Травма и душа. Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию

внутренним предателем, внутренним антагонистом. «Люди в черном» препятствуют
исцелению, не позволяют ей стать целостной.
Говоря на мифопоэтическом языке, эти люди в черном подобны Мефистофелю. Они
заключили тайный бессознательный договор с Эго Синтии по поводу ее страдания. По сути,
они согласились защитить ее от полного переживания страдания, если только она
приостановит свое осознание, то есть не станет чувствовать того, что связано с тем, что
происходило в том доме. Это означало частичную потерю души, т. е. собственной
витальности, живости. В каком-то смысле Синтия отвернулась от полного осознания
страданий своей ранней жизни. После пережитой травмы бывает невозможно подлинное
страдание, необходимое для индивидуации, и его замещает другой тип страдания –
хроническое аддиктивное страдание «под присмотром» защитной системы, представленной
этими людьми в черном.
В терапии Синтия отказалась от бессознательного договора с темными силами
(мужчинами в черном) и с полным осознанием переживала свое страдание. Благодаря ее
сновидению, мы теперь понимали, с чем имеем дело. Синтия осознала, что
саморазрушительные силы в ее сновидениях были не такими уж страшными. Они – лишь ее
собственная агрессия, от которой она отказалась и которая оказалась обращенной на нее
саму. Они были не ее виной, а ее ответственностью.
Несколько месяцев спустя она увидела еще одно сновидение:
Я еду по улице с тремя полосами движения. Машина старая – родстер
DeSoto, 1940 года, похож на старый автомобиль моей матери, но с прекрасным
интерьером – все в красном. Верх открыт, в машине я одна.
Похоже, мне надо рулить, но я закутана в шерстяное одеяло… машина очень
хорошо едет сама. Я решила, что так не пойдет. Я выбралась из одеяла и положила
руки на рулевое колесо, поставила ногу на педаль газа.
Этот сон мне не нужно было интерпретировать. Синтия осознала повторяющуюся тему
автомобиля с «автопилотом», которая уже присутствовала в сновидении с людьми в черном.
Она была довольна, что теперь приняла вызов, повела машину сама, то есть стала играть
более активную роль в своей жизни. Она подумала, что «шерстяное одеяло», в которое она
была закутана, представляло собой утешающие иллюзии о «счастливом детстве», которые
убаюкивали и уводили прочь от травмирующей жестокости ее отца. Эти утешающие
иллюзии были частью ее непреходящей бессознательности, поддерживаемой опять же
людьми в черном. Они стали ей больше не нужны, когда она утвердила свою силу и
инициативу более воплощенным, активным способом.
Завершающее сновидение из этой серии возвращает нас к юнговскому образу
целостности как «чего-то большего», чем простая интеграция частей личной истории. В
аналитической терапии процесс рассказывания личной истории, которая обычно упрятана за
личными комплексами и защитными конструкциями, постепенно приближается к «более
правдивой» или более аутентичной истории или, может быть, только к «расширенной»
истории. Наоми Ремен в своей книге «Мудрость кухонного стола» подчеркивает, насколько
нам важно рассказывать свою историю снова и снова, слушать истории наших предков,
родителей и друзей, потому что, по ее словам, за этими личными историями всегда стоит
«одна история» (Remen, 1996: xxvii) – архетипическая драма. Видимо, это изначальная
человеческая мечта о целостности.
Позже в анализе мы с Синтией прикоснулись к «великой истории» с помощью
сновидения, указывающего на разрешение ее отцовского комплекса. Сновидение Синтии
поместило проблему с ее внутренней отцовской фигурой в более широкий контекст. Оно
было на ее любимом французском языке, на котором, как она выразилась, «обо всем говорят
красивее, чем на английском». В юности она говорила по-французски и провела
восхитительное лето в Париже, когда была там по студенческому обмену. Она почти все
забыла. Но что-то в ней помнило этот язык! Вот тот сон от первого лица:

Я лицом к лицу с мужчиной. Он младше меня. Я представляюсь: Je m’appelle
Cynthia. [Меня зовут Синтия.] Я не вполне одета. Я чувствую приятную теплоту в
области гениталий. Затем я говорю по-французски: J’ai oublie mon père. [Я забыла
своего отца.] Мы смотрим друг другу в глаза. Он отвечает: Je connais votre père. [Я
знаю вашего отца.] В нашем общении есть сексуальный подтекст.
Он заинтересован. И я нахожу его интересным.
Мы оказываемся на свежем воздухе, на цветущем поле.
Цветы золотые, среди них много голубых. Я пытаюсь выразить в словах
необычность и красоту этих цветов, чтобы рассказать об этом людям, которые
находятся со мной. Это трудно сделать по-французски, но у меня получается.
Моя пациентка сразу ощутила важность этого сновидения. Оно ее взволновало. Оно
было на «иностранном» языке, более красивом, чем язык ее Эго, но тем не менее знакомом
ей с детства. Ей также казалось, что в сновидении забытый отец был не только ее реальным
отцом, что сон отсылает к чему-то более «духовному». Эта бо́льшая реальность была
«забыта», как будто трагический разрыв с ее реальным отцом также разрывал ее связь с
Отцом, с тем, кто стоит за личным образом отца – с «Великим Отцом», как его называли
американские индейцы, или на юнгианском языке – с центральным архетипом Самости (в
его патриархальной форме). Забыть этого Отца означало страдать от разрыва ее сущностного
духа, от нарушения оси «Эго – Самость». Сновидение показало, что восстановление связи с
этим Отцом вернуло ей здоровую сексуальную реакцию, и это стало возможным благодаря
фигуре посредника – мужчины в сновидении, с которым она позволяет себе полностью
погрузиться в потоки эротического чувства.
У Синтии не было никаких ассоциаций по поводу этого мужчины, хотя она задалась
вопросом, мог ли этот персонаж соответствовать ее чувствам ко мне в переносе, ведь я
помогал ей восстановить связь с забытой травмой, связанной с отцом. Мы обсудили это,
однако стало ясно, что этот образ сновидения ощущался как нечто «большее», чем
отношения в переносе. Поразмыслив, она почувствовала, что ее партнер-мужчина во сне был
более похож на нового внутреннего партнера, на того, кто, как она сказала, «оживляет меня
изнутри». Юнг назвал бы этот образ из бессознательного творческим анимусом – образом
души, отстаивающим жизнь как таковую. Этот образ объединил в себе ее сексуальность
(тело) и дух (разум).
Завершающим образом сновидения является прекрасное поле голубых и золотых
цветов, которое она пытается описать людям рядом с ней. Синтия сказала:
Эта сцена была настолько прекрасной, что даже сердце защемило. Иногда
такая красота просто настигает и лишает дара речи. Однако я пыталась сказать что-
то именно по-французски – кажется, важно, что я нахожу слова… мне трудно
передать, насколько прекрасным был этот сон… это касается той стороны жизни,
которую я иногда чувствовала, когда ребенком бывала на ферме… золотой свет,
цветущие поля, вечерняя песня лугового жаворонка… это та суть жизни, которая
доступна детям, а потом теряется – и вдруг это снова появилось здесь. Это
ощущается целостно, как возвращение домой.
Обнаружение присутствия чего-то большего – невыразимого, но глубоко личного –
может все изменить в процессе исцеления травмы. Когда Синтия нашла в себе мужество
принять свою очень мрачную тайну и предаться чувствам, которые до этого были
невыносимыми, то в ее глубинном бессознательном, где находится широчайший спектр
архетипических образов, констеллировалось то, что в сновидении как бы говорило ей:
Я вижу твою целостность. И чтобы убедить тебя в этом, я покажу тебе, что
знаю о твоей целостности, покажу тебе твою целостность в универсальных образах
переживания Отца, покажу всю их красоту, жизненность и чувственность. И я

волью их в твой сон через ту самую рану, которую нанес отец.

жүктеу/скачать 3.07 Mb.

Достарыңызбен бөлісу: