Томас Вудро Вильсон, 28-й президент США психологическое исследование

Итак, босс Смит, полагаясь на обещания Вильсона не пытаться разрушить его власть, предписал, хотя и без особого энтузиазма, выдвинуть кандидатуру Вильсона на пост губернатора штата Нью-Джерси. 15 сентября 1910 года Вильсон получил голоса тех демократов, которых контролировал Смит. Семь недель спустя Вильсон, избранный губернатором штата Нью-Джерси, начал борьбу со Смитом. Спустя семь месяцев после данного им обещания не разрушать организацию Смита он полностью разрушил ее. Вильсон понимал, что его политический статус и шанс быть выдвинутым от демократов на пост президента США возрастут, если он станет известен как человек, положивший конец власти Смита.

Так как он считал, что является представителем Бога на земле, для него было нетрудно поверить в то, что продвижение его собственной карьеры является более высокой моральной обязанностью, нежели верность данному им слову. Позднее он часто спорил со своими близкими, утверждая, что ложь оправданна в случаях, когда речь идет о чести женщины либо благосостоянии нации. Считая, что благосостояние нации может быть достигнуто лишь при условии его собственного руководства ею, он придерживался этого же принципа в случаях, от которых зависела его карьера.

Когда Вильсон начал борьбу со Смитом, он впервые близко столкнулся с Джозефом П. Тьюмалти, способным молодым католиком-юристом, который позднее стал секретарем в Белом доме. Тьюмалти, считая Вильсона человеком Смита, препятствовал его избранию, но, когда Вильсон начал борьбу со Смитом, Тьюмалти стал страстно предан ему и оставался его верным другом в последующие годы. В привязанности Вильсона к Тьюмалти всегда имел место некоторый элемент недоверия.

Он любил Тьюмалти и высоко ценил его проницательность как политика; но, несмотря на тот факт, что Тьюмалти был ниже него ростом, моложе и к тому же блондином, а также относился к Вильсону с уважением, напоминавшим восхищение Томми Вильсоном своим "несравненным отцом", он никогда не раскрывал перед Тьюмалти свою душу, из которой выбросил Гиббена. За периодами большой близости Вильсона с Тьюмалти всегда следовали периоды отчуждения. Он не взял бы Тьюмалти с собой в Белый дом, если бы не влияние, оказанное на него миссис Вильсон.

Определение такого источника чередующейся любви и недоверия по отношению к Тьюмалти представляется на первый взгляд довольно трудной задачей. Здесь могло быть задействовано большое число факторов. Тьюмалти имел обыкновение быть откровенным с Вильсоном, и его недостаточное послушание, возможно, вызывало недовольство Вильсона. Тьюмалти был католиком, а Вильсон обладал свойственным пресвитерианцам недоверием к католикам. Однако когда исследуешь их отношения с первого до последнего дня, то сталкиваешься с некоторыми фактами, которые приводят к иной оценке этих отношений. Однажды Вильсон, выйдя из комнаты, в которой только что умерла его жена, зарыдал на плече Тьюмалти, говоря: "О, Джо! Ты знаешь лучше, чем кто-либо еще, что значит для меня ее смерть!"

Он пригласил Тьюмалти переселиться в Белый дом. После своего вторичного брака и переизбрания на пост президента Вильсон высказал свое недовольство работой Тьюмалти и даже предложил ему подать в отставку, но был столь тронут его слезами, что взял назад свои слова. Он отказался взять Тьюмалти на мирную конференцию, но оставил его своим секретарем. Позже он все же избавился от него, обвинив во лжи и неверности в дружбе. Все эти факты указывают на глубокую эмоциональную основу перемежающейся привязанности и недоверия, которые Вильсон ощущал к Тьюмалти, нежели просто недостаточное послушание со стороны Тьюмалти и религиозную предубежденность Вильсона.

Если вспомнить тот факт, что схожие имена почти всегда вызывают отождествления в бессознательном, когда имеется хотя бы небольшое сходство между носителями этих имен, почти неизбежным становится заключение о том, что амбивалентные чувства, которые питал Вильсон к Тьюмалти, проистекали, как мы уже отмечали, из того, что Тьюмалти звали, подобно младшему брату Вильсона, Джо. Представляется вероятным, что в бессознательном Вильсона Джо Тьюмалти представлял его младшего брата, рождение которого возбудило в Вильсоне смешанные чувства любви, неприязни и ощущение предательства, и что Тьюмалти, будучи отождествляем с Джо Вильсоном, стал вместилищем этих эмоций.

После того как Вильсон разрушил власть босса Смита и торжественно провозгласил программу прогрессивного законодательства, он решил выдвинуть свою кандидатуру на пост президента США. Он отправился в предвыборное турне на Запад. Чем дальше он отъезжал, тем более радикальными становились его речи, пока он не начал ратовать в защиту ряда мер, против которых совсем недавно выступал. Он объяснял непоследовательность своих высказываний тем, что узнал много нового, и это заставило его изменить свои взгляды. Он знал, что волна радикализма, затоплявшая страну, продвигалась столь быстро, что он не мог бы надеяться быть избранным кандидатом в президенты США от демократов, если не будет находиться на гребне этой волны или по крайней мере чуть позади.

Тем временем его кампания на Востоке успешно прогрессировала. Гарви, как обычно, был занят. Уильям Ф. Маккомбс, молодой юрист, который учился под началом Вильсона в Принстоне, создал в Нью-Йорке комитет для ведения предвыборной кампании по избранию Вильсона президентом. Маккомбс боготворил Вильсона, говоря, что тот оказывает на него почти гипнотическое воздействие. Вильсон не любил Маккомбса. Однажды после разговора с Маккомбсом он писал, что у него такое чувство, "будто вампир сосал из него кровь". Но он был рад использовать Маккомбса или любого другого человека, который мог помочь ему стать президентом США. Среди тех людей, которых он надеялся привлечь для достижения этой цели, был известный политик полковник Эдвард М. Хауз, который имел большое влияние в штате Техас, Он добился встречи с Хаузом, которая состоялась в Нью-Йорке 24 ноября 1911 года.

Вильсону снова "не хватало" друга, которого бы он мог "прижать к своей груди". Потеря Гиббена оставалась незаживающей раной в его эмоциональной жизни. 12 февраля 1911 года он писал: "Почему не заживает эта рана в моем непослушном сердце? Почему я оказался столь недальнозорким и достаточно глупым, чтобы любить людей, которые оказались мне неверны, и не могу любить, а могу лишь с признательностью восхищаться теми, которые являются моими истинными друзьями... Возможно, лучше любить людей в массе, нежели индивидуально". Когда Гиббена избрали президентом Принстона, Вильсон с горечью писал: "В университете случилось худшее из всего, что можно было ожидать. Гиббен был избран президентом!"

Он не разговаривал с Гиббеном, но поселился рядом с ним в Принстоне, а не в Трентоне, столице штата. 1 апреля 1911 года он писал: "Нам повезло, что мы нашли такое место, я уверен, что найду здесь отдохновение, даже если моими ближайшими соседями являются Гиббены". На своих невидимых скрижалях его бессознательное, несомненно, записало: "Так как моими ближайшими соседями являются Гиббены". Очевидно, что он все еще был связан с Гиббеном могучими амбивалентными влечениями. Значительная доля его либидо все еще текла по направлению к Гиббену и не находила выхода. Он очень нуждался в заместителе "друга, которого он прижал к своей груди".

24 ноября 1911 года Вильсон приехал в Нью-Йорк-Сити и поселился в отеле "Готэм", решив обратить свою любовь на Хауза. Он сразу же перенес на Хауза то либидо, которое ранее находило разрядку через Гиббена. Хауз писал в своем дневнике: "Спустя несколько недель после нашей встречи мы поведали друг другу такие конфиденциальные сведения, которыми редко обмениваются мужчины после нескольких лет дружбы. Я спросил его, осознает ли он тот факт, что мы знакомы лишь несколько недель. Он ответил: "Мой дорогой друг, мы всегда знали друг друга".

