и его последствия предполагают ущемление интересов и сужение социально-экономических возможностей части общества, представленной развитыми странами.

Принудительная функция по определению присуща праву вообще, а с учетом осознанного общего согласия на ее применение – международному праву. Но ее эффективность может выражаться через применение в конкретной сфере социального взаимодействия, продуцирующей издержки социального развития, которые и предопределяют ущербность перспектив существующей миросистемы.

Такой характерной сферой социального взаимодействия является борьба с терроризмом, который во многом олицетворяет ущербность мирового развития и производителя этой ущербности – глобальной экономики. Именно терроризм (но не террористические акты как инструмент борьбы) базируется на наиболее характерных социально-экономических факторах, определяющих деградационную динамику современного глобального общества и отражающих его скандально несправедливый характер.

В этих условиях осознанное принятие, под давлением неумолимо вынуждающих обстоятельств, связанных с перспективой всеобщего краха, к обязательному исполнению «правил», определяемых адекватным антитеррористическим международным правом, превратило бы его не только в эффективный инструмент подавления терроризма, но и в способ фундаментальной позитивной коррекции деструктивной сущности развития глобального общества в целом.

К кризисности и деструктивности существующей капиталистической миросистемы мы еще вернемся и рассмотрим ее более обстоятельно. Но уже сейчас можно обозначить тезу о том, что терроризм – свидетельство критической фазы этого кризиса и по многим причинам, которые здесь предстоит подвергнуть анализу, к так называемой точке бифуркации этого кризиса мировое сообщество должно подойти, устранив терроризм или, по меньшей мере, обеспечив устойчивую контролируемость террористических процессов. В противном случае, в силу наличия гремучей смеси, каковой является терроризм, обретший в условиях кризиса статус регулятивного фактора и даже идеологии, обусловливающей поведение значительной части социума, весьма вероятен коллапс.

В настоящем исследовании не ставится задачей разработка системы мер либо рекомендаций по избежанию кризиса, привнесению стабильности и предсказуемости в развитие миропорядка. Тем не менее, из рассмотрения научных теорий и других трудов, имеющих отношение к оценке состояния и перспектив развития мировых процессов, можно сделать как минимум два вывода, могущих быть полезными для нашего анализа.

Не вызывает, во-первых, сомнений, что в основе поиска путей устранения террористической угрозы и причин, ее порождающих, должно лежать осознание всеми акторами международных отношений общей ответственности за возникновение и распространение терроризма как устоявшегося явления международной жизни.

Во-вторых, готовность разделять эту ответственность и последующие шаги мирового сообщества в политической, экономической, социальной и культурной сферах в целях выхода из кризиса следует обеспечить мощным, хорошо структурированным международным антитеррористическим правом, базирующимся на адекватной оценке терроризма.

Но адекватно оценить терроризм вовсе непросто, поскольку как социальное явление он не подлежит измерению в одной плоскости (15, с. 507). Известно более сотни официально заявленных определений терроризма, ни одно из которых не получило в международном сообществе одобрения. Проект Всеобщей конвенции по борьбе с терроризмом, представленный Индией в ООН еще в 1998 году, пока не принят. Впрочем, имеются большие сомнения в том, что Конвенция принесет взаимоприемлемое определение терроризма. В сложившихся в мире условиях такое определение может быть выработано не только (и не столько) исходя из общего согласия, что трудновыполнимо, сколько за счет изыскания и разработки четких аргументов международно-криминологического характера, не оставляющих возможностей для неоднозначных трактовок терроризма. Это позволило бы выработать систему международных уголовно-правовых принципов и норм, обязательных для исполнения всеми субъектами международных отношений.

Поскольку является очевидным, что терроризм, как социальное явление международной жизни, во многом обусловлен экономическими причинами, оценки его сущности и роли в жизни общества и возможных трансформациях в последующем целесообразно осуществлять на базе анализа современных геоэкономических процессов.