ГЛАВА I               Тотемическая иллюзия

   Постановка в качестве темы обсуждения категории, считаемой ложной, всегда чревата риском — удержать в категории реальностей некую иллюзию благодаря вниманию, которое ей уделяется. Подвергая нападкам плохо обоснованную теорию, критика начинает с того, что оказывает ей нечто вроде уважения. Вызванный неосторожно, в надежде решительно предотвратить его, фантом исчезнет, чтобы возникнуть снова еще ближе к тому месту, где он впервые появился.

Возможно, было  бы мудрее предоставить возможность устарелым теориям кануть в забвение и не пробуждать мертвых. Но, с другой стороны, как говорит старина Аркель, история не производит бесполезных событий". Если в течение стольких лет великие умы были как бы зачарованы проблемой, кажущейся нам сегодня ирреальной, то несомненно, хоть и в ложном облике, они смутно понимали, что произвольно сгруппированные и плохо проанализированные явления все же заслуживают интереса. Как можно до них добраться, чтобы предложить иную интерпретацию, не попытавшись сперва воссоздать шаг за шагом маршрут, который, даже если он никуда не привел, будет побуждать к поиску другого пути, а возможно будет способствовать тому, чтобы его наметить?    Занимая с самого начала скептическую позицию относительно реальности тотемизма, мы считаем нужным уточнить, что будем употреблять термин "тотемизм" так, как он упоминается у авторов рассматриваемых трудов. К тому же неудобно все время брать это слово в кавычки или прибавлять к нему эпитет "так называемый". Потребность в диалоге вынуждает идти на словесные уступки. Но и кавычки, и эпитет будут всегда нами подразумеваться.

Отмечая это, попытаемся определить в наиболее общих аспектах то семантическое поле, внутри которого располагаются явления, обычно объединенные под словом "тотемизм".

В  этом случае, как и в других, метод, которому мы намереваемся следовать, состоит в том, чтобы:    1) определить исследуемое явление как отношение между двумя или более терминами, реальными либо потенциальными;    2) составить таблицу возможных замещений между терминами;    3) принять эту таблицу в качестве общего объекта анализа, лишь на этом уровне способного достигать необходимых связей, в качестве эмпирического феномена — одной из возможных комбинаций, целостная система которых должна быть предварительно реконструирована(5).

Термин "тотемизм" покрывает отношения, идеально установленные между двумя рядами, одним —  природным, а другим —  культурным. Природный ряд включает в себя, с одной стороны, категории, а с другой стороны, индивидов; культурный ряд включает в себя группы и личности. Все эти термины выбраны произвольно, чтобы различить внутри каждого ряда два способа существования, коллективный и индивидуальный, и чтобы избежать смешения рядов. На данной предварительной стадии можно было бы использовать любые термины, лишь бы они были различными:

ПРИРОДА...

                          Категория               Индивид КУЛЬТУРА...

                          Группа                  Личность

   Имеется четыре способа объединить по два термины, относящиеся к разным рядам, то есть удовлетворить при минимальных условиях отправной гипотезе о том, что существует отношение между двумя рядами:

                    1             2            3          4 ПРИРОДА         Категория     Категория    Индивид     Индивид КУЛЬТУРА        Группа        Личность     Личность    Группа

   Каждому  из этих четырех сочетаний соответствуют наблюдаемые феномены  в одной или нескольких популяциях. Австралийский тотемизм в своих разновидностях — так называемый "социальный" и "половой" — постулирует отношения между природной категорией (животный или растительный вид либо класс предметов или явлений) и культурной группой (фратрия, секция, подсекция, религиозное братство или совокупность людей одного и того же пола). Второе сочетание соответствует "индивидуальному" тотемизму  индейцев Северной Америки, у которых индивид посредством испытаний стремится заполучить природную  категорию. В качестве примера третьего сочетания приведем племя моту  на островах Банкса, где ребенок считается инкарнацией животного или растения, найденного либо съеденного матерью в тот момент, когда она узнает о своей беременности. Можно добавить пример, касающийся некоторых племен группы алгонкин, полагающих, что устанавливается особое отношение между новорожденным и тем животным, которое  первым приблизится  к семейной хижине. Сочетание группа—индивид  обнаруживается в Полинезии и в Африке, всякий раз определенные животные (ящерицы-охранители в Новой  Зеландии, священные  крокодилы и "дикая  полосатая кошка" —  лев или пантера в Африке) являются объектом коллективного покровительства и почитания. Вероятно, у древних египтян имелись верования этого типа, им сродни также верования  сибирских онгонов, хотя там идет речь не о реальных животных, а об изображениях, с которыми группа обращается, как если бы они были живыми(6).

Логически четыре сочетания являются эквивалентными, поскольку они порождены одной и той же операцией. Но лишь первые два из них включены  в атмосферу тотемизма (еще дискутировалось, какое из них первично, а какое —  производно), тогда как два других не имели к тотемизму прямого отношения: одно  привязано к нему в качестве заготовки (как сделал Фрэзер для моту), а другое — в качестве пережитка. Многие авторы предпочитают вовсе оставить их без рассмотрения.

Итак, тотемическая иллюзия происходит прежде всего от искажения семантического поля, которому принадлежат феномены одного и того же типа. Некоторые аспекты этого поля получили привилегированное положение в ущерб  другим, в результате чего им приписывалась не свойственная им в действительности оригинальность и необычность: ведь их представляли загадочными лишь в силу того, что их изъяли из системы, интегральную часть которой они составляли в качестве ее преобразований. Отмечались ли они хотя бы большим "присутствием" и когерентностью, чем у других аспектов? Достаточно рассмотреть примеры  (в первую очередь те, что лежат у истока всех спекуляций по тотемизму), для того чтобы  убедиться, что их мнимая значимость проистекает из дурной категоризации реальности.

Известно, что слово totem образовано от языка оджибве — алгонкинского языка из региона к северу от Великих озер Северной Америки. Выражение  ototeman, приблизительно означающее  "он принадлежит моей родине", разбивается на: начальное о — суффикс третьего лица, эпентезу -t-, чтобы не допустить слияния гласных, притяжательного показателя -т-, -ап- суффикса третьего лица; наконец, -ote-, которое выражает родство между "Я" и кузеном мужского либо женского пола, следовательно, определяет экзогамную группу на уровне поколения субъекта. Таким образом выражали клановую принадлежность: makwa nindotem — "медведь —  мой клан"; pindiken nindotem — "Входи, мой брат по клану" и т. д. Действительно, кланам оджибве присущи в особенности имена животных. Тавне —  французский миссионер, живший в Канаде в конце XVIII — начале XIX  в., —  объяснял это памятью о животном  из той местности, откуда тот или иной клан произошел: о самом красивом, самом дружественном, наиболее опасном, наиболее  часто встречаемом, а также о том, на кого обычно охотились (Cuoq, р.  312—313).

Эту  систему коллективного поименования  не  надо смешивать  с верованием, встречаемым у тех же оджибве: каждый индивид может  вступать в связь с животным, которое станет его духом-охранителем.  Единственно  засвидетельствованный термин, обозначающий   этого  индивидуального духа-охранителя, был транскрибирован как nigouimes  путешественником середины XIX  в. У него нет ничего сходного со  словом тотем  или другим выражением того же типа. Действительно,  изучение оджибве доказывает, что первое описание так называемого  института тотемизма — благодаря английскому купцу и переводчику  Лонгу —  проистекает от смешения кланового словаря (где животные  имена соответствуют коллективным названиям) и верований, связанных  с духами-охранителями (являющимися индивидуальными покровителями) (Handbook  of North American Indians, art. "Totemism"). Такое  положение еще  отчетливее можно  выявить  при анализе общества  оджибве.

Индейцы этого племени объединены в несколько десятков, кажется,  патрилинейных и патрилокальных кланов; пять из них, возможно, были  более древние, чем прочие, или, во всяком случае, обладали особым  престижем.

"Миф объясняет, что эти пять "изначальных" кланов восходят к шести сверхъестественным антропоморфным  существам, вышедшим   из  океана, чтобы соединиться с людьми. У одного из них были завязаны  глаза, и он не осмеливался смотреть на индейцев, хотя, как обнаружилось, испытывал к ним огромный  интерес. Будучи не  в состоянии  удержаться, он наконец приподнял повязку, и его взгляд упал на человека, который моментально умер, как бы пораженный  молнией. Ибо,  несмотря на дружеское расположение гостя, его взгляд обладал необыкновенной силой. Спутники заставили его вернуться в морские глубины.  Пятеро же остались среди индейцев и снискали их большую благосклонность. Они стоят у истока великих кланов, или тотемов: рыбы, журавля,  нырка, медведя, лося или куницы" (Warren, р. 43—44).

Невзирая на изувеченный вид, в каком этот миф дошел до нас, он  представляет значительный интерес. Согласно ему, прежде всего, невозможно прямое, непосредственное отношение между человеком и тотемом. Единственно возможная связь между ними должна быть "замаскированной", следовательно, метафоричной. В соответствии с засвидетельствованными в Австралии и в Америке фактами, тотемное животное  иногда обозначается другим именем, а не тем, которое принадлежит  реальному животному, так что название клана обычно не вызывает  в сознании туземцев непосредственной зоологической или ботанической  ассоциации.

Во-вторых, миф устанавливает и другую оппозицию, между личной  связью и коллективной. Индеец умер не только от того, что на него посмотрело сверхъестественное существо, но также от факта странного поведения этого последнего, поскольку другие существа действуют более скромно и в группе.

  При  таком двойном  отношении  тотемическая связь имплицитно отличается от связи с духом-охранителем, предполагающей прямой контакт, увенчивающий индивидуальные и уединенные  поиски. Итак, именно сама концепция туземцев, как ее выражает миф, предлагает нам отделить коллективные тотемы от индивидуальных духов-охранителей и обосновывает опосредованный и метафорический характер связи между человеком и клановым эпонимом. Наконец, она предостерегает против попытки сконструировать тотемическую систему путем добавления связей, каждая из которых взята отдельно, всякий раз объединяя одну группу людей с одним животным видом, тогда как изначальной является связь между двумя  системами: одной —  основанной на различении групп и другой — на различении видов; таким образом, с самого начала берутся, в корреляции и оппозиции, с одной стороны, множество групп, а с другой стороны — множество видов.

Согласно данным  Уоррена, который сам был выходцем из племени оджибве, пять основных кланов породили остальные кланы:    Рыба: дух воды, сом, щука, осетр, лосось Великих озер, пескоройка    (рыба-прилипала);    Журавль: орел, ястреб;    Нырок: чайка, баклан, дикий гусь;    Медведь: волк, рысь;    Лось: куница, олень, бобр.

В 1925 г. Михельсон отметил следующие кланы: куница, нырок, орел, лосось, медведь, осетр, рысь, журавль, курица. Через несколько лет в  другом регионе (озеро Старая пустыня) Киниц обнаружил  шесть кланов: дух воды, медведь, сом, орел, куница, курица. К этому списку он прибавил два  недавно исчезнувших клана: журавля и какой-то неопределенной птицы.

  Женнес  в 1929 г. восстановил ряд "птичьих" кланов у восточных оджибве острова Парри  (в бухте Джорджия, часть озера Гурон): журавль, нырок, орел, чайка, ястреб, ворон; восстановил ряд кланов "млекопитающих":  медведь, карибу, лось, волк, бобр, выдра, енот-полоскун, вонючка; ряд кланов "рыб": осетр, щука, сом. Имелся еще один клан —  лунный полумесяц и целый ряд имен, соответствующих гипотетическим или исчезнувшим кланам региона: белка, черепаха, куница, пекан, норка, береста. Кланов, которые еще существовали, было шесть: олень, бобр, выдра, нырок, сокол, ястреб.

 Возможно также, что деление было на пять групп, путем подразделения птиц на "небесных" (орел, ястреб) и "водоплавающих" (все прочие); и млекопитающих  —  на "сухопутных" и "водяных" (тех, что населяют заболоченные  зоны, подобно оленевым Канады, либо  тех, что ловят рыбу, — пекан, норка и т. д.).

Как бы то ни было, среди индейцев оджибве никогда не отмечались верования, основанные на убеждении, что члены клана были потомками тотемного животного, и оно не было предметом культа. Так, Ландес отмечает, что, хотя карибу совершенно исчезло из Южной Канады, это нисколько не беспокоило членов клана, обозначенного им. "Это лишь имя", — говорили  они исследователю. Тотема свободно убивали и ели с  соблюдением ритуальных  предосторожностей: предварительное испрашивание  у животного позволения на охоту на него и ретроспективные  извинения перед ним. Оджибве даже утверждали, что животное охотнее подставляет себя под стрелы охотников из своего клана и что, следовательно, удобней обратиться по имени к тотему, прежде чем на него бросаться.

Курица и свинья — животные, завезенные европейцами, поэтому их наименования использовались для того, чтобы приписать условный клан метисам, потомкам индейской женщины и белого мужчины (по причине патрилинейной  филиации и что по-иному лишало  их клана). Иногда также метисов приписывали к клану орла, поскольку эта птица фигурирует в гербе США  и известна индейцам по изображению на монетах. Сами  кланы  подразделялись на группы, названные по частям тела кланового животного: голова, лапы, подкожный жир и т. д.

Собрав и сопоставив сообщения из многих регионов (каждый из которых предоставляет лишь частичный список, кланы не всюду равно представлены), угадываем трехчастное деление: вода (дух воды): сом, щука, пескоройка, осетр, лососевые и т. д., то есть все кланы "рыб"); воздух (орел, ястреб, а также журавль, нырок, чайка, баклан, гусь и т. д.); земля (прежде всего группа: карибу, лось, олень, куница, бобр, енот-полоскун; затем пекан, норка, вонючка, белка; наконец, медведь, волк, рысь). Место у змеи и черепахи остается неопределенным.

Система "духов", или манидо, полностью отличается от системы тотемических наименований, действующей по принципу эквивалентности. Она представляется в виде иерархизированного пантеона. Несомненно, у алгонкин существует иерархия кланов, но она не покоится на верховенстве или подчиненности, приписываемом животным эпонимам, разве что в шутку: "Мой тотем —  волк, а твой — свинья. Берегись! Волки поедают  свиней!" (Hilger, р. 60). Самое большее, наблюдались попытки физической и моральной специализации, образного выражения специфических свойств. Система же "духов" была отчетливо упорядочена по двум осям: ось больших и малых духов, с одной стороны, и ось благотворных и зловредных духов — с другой. На вершине — великий дух, затем его служители, за ними в нисходящем порядке — морально и физически —  солнце  и луна; 48 громов, противопоставляющихся мифологическим змеям; "малые невидимые индейцы"; духи воды, мужские и женские; четыре стороны света; наконец, полчища манидо, поименованных и не поименованных, которые часто посещают небо, землю, водные  пространства и подземный мир. Следовательно, в каком-то смысле две системы — "тотемы" и "манидо" — перпендикулярны, одна как бы  горизонтальна, другая — вертикальна. Они совпадают лишь в одном пункте: духи воды — единственные недвусмысленно фигурируют  и в той и в другой системе, что, возможно, объясняет, почему сверхъестественные духи в мифе, который мы кратко изложили, ответственные и за тотемические названия, и за деление на кланы, описываются как вышедшие из океана.

Из системы "манидо" происходят все пищевые запреты, отмеченные у оджибве, и все они излагаются одинаково: запрет индивиду, полученный во сне от определенного духа, на потребление такого-то мяса либо такой-то части тела животного, например мяса дикобраза, языка лося и т. Д. Животное, которое имеется в виду, не обязательно фигурирует в репертуаре клановых наименований.

Система "манидо"

-                            великий   дух                           солнце,   луна                                   громы                              стороны   света       Система   Орел, гусь, дух воды, щука, осетр и т. д.

                   "тотем"                          Хтонические  змеи                                   и т.д.

 К тому же обретение духа-охранителя увенчивало строго индивидуальное предприятие, к которому  девочки и мальчики побуждались  на подступах к половому созреванию. В случае успеха они добывали себе сверхъестественного покровителя, чьи характерные черты и обстоятельства появления служили одновременно и знаками, уведомляющими подопечных об их способностях и призвании. Эти преимущества проявлялись постоянно при условии, что по отношению к покровителю подопечные вели себя послушно и скромно. Несмотря на все эти различения, допущенное Лонгом смешение тотема и духа-охранителя объясняется отчасти тем фактом, что последний никогда не был "каким-либо млекопитающим или особенной птицей, каких можно было бы повседневно наблюдать вблизи вигвама, но сверхъестественным существом, представлявшим весь вид" (Jenness, р. 54).

Перенесемся теперь в другую часть света вслед за Раймондом Фир-том, чьи исследования внесли значительный вклад в освещение чрезвычайной сложности и гетерогенного характера верований и обычаев, слишком  поспешно объединенных под тотемическим ярлыком. Эти исследования тем более показательны, что они касаются одного региона —  Тикопия, который, как считал Риверс, предоставляет нам лучшее доказательство существования тотемизма в Полинезии.

Однако, отмечает Фирт, перед тем как выдвинуть такую претензию, "...следует знать, если речь идет о людях, охватывает ли связь (с природными  видами  или объектами) популяцию в целом или касается лишь  некоторых  лиц, и, если дело касается животных либо растений —  охватывает ли такая связь вид целиком или лишь отдельных индивидов; берется ли природный объект в качестве представителя или в качестве эмблемы  человеческой группы; подтверждается ли, в той или другой форме,  понятие тождества (с одной стороны — личности, а с другой —  природного  создания или объекта) и филиации, их объединяющей; наконец, направлен ли интерес, засвидетельствованный к животному или  растению, непосредственно на них, или он скорее объясняется их предполагаемой ассоциацией с духами-предками или божествами. В последнем  случае необходимо понять концепцию, производимую   туземцами из  такой связи" (Firth 1, р. 192).

 Этот текст подсказывает, что к двум осям: группа — индивид и природа — культура, уже выделенным нами, должна быть добавлена третья, по которой упорядочены различные мыслимые типы отношений     между крайними терминами  двух первых осей: эмблематическое, отношение отождествления, филиации, интереса, прямое либо нет и т. д,       Общество у тикопия содержит четыре патрилинейные (не обязательно     экзогамные) группы — так называемые кайнанга, — каждой из которых     руководит глава, или арики, поддерживающий привилегированные отношения с атуа. Этот термин обозначает, собственно говоря, божество,    а также духов-предков, души прежних глав и т. п. Что касается туземной    концепции природы, в ней доминирует фундаментальное различие между    "вещами съедобными" — э кай — и "вещами несъедобными" — сизе э кай.

"Съедобные вещи" представляют собой преимущественно растительную пищу и рыбу. Среди растений четыре вида обладают первостепенной значимостью, поскольку каждый из них имеет особую близость    с одним из четырех кланов: яме "слушает", "подчиняется" са кафика;    и такая же связь превалирует между кокосовой пальмой и кланом са    тафуа, таро — и кланом са таумако, хлебным деревом и кланом са    фангарере. Как и на Маркизских островах, растение считается непосредственно принадлежащим клановому божеству (воплощенному в одной    из многих разновидностей пресноводного угря или в одном из прибрежных рифов), и земледельческий ритуал представляется прежде всего как   побуждение божества. Следовательно, роль главы клана состоит главным  образом в "контроле" над растительным видом. Следует также   провести различение между видами: посадка и урожай ямса и таро,   урожай плодов хлебного дерева имеют сезонный характер. Этого нет   у пальм, произвольно умножающихся, орехи которых созревают весь   год. Этому различию соответствует, вероятно, и различие в формах   контроля: все кланы владеют плантациями, возделывают их, собирают   урожай первых трех видов, очищают и потребляют их плоды; и лишь   в одном клане — выполняются обряды. Однако для пальм нет особенного кланового ритуала, и клан тафуа, контролирующий их, подчиняется некоторым табу: чтобы выпить молоко ореха, члены клана должны   проткнуть отверстие в кожуре, а не ломать ее; чтобы разбить орехи   и извлечь оттуда мякоть, они могут пользоваться только камнем, исключая любой изготовленный инструмент.

Эти действия интересны тем, что наводят на мысль о корреляции  между ритуалами и верованиями, с одной стороны, и определенными  объективными условиями — с другой. Они также служат подтверждением критики, высказанной нами по поводу правила гомологии Боаса,.  поскольку три клана выражают свое отношение к природным видам  посредством ритуала, а четвертый — посредством запретов и предписаний. Итак, если гомология существует, то ее следует искать на более  глубоком уровне.

 Как бы там  ни было, ясно, что связь людей с определенными  растительными видами выражается у тикопия в двояком плане; социологическом и религиозном. Как и у оджибве, миф имеет задачей унифицировать оба аспекта:     "Давным-давно боги не отличались от людей, и боги были прямыми представителями кланов на земле. Однако случилось, что один чужой бог, Тикарау, навестил тикопия, и боги страны подготовили для него роскошное пиршество. Но до этого они провели между собой соревнования в силе и скорости, чтобы  помериться этим же  со своим   гостем. На бегу тот нарочно споткнулся и  заявил, что он ранен.   Притворяясь, что хромает, он подскочил тем не менее к сваленной   в кучу пище и унес ее по направлению к холмам. Семейство богов   отправилось в погоню за ним. На этот раз Тикарау и вправду упал,   и клановые боги смогли получить от него назад: один — кокосовый   орех, другой — таро, третий — плод хлебного дерева, а остальные   — яме... Тикарау удалось достичь неба с пищей, приготовленной для   пира, но четыре растительных продукта были спасены для людей"   (Firth 1, р. 296)*     

*Уже имелась корректура данной книги, когда мы получили совсем недавнюю  работу Фирта (Firth 3), где можно обнаружить другие версии того же мифа.

Как  бы этот  миф  ни отличался от мифа  оджибве, они имеют   некоторые общие моменты, которые следует подчеркнуть. Прежде всего,   отметим ту же самую оппозицию между индивидуальным и коллективным поведением: относительно тотемизма первое оценивается негативно, а второе — позитивно. В обоих мифах индивидуальное враждебное   поведение проистекает от нескромного, алчного бога (впрочем, не без   сходства со скандинавским Локи, в совершенстве изученным Ж. Дюме-  зилем)". В обоих случаях тотемизм как система базируется на остатке   от обедненной совокупности. Термины системы представляют ценность,   если только они отдалены друг от друга, поскольку лишь они остаются  для  обставления первоначально лучше заполненного семантического  поля, где введена прерывистость. Наконец, оба мифа подсказывают, что  прямой контакт, то есть смежная связь (в одном случае между богами- тотемами и людьми, а в другом — между богами-людьми и тотемами),  противоположен духу института: тотем становится таковым лишь при  условии, что вначале он отдален.

 У тикопия категория "съедобных вещей" включает и рыб. Однако не  отмечается никакой прямой ассоциации между кланами  и потребляемыми в пищу рыбами. Вопрос усложняется с введением в оборот богов.  С одной стороны, четыре растения почитаются священными, поскольку  они "представляют" богов — яме является "телом" Кафики, таро — Таумако; плод хлебного дерева и кокосовый орех суть "голова" соответственно Фангарере и Тафуа; но, с другой — боги "являются" рыбами,  а конкретно — угрями. Следовательно, мы обнаруживаем в смещенном  виде различие между тотемизмом и религией, косвенно выступавшее  перед нами в оппозиции сходства и смежности. Как  и у оджибве,  тотемизм тикопия выражается посредством метафорических связей.

 Напротив, в религиозном плане связь бога с животным — метонимического порядка. Во-первых, потому что, как считается, атуа входит  в животное, но не преобразуется в нем; затем, потому что никогда речь  не идет о тотальности вида, а лишь об отдельном животном (следовательно, о части вида), которое, благодаря своему нетипичному поведению служит проводником бога. Наконец, такого рода ассоциация осуществляется лишь временами, не постоянно и даже в исключительных случаях, в то время как связь — более отдаленная — между растительным видом и богом имеет постоянный характер. Исходя из последнего, можно было бы сказать, что метонимия соответствует порядку события, а метафора —  порядку структуры (см. об этом моменте: Jakobson et Halle, chap. V)*.

    *В этом же плане отметим, что оба изложенных и сопоставленных нами мифа  о происхождении тотемизма могут  также рассматриваться как мифы о происхождении метафоры. И  поскольку метафорическая структура вообще свойственна мифам, то, следовательно, данные мифы образуют метафору во второй степени.

To, что съедобные растения и животные сами не являются богами, подтверждается другой фундаментальной оппозицией: между атуа и пищей. Именно несъедобные рыбы, насекомые и рептилии обозначаются как атуа потому, подсказывает Фирт, что "создания, не пригодные к потреблению, происходят не из обычного порядка природы... В случае животных, следовательно, как раз несъедобные ассоциируются со сверхъестественными существами" (с. 300). Итак, продолжает Фирт, если "мы должны  трактовать все эти явления как составляющие тотемизма, то надо будет признать, что у тикопия имеются две отличающиеся друг от друга формы этого института: одна позитивная, относящаяся к растительным продуктам, акцентирующая  плодовитость; другая негативная, касающаяся животных и  ставящая на первое место тех из них, которые непригодны в пищу".

Амбивалентность, приписываемая животным, выступает еще отчетливее, ибо боги практикуют множество форм  животной инкарнации. Для  са тафуа клановый  бог —  угорь, способствующий созреванию кокосовых орехов у своих приверженцев; он может также превратиться в летучую мышь и в качестве таковой истребить пальмовые рощи других кланов. Отсюда и пищевой запрет, касающийся летучих мышей, камышницы  и других птиц и, наконец, рыб, состоящих в тесной связи с определенными  божествами. Эти запреты, которые могут быть общими либо ограничиваться каким-либо кланом, линией, не имеют, однако, тотеми-ческого характера: голубь, близкий клану таумако, не употребляется в пищу, но его не колеблясь истребляют, поскольку он грабит огороды. Для старших членов клана этот запрет ослаблен.

За отдельными верованиями и запретами вырисовывается фундаментальная схема; ее формальные  свойства существуют независимо от связей между таким-то животным или растением и таким-то кланом или линией, по поводу которых она проявляет себя.

Так, дельфин имеет особую близость с линией корокоро клана тафуа. Когда  животное оказывается выброшенным  на песчаную отмель, эта семья преподносит ему свежеприготовленную растительную пищу, называемую  путу  —  "приношение на  могилу недавно умершего". Мясо дельфина затем  варится и делится между кланами, исключая данную семью, для  которой оно  является many, поскольку дельфин — это инкарнация, предпочитаемая их атуа.

 По правилам  разделки голова предназначается фангарере, хвост —  тафуа, передняя часть тела — туамако, а задняя — клану кафика. Итак, два клана, чей растительный вид (яме и таро) является "телом" бога, имеют право на "телесные" части, а два, чей вид (плоды кокосовой пальмы и хлебного дерева) есть "голова" бога, получают оконечности  (голову и хвост). Система отношений когерентно распространяется на  ситуацию, которая на первый взгляд может показаться совершенно ей  чуждой. Как и у оджибве, вторая система отношений со сверхъестественным миром, подразумевающая пищевые запреты, сочетается с формальной структурой, оставаясь при этом отчетливо отличной, тогда как  тотемическая гипотеза повела бы к их смешению.  Обожествляемые  виды, объекты этих запретов, образуют системы, отдельные от системы  становых функций (которые имеют  отношение к потреблению растений): так, осьминог уподобляется горе, чьи струящиеся потоки как бы  являются щупальцами,  и потому же  —  солнцу с его лучами; угри,  озерный  и морской, составляют  объект столь сильного пищевого  запрета, что одно лишь их изображение иногда вызывает рвоту.

Следовательно, вместе с Фиртом можно заключить, что у тикопия  животное не мыслится ни как эмблема, ни как предок, ни как родственник. Почитание, запреты, объектом которых могут быть определенные  животные, объясняются комплексно — троякой идеей, что группа произошла  от какого-то предка, что бог воплощается в животном и что  в мифологические времена существовала брачная связь между предком  и богом. Рикошетом приходит почитание животного.

С другой стороны, установки относительно растений и животных  противопоставлены  друг другу. Существуют земледельческие обряды,  но отсутствуют обряды рыболовства или охоты. Для людей атуа проявляются  в животном облике и никогда — как растение. Пищевые запреты,  когда  они имеются, касаются животных, а не растений. Связь богов   с растительными видами является символической, а с животными видами  — реальной. По отношению  к растениям она устанавливается на   уровне вида, тогда как животный вид никогда не есть атуа, но лишь   такое-то животное при таких-то особенных обстоятельствах. Наконец,   растения, "маркированные" дифференциальными поведенческими действиями, всегда съедобны, тогда как с животными дело обстоит наоборот.   Признавая почти слово в слово формулу Боаса, Фирт из беглого сопоставления данных по тикопия с совокупностью полинезийских наблюдений приходит  к выводу, что тотемизм — это не явление sui generis,   а частный случай в рамках отношений между человеком и элементами   его природного окружения (с. 398).

Более удаленные от классической концепции тотемизма данные по   маори  настолько близки с упомянутыми фактами по тикопия, что они   только усиливают доказательность этого вывода. Если какие-то ящерицы  почитаются как охранители погребальных пещер и тех деревьев, где   ставятся ловушки на птиц, это происходит потому, что ящерица представляет бога Уиро, персонифицирующего болезнь и смерть. Несомненно, существует родственная связь между богами и природными элементами  или существами: от союза утеса с водой родились все разновидности песка, гальки, песчаниковых пород и других минералов: нефрита,    кремня, лавы, а также насекомые, ящерицы и  черви. Бог и богиня  Тане-нуи-а-Рангуи и Кау-параури породили всех птиц и все плоды леса,   Ронго —  предок возделываемых  растений, Тангароа — рыб, Аумиа   —  диких растений (Best).

  "Для маори  мир в  целом развертывается наподобие гигантской  родни, где небо и земля изображают первопредков всех существ и всех  вещей: моря, прибрежного песка, деревьев, птиц, людей. Можно сказать, что туземец чувствует себя неловко, если не может (а он того  желает) до малейших деталей очертить родственные связи, соединяющие  его с рыбами океана либо с путешественником, которому он  оказывает гостеприимство. С подлинной страстью высокородный маори проникает в генеалогию, сопоставляя ее с генеалогиями своих  гостей, стремясь обнаружить общих предков и  разбирая ветви на  старшие и младшие. Приводятся  примеры  людей, память  которых  сохраняла в полном порядке генеалогию, включавшую до 1400 персон"  (Prytz-Johansen, р. 9).

 Новая Зеландия никогда не приводилась в качестве типичного примера тотемизма. Но она предоставляет предельный случай, позволяющий  различить, в чистом виде, взаимно исключающие  категории,  совместимость которых обязаны были бы  подтвердить тотемические  гипотезы. Именно потому, что животные, растения и минералы действительно мыслятся маори как предки, они не могут играть роль тотемов. Поскольку в "эволюционистских" мифах Самоа ряд, образованный  из элементов, происходящих из трех больших природных порядков,  мыслится непрерывным с двоякой точки зрения — генетической и диа- хронной. Однако если природные существа или элементы связаны друг  с другом как предки и потомки, а в совокупности все они считаются  предками людей, то никто из них по отдельности не в состоянии играть  роль предка относительно определенной человеческой группы. Если  использовать современную терминологию, тотемизм, где все кланы  считаются происходящими от разных видов, должен, следовательно,  быть полигенным (тогда как полинезийское мышление моногенно). Но  эта полигенность сама носит довольно частный характер, поскольку, как  это происходит при некоторых раскладах, тотемизм с самого начала  игры открывает все свои карты: уже не держит их в запасе, показывая  этапы перехода между животным  или растительным  предком и его  человеческим потомком. Переход от одного к другому, таким образом,  необходимо мыслится как прерывистый (впрочем, все переходы одного  типа одновременны): поистине "наглядные изменения", исключающие  какую бы то ни было ощутимую смежность между начальным и конечным состоянием. Удаленные настолько, насколько это возможно от  модели, вызванной природными процессами возникновения, тотемические генезисы сводятся к аппликациям, проекциям или диссоциациям.  Они состоят в метафорических отношениях, анализ которых зависит  скорее от "этно-логики", чем от "этно-биологии". Сказать, что клан  А "нисходит" от медведя, а клан В "нисходит" от орла, — это конкретный и сокращенный способ установить отношение между А и В, аналогичное отношению между видами.

 Этнография маори, которая помогает вскрыть смешение понятий генезиса и системы, дает также возможность рассеять неясность (происходящую  от той же тотемической иллюзии) между понятиями тотема и мана. Маори определяет каждое существо либо тип существа по его "природе", или "норме", тика, и по его особой функции, его отличительному поведению, тиканга. Мыслимые, таким образом, дифференциро-данно, вещи и существа различаются посредством тупу, приходящего к ним изнутри, идея которого противопоставляется идее мана, приходящей к ним извне и, следовательно, образующей скорее принцип неразличения и смешения:    "Значение мана имеет много общего с понятием тупу, но в одном они целиком разнятся. Оба термина вызывают  представление о развитии, деятельности, жизни; но тупу соотносится с природой вещей и человеческих существ — такой, как она выявляется изнутри, тогда как мана выражает сопричастие, активную форму аккомпанемента, который по природе никогда не  связан неразрывно с какой-либо отдельной вещью или с отдельным человеком" (Prytz-Johansen, р. 85).

Однако и обычаи,  относящиеся к табу (many, не надо смешивать с тупу), располагаются в плане прерывистости, не позволяющей создать какой-либо амальгамы (что часто пытались сделать Дюркгейм и его школа) между понятиями мана, тотем и табу:    "То, что объединяет обычаи many в институт, —  это... глубокое почитание жизни, почтительный страх, побуждающий людей то бояться, то чтить. Этот почитающий страх относится не к жизни вообще, а к жизни в ее частных проявлениях и даже не во всех: лишь к жизни, замкнутой ареалом родственной группы, простирающимся на огороды, лес и места рыбной ловли и  находящим  свое наивысшее выражение  в личности главы, а также в его богатствах и его сакральных  местах" (Prytz-Johansen, р. 198).