Удачи капитана Блада

- А не лучше ли сразу отдать ее палачу для дознания, чтобы разрешить

ваши сомнения, Фрей Хуан? - предложил помощник прокурора.

- Провести дознание, правильно! - с чувством подхватил Фрей Луис. -

Надо пыткой сломить ее злонамеренное упрямство. Таким образом вы получите

признание, необходимое для того, чтобы вынести приговор.

Фрей Хуан сразу посуровел, из его глаз исчезло выражение участия и

грусти.

помощника прокурора. - Стало быть, я занял судейское место, чтобы разрешить

свои сомнения? Что значит спокойствие моей души или душевные терзания по

сравнению со служением Вере? В конце концов мы узнаем правду, как бы долго

нам ни пришлось ее искать. Но мы ее найдем во славу Господа, а не для

разрешения моих, либо чьих-то еще сомнений.

Фрей Хуан резко поднялся. Помощник прокурора обескураженно молчал.

Фрей Луис хотел снова начать разговор, но ему строго напомнили, что он не

член суда, и ему положено высказываться только в качестве свидетеля.

В наступившей тишине Фрей Хуан взял протокол у нотариуса и внимательно

его прочел.

- Генеральный инквизитор потребовал копии, пусть отошлют ему вечером.

Особый интерес, который проявлял к этому делу Генеральный инквизитор

Кастилии Гаспар де Кирога, кардинал-архиепископ Толедо, объясняется тем,

что дон Педро де Мендоса и Луна, как нам известно, приходился ему

племянником. Он был единственным сыном сестры архиепископа, и тот любил

его, как сына; монашеский сан не позволял ему иметь своего собственного.

Этот факт, широко известный в Испании, вселил страх в инквизиторов Толедо,

и они решили передать дело дона Педро в Толедо под надзор самого

Генерального инквизитора.

Кардинал пребывал в глубоком унынии. Каков бы ни был исход дела, какую

бы часть вины ни удалось переложить на козла отпущения, ясно было одно: дон

Педро совершил тягчайшее преступление. Трибунал сочтет, что грехопадения не

произошло бы, не соверши дон Педро того или иного поступка, за которые

должен понести наказание. И трибунал, в свое время без колебания налагавший

тяжкую епитимью на принцев крови, несомненно потребует сурового наказания

для его племянника. Словом, пойдут толки, что кардинал злоупотребил властью

и священным саном, чтобы уберечь своего родственника от справедливой кары.

Генеральному инквизитору и без того чинили немало помех: король весьма

ревниво относился к любой узурпации власти в своих владениях. Папа навряд

ли одобрял то рвение, что Святая инквизиция проявила в Испании, иезуиты

тоже не упускали случая выразить протест по поводу вмешательства в их дела

и даже преследований, коим их подвергла инквизиция.

Да и сам дон Педро не облегчал задачи, стоявшей перед Генеральным

инквизитором, ни своим поведением перед трибуналом, ни в личных беседах,

когда дядя вызывал его из тюрьмы.

Он с презрением рассмеялся, узнав, что Маргарет предъявили обвинение в

колдовстве, и категорически отказался от возможности воспользоваться

лазейкой, предоставленной ему подобным обвинением. Свои нынешние невзгоды

дон Педро считал естественной и заслуженной карой, которую он сам на себя

навлек. Он заявил, что примет наказание с мужеством и надлежащим смирением,

если будет уверен, что его собственное злодейство и безрассудный фанатизм

судей не усугубят положение Маргарет, страшную опасность, угрожающую ей и

еще не вполне ею осознанную. В личных беседах с дядей и, что несоизмеримо

хуже - перед инквизиторами, назначенными кардиналом для следствия во главе

с Фреем Хуаном де Арренсуэло, он упорно утверждал: вся история с

колдовством сфабрикована, чтоб смягчить его вину за последствия, ввиду его

собственного высокого положения и родственных связей с Генеральным

инквизитором. Дон Педро в вызывающей форме заверил судей, что леди Маргарет

не воздействовала на него колдовскими чарами, хоть ее красота, добродетель

и очарование способны околдовать любого. Если эти свойства расценивать как

колдовские чары, то половину девушек во всем мире надо сразу сжечь на

костре, ибо каждая из них когда-нибудь очаровывала того или иного мужчину.