В следующем году Вильсон сказал: "М-р Хауз является моим вторым "Я". Он - мое независимое "Я". Его и мои мысли одно и то же. Если бы я был на его месте, то поступал бы так, как он предлагает... Если кому-либо кажется, что посредством любого своего действия он отражает мое мнение, то так оно и есть". Вильсон позднее часто не мог вспомнить, родилась ли та или иная мысль в его мозгу или в мозгу Хауза, и часто повторял Хаузу от первого лица те мысли, которые ранее были высказаны самим Хаузом. Все те многочисленные факты, которые мы смогли собрать относительно дружбы Вильсона и Хауза, ведут к заключению о том, что Хауз, подобно любимому Гиббену, представлял в бессознательном Вудро Вильсона маленького Томми Вильсона.

И снова, посредством нарцисстического выбора объекта любви, Вильсон восстановил инфантильное отношение со своим "несравненным отцом". Посредством отождествления себя с Хаузом, с одной стороны, и со своим отцом - с другой, он мог получать для себя ту любовь, которую хотел, и не мог более получать от покойного экстраординарного профессора риторики.

И снова его пассивность к отцу могла находить выход посредством страстной дружбы.

С точки зрения Хауза, их отношения также были превосходными. Он желал контролировать президента Соединенных Штатов. Он любил Вильсона и в то же время видел его насквозь. Однажды он сказал своему другу, что, несомненно, придет время, когда тот повернет против него и "выбросит его на свалку". Но это не беспокоило Хауза. Он был счастлив пользоваться своей властью столь долго, сколь она могла длиться. Вскоре он узнал, что Вильсон не любит открытой оппозиции, и взял для себя за правило высказываться осторожно, не затрагивая вопросы, которые могли бы вызвать возражения со стороны Вильсона.

Спустя несколько недель он вновь высказывал те же самые мысли в чуть видоизмененной форме, будучи уверенным в том, что Вильсон ответит ему его же собственными словами. Так без споров, которые могли бы поставить под угрозу их дружбу, Хауз влиял на Вильсона. Он знал, что принятие им любого поста под началом Вильсона будет фатальным для их отношений (ему пришлось бы открыто выступать против Вильсона на заседаниях кабинета), и отказывался от подобных неоднократных предложений со стороны Вильсона. Он справедливо замечал: "Если бы я попал в кабинет, то не удержался бы там и 8 недель". Таким образом, громадное влияние, которым обладал Хауз на Вильсона, поддерживалось его тактом, но основа его была в том, что для Вильсона он являлся частью его самого: он был маленьким Томми Вильсоном.

Вильсон был так ослеплен дружбой с Хаузом, что, когда тот сказал ему, что без поддержки Уильяма Дженнингса Брайана он не сможет быть выдвинут кандидатом на пост президента и что Брайан считает его "орудием Уолл-стрита" из-за энтузиазма Гарви, Вильсон не задумываясь расстался с Гарви. Разрыв отношений с человеком, который первым выступил за выдвижение его кандидатом в президенты и трудился для достижения этой цели без какой-либо выгоды для себя в течение 6 лет, породил общее мнение, что Вильсон не позволит ни дружбе, ни благодарности или лояльности стоять на пути его карьеры. Рекламные агенты Вильсона распространили историю о том, что разрыв с Гарви произошел из-за того, что Вильсон отказался получить финансовую помощь от одного из друзей Гарви с Уолл-стрита. Затем Гарви был публично осужден как ложный друг, оставивший Вильсона из-за его почетного отказа, а Вильсон был провозглашен "бескорыстным" поборником "простых людей".

В этой истории не было ни слова истины, но это беспокоило Вильсона ничуть не больше, чем то, что он не только испортил карьеру Гарви, но и нанес ему оскорбление. Он был столь озабочен своей карьерой, столь нарцисстичен и столь уверен в своей миссии, что не мог позволить никакому факту встать у себя на пути. Он нуждался в поддержке Брайана.

Поэтому Гарви пришлось уйти. Он наконец завоевал доверие Брайана, посвятив страстную речь превозношению этого старого демократического лидера, которого он презирал. Брайан "обнял Вильсона и дал ему свое благословение". Поддержка Брайана, усилия Хауза и Маккомбса, деньги Кливленда Доджа, Баруха и Моргентау и его публичные выступления были основными факторами, обеспечившими ему выдвижение кандидатом в президенты от демократов 2 июля 1912 года.

5 ноября 1912 года Вудро Вильсон был избран президентом Соединенных Штатов. У двух республиканских кандидатов, Теодора Рузвельта и Уильяма Хоуарда Тафта, суммарно было на 1312000 голосов больше, чем у Вильсона, но он опередил Рузвельта, своего ближайшего соперника, на 2170000 голосов. Группе студентов, которые пришли поздравить его, он сказал следующее: "Я не чувствую себя ликующим или радостным. Я ощущаю большую торжественность. У меня нет какого-либо побуждения прыгать от радости и ломать себе шею. По-видимому, на меня давит тяжелый груз серьезности и ответственности. Я испытываю большое желание преклонить колени и молить Бога ниспослать мне силы сделать то, что от меня ожидается". А Маккомбсу, председателю комитета по его избранию, он сказал: "Много или мало вы сделали, помните, что Бог предначертал, чтобы я был следующим президентом Соединенных Штатов. Ни ты, ни кто-либо из смертных не смог бы помешать этому".

М-р Рей Стэннард Бейкер записал, что позднее, когда Вильсону советовали принять меры для своей безопасности, он ответил: "Я бессмертен до тех пор, пока не наступит мой час". Читатель, следивший за развитием отношений Вильсона с Богом, не удивится, что он верил в то, что Бог избрал его президентом США или что в Белом доме он чувствовал себя личным представителем Всемогущего. А также что в тот момент, когда Вильсон достиг честолюбивого желания своей жизни, он чувствовал себя не "ликующим или радостным", а "торжественным", с "тяжелым грузом серьезности и ответственности", давящим на него. Избрание президентом Соединенных Штатов принесло Вильсону лишь чувство того, что он сделал недостаточно много. Его Супер-Эго было ненасытным.

4 марта 1913 года он вступил в Белый дом. Он чувствовал себя уставшим, больным человеком, не мыслящим своего существования без таблеток. К тому же его беспокоило финансовое положение: он задолжал 5000 долларов. Он считал профанацией начинать свою административную деятельность с традиционного бала, посвященного вступлению в должность нового президента. Он был избранником Божьим, осуществляющим Его миссию на земле, а танцы не считались хорошей традицией среди пресвитерианцев. Он отменил бал.


Глава XIV

То, что мужчина 56 лет, с физическим и душевным состоянием, как у Вудро Вильсона, окажется в состоянии выполнять ту работу, которую выполнял Вильсон в течение шести с половиной лет, отделявших его вступление в должность президента в марте 1913 года до полнейшего упадка сил в сентябре 1919 года, является крайне необычным. За этот период времени он перенес несколько кризисов, но ни разу не был полностью сломлен болезнью. По-видимому, этому способствовали два фактора: внимательная забота Кэри Т. Грейсона, его личного врача в Белом доме, и необычная комбинация психических удовлетворений.

Грейсон тщательно изучил каждую деталь личной жизни Вильсона. Он прописал президенту строгую диету и заставил его отказаться от многих лекарств, которые тот долгое время употреблял. Он также убедил Вильсона каждое утро, если только это возможно, играть в гольф, а в полдень совершать длительную прогулку на автомобиле. Грейсон следил за тем, чтобы у президента было 9 часов никем не нарушаемого сна. Тем не менее президент выглядел весьма уставшим. Но в действительности он редко сидел за письменным столом больше четырех часов в день. Он никогда не работал вечерами, за исключением поры больших политических кризисов, любил ходить в театр и проводить время в кругу семьи.

Чтение вслух успокаивало его нервы, так же как и просмотр водевилей в театре Кейта. Президент вел необычно изолированный образ жизни: почти совсем не встречался с членами кабинета и лидерами своей партии в конгрессе, так как не доверял им. Принимал гостей весьма скупо, вызывая этим различные толки и обиды. Вильсон не курил и не пил и считал, что и гостям не стоит этого предлагать. Он принял решение ежемесячно экономить 2000 долларов и поступал соответственно. Серьезный разговор во время еды вызывал у него расстройство желудка. Вильсон избегал личных контактов и во многом полагался на мнения Хауза и Тьюмалти. Он отказался стать членом загородного клуба "Чейви Чейз", где мог бы войти в контакт с лидерами политической и социальной жизни, предпочитая играть в гольф в одиночестве или с Грейсоном. Таким образом он сохранял физические силы для исполнения своих обязанностей президента.

Несмотря на все старания Грейсона, его психические конфликты, несомненно, привели бы к обычным "расстройствам здоровья", если бы судьба не предоставила превосходных выходов для его конфликтующих влечений. Небольшой поток либидо, ранее направленный на мать, теперь направлялся на жену. Конечно, его Супер-Эго не могло удовлетвориться никаким достижением, но до тех пор, пока он был президентом, перед ним всегда вставала новая цель, достижение которой могло временно успокоить его Супер-Эго. Более того, его руководящие действия давали полнейший выход его отождествлению себя с отцом, а также его активности к отцу и большой доли его реактивного образования против пассивности к отцу.

Имелось много видных политических противников, которых он ненавидел и с которыми мог бороться, таким образом находя выход для любого избытка либидо, накоплявшегося в его реактивном образовании. Любовь Вильсона к Хаузу давала большой выход его пассивности к отцу. Кроме того, либидо, "аккумулировавшееся" через его бессознательное отождествление себя с Христом, могло находить разрядку посредством "служения" человечеству. Он "любил людей в массе" самым что ни на есть христианским образом и избегал или ненавидел их индивидуально. Наконец, публичные выступления давали выход одновременно его активности и пассивности по отношению к отцу, то есть стремлению подчиняться отцу и быть самому отцом, Богом на паперти. Поэтому до тех пор, пока была жива его жена, а Хауз оставался его другом, пока успешно продолжалась его политическая карьера, психические конфликты Вильсона не обострялись.

В выборе кабинета и дипломатических представителей Вильсона направляли Хауз и Тьюмалти. А его известная программа реформ 1912-1914 годов была в основном программой из книги Хауза "Филипп Дрю: "Администратор"". Частью этой программы явилась тарифная реформа, в которую входило создание федерального резервного управления. Ее принятие принесло Вильсону не радость, а лишь свойственное ему чувство неудовлетворенности. Он ввел одно новшество в отношении администрации, которое было целиком его плодом. Своими корнями оно уходило в навязчивые идеи его молодости, когда юный Вильсон был одержим идеей перестроить работу конгресса по образцу английской палаты общин. А именно: он перестал направлять конгрессу свои письменные послания, как это было принято еще с 1797 года, а стал их зачитывать лично. Конституция США не позволяла ему быть премьер-министром. Но постолько, поскольку это было в его власти, он копировал своего кумира Гладстона.

Перед вступлением в должность президента Вильсон заметил одному своему другу: "Будет иронией судьбы, если моей администрации придется в основном заниматься международными делами". В течение 40 лет он интересовался внутренней политикой государства и был уверен в своей способности решить любые внутренние проблемы, но никогда не пытался вникнуть в международную жизнь.

Его невежество в вопросе международных отношений было столь же глубоким, сколь и его незнание зарубежных стран. Правда, о Великобритании он кое-что знал. О его дилетантстве в этом вопросе свидетельствует тот факт, что он назначил государственным секретарем человека, знакомого с международной политикой столько же плохо, как и он сам, - Уильяма Дженнингса Брайана, лишь бы получить поддержку своей программы внутренних реформ. Это назначение означало, что он решил быть своим собственным государственным секретарем, ибо не доверял суждениям Брайана. Однако его презрение к интеллектуальным способностям Брайана было скорее поверхностным, нежели глубоким. Брайан вполне мог бы быть членом его семьи. Подобно Вильсону, Брайан был старшим сыном в семье и пресвитерианцем, находящим свое высшее выражение в молитве. Он ценил благие намерения и "высокие моральные принципы" выше, чем факты. Более того, со многими взглядами Брайана Вильсон был целиком согласен. Он, подобно Брайану, был уверен в том, что "принципы" плюс небольшое знание фактической стороны дела приведут к высоким достижениям в международных делах.

Незнание президентом мира, окружавшего США, позволило ему более свободно использовать внешнюю, нежели внутреннюю, политику для выражения своих бессознательных влечений. Его внутренняя политика дала хорошие результаты, и к весне 1914 года внутренняя программа Филиппа Дрю была в основном воплощена в законодательстве. Международная программа Филиппа Дрю осталась нереализованной. Хауз пытался заинтересовать Вильсона своим проектом международного соглашения об оказании помощи слаборазвитым странам и сохранении мира в Европе. Хотя Вильсона мало интересовали европейские дела, он разрешил Хаузу попытаться разработать нечто похожее.

Как мы уже отмечали, духовная жизнь Вильсона всегда была привязана к США и Англии. Он оставался удивительно невежественным в вопросах европейской политики, географии и национального состава. Даже после произнесения им величественных речей, посвященных международным событиям, его знание Европейского континента оставалось элементарным. Он прекрасно говорил, но часто не понимал значения собственных слов. Направляясь на мирную конференцию, Вильсон сказал, что намеревается отдать Богемию Чехословакии. Когда его спросили, каким образом он собирается поступить с тремя миллионами немцев, проживающими в Богемии, он ответил: "Три миллиона немцев в Богемии! Любопытно! Масарик никогда не говорил мне об этом!" На одном из обедов в Белом доме в феврале 1916 года разговор зашел о евреях. Вильсон настаивал на том, что еврейское население составляет по крайней мере 100 миллионов человек. Когда ему сказали, что их меньше 15 миллионов, он послал за Альманахом мира и даже после того, как увидел эту цифру, с трудом мог поверить, что ошибся. Он отдал Южный Тироль Италии, так как не знал, что южнее перевала Бреннера жили австрийцы немецкой крови.

Весной 1914 года Вильсон позволил Хаузу отправиться за рубеж в качестве своего личного эмиссара. 1 июня 1914 года Хауз разговаривал с кайзером относительно желательности выработки общего понимания между Германией, Англией, США и другими великими державами. Кайзер ответил, что одобряет проект Хауза, и полковник, обрадованный, отправился в Париж, а затем в Англию для встречи с сэром Эдуардом Греем, к которому питал почти сыновье доверие.

Грей заставил Хауза с неделю ожидать себя в Лондоне. 17 июня 1914 года он встретился с ним. Хотя Грей, как обычно, очаровал Хауза, он не сказал последнему ни слова для передачи кайзеру. Хауз терпеливо ждал от Грея послания к кайзеру. Но 28 июня бесспорный наследник тронов Австрии и Венгрии эрц-герцог Франц Фердинанд был убит в Сараеве. 3 июля Хауз наконец узнал от Тиррела, что Грей собирается довести до кайзера о мирных намерениях Англии с целью дальнейших переговоров. Хауз написал письмо, передающее эту информацию кайзеру, лишь 7 июля. Послание Хауза не попало в руки кайзера, так как в это время он находился в круизе у берегов Норвегии. Он получил его лишь после вынужденного возвращения в Берлин в связи с ультиматумом, сделанным Австрией Сербии 23 июля 1914 года. Так окончилась первая попытка Хауза и Вильсона выработать международное соглашение по сохранению мира.

Началась война. 4 августа 1914 года. Вильсон провозгласил нейтралитет Соединенных Штатов.

 

Глава XV

6 августа 1914 года умерла Эллен Эксон Вильсон. Она была превосходной женой Вудро Вильсону: чудесной представительницей матери, "центром спокойствия". В течение 29 лет заряд либидо, помещенный в его влечениях по отношению к матери, не нуждался ни в каком другом выходе. Его отношения с женщинами всегда были лишены страсти. Количество либидо Вильсона, направленное на женщин, было чрезмерно малым по сравнению с потоком, направленным на мужчин. Но выход для этого количества либидо был тем не менее абсолютно необходим, и утрата Эллен Эксон пошатнула устои его характера. Он не мог выйти из депрессии, вызванной ее смертью. Снова и снова он выражал свою печаль и беспомощность, говоря, что чувствует себя как машина, которая сорвалась в пропасть, и что ничто больше для него не имеет значения. Он со страхом думал о предстоящих двух с половиной годах своего президентства: смерть миссис Вильсон сломила его дух, его мысли путались.

Грейсон, Тьюмалти и Хауз пытались поддержать его, но безуспешно. Самым большим утешением для Вильсона была дружба с Хаузом, к которому он обращался в письмах того периода как "мой дорогой", "дорогой друг" или "дражайший друг". Однако дружбы Хауза было недостаточно. Вильсон крайне нуждался в женщине, которая бы заботилась о нем, как мать и Эллен Эксон. 12 декабря 1914 года он писал миссис Toy: "Я лишился всей своей эластичности. Я еще не научился избавляться от бацилл печали и живу, как имел обыкновение жить раньше, в мыслительной и духовной работе, несмотря на все это. Даже книги перестали иметь для меня какое-либо значение. Я читаю детективные истории, чтобы забыться, мужчина на моем месте напился бы!" Забавная описка в последней фразе показывает, что в своем бессознательном Вильсон отдалил себя от мужского пола и отождествил с женским. Мы можем быть уверены в том, что, до тех пор пока он не нашел другой представительницы матери, он заменил потерянный им суррогат матери собой, так же как он заменил свою кузину Генриетту Вудро собой, когда стал Вудро Вильсоном.

Тяжелая депрессия Вильсона продолжалась в течение всех рождественских праздников 1914 года и усилилась в январе 1915 года в связи с отъездом Хауза за рубеж. Граф фон Бернсторф, немецкий посол, уверил Вильсона в том, что немецкое правительство готово заключить разумный мир и Хауз должен немедленно отправиться в Берлин. 25 января 1915 года Хауз покинул Вашингтон. В этот вечер он записал в своем дневнике: "Глаза президента были влажными, когда он говорил мне последние слова прощания. Он сказал: "Твоя бескорыстная и интеллектуальная дружба так много значила для меня" - и снова и снова выражал мне свою благодарность, называя меня своим "самым верным другом". Он сказал, что я единственный человек в мире, которому он может полностью открыть свою душу... Он настаивал на том, чтобы проводить меня до вокзала. Он вышел из машины и прошел со мной к билетной кассе, а затем к самому поезду, отказываясь уезжать, пока я не сяду в поезд".

После отъезда Хауза Вильсон полностью погрузился в себя. Врач, Кэри Грейсон, опасаясь за его здоровье, настаивал на том, чтобы он принимал гостей и слушал музыку. Среди друзей невесты д-ра Грейсона была 43-летняя вдова по имени Эдит Боллинг Голт. В апреле 1915 года, восемь месяцев спустя после смерти Эллен Эксон Вильсон, ее пригласили в Белый дом на музыкальный вечер. Вильсон влюбился в нее с первого взгляда.

Миссис Голт была респектабельной, широкогрудой американкой, владелицей ювелирного магазина. Полная, приятная и умеренно богатая, она обладала избытком жизненных сил, но не отличалась ни интеллектуальной, ни физической живостью. Она была довольно робкой и до встречи с Вильсоном жила в тихой безвестности. Представляется долгом вежливости воздержаться от обсуждения причин, по которым Вильсон выбрал именно ее, используя некоторые черты сходства, посредством бессознательной идентификации, как заместительницу матери. Необходимо отметить, что сама личность заместителя материнского образа имела второстепенное значение.

Через эту идентификацию была осуществлена бессознательная психическая связь, и тем самым было удовлетворено требование его пассивной установки к противоположному полу. Он снова обрел "центр спокойствия" в своей жизни и "материнскую грудь, на которой мог отдыхать". Пассивность к матери побуждала его попытаться воспроизвести аналогичную ситуацию по отношению к своей второй жене. Он сказал миссис Голт, что Джо Тьюмалти советовал ему не жениться на ней! И после этого ожидал, что она будет благосклонно относиться к Тьюмалти! Однако желательно узнать, не действовал ли он в этот момент, повинуясь бессознательному желанию посеять вражду между матерью и своим маленьким братом Джо.

После женитьбы Вильсон был столь поглощен своей женой, что практически не занимался общественными делами. Эллен Эксон Вильсон быстро отошла на задний план. Такой резкий поворот от покойной жены к миссис Голт являлся скорее доказательством, нежели опровержением его глубокой любви к бывшей жене. Он не мог жить без ее заместителя. Он нашел заместителя в миссис Голт и из глубин депрессии быстро вскарабкался на вершины экзальтации.