Военнопленные Первой мировой войны в России: уехать или остаться

Даже колониальный дискурс, зачастую сквозивший в высказываниях пленных иностранцев о «некультурной» России и её «некультурных» же обитателях, превратился в инструмент освоения и присвоения среды, используясь там, где другие инструменты не работали. «Рискую послать это письмо, получение которого зависит от любезности цензора. Я здоров благодаря моему телосложению. Охотнее был бы у вас на поле сражения, однако должен находиться в рабстве некультурного мужика. Три раза в день кислое молоко, понятно, без рома. Хлеб белый, но полудикие бабы не умеют его испечь, так что после трех часов в поле [он] совершенно черствый, кроме того, завертывается во вшивые тряпки. К счастью, в госпитале купил себе миску и ложку, а то пришлось бы с этими свиньями есть из одной чашки. Мой сарай состоит из дерева и соломы. Воду нельзя пить. Сами крестьяне люди сносные, но грязны как свиньи. Живут здесь, как скотина в хлевах, без часов, календаря и т.д.», — живописал один из немцев свою жизнь в российском плену, показывая при этом, что чужеродная среда со временем вполне осваиваема, даже если её составляющие и не вызывают одобрения¹⁴³.

Сознательно или нет, но военнопленные сами оставили немало свидетельств такового освоения, запечатлев свою востребованность в новой для них среде. Так, в конце 1916 г. пленный Иосиф Шафранек сообщал родным: «В русском плену я с 10 сентября 1916 г. Нахожусь в Сибири и работаю по деревням как портной. Хорошо зарабатываю и живется мне здесь так хорошо, как нельзя было и предполагать. За это время я прошел 42 деревни. Портной здесь один на 200 деревень, как и другие ремесленники»¹⁴⁴. Очевидно, таким образом, что при ориентировании пленников в незнакомом социальном пространстве важнейшую роль играла их социальная «память». Не случайно многие обезоруженные вражеские военнослужащие быстро «вспомнили» о том, что в недавнем довоенном прошлом они были обычными крестьянами, рабочими или ремесленниками. «На работах чувствовали мы себя свободными гражданами, а теперь с понурой головой пойдем в лагерь невольников», — жаловались пленные в своих письмах на родину¹⁴⁵, обнаруживая тот факт, что труд, даже самый тяжелый, стал для них благом, компенсировавшим их социальную ущербность. Источники свидетельствуют, что к середине 1921 г. из пребывавших в Ирбитском уезде Екатеринбургской губернии 481 пленника только 7 не смогли реализовать свой социо-профессиональный капитал, уже имевшийся или приобретенный в годы плена¹⁴⁶. «Коренным большинством» такой поворот в социализации «чужаков» воспринимался относительно спокойно, поскольку также означал возвращение к нормальности, к восстановлению привычного, но утраченного системой социальных таксономий баланса или, по крайней мере, создание его видимости.

Как возвращение к привычным же отношениям полов должно расценивать порицавшиеся обществом, но при этом стремительно распространявшиеся в нём интимные связи между пленными иностранцами и россиянками. «В деревне дёгтя не хватает, весь пошел на баб — мажут им ворота»; «теперь за мужей пошли в моду австрийцы»; «наши дамы не только мужественны, но и многомужественны» — шутили современники¹⁴⁷, ставшие свидетелями девальвации официальной морали. Но нравилось им это или нет, означенный процесс был по-своему закономерен. Оказавшись в плену и тем самым потерпев личное поражение в войне, вражеские солдаты и офицеры лишались части своего символического капитала, запрограммированного их принадлежностью к «сильному» полу, и согласиться с этим были готовы далеко не все из них¹⁴⁸. Тождественная в рамках общественного дискурса силе, победе и власти «мужчинность», утраченная пленниками, с возложением на них миссии по поддержке хозяйств осиротевших солдатских семей, — а за ними и сельского хозяйства и промышленности вообще, — частично компенсировалась. «Живу у солдатки, заменяю хозяина, работаю как дома, но с той разницей, что там я повелевал, а здесь мне приказывают», — фиксировал один из пленников свои компенсаторные устремления, в то время как другой обрисовывал перспективу их реализации: «… Состою старшим рабочим в станции, предполагаю вскоре здесь жениться»¹⁴⁹. В свою очередь пленный Имре Беретваш, ходатайствуя о советском гражданстве в 1926 г., писал о настоящей перспективе как об уже реализованной: «В деревню Мишагину я приехал в 1919 г., 8 июня, как военнопленный, … на полевые работы … Нас приезжало четыре человека, я … оставался работать у гражданина Мишагина Василия Григорьевича, но, побыв у него один месяц, перешел к гражданке Мишагиной Агафье Игнатьевне, у которой в то время мужа не было, потому я начал работать у нее в хозяйстве и до настоящего времени нахожусь у ней, потому как ее муж со службы не вернулся, и я с ней живу как с женой уже восьмой год…»¹⁵⁰.

Масса источников подтверждает, что именно профессиональная востребованность и обретение семьи стали главными причинами, заставлявшими пленных иностранцев оставаться в России. Этнокофессиональный фактор при этом был не столь важен, лишний раз подтверждая, что сложносоставные идентичности людей, равно как и подвижность всевозможных границ являлись атрибутивно значимыми компонентами общественных организмов эпохи «модернити». Остается только пожалеть, что развитию российского общества в этом направлении помешали приоритеты советского государственного строительства, издержки которого привели многих оставшихся в СССР военнопленных Первой мировой войны в сталинские тюрьмы и лагеря¹⁵¹.

Что представляет собой наш проект? Как журналист-практик, я, Наталья Паэгле, более 15 лет занимаюсь темой политических репрессий в СССР, в том числе и историей российских немцев. В основе моего метода лежит сбор устной истории, запись живых свидетелей и участников событий. Этот принцип положен и в основу проекта «На том берегу…». Мы фотографировали героев проекта – российских немцев, и записывали с ними интервью в России (в основном на Урале) и Германии, начиная с трудармейцев, до их правнуков в течение трех месяцев в 2012 году. Эти интервью были положены в основу двуязычного альбома на «Том берегу: российские немцы – из прошлого в будущее» и в фильм с одноименным названием, созданный сценаристом и режиссером Ульяной Долгиной на двух языках – русском и немецком.

Третий продукт нашего проекта это – фотовыставка, которая включает в себя портреты российских немцев, 30 из которых живут в России, и 30 в Германии. Вам мы ее представим в электронном виде.

Впервые проект был представлен 21 ноября 2012 года в резиденции Губернатора Свердловской области, после на севере Свердловской области в городе Краснотурьинске, где находился один из крупных лагерей – Богословлаг, с картотекой немцев трудармейцев в 21 000 человек. А также в вузах Екатеринбурга – УрФУ, горном и педагогическим университетах, в школе № 37 с немецким уклоном. На международном семинаре в Польше «Места памяти», в Нюрнберге, Штутгарте и Москве (РНД – летом).

Представляя наш проект в различных аудиториях, мы подходим к подаче материала дифференцированно.

Но при освещении любой проблемы начинаем с понятия «российские немцы», обращаясь к Манифестам Екатерины II от 1762-1763 гг. и рассказываем о переселении немцев в Россию из германских земель в XVIII веке. Надо сказать, что этот факт малоизвестен сегодня широкой аудитории, как в России, так и в Германии, что определяет свое восприятие этой этнической группы. В России принято ее представителей считать потомками пленных Второй мировой войны, в Германии – русскими. Подобное восприятие, определяет соответствующий круг проблем в положении российских немцев в ХХ-ХХI веке.

Судьбы героев проекта «На том берегу…» позволяют более подробно увидеть изнутри переселение немцев в Россию. Каждый из наших собеседников старшего поколения, то есть, трудармейцы, живущие на обеих «берегах», обязательно в своем рассказе касались не только фактов ссылки и трудармии, явлений новой истории, но и вспоминали своих предков, переселившихся в Россию во времена Екатерины Великой. Для них исторический вопрос был вовсе не второстепенным, он во многом определял их сегодняшний день. Основываясь на первоисточниках воспоминаний (иногда рукописных) и артефактах, передаваемых в семье из поколения в поколение, с которыми нам тоже удалось познакомиться, наши собеседники тем самым подчеркивали свою историческую связь с Германией. К этому же аспекту относятся и рассказы о создании колоний немецких поселенцев на юге страны или по берегам Волги.

Следующий этап историографической трансформации относится к периоду Первой мировой войны, которая стала точкой отсчета гонений на немецких колонистов, что можно проследить на основе рассказа Эрнста Штромайера из города Штутгарта, потомка Иоганна Гена, владельца заводов по производству сельскохозяйственных машин, в Одессе.

Но самым значительным событием в истории российских немцев стала Вторая мировая война, давшая основание государственной системе заклеймить «врагами» советских немцев в собственной стране на долгие годы. На примере судеб трудармейцев Марии Фелькер из поселка Полуночного Свердловской области, Ядвиги Дик и Отто Фишера из города Копейска, Александра Миллера из Коркино Челябинской области, Гюнтера Гуммеля из Бад-Кроцингена, Оскара Шульца из Лейпцига и других можно проследить политические и социальные аспекты трудармии и ее последствий в судьбе бывших трудармейцев, отразившихся и на их детях, родившихся в большинстве своем в условиях комендатуры, как социально опасные элементы. Тем не менее, целью нашего проекта было показать, как последующие поколения, начиная со второго т.е, детей, меняют в советском государстве не только свой социальный статус, но и, несмотря на свое происхождение, становятся успешными людьми, способствующими развитию двух стран в разных сферах деятельности. Например, это экс-губернатор Свердловской области, нынче член Совета Федерации РФ – Эдуард Россель из Екатеринбурга и Филипп Кёних – предприниматель, из Берлина и другие.

Статус «предателя» в ходе Второй мировой войны получили те российские немцы, которые оказались на оккупированной территории, а после ушли в Германию с отступающей германской армией. Часть из них была освобождена советскими войсками и отправлена в ссылки на территорию СССР. Дальнейшая их судьба сложилась по-разному, одни честно работали на лесозаготовках и шахтах (Эвальд Мартин из города Березовского Свердловской области), другие разными путями постарались вернуться в Германию (Антон Бош из Нюрнберга, Эрнст Штромайер из Штутграта), что определило их различное социальное положение и общественно-политический статус в России и Германии.

Молодое поколение – внуки и правнуки трудармейцев, представляют в проекте большой социальный пласт на двух «берегах». На их примере мы рассматриваем модели социально-психологической адаптации представителей двух поколений, в том числе, современной молодежи в Германии и сохранение традиций и культуры этнической группы в России.

На примере проекта можно рассмотреть отдельно и вопросы вероисповедания, сохранения и передачи культуры российских немцев в Германии и России, более того, как в этой культуре соединились и переплелись элементы этнической культуры с советской.

«На том берегу…» – это не только культурно-социальный проект, это пример «народной дипломатии» между Россией и Германией, способствующий взаимопониманию и сотрудничеству двух стран, и в этом плане он интересен с точки зрения методики сбора информации и создания зрительных образов.

Наше время мультимедийно, и восприятие все дальше отходит от интерпретации текста к рассматриванию готовых изображений. В этом смысле проект «На том берегу…» вполне современен, ибо включает не только художественные фотопортреты российских немцев, но и фотографии тех мест в двух странах, с которыми связана их судьба, изображения созданных ими произведений искусства и литературы, исторических памятников и документов. Визуальные ряды фотовыставки, альбома и фильма дополняют друг друга и дают читателю и зрителю развернутую панораму образов и судеб людей, наполнивших своей жизнью сложнейшие исторические эпохи.

Рукопись Вальтера Френкле, г. Пфорцхайм, земля Баден-Вюртемберг (герой проекта)

Рукопись Карла Пфенинга, г. Краснотурьинск, Свердловской области (герой проекта)

Рукопись Давида Фельке, г. Челябинск (герой проекта)

«За колючей проволокой Урала», Н.Паэгле, Екатеринбург, 2006, 2008, 2010 г.

«На том берегу: российские немцы – из прошлого в будущее», Н.Паэгле, В.Осипов, Екатеринбург, 2012 г.

«Книга памяти немцев-трудармейцев Богословлага 1941-1946» под редакцией В.М.Кириллова, Нижний Тагил, 2008 г.

«Книга памяти немцев-трудармейцев ИТЛ Бакалстроя-Челябметаллургстроя, 1942-1946» под редакцией В.М.Кириллова, Нижний Тагил, 2011 г.

«Выселить с треском», под редакцией А.А.Германа, О.Ю.Силантьевой, МСНК-ПРЕСС, 2011 г.
Паэгле Наталья Михайловна – член Союза журналистов России, автор трехтомника «За колючей проволокой Урала», посвященного памяти жертв политических репрессий 1930-1950 гг., (Екатеринбург, 2006, 2008, 2010). Член авторского коллектива по изданию двухтомника «Книга памяти немцев-трудармейцев Богословлага 1941-1946» под редакцией В.М.Кириллова, Нижний Тагил, 2008 г. Автор книг «Лев Вейберт: офорт судьбы», (Москва, МСНК-ПРЕСС, 2012 г.), «Николай Голышев: ария жизни» (Екатеринбург, 2012 г), фотоальбома «Откровение лика» (Екатеринбург, 2012 г., в соавторстве с В. Осиповым) и множества других публикаций, вошедших в сборники. Обладатель званий «Богословский краевед» и «Журналист года» (2006 г.). Лауреат Всероссийского конкурса региональной и краеведческой литературы «Малая Родина» Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям (2007 г), Лауреат Всероссийской литературной премии им. П.П. Бажова за 2009 г. Дважды лауреат Международного конкурса публикаций о толерантности, интеграции, взаимоуважении и взаимопонимании в обществе, посвящённого памяти Юрия Атамана (2012-2013 г).

Осипов Вадим Вениаминович – член Союза писателей России, доцент кафедры графического дизайна Уральской государственной архитектурно-художественной академии. Лауреат премии «Чаша круговая» писателей Екатеринбурга за 2005 год, в 2008 г. награжден медалью «За служение литературе» Ассоциации писателей Урала. Лауреат Всероссийской литературной премии имени П.П. Бажова за 2008 г. В 2004 г. за деятельность в области образования и просвещения награжден Почетной медалью Екатерины Дашковой Российской Академии Естественных Наук (РАЕН). Автор 8 поэтических сборников, многочисленных публикаций в сборниках и периодике. Автор целого ряда персональных фотовыставок и проектов, проходивших в Екатеринбурге, Сыктывкаре, Челябинске, различных городах Свердловской и Челябинской области. Лауреат Международного конкурса публикаций о толерантности, интеграции, взаимоуважении и взаимопонимании в обществе, посвящённого памяти Юрия Атамана (2013 г).


С.И. Бобылева

(Днепропетровск)
Этапы формирования репрессивной политики Советского государства в отношении немецкого населения и проблемы разрушения национальной идентичности
Выдвигаем посыл: формирование и развитие репрессивной политики государства по отношению к немецкому населению Украины практически синхронен процессу разрушения его национальной идентичности. События трагических лет (1937-1938 гг.) в истории немцев СССР на территории Украины, имеют свою специфику.

Это объясняется рядом факторов: психологическим - травмой оккупации территории кайзеровскими войсками в 1918 году; географической близостью с потенциальными противниками – Польшей и Германией; демографическим – треть немецкого населения проживала в Украине, политическим – с приходом в Германии к власти фашистов возрастала опасность военного конфликта; социальным – немецкое население было экономически обескровленное в ходе коллективизации и это явно не способствовало росту популярности Советской власти среди него; религиозным - антирелигиозная кампания 20-х-30-х годов, завершилась полным разгромом католических костелов, протестантских церквей, меннонитских молитвенных домов, арестом и физическим уничтожением священнослужителей, что вело к росту недовольства населения.

Анализируя репрессии, представляется логичным выделить ряд периодов.

Сложность решения социально-экономических проблем, после октября 1917 года, меркнет перед грандиозностью политической цели, поставленной и достигнутой в основном в 20-30-е годы: слом старых стереотипов мышления, разрушение существующей ментальности, нравственности, религиозно-культурных традиций, трансформация и разрушение национальной идентичности и на основании всего этого создание основ воспитания советского человека. Достигалось это с помощью различных механизмов, как идеологического воздействия, так и мер принуждения.

Важнейшими инструментами достижения этой цели были религия и школа. Сельская, религиозная общины и семья были главными условиями воспроизводства религиозности в новых поколениях. Церковь, религия, являлись этноконсолидирующими факторами, которые во многом позволяли не только сохранять национальный образ жизни, но и продуцировать его дальнейшее развитие.

Система воспитания немецкого населения колоний покоилась на традиционном фундаменте взаимосвязанных социальных институтов: школы и церкви.

Политические потрясения 1914-1917 гг., Гражданская война и социально-политические процессы, последовавшие затем, сотрясали сообщество колонистов, один за другим выбивая основы их традиционализма.

Начался процесс трансформации с последующим разрушением национальной идентичности немецкого населения. На начальном этапе своего развития он не имел четко выраженного национального характера. Антирелигиозные действия власти носили общегосударственный масштаб. Однако происходившее в немецко-меннонитской среде имело особый характер в силу присутствия у этих конфессиональных групп населении большей религиозности, чем у славянского автохтонного населения. Советской власти не удалось одномоментно подорвать основу традиционного религиозного уклада жизни немцев. Их религиозность, являвшаяся одной из особенностей ментальности, была причиной слабой советизации этих групп населения.

Что же касается школы, то она являлась важным элементом советизации населения. Наблюдалась попытка привлечения на сторону новой власти старого учительства при условии проявления им лояльности и соответствующей переподготовки (75 % преподавателей немецких школ Украины в 1926-1927 годах были охвачены курсами переподготовки).

Тем не менее: а) советизация школ шла медленно; б) было слабо развито социальное воспитание; в) редким явлением было комсомольское и пионерское движение. Поэтому большое внимание отводилось подготовке новых учителей. Перед ними на первом всеукраинском совещании была поставлена задача «придать социальному расслоению колоний политический отпечаток в целях разрыва единого национального и религиозного фронтов в колониях».

Советская власть в то время, учитывая историческую особенность роли церкви в колониях, проявляла известную гибкость. Это видно в характере проводимых антирелигиозных мероприятий, в формулировках и стиле документов, санкционирующих действия. Так, в резолюции о работе среди немецких детей, утвержденной Бюро ЦК ЛКСМУ от 27.10.1925 г., присутствует призыв «проявить максимальную осторожность» в работе пионерских организаций в области религиозных вопросов, «воздерживаться от прямой антирелигиозной пропаганды.

Таким образом, советская власть, не рассчитывая на кардинальное изменение мировосприятия старшого поколения, делала ставку на трансформацию идентичности молодежи, внедрению в ее сознание положений новой идеологии. Что касается действий репрессивного аппарата ГПУ, который уже в 20-е гг. выдвинул концепцию «немецкой пятой колоны, то в эти годы упор делался больше на идеологическое перевоспитание, хотя факты подавления выступлений колонистов против продразверстки, конфискаций собственности - имели место. Такая ситуация, в какой-то мере, была обусловлена положением договора о Брестском мире, предусматривавшим возможность 10 летнего периода выезда из СССР немцев в Германию, наличием советско-германских торгово-экономических соглашений, которые экстраполировались на немецкое население страны.

Все вышеуказанное относится к первому периоду начала разрушения немецкой идентичности, т.е. к 1920-1928 годам.

Второй период (1929-1936 гг.) может и должен быть охарактеризован как разрушающий. На эти годы приходится коллективизация, массовое раскулачивание, жесткое давление на церковь, «чистка» учебных заведений.

Если учесть уже прошедший процесс землеустройства и районирования на Украине, которые привели к появлению в среде колонистов иноязычного, иноконфессионального населения межнациональных браков, то можно представить себе новую конфигурацию сельских общин. Они стремительно теряли общность культурных, национальных традиций. Постепенно осуществлялся переход в формах работы от политико-просветительских к административно-принудительным. Власть, отбросив сантименты, обрушилась на церковь и религию.

Было положено начало культивированию системы доносительства, двуличия, безнравственности. Социальное расслоение деревни, надломы в душах части молодежи, в сознание которой массировано, внедрялись идеологические постулаты советской власти, и все это влияло на ментальность, внося серьезные изменения в сознание, руша традиционные основы этнонационального мировосприятия. В этой ситуации под ударами оказались не только религия, школа, но и семья. Ранее беспрекословное подчинение, уважение к старшим, абсолютизация мнения главы семьи сменялась проявлением вседозволенности отдельных членов. Суммируя все происходившее, мы можем утверждать, что в это время активно начался процесс деформации традиционной системы ценностей.

На первом этапе этого периода (1929-1933) при выборе потенциальных жертв превалировал социально-классовый подход. Среди мер наказания доминировали: ссылка в Сибирь, переселение на выселки, тюремное заключение сроком 3-5 лет.

Одной из завуалированных форм репрессивной политики государства тех лет, может считаться привлечение населения к работе в тыловом ополчении. Подтверждением этого служит постановление НКВД и Народного комиссариата труда УССР от 19 сентября 1930 г. о привлечении граждан, «зачисленных в тыловое ополчение к трудовой повинности».

Вместе с немцами трудовую повинность отбывали представители других национальностей. Однако на Днепрострое в одном из списков, привлеченных из Мелитопольского округа, где немецко-меннонитское население составляло 6% от всех жителей, среди работающих их было 16%.

О том, что трудармейцы могут рассматриваться как субъекты, подвергнутые своеобразному наказанию, свидетельствует следующее: 1. Основная часть их, были людьми, лишенные избирательных прав. 2. Сельскими жителями, не вступившими в колхозы. 3. В документах был определен их социальный статус: «бывший эксплуататор», «кулак», «бывший служитель религиозного культа». Кроме того эта категория населения уже тогда каралась 58 статьей Административного и Уголовного кодекса УССР.

В силу выше перечисленного считаем, что участие населения в «трудармии» может быть рассмотрено не только как стремление власти интегрировать определенную часть населения в новую социальную среду, привлечь дополнительные трудовые ресурсы, но являлась и своеобразной формой репрессивной политики.

Для этого подэтапа свойственна уже национальная окраска. Только до июля 1934 г. арестам подверглись более тысячи организаторов «гитлеровской помощи».

Происходившее было обусловлено рядом факторов: внешнеполитических (приход в Германии к власти фашистов, резкое ухудшение советско-германских отношений, расчет гитлеровцев в своих внешнеполитических планах на создание пятой колоны за счет зарубежных немецких диаспор, материальная помощь голодающим немцам в Украине и использование этого факта пропагандой с целью дискредитации СССР на международной арене; геополитический (стремление укрепить границы и удалить потенциально опасные диаспоры из приграничной зоны); политический (борьба с оппозицией - реальной и мнимой, жертвами которой стали политэмигранты, бывшие немецкие военнопленные; лидерами, взявшие на себя организацию помощи голодающим; окончательный разгром церкви, чистка партийного и советского аппарата, жертвами которого стали коммунисты-романтики, свято поверившие в светлые идеи коммунизма.

На этом подэтапе (1934-1936) доминировал политико-идеологический подход с учетом геополитических проектов гитлеровцев и опосредованного влияния подписания германо-польского договора 1934 г. - последствием которого были массовые аресты поляков, высылка поляков и немцев из приграничных районов.

В эти годы резко меняется форма наказания, становится практически нормой расстрельные статьи приговоров. Население бывших немецких колоний становилось объектом особого внимания.

Третий период репрессий против немецкого населения, их пик приходится на 1937-1938 годы. Его специфика состояла в четко выявленной национальной составляющей. Громогласно и многоразово провозглашая интернационализм, советская власть неоднократно проявляла свою не только социальную, но и национальную избирательность. Годы же 1937-1938 характеризовались наличием воинственного российского национализма, усиленного и закрепленного травмой войны 1914-1918 гг., оккупацией украинских территорий кайзеровскими войсками в 1918 году.

Результатом политики государства в отношении немецкого этноса стала ликвидация значительной части интеллектуального генофонда нации. (Продолжением этой тенденции стали депортации). Практика репрессий, порождавшая подозрительность, доносительство, усиливавшая внутреннюю замкнутость немцев, подорвали внутрикоммуникативные связи немецкого общества.

Попытка адаптации немцев к социально-политическим условиям, создаваемым советской властью окончилась крахом и завершилась их полной интеграцией в создаваемое общество.

«Большой террор» завершил процесс уничтожения немецкого сообщества в Украине.