Третья «Вещественная цивилизация»

ханные социальные контрасты в этой стране, Белинский считал, что внешняя прочность «общественных основ» в этой стране является мнимой: «...нигде, как в ней же, не находятся они в такой опасности ежеминутно разру­шиться, подобно черезчур крепко натянутым струнам инструмента, ежеминутно готовым лопнуть» ¹³⁵.

Белинский решительно отвергал дифирамбы по адре­су английской аристократии и утверждения о ее заслу­гах, подчеркивал нелепость английских законов о зе­мельной собственности и резко обличал эгоизм англий­ских господствующих классов, в особенности аристокра­тии. По ее вине, писал он, имея в виду пошлины на ввоз­ной хлеб, «в Англии нижний класс народа умирает с голода от дороговизны земледельческих продуктов» ¹³⁶. Впрочем, в одном месте мы найдем у Белинского слова, которые на первый взгляд как будто противоре­чат сказанному. В европейской истории, писал он, дво­рянство сыграло полезную роль, выступая посредником между народом и высшей властью, воплощением «лич­ной чести, благородства», и передавало из рода в род «высшую образованность, идеальное изящество в лич­ной жизни». Такова была, по словам Белинского, «ари­стократия в Европе до конца прошлого века, такова те­перь аристократия в Англии»¹³⁷. Однако нет сомнения, что своим положительным отзывом о западноевропей­ской и английской аристократии Белинский стремился лишь сильнее подчеркнуть невежество и никчемность русского дворянства.

Мы привели лишь небольшую часть высказываний русских публицистов и писателей об английской полити­ческой жизни. Но и приведенные материалы убеждают в том, что эти вопросы интересовали русскую публику и, несмотря на строгие цензурные ограничения, оживленно обсуждались. При этом представители различных на­правлений общественной мысли, отдельных классов и групп по-разному смотрели на то, что происходило в Англии. Разнобой в оценках возрастал еще и в резуль­тате сложности самой английской политической действи­тельности. Она, как уже говорилось, изобиловала про­тиворечиями, поэтому каждый наблюдатель имел воз­можность увидеть здесь именно то, что искал или хотел

136 Отечественные записки, 1846, кн. 10, отд. 6, с. 13—18,

1³⁷ Глинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 5, с. 645.

* щ ♦

увидеть. В результате наблюдатели, принадлежащие к различным классовым и социальным группам, видели разные вещи. Взгляды на английские политические по­рядки и учреждения оказывались как бы отражением их собственных воззрений и убеждений: анализируя их высказывания, мы можем довольно отчетливо устано­вить их классовую принадлежность, их пристрастия и антипатии.

«Дряхлый Альбион»

Образ «дряхлого Альбиона» исходил из представле­ния об истории человечества как полной аналогии с историей отдельного человека: и те и другие в своем развитии проходят примерно одни и те же стадии, или «возрасты»: юность, молодость, зрелость и старость. Это непреложный закон всего живущего — и природы в це­лом, и отдельного человека. Подобная мысль не нова — мы можем проследить ее еще в самой глубокой древно­сти, на разные лады ее развивали многие писатели и поэты. Да и в наше время эта живучая идея нередко

* 143 *

возникает в повседневном словоупотреблении, когда ту или иную страну или народ называют «молодыми». Ко­нечно, такое выражение вполне законно в качестве мета­форы и для обозначения продолжительности существо­вания какого-либо общественного уклада, но в биологи­ческом смысле — а именно в таком смысле его понима­ли в те времена — ни молодых, ни старых народов в природе вообще не существует: наука установила, что все народы имеют общее происхождение и, следователь­но, один и тот же «возраст». Относительная отсталость отдельных народов объясняется не их «молодостью», а теми специфическими условиями, в которых они ока­зались.

В первой половине XIX в. в социально-экономиче­ской, политической и духовной жизни Западной Европы вообще, в том числе и Англии, происходили явления, ко­торые позволяли сторонникам антропоморфной концеп­ции увидеть здесь явные признаки старения и упадка. Развитие капитализма не только не привело к ослабле­нию социальных проблем, но, напротив, неслыханно их обострило, а будущее представлялось еще более печаль­ным. Прогресс осуществлялся в сложных, противоречи­вых формах. Конечно, в недрах капитализма складыва-

т. 2, с. 141.

• 144 *

«Старыми» представлялись все народы Западной Ев­ропы, ни в различной степени. Самой старой и поэтому самой дряхлой считалась Италия, пережившая большую и славную историю, но в те годы являвшая картину глубокого упадка: она экономически сильно отстала от других стран Западной Европы, была политически бес­сильна и территориально раздроблена, причем значи­тельная часть ее самых богатых областей была оккупи­рована иностранцами. На фоне глубокой народной нище­ты и засилья церкви следы, говорившие о ее великом прошлом, особенно бросались в глаза. Другие страны несколько уступали Италии по возрасту, однако также не могли претендовать на молодость.

Участник кружка Станкевича В. П. Титов в письме Одоевскому видел олицетворение дряхлой Европы в Гер­мании. «Германия,— писал он,— очень похожа на ста­ричка, очень опытного, очень почтенного, но который на старости лет завирается, ходит с костылем, тяжеловато шаркая плисовыми туфлями, и сам чувствует свою дрях­лость» ¹⁴⁰. Одоевский считал, что все «зло века» сосре­доточилось главным образом во Франции: ее духовная жизнь характеризуется «совершенным отсутствием поэ­зии и разладом ее с религией и религии с наукой»¹⁴ⁱ.

Однако самые яркие и наиболее характерные призна­ки упадка и деградации обнаруживала, по общему мне­нию, Англия. Капитализм достиг здесь наибольших ус­пехов, и в глазах многих современников, как уже гово­рилось, эта страна служила как бы прообразом того будущего, которое ожидает всех, кто вступает на путь промышленного развития. В то же время и противоре­чия капитализма нашли именно в этой стране самое яркое и отчетливое проявление. Все это давало повод истолковать современное положение Англии как состоя­ние «дряхлости».

Антропоморфная концепция исторического развития и представление о престарелом возрасте Англии оказа­ли большое влияние на восприятие и оценку фактов

¹⁴⁰ Сакулин П. Н. Указ. соч., т. 1, с. 336—337.

¹⁴¹ Там же, с. 575.

* 145 *

Многое из того, что происходило в данной области, наводило на мысль о близящемся упадке Англии. Выше уже перечислялись эти признаки — чудовищная диспро­порция в соотношении промышленности и сельского хо­зяйства, города и деревни, отход от «естественного» и веками освященного порядка, усиливающаяся зависи­мость от ввоза продовольствия и сырья, а также от внешних рынков сбыта, растущий государственный долг, наконец, колебания рыночной конъюнктуры, усугубляв­шие нищету и страдания народа,— все заставляло сомне­ваться в прочности существующего, предрекало гибель.

Столь же пессимистично оценивалась социально-по­литическая жизнь Англии — растущая нищета и недо­вольство народных масс, волнения рабочих, борьба пар­тий, недостатки политической системы, религиозные распри. Английский консервативный историк, говоря об истории Англии в десятилетия между окончанием войн с Францией до середины века, пишет, что «это был пе­риод страданий, беспорядков, агитации и перемен»¹⁴². В среде имущих классов были очень сильны опасения революции, и для этих опасений, по мнению другого историка, были определенные основания '".

Мрачные прогнозы, касающиеся будущего Англии, не были новыми. Они впервые высказывались еще в конце XVIII в., в годы войны американских колоний за независимость. После вступления в войну на стороне колоний таких могущественных держав, как Франция и Испания, судьба Британии казалась решенной. С тех

* 146 *

пор мысль о неизбежном развале и упадке Британской империи возникала вновь и вновь при каждом серьез­ном кризисе. В начале XIX в. успехи французских ар­мий, фактическая гегемония Наполеона над Европей­ским континентом внушали многим убеждение, что не­большая страна, изолированная на своем острове, не может долго противиться и ее капитуляция неизбежна. Те же опасения высказывались и позднее.

Но наиболее очевидные признаки упадка Англии и близящейся ее гибели русские наблюдатели усматрива­ли в духовной сфере. Киреевский в обзоре западной литературы в 1832 г. подмечал черты духовного кризи­са. Он писал: «Чувство недовольства и безотрадной пустоты легло на сердце людей, которых мысль не огра­ничивалась тесным кругом минутных интересов именно потому, что самое торжество ума европейского обнару­жило односторонность его коренных стремлений...». Ав­тор считал, что в основе европейского «кризиса духа» лежит разочарование: «Многовековый холодный анализ разрушил все те основы, на которых стояло европейское просвещение с самого начала своего развития... Логи­ческий разум Европы, достигнув высшей степени своего развития, дошел до сознания своей ограниченности и, уяснив себе законы собственной деятельности, убедился, что весь объем его самодвижной силы не простирается далее отрицательной стороны человеческого знания» ^ut.

Аналогичную картину рисовал Хомяков, который ви­дел на Западе «колебания общественные и шаткость го­сударств, признающих более или менее насильственные перевороты законным путем своего развития, бессилие и безнравственность быта частного и семейного, не имеющего внутренних нравственных основ, и безжизнен­ность философствующей мысли, обличающей свою соб­ственную односторонность». «Западная мысль,— делал вывод Хомяков,— совершила свой путь вследствие не­обходимого и логического развития своих начал» ¹⁴⁵.

Аналогичные мысли разделялись более широким кру­гом людей. Их высказывал весьма далекий от славяно­филов Одоевский, который указывал на «неодолимую тоску (malaise), господствующую на Западе, отсутствие всякого общего верования, надежду без упования, отри-

147 *

Именно в духовной жизни Англии кризис, по мнению многих, зашел особенно далеко. Связывали его прежде всего с тем, что у англичан якобы материальные интере­сы взяли верх над духовными. Как иначе можно объ­яснить блестящие успехи английской промышленности и торговли? Очевидно, погоня за прибылью поглощала внимание англичан, не оставляя времени и сил на что-либо другое. Герцен говорил о духовном «оцепенении» страны: «Тихим; невозмущаемым шагом идет Англия к этому покою, к незыблемости форм, понятий, верова­ний». Старость, полагал Герцен,— «главная характери­стика теперь живущего поколения»¹⁴⁹.

Сосредоточившись на погоне за материальными ус­пехами, утверждали русские наблюдатели, англичане развили у себя тот «практический дух», который прони­зывает всю их жизнь и является причиной их успехов на поприще коммерческой и прочей деятельности.

«Практицизм» англичан, т. е. их стремление во вся­ком деле искать прежде всего выгоду в денежном смысле и пренебрегать всем, что такой выгоды не обе­щает, по мнению русских наблюдателей, пронизывал все стороны английской жизни. Культура этой страны пред­ставлялась им воплощением материализма, или, как выражались в ту пору, «вещественной цивилизацией»: она нацелена только на материальные блага — богат­ства, расширение промышленности и торговли и т. п. Рассуждали так: высокие непреходящие ценности духа англичанам недоступны. Разве это не признак духовно­го упадка? Ясно, что страна зашла в тупик, ее роль в духовной жизни человечества исчерпана.

Тревожные мысли по поводу состояния английской духовной жизни порой высказывались и в самой Англии. Особенно отчетливо их сформулировал историк и писа­тель Т. Карлейль, который в памфлете «Прошлое и на­стоящее» резко критиковал господство «чистогана» и бесстрашно обнажал социальные язвы¹⁵⁰. В 1832 г. критическую статью о состоянии английской литерату­ры опубликовал влиятельный журнал «Эдинбург ревью»: по словам автора, в литературе в настоящее время «ана­лиз господствует, критика царствует» в ущерб подлин­но художественным произведениям. Автор статьи также указывал на резкое обострение в стране социальных проблем и падение религиозных чувств. Московский «Телескоп», опубликовавший пространный перевод этой статьи, в примечании к ней писал: «Помещаем сию статью из Эдинбургского обозрения, как живую, искрен­нюю, сердечную исповедь современного европеизма, глу­боко чувствующего свое внутреннее растление и заслу­женные бедствия, от которых благий промысел да со­хранит навсегда наше любезное отечество» (1832, кн. 7, с. 273—292).

В законченной форме идею духовного упадка Анг­лии, ее неизбежной и близкой гибели сформулировал профессор Московского университета и публицист Ше-вырев в статье «Взгляд русского на образование Евро­пы». Статья эта была опубликована в «Москвитянине» и привлекла к себе большое внимание. Шевырев писал, что страны Западной Европы, в том числе Англия, уми­рают, дни их сочтены — с этим якобы согласны все европейские мыслители. Главный признак упадка — со­стояние литературы, этого, по мнению автора, наиболее чувствительного показателя духовной жизни общества. Упадок же литературы более всего заметен в Англии, что якобы подтверждается повышенным интересом к Шекспиру. «Упадающие литературы,— заявлял Шевы­рев,— по недостатку настоящего прибегают обыкновен­но к своим великим воспоминаниям, к изучению своего прошедшего». В настоящее время и литература, и драма в Англии «в упадке», и дело ее безнадежно, все изобре­тения и материальные успехи не помогут ей: «нравст­венный мир Европы будет все-таки тем, что он уже есть,— умирающим, если не совсем мертвым», Англия

IS" Qarlijle Т- Past and Present. L., 1843.

больна хроническим, смертельным недугом, «дурной бо­лезнью». Хотя очаг этой болезни •— Франция, где царит «разврат личной свободы», однако положение Англии не лучше. Правда, Шевырев считал, что в Англии еще идет борьба двух сил: внутренней, «которая все устрояет, все хранит, все упрочивает и которая питается прошед­шим», и другой, центробежной, которая «стремится вне, жаждет обнять весь мир, усвоить себе все: это ненасыт­ная сила колониальная». Вторая сила берет верх, и она же обязательно погубит Англию (1841, кн. 1, с. 237— 240). Идея Шевырева перекликалась с концепцией Хо­мякова.

Итак, можно считать, что образ «дряхлой Англии» получил в те годы в России широкое распространение, причем представление о дряхлости, упадке и обречен­ности этой страны отнюдь не было простой литератур­ной метафорой — его понимали буквально.

Следует в то же время подчеркнуть, что представи­тели различных классовых групп по-разному толковали этот образ. Так, Герцен, признавая кризис Запада, писал: «Я вижу неминуемую гибель старой Европы. Париж и Лондон замыкают том всемирной истории — том, у ко­торого едва остаются несколько неразрезанных лист­ков»¹⁵¹. Но Герцен не отождествлял Запад со всей Европой. «Европа, старая официальная Европа не спит, она умирает»,— говорил он, имея в виду, что рядом с официальной старой Европой существуют и борются живые и здоровые силы, в которых заключаются на­дежды будущего. Основной признак болезни он усматри­вал в «распадении общества»¹⁵².

Белинский разделял мнение о том, что Европа боль­на, что она переживает тяжелый кризис, однако считал ее болезнь временной и видел силы, которые должны ее вылечить: «Европа больна, это правда, но не бойтесь, чтоб она умерла: ее болезнь от избытка здоровья, от избытка жизни, силы; это болезнь временная, это кризис внутренней, подземной борьбы старого с новым; это — усилие отрешиться от общественных оснований средних веков и заменить их основаниями, на разуме и натуре человека основанными» ^1И.

Иначе рассматривал состояние Запада обскурантист Бурачек, редактор реакционного журнала «Маяк», В од-

153 §'$_лтский В, Г. Поли. собр. соч., т. 8, с. 310,

* 150 *

ной из неопубликованных статей он излагал беседу с вымышленным европейцем, который жаловался на ду­ховное состояние Европы. «Я никому не верю, я ничему не верю...» — заявлял этот европеец.— «В течение тыся­чи лет я все перепробовал, все переиспытал и — все меня обманывало... Я как дырявый челн, сброшенный б море: волны мечут, паруса порваны, нет компаса и пу­теводной звезды». Автор объяснял страдающему от не­верия европейцу его беды: ты страдаешь «от прогресса и неверия», спасти тебя может только православная вера. Статья Бурачека была просмотрена и одобрена епископом владимирским Феофаном (следы его каран­дашной правки остались на рукописи) ¹⁵⁴. Киреевский также главную причину духовного кризиса Запада ус­матривал в отсутствии веры: «Все высокие умы Евро­пы жалуются на теперешнее состояние нравственной апатии, на недостаток убеждений, на всеобщий эгоизм, требуют новой духовной силы вне разума, требуют но­вой пружины жизни вне расчета, одним словом, ищут веры и не могут найти ее у себя, ибо христианство За­пада исказилось своемыслием»¹⁵⁵.

Таким образом, внешнее сходство позиций — мысль об упадке и дряхлости Запада — скрывало принципи­ально различное понимание кризиса Запада.

* 151 *

Сказанное позволяет сделать вывод о характере чувств, которые в России испытывали по отношению к Англии и Западу вообще. Американский историк Н. Ря-зановский, приводя высказывания Киреевского, утверж­дает, что они якобы «пропитаны... прямой, личной враж­дебностью к Западу» и, следовательно, к Англии¹⁵⁸. Это утверждение недостаточно обосновано. Вряд ли можно согласиться с тем, что употребление слова «дряхлый» говорит о неприязни к стране и народу. Это станет еще ясней, если рассматривать подобные выска­зывания не изолированно, а в общем контексте. Что ка­сается такого славянофила, как Киреевский, то в нена­висти к Западу его можно заподозрить менее всего: он был воспитан на передовой культуре Запада, и всю жизнь испытывал к ней живой и сочувственный инте­рес. В одном из писем он признавался: «Если говорить откровенно, я и теперь еще люблю Запад, я связан с ним многими неразрывными сочувствиями, я принадле­жу ему моим воспитанием, моими привычками жизни, моими вкусами, моим спорным складом ума, даже сер­дечными моими привычками» ¹⁵⁹. То же самое в немень­шей степени относится и к Хомякову, который не скры­вал своего англофильства. Говоря о близкой гибели За­пада, он писал в 1844 г.:

О, грустно, грустно мне! Ложится тень густая На дальнем Западе, стране святых чудес...

Автор с грустью вспоминал о великой эпохе духов­ного расцвета Запада, когда именно отсюда «солнце мудрости встречали наши очи». Ныне все это осталось позади:

Но горе! Век прошел, и мертвенным покровом Задернут Запад весь! Там будет мрак глубок¹⁶⁰.

В этих строках невозможно обнаружить ни малей­шего признака недоброжелательства по отношению к Западу — в них скорее искреннее сожаление по поводу того, что Запад, и в том числе Англия, уже не способен играть прежнюю роль духовного лидера человечества.

¹⁵⁸ Riazanovski N. V. Russia and the West in the Teaching of the Sla­
vophiles: A Study of Romantic Ideology. Cambridge (Mass.), 1952,
p. 61.

¹⁵⁹ Киреевский И. В. Поли. собр. соч., т. 1, с. 112.

¹⁶⁰ Хомяков А. С. Поли. собр. соч., т. 1, с. 173.

* 152 *

Истолкование высказываний Киреевского и других как выражение ненависти к Западу проистекает из не­достаточного знакомства с духовной жизнью России тех лет. Дело в том, что антропоморфная концепция истори­ческого процесса была самым тесным образом связана с другой идеей — об исторической миссии отдельных на­родов. Можно даже сказать, что обе эти идеи состав­ляли органическое, неразрывное целое.

Идея об исторической миссии отдельных народов была заимствована из немецкой идеалистической фило­софии, которая считала, что каждый народ призван сыг­рать в истории человечества определенную роль, выпол­нить какую-то важную миссию. История человечества представала как единый процесс, который складывает­ся из истории отдельных народов, но все они входят в историю целого как его составные части: каждый народ представляет как бы одну сторону, один аспект, общего целого, какую-то частную идею. Правда, отнюдь не все народы выполняют такую миссию: для этого предназна­чены только «избранные», или «исторические», народы, которые возглавляют движение цивилизации и ведут за, собой другие, «неисторические» народы. История циви­лизации превращается, таким образом, в историю «ве­дущих» народов. Особенно подробно развил эту мысль Гегель. Он считал, что «субстанциональный дух», уп­равляющий поступательным движением человечества, проявляет себя через «избранные» народы, у которых цивилизация достигает своей высшей точки. По мнению Гегеля, до сих пор в истории человечества было всего три таких цивилизации: древневосточная, греческая и римская, а в настоящее время эту роль играет четвер­тая — германская ¹⁶¹.

Вместе с немецкой идеалистической философией в России получила распространение и идея исторической миссии народов. Наиболее отчетливо и ярко ее изложил Белинский, который еще в 1834 г. писал: «Каждый на­род, сообразно с своим характером, происходящим из местности, от единства или разнообразия элементов, из коих образовалась его жизнь, и исторических обстоя­тельств, при коих она развивалась, играет в великом семействе человеческого рода свою особенную, назна­ченную ему провидением роль и вносит в общую сокро-

¹⁶¹ Гегель Г. В. Ф. Указ. соч., с. 98—104.

* 153 *

вищницу его успехов на поприще самосовершенствова­ния свою долю, свой вклад; другими словами, каждый народ выражает собой одну какую-нибудь сторону жиз­ни человечества»ⁱ⁶². «Каждому народу,— заявлял он в другой раз,— предназначено было развить одну какую-нибудь сторону жизни, и потому один народ оказал ог­ромные успехи в войне, другой — в науке, третий — искус­стве, четвертый — в торговле и т. п.»¹⁶³ Такой взгляд на роль отдельных народов разделял не один Белин­ский, но он сформулировал его особенно ясно и отчет­ливо. Почти то же самое говорил Хомяков: «Догадались ли мы, что каждый народ представляет такое же живое лицо, как и каждый человек, и что внутренняя его жизнь есть не что иное, как развитие какого-нибудь нравствен­ного начала, осуществляемого обществом, такого нача­ла, которое определяет судьбу государства, возвышая и укрепляя их присущею в нем истиною и убивает при­сущею в нем ложью?»¹⁶⁴. Оба автора рассматривают развитие каждого народа и государства как выражение определенной идеи.

Таким образом, критика Запада и идея его дряхло­сти, убеждение в том, что он уже выполнил свою исто­рическую роль, были тесно связаны с мыслью, что центр цивилизации должен передвинуться в иную географиче­скую среду, на сцену должны выдвинуться новые, «мо­лодые» народы, которым предстоит двигать эту цивили­зацию далее. На кого падет эта миссия, кто окажется избранником «верховного духа»? Многие передовые люди того времени высказывали убеждение, что эта миссия выпадает на долю русского народа. Белинский писал: «Мы верим и знаем, что назначение России есть все­сторонность и универсальность: она должна принять в себя все элементы жизни духовной, внутренней, граж­данской, политической, общественной и, принявши, должна самобытно развить их из себя»¹⁶⁵. Известны вдохновенные слова Белинского, обращенные к потом­кам: «Завидую внукам и правнукам нашим, которым суждено видеть Россию в 1940 г., стоящею во главе об­разованного мира, дающего законы в науке и искусстве, и принимающею благоговейную дань уважения от всего

165 Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 3, с. 222.

* 154 *

просвещенного человечества» ^16в. По свидетельству Ка­велина, Белинский в личных беседах развивал мысль, которую не мог по цензурным условиям высказать пуб­лично: он говорил, что «Россия лучше сумеет разрешить социальный вопрос и покончить с капитализмом и соб­ственностью, чем Европа»¹⁶⁷.

Сходных взглядов придерживался Герцен. «Нам принадлежит будущее»,— писал он в 1849 г.¹⁶⁸ В 1853 г., в письме Печерину, он снова заявлял, что Европа находится в том же положении, в каком нахо­дился древний мир накануне своей гибели, но «рядом другой мир — Русь. В основе его — коммунистический народ, еще дремлющий, покрытый поверхностной плен­кой образованных людей, дошедших до состояния Оне­гина, до отчаяния, до эмиграции, до вашей, до моей судьбы»¹⁶⁹. Герцен называл русских людей «молоды­ми варварами», которым суждено заменить, а может быть и столкнуть Запад ¹⁷°. Русский народ он называл «народом будущего»¹⁷¹. «Европа идет ко дну,— писал он в 1858 г.— ...Мы входим в историю деятельно и пол­ные сил» "^г.

Свою веру в Россию высказывал и Чаадаев в письме А. И. Тургеневу: «Вы знаете, я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача — дать в свое время разрешение всем вопро­сам, возбуждающим споры в Европе» "³. «Мы призва­ны решить большую часть проблем социального поряд­ка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые за­нимают человечество»,— добавлял он¹⁷⁴. Залог того, что эти ответы под силу русскому народу, Чаадаев ус­матривал в том, что он поздно вступил на арену исто­рии, или, как он выражался, в том, что Россия «не имеет истории» ^т.