То, что дон Педро во всем обвинял самого себя, ни единым словом не

опорочив еретичку, причину своих бед, было самоубийственно. Любые попытки

убедить дона Педро, что и его слова, и поведение - лишнее доказательство

действия колдовских чар, все еще разжигающих кровь, лишь повергали его в

ярость и усиливали грубые выпады. Он обзывал инквизиторов болванами,

глупыми ослами, упрямыми мулами, а однажды, ничтоже сумняшеся, заявил, что

они сами одержимы дьяволами, ибо с адским усердием губят все вокруг и,

руководствуясь только им известной целью, превращают правду в ложь.

- Для вас, господа, правда - то, что вы хотите видеть, а не то, что

видит любой здравомыслящий человек. Вам нужны лишь те доказательства, что

подтверждают ваши закоснелые предубеждения. В мире нет животного, которое с

такой охотой и упорством шло бы по ложному следу, как вы, доминиканцы.

Дон Педро намеренно разбил слово на два и по негодованию,

отразившемуся на лицах инквизиторов, понял, что до них дошел оскорбительный

смысл его слов. Он повторял их снова и снова, как ругательство, даже

перевел их на испанский, чтобы исключить всякую возможность непонимания.

- Собаки Бога! Псы господни! Вот как вы себя называете. Интересно, как

называет вас Бог.

Заседание было немедленно закрыто, и кардиналу Кироге доложили, что

сумасбродные речи и неподобающее поведение его племянника не оставляют у

судей сомнений: он явно пал жертвой колдовства. Но Фрей Хуан добавил от

себя: как бы они ни были в этом уверены, трибунал не располагает

достаточными доказательствами, чтобы обвинить женщину по имени Маргарет

Тревеньон в колдовстве. Председатель трибунала почтительнейше просил

Генерального инквизитора отказаться от этого обвинения, оставив лишь

обвинение в ереси. А если англичанка - ведьма, она поплатится за это, но

пусть ее осудят за преступление, которое можно доказать.

Грандиозное аутодафе должно было состояться в Толедо в следующий

четверг 26 октября. Фрей Хуан указывал в своем донесении от 19 октября, что

к этому времени приговор по обвинению в ереси будет вынесен, и обвиняемая

понесет наказание; на дона Педро наложат епитимью, определенную трибуналом.

Она будет представлена на одобрение Его высокопреосвященству.

ГЛАВА XIX

сопряженным с неприятностями донесением Фрея Хуана де Арренсуэло, сэр

Джервас Кросби добивался аудиенции у короля Филиппа II.

Пятнадцать дней ушло на то, чтобы добраться от Гринвича до Мадрида,

пятнадцать дней нескончаемых мучений, досады на медленное продвижение к

цели, сводившее его с ума Маргарет в беде, Джервас был нужен ей сейчас,

немедленно, а он полз к ней, как улитка. Путешествие показалось ему

кошмаром. За пятнадцать дней плавания беспечный жизнерадостный парень

посуровел и внешне, и душой, и отныне ему никогда вполне не удавалось

изжить в себе эту суровость.

Бросив якорь в заливе Сантандер, они вошли в порт лишь через шесть

дней из-за сильных встречных ветров. Порт Сантандер они выбрали не потому

что напали на след корабля, который увез Маргарет. Сантандер был первый

крупный порт, и оттуда было удобнее всего добраться до Мадрида - конечной

цели путешествия. Поиски Маргарет, попытки преследовать похитителя были бы

пустой тратой времени: Джервас надеялся добиться от короля Испании

охранного свидетельства. Потому-то он решил прежде всего встретиться с этим

легендарно-могущественным человеком.

"Роза мира" вошла в испанские территориальные воды без национального

флага. Бесстрашие было свойственно сэру Оливеру Трессилиану, но он не

забывал и про осторожность. Он был готов встретить лицом к лицу любую

подстерегавшую его опасность, но избегал неоправданного риска.

Тем не менее отсутствие флага возымело тот же эффект, что и вызывающе

реющий флаг враждебной державы. Не прошло и часа с тех пор, как они бросили

якорь в бухте Сантандер, как к "Розе мира" подошли две большие черные

барки. На борту их было множество людей в стальных шлемах и доспехах,

вооруженных пиками и мушкетами. В первой находился наместник короля в

Сантандере собственной персоной. Он хотел узнать, из какой страны и с какой

целью прибыл корабль. Ряд пушек, жерла которых торчали из ружейных портов,

придавали "Розе мира" вид боевого корабля.

Сэр Оливер приказал спустить трап и пригласил наместника на борт

корабля. Он не возражал, когда вместе с ним по трапу поднялось шесть солдат

в качестве почетного караула.

Наместником короля в Сантандере был напыщенный коротышка, склонный к

полноте, несмотря на сравнительно молодой возраст. Джервас объяснил ему на

ломаном, но вполне понятном испанском, усвоенном во время плавания с

Дрейком, что он - курьер королевы Елизаветы и везет письма королю Филиппу

Испанскому. В подтверждение своих слов он показал сверток с королевскими

печатями и собственноручной королевской надписью.

Это заявление было встречено косыми взглядами и любезными словами

наместника, дона Пабло де Ламарехо. Он понимал, что королевские посланники

неприкосновенны, даже если это еретики-англичане, обреченные на вечное

проклятие и потому не заслуживающие ни внимания, ни сострадания любого

богобоязненного человека. Наместник рассудил, что корабль и команда,

доставившая королевского посланника, находятся под эгидой международного

права, как и сам посланник, а потому с готовностью согласился выполнить

просьбу сэра Оливера пополнить запасы свежей воды и продовольствия.

Джервас один отправился в порт на барке наместника. Он просил

разрешения взять с собой двух матросов для услуг. Но наместник, рассыпаясь

в любезностях, настоял, чтоб Джерваса сопровождали два испанца: они, как

объяснил наместник, окажутся куда полезнее, поскольку знают страну и язык.

Джервас прекрасно понимал истинное намерение дона Пабло приставить к нему

двух стражей. Не выдав себя ни словом, ни намеком, он счел благоразумным

превратить королевского посланника в пленника на время его пребывания в

Испании, если только его величество не распорядится иначе.

Сэр Джервас не придал этому никакого значения. Ему было важно как

можно скорей попасть к королю, а как это будет достигнуто, его не

интересовало. Испанцы, будь на то их воля, могли доставить его в Мадрид

связанным по рукам и ногам.

Оливер Трессилиан по уговору должен был ждать Джерваса в Сантандере.

Они условились: если Джервас не вернется ровно через месяц и не пришлет

сообщения, значит, его постигла неудача, и Оливер отправится в Англию и

доложит обо всем королеве. Приняв такое решение, друзья простились, и

Джервас, похожий на испанца и цветом кожи и суровостью, отправился в Мадрид

с двумя стражниками, изображавшими из себя грумов. Ехали куда медленней,

чем хотелось бы Джервасу: местность была гористая, и лошадей меняли редко.

На пути у них лежала провинция Бургос, прославленная родина Сида*,

Романская Сеговия высоко в горах с ее акведуком Флавиан. Но чудеса природы,

как и рукотворные, не трогали Джерваса. Душой он рвался в Мадрид, изнемогая

от томительного ожидания, надеясь, если на то будет милость Божья, утешить

свое отчаяние.

______________

* Сид Кампеадор, настоящее имя - Родриго Диас де Бивар (ок.

1040-1094) - испанский рыцарь, прославившийся своими подвигами герой

народного эпоса "Песнь о моем Сиде".
Путешествие по земле Испании заняло шесть дней. Но и на этом оно не

закончилось. Король находился в Эскориале, величественном монастырском

дворце в отрогах гор Гуадаррама. Строительство замка завершилось совсем

недавно: король Филипп постоянно мешал зодчим и мастерам, навязывал им свой

чудовищный вкус в архитектуре, внешнем и внутреннем убранстве.

Джервас и его спутники приехали в столицу вечером, и им пришлось

дожидаться утра. Итак, прошла неделя, прежде чем взору Джерваса открылся

огромный дворец монарха, повелителя полумира. Это было серое, мрачное,

весьма непривлекательное сооружение. Говорили, что в основе плана дворца

просматривается решетка для пыток огнем, на которой принял мученическую

смерть святой Лаврентий. В то утро пасмурное небо усиливало иллюзию, что

серая громадина - неотъемлемая часть горной цепи Гуадаррама, что она

создана самой природой.

Впоследствии, вспоминая полдень в Эскориале, Джервас думал, а не

привиделось ли все это ему во сне. В огромном дворе маршировали солдаты в

красивых мундирах. Офицер, которому он сообщил цель своего прихода, провел

его по широкой гранитной лестнице в длинную сводчатую галерею. Из ее

маленьких окошек было видно четырехугольное крыло - резиденция короля. В

галерее толпилась и гудела людская масса - придворные в черном бархате,

офицеры в доспехах, прелаты в фиолетовых и пурпурных мантиях, монахи в

коричневых, серых, черных и белых сутанах.

Посетители стояли группