Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США психологическое исследование

Он откладывал принятие мер в связи с потоплением судна "Сассекс" в течение 4 недель и пытался в это время убедить Грея позволить ему вступить в войну принцем мира. 6 апреля 1916 года он собственноручно напечатал следующую каблограмму Грею: "Так как представляется вероятным, что нашей стране придется порвать отношения с Германией из-за разбоя ее подводных лодок, если не случится что-либо необычное, и так как нашей стране придется когда-либо стать воюющей стороной, а война, несомненно, будет продолжительной, осмеливаюсь предложить Вам действовать в соответствии с планом, относительно которого мы договорились ранее. Прошу Вас проконсультироваться с союзниками относительно начала немедленных действий".

9 лет спустя, 14 марта 1925 года, вспоминая об этих переговорах, полковник Хауз писал: "Мне кажется, что, отослав каблограмму Грею, мы совершили ошибку. Нам следовало бы знать, что она не принесет желаемого результата. Я не уверен, что мы не совершили еще большей ошибки, оттягивая созыв мирной конференции, наконец, оставляя за союзниками право быть судьями".

Каблограмма Вильсона действительно была до некоторой степени наивной. Для английского министерства иностранных дел она означала: Вильсон признает, что вскоре должен вступить в войну с Германией, поэтому можно считать обеспеченным поражение Германии и достижение наших секретных военных целей; мы сможем аннексировать германские колонии и контролировать обширный район турецкой территории, простирающийся от Египта до Персии; мы сможем уничтожить германский ВМФ, конфисковать германский торговый флот и разрушить экономическую мощь Германии.

Теперь Вильсон просит нас отказаться от этих преимуществ - ради чего? Ради удовольствия стать диктатором условий мира. Ответ, который Вильсон с нетерпением ждал от Грея, не пришел. Вильсон, надеясь, что каблограмма от Грея спасет его от необходимости вступить в войну без гарантий относительно окончательных условий мира, оттягивал заявление своей ноты Германии до 18 апреля. Затем, чувствуя себя очень несчастным и понимая, что эта нота будет означать войну, он написал: "Если имперское правительство не провозгласит немедленно и не осуществит отказ от военных действий против пассажирских и грузовых судов, у правительства США не будет другого выбора, кроме полного разрыва дипломатических отношений с Германией".

К крайнему изумлению и облегчению Вильсона, 5 мая 1916 года Германия подчинилась этим требованиям. Переданная Вильсону полковником Хаузом 12 мая 1916 года каблограмма от Грея разрушила его надежду на то, что союзники собираются приглашать его диктовать условия мира. Его чувства по отношению к войне сразу же изменились. Он начал подозревать, что Грей не является архангелом, каким представлял его себе Хауз, но он все еще питал надежду на то, что сможет убедить Грея позволить ему воевать ради заключения мира. 16 мая 1916 года он сказал Хаузу, что пришло время проводить "более жесткую" политику: Америка должна либо сделать решающие шаги к заключению мира на прочной основе, или твердо настаивать на своих правах против Великобритании, как и против Германии; бездействовать больше невозможно. Он попросил Хауза подготовить резкую каблограмму Грею.

Вильсон наконец начал понимать, что союзники, а не Германия стоят между ним и осуществлением его желания быть спасителем человечества. Он перестал говорить о войне таким образом, как если бы вся правота была на стороне союзников, а вся несправедливость - на стороне Германии. 23 июля 1916 года он писал Хаузу: "Я должен признаться, что приходит конец моему терпению относительно Великобритании и союзников. Их интриги являются последней каплей... Я серьезно думаю попросить конгресс наделить меня полномочиями запрещать займы и ограничивать поставки союзникам. Для меня становится ясным, что эта политика прикрывает желание помешать нашим торговцам закрепиться на рынках, которые ранее контролировались и доминировались Великобританией. Полк и я составляем ноту. Я могу оказаться вынужденным составить ее такой же резкой и окончательной, как и моя нота Германии относительно действий подводных лодок. Каково твое мнение по этому вопросу? Можем ли мы и далее терпеть все это?"

С 17 октября 1915 года, когда Вильсон отослал письмо Грею, которое, как он считал, приведет к тому, что он станет вершителем дела мира, до 26 марта 1916 года, когда торпедирование "Сассекса" сделало почти неизбежным вступление в войну США без предварительного соглашения с союзниками о том, что президенту США будет позволено диктовать условия мира, Вильсон находился в состоянии экзальтированного счастья: у него была любимая жена, и он взял мир под свое личное покровительство. Как только перспектива стать принцем мира стала отдаляться, он вновь почувствовал себя неудовлетворенным и больным. Опять появились изматывающие головные боли и участились желудочные приступы. Он стал проявлять несдержанность в отношениях со своими коллегами. А 3 мая 1916 года он объявил, что не желает более занимать пост президента и мечтает об отставке. Единственным близким человеком в этот период была для него миссис Вильсон.

16 июня 1916 года Вильсон был единогласно переизбран демократами, и лозунг его 2-й кампании в борьбе за президентство первым прокричал губернатор Нью-Йорка Глинн: "Он уберег нас от войны!" Вильсон, зная, что в предшествующие 8 месяцев он делал все возможное для вступления Америки в войну на его собственных условиях, чувствовал себя столь неловко, что избегал в своих предвыборных речах затрагивать этот вопрос.

Он также старался не давать каких-либо обещаний по поводу этого на будущее. Тем не менее он понимал, что не сможет быть переизбранным без голосов от западных штатов, настроенных весьма резко против войны. Поэтому он санкционировал использование лозунга "Он уберег нас от войны!" его партией; и через тысячи плакатов и тысячи голосов эта идея вбилась в головы американцев: Вильсон уберег нас от войны и спасет нас от нее в будущем. Голосовать за Вильсона значило голосовать за мир. Если бы американцы знали об истинном положении дел, он потерпел бы сокрушительное поражение.

На всем протяжении президентской кампании Вильсон продолжал находиться в плохом настроении. Он срывал свое раздражение как на друзьях, так и на врагах. Сенатор Лодж узнал об инструкции Джерарду, которая была подготовлена Вильсоном и Брайаном для сопровождения первой ноты по поводу потопления "Лузитании". Лодж произнес в Бостоне речь, утверждая, что резкая нота Вильсона в Берлин была смягчена намеком на то, что ее не следует принимать всерьез и что Германия продолжала нарушать американские права, так как знала или верила в то, что, пока Вильсон остается президентом, США не будут защищать свои права.

Вильсон ответил: "...Заявление, сделанное сенатором Лоджем, несправедливо. Я никогда не писал и не собирался писать никакого постскриптума или поправки к ноте по поводу "Лузитании", за исключением вставленных мной самим изменений, которые усилили и сделали более резким выражаемый протест. Предлагалось, после того как нота была готова к передаче, послать германскому правительству намек на то, что будет приемлемым предложение о третейском суде. Один член кабинета говорил со мной по этому поводу, но это предложение никогда не обсуждалось на заседании кабинета, и не делалось какой-либо угрозы ухода в отставку по той простой причине, что я отверг это предложение после того, как уделил ему достаточное внимание, какого, я считаю, заслуживает любое предложение, затрагивающее столь важный вопрос. Оно было несовместимо с целью ноты. Публике известно все, что было сказано германскому правительству".

Читатель помнит, что Вильсон и Брайан совместно подготовили эту инструкцию и отправили ее в государственный департамент, чтобы ее вручили немецкому правительству одновременно с нотой по поводу "Лузитании". Каждое отдельное утверждение, высказанное Вильсоном в ответ на заявление Лоджа, является в его толковании верным. Отрицание своего участия в целом - это очень ловкое уклонение от истины. Однако намного более важным является тот факт, что в этот момент Вильсон начал ненавидеть сенатора Лоджа. Мы ранее отмечали, что со времени учебы Вильсона в колледже Лодж являлся для него отцовским представителем. Когда Лодж вынудил его воспользоваться столь ловким уклонением от истины, он начал использовать Лоджа, как ранее использовал Веста, в качестве выхода для своего реактивного образования против пассивности к отцу. Начиная с этих пор его отношения с Лоджем контролировались не разумом, а навязчивостью. Он был принужден стараться победить Лоджа, как ранее он был вынужден стараться победить Веста.

Так как союзники отказывались признать его спасителем человечества, он начал считать их почти такими же могучими врагами Бога, как и немцев, которых называл "дикими гуннами". Его желание превратить войну в крестовый поход, который он сможет возглавить, и его растущая уверенность в том, что союзники могут оказаться столь же неверными, как и немцы, перемешались в его речи от 5 октября 1916 года, в которой он сказал: "Необычность настоящей войны заключается в том, что ее причины и цели не были открыты... Для объяснения этой войны потребуется длинное историческое исследование. Но Европа не должна понять нас неправильно. Мы держимся в стороне не потому, что являемся менее озабоченными, а потому, что, когда мы применяем силу нации, мы хотим знать, ради каких целей мы это делаем... Когда нас спрашивают: "Не хотите ли вы воевать?" - ответ: "Да, мы ожидаем чего-то стоящего, чтобы за это сражаться; мы не ищем пустяковых ссор, а ищем такой ссоры, в которой затрагиваются все права человека, мы ищем некую причину, которая возвысит наш дух, а не ввергнет его в уныние. Такую причину, за которую почетно пролить человеческую кровь, если это окажется необходимым". Это до некоторой степени расплывчатое заявление, переведенное на простой язык, означает: "Союзники, вероятно, столь же эгоистичны, как и немцы. Я не желаю вступать в войну из-за "мелочной ссоры" с Германией по поводу применения ею подводных лодок. Я крайне желаю возглавить крестовый поход за совершенный мир"".

Спустя 2 недели он получил сообщение от германского правительства, которое информировало его о том, что, если он в скором времени не осуществит шагов к мирному урегулированию, будут возобновлены неограниченные военные действия подводных лодок.

Его настроение резко ухудшилось. Даже Хауз начал ощущать тяжесть его гнева. 2 ноября 1916 года Хауз записал в своем дневнике: "Прибыл президент. Маккормик и я встретили его и отправились с ним на яхту "Мэйфлауэр". Мы беседовали с ним в течение полутора часов, и это было наиболее язвительное обсуждение, которое я имел с ним за длительный промежуток времени... Он считал, что Нью-Йорк "прогнил до сердцевины" и его нужно снести с карты земли... Он считал, что у Маккормика и у меня были свои люди в Нью-Йорке и что кампанию следует вести где-нибудь в другом месте... Однако перед тем, как мы расстались, президент обнял нас обоих и выразил признательность за все то, что мы делаем... Он сказал: "Я не верю, что американский народ пожелает вступить в войну безотносительно к тому, сколь много американцев погибнет на море". Он сказал, что ему жаль, что это так, но тем не менее таково его мнение".

Вильсон потерял интерес к предвыборной кампании. Несмотря на свой нарциссизм и Супер-Эго, которые, конечно, требовали победы, временами, казалось, он испытывал полнейшее безразличие к тому, переизберут его или нет. Хауз записал в своем дневнике: "Президент препоручил все нам и не звонит, не высказывает какого-либо предложения и не подает никакого совета, хотя его шансы на успех весьма проблематичны". Вильсон решил немедленно уйти в отставку, если будет избран Хьюз, вместо того чтобы находиться на посту президента в течение еще 4 месяцев своего конституционного срока. 7 ноября 1916 года Вильсон был переизбран президентом США. Своим избранием он был обязан голосам "сомнительных" западных штатов, настроенных резко против войны.

Летом и в начале осени 1916 года президент был не в ладах почти со всеми и со всем в жизни. Еще зимой и в начале весны 1916 года он чувствовал себя счастливым человеком. Что привело его к разочарованию? В его личной жизни не произошло никаких изменений. Второй брак Вильсона принес ему такое же удовлетворение, как и первый. Жена полностью удовлетворяла его; но удовлетворение слабого потока его либидо, которое было направлено на женщин, не могло компенсировать отсутствие удовлетворения для тех огромных потоков либидо, которые были направлены на его отца. Зимой и в начале весны 1916 года он был так счастлив, он верил, что вскоре США вступят под его началом в войну и он станет диктовать условия мира. Мы видели, что этот проект давал великолепный выход всем потокам его либидо, направленным на отца. В течение лета его вынудили осознать более ясно, чем когда-либо прежде, что люди Америки ждут от него мира.

Так он вынужден был отказаться от этого выхода для своих влечений, направленных на отца, которые давали ему такое счастье. Ранее он представлял себя выполняющим "самую благородную роль, которая когда-либо выпадала на долю человека". Все основные заряды его либидо объединились в непреоборимое желание играть эту роль. Он не мог быть счастлив без надежды на то, что он скоро станет спасителем человечества. Если он не мог возглавить США в войне, которая могла бы стать крестовым походом за мир, продиктованный им, он не очень заботился о том, будет он президентом или нет. Вильсон почувствовал ужас, исходивший от германского сообщения от 18 октября 1916 года.

Он понял, что может оказаться вынужденным втянуть народ США в "мелочную ссору", в результате которой не только погибнут тысячи американцев и будет нанесен огромный экономический ущерб стране, но также установится несправедливый мир. Ему ничего не было известно о секретных целях союзников. Но их отказ принять помощь США ради достижения провозглашенных ими военных целей убедил его в том, что секретные цели союзников были ничуть не более благородными, чем цели Германии. Его желание избежать войны, в результате которой установится несправедливый мир, который неизбежно приведет к новым войнам, было почти столь же сильным, как и его желание стать во главе крестового похода за совершенный мир. Он хотел породить не войну, а мир. Его бессознательное отождествление себя с Христом удерживало его от вступления в войну без твердой уверенности, что это будет война за мир.

После своего переизбрания Вильсон решил, что имеется лишь единственный путь выхода из затруднений: он должен требовать прекращения войны во имя благоденствия человечества независимо от того, будут ли его действия одобряться Англией или нет. Он считал, что такое моральное требование приведет к переговорам и миру на основе сохранения довоенного статус-кво. Хауз резко выступал против такого курса. Зависимость Вильсона от Хауза все еще была очень велика. Его презрение к Лансингу возросло, а недоверие к Тьюмалти побудило попросить своего секретаря покинуть Белый дом. Но он не смог вынести слез Тьюмалти и оставил его своим секретарем, однако принял меры предосторожности для того, чтобы скрыть свои намерения как от Тьюмалти, так и от Лансинга. Кроме миссис Вильсон и д-ра Грейсона, Хауз был единственным человеком, которому он доверял.

14 ноября 1916 года Вильсон послал за Хаузом, и они весь день спорили, "снова и снова рассматривая вопрос о том, что лучше всего предпринять". Хауз утверждал, что на данный момент нет необходимости предпринимать что-либо и что следует ждать дальнейшего развития событий; президент утверждал, что ситуация, вызванная действиями подводных лодок, не позволяет им оттягивать решение этого вопроса и что имеет смысл обдумать последствия, прежде чем разрывать отношения с Германией. Хауз записал в своем дневнике: "Было 11 часов ночи, когда он предложил идти спать, и я видел его глубокую обеспокоенность".

На следующий день Хауз писал: "Я завтракал один. Президент пришел необычно поздно, что говорило о плохо проведенной ночи. Я испытывал сожаление, но ничего нельзя было поделать. Я не люблю приходить в Белый дом с плохими известиями... Я сказал ему, что Лансинг, Полк и другие не видят какого-либо кризиса в полемике относительно использования германских подводных лодок, и попросил его забыть на данное время этот вопрос. Это заметно успокоило его и улучшило настроение..."

Несмотря на доводы Хауза, Вильсон решил написать воззвание к миру, но Хауз убедил его сделать воззвание менее эмоциональным и подождать с его распространением. Воззвание было готово, но Вильсон все еще испытывал колебания относительно его оглашения, когда 12 декабря 1916 года германское правительство опубликовало заявление, выражающее готовность Германии принять участие в мирной конференции. Вильсон, не проконсультировавшись с Хаузом, опубликовал свое воззвание, снабдив его объяснением по поводу того, что оно не было вдохновлено германским предложением. Это воззвание подписал секретарь Лансинг. В нем Вильсон ясно давал понять, что стал относиться к союзникам и к немцам почти с одинаковым подозрением. Он писал: "...те цели, которые были официально провозглашены государственными деятелями обеих воюющих стран, являются, в сущности, одними и теми же, как они излагаются в общем виде перед народами этих стран и всего мира".

Воззвание Вильсона не привело ни к какому конкретному результату, и он был крайне подавлен неудачей своей попытки умиротворения. Однако ужас перед тем путем, который он видел перед собой, был столь велик, что Вильсон продолжал бороться за достижение немедленного мира, несмотря на усилия Хауза убедить его ничего не делать. Хауз считал, что Вильсону следует отказаться от надежды на мир и начать немедленную подготовку к войне. Вильсон не стал предпринимать никаких шагов в этом направлении. Он обратился к германскому правительству без заискивания, но с той же самой надеждой, с которой годом раньше обращался к правительству Англии. Вильсон пытался получить от Германии официальное заявление о разумных условиях мира и был готов, если Германия передаст свои условия мира в его руки и они окажутся приемлемыми, принудить союзников принять их.

Он столь сильно желал уберечь США от войны с Германией, что иногда подумывал о заключении договора с немцами, который отдалит угрозу войны для США хотя бы на 9 месяцев. Таким образом, он приближался к той пацифистской позиции, которую побуждал его занять Брайан после потопления "Лузитании". Действительно, Вильсон никогда не был столь убежденным пацифистом, как в течение этих 2 месяцев, которые предшествовали объявлению неограниченного ведения боевых действий немецкими подводными лодками. Сдерживаемый в своем желании вступить на путь войны, видя себя в роли спасителя человечества, он остается принцем мира, но чуть меньшим.

27 декабря 1916 года граф фон Бернсторф зашел к Хаузу и предложил, если президент Вильсон не возражает, послать каблограмму своему правительству с предложением выступить посредником при передаче немецкой стороной условий мира американскому президенту. Президент принял это предложение с огромной благодарностью. Бернсторф сделал все, что было в его силах, чтобы убедить свое правительство послать ему разумные условия мира для передачи их президенту, и путем неоднократных бесед с Хаузом убедил президента в том, что он, вероятно, получит такие условия.

Вильсон начал верить в то, что немецкое правительство намеревается позволить ему диктовать условия мира, как год тому назад он ждал такого жеста от английского правительства. 4 января 1917 года он сказал: "Не будет никакой войны. Наша страна не желает быть вовлеченной в эту бойню. Мы являемся единственной из великих наций, свободной в настоящее время от бремени войны, и будет преступлением против цивилизации, если мы также в нее вступим". Он начал питать дружеские чувства к Бернсторфу, который чистосердечно помогал президенту в его попытке положить конец войне, и был весьма враждебно настроен по отношению к Лансингу, который, по его мнению, "не симпатизировал его цели не быть вовлеченным в войну". 11 января он сказал Хаузу: "Для Лансинга большую опасность представляет не Бернсторф, а он сам, ибо я был очень близок к тому, чтобы просить его об отставке, когда он зачитал ответ на последнюю ноту".

К 19 января 1917 года Вильсон был настолько уверен в том, что Германия намеревается передать ему свои условия мира и эти условия будут разумными, что попросил Хауза заранее подготовить и зашифровать послание к Бальфуру и Ллойду Джорджу, излагающее условия немцев и предпринимаемые ими шаги, указывающие на их готовность заключить мир на этих условиях. В этот же самый день, без ведома Вильсона, Бернсторф получил от немецкого правительства не разумные условия мира, а сообщение о том, что с 1 февраля 1917 года будут возобновлены неограниченные военные действия подводных лодок.

Вильсон, веря в то, что он стоит накануне заключения мира, произнес 22 января 1917 года одну из самых выдающихся речей в своей жизни, требуя "мира без победы" (какой-либо из сторон). Бернсторф, все еще пытаясь предотвратить войну с США, но понимая, что она неизбежна, написал Хаузу 20 января 1917 года: "...я боюсь, что ситуация в Берлине уходит из-под нашего контроля. Чрезмерные требования наших врагов и их резкие послания президенту, по-видимому, привели в ярость общественное мнение в Германии до такой степени, что результатом может быть все, что угодно, кроме благоприятных для нас мирных планов".

Хауз послал это письмо Вильсону. И 24 января 1917 года Вильсон ответил ему: "То, что можно прочесть между строк послания Шарпа, дополняет сведения, полученные Гувером, и убеждает меня в том, что, если Германия действительно хочет мира, она может получить его, и довольно быстро, если только доверится мне и даст мне шанс. То, что Бернсторф сказал Вам на днях, будучи уравновешено и сбалансировано тем, что он написал впоследствии, ничего не объясняет в деле подготовки переговоров между воюющими странами. Мне кажется, что Вам будет необходимо немедленно встретиться с Бернсторфом (не там, где могли бы заметить Вашу встречу, как получилось в последний раз, а в каком-либо укромном месте) и сказать ему, что пришло время что-то завершать, если они действительно и искренне хотят мира. Что до нас доходят сведения, которые позволяют нам поверить в то, что, если будет предложено что-либо разумное какой-либо из сторон, я смогу провести это предложение в жизнь. В противном случае... отношения между США и Германией смогут подойти к разрыву, и все примет другой оборот. Ни здесь, ни там нет оскорбленных чувств и раздражения. Действительно ли они хотят мира? Я имею право знать это, так как поставил себя в такое положение, что придется оказывать помощь без покровительства какой-либо из сторон... Еще раз прошу у Вас одобрения и помощи, которые Вы постоянно даете мне. Иногда я чувствую себя очень одиноко, а иногда нахожусь в очень подавленном настроении, несмотря на все мои старания".

Невозможно удержаться от выражения симпатии к Вудро Вильсону, написавшему вышеприведенное письмо. В январе 1917 года он говорил, писал и вел себя как великий человек; и не его вина в том, что глубоко искренние усилия, которые он предпринял в то время в целях достижения мира, закончились войной. То, что каждый человек должен был считать его спасителем мира, является, возможно, абсурдным, но человечеству повезло бы много больше, если бы в тот момент посредничество, взятое на себя Вильсоном, было принято великими державами.

Хауз, отвечая на письмо Вильсона, писал 27 января: "Я сказал ему (Бернсторфу), что Германия должна предложить Вам для дальнейшей разработки нечто определенное, и немедленно. Я предложил, чтобы они заявили о том, что готовы полностью вывести свои войска из Бельгии и Франции и что они согласны на взаимное "восстановление, репарацию и компенсацию"".

Если бы Вильсон получил от немецкого правительства условия, записанные в соответствии с вышеприведенным предложением, он использовал бы всю свою власть для того, чтобы добиться мира на этой основе. В то время союзники столь полно зависели от США в поставках вооружения и финансовой помощи, что не смогли бы противостоять угрозе эмбарго. Вряд ли можно сомневаться в том, что Вильсон смог бы навязать им "мир без победы". Но немецкое правительство не хотело мира без аннексий и контрибуций.

Так же как и английское правительство в 1915 и 1916 годах предпочитало сражаться за секретные военные цели без помощи США, так и немецкое правительство в 1917 году, рассчитывая на огромные территориальные приобретения и контрибуции, предпочло сделать США своим военным врагом. 31 января 1917 года граф фон Бернсторф, выполняя приказы из Берлина, написал 2 письма: секретарю Лансингу, которое содержало декларацию об объявлении неограниченных военных действий подводными лодками, и полковнику Хаузу, в котором излагались немецкие условия мира - условия, выполнение которых сделало бы кайзера диктатором Европы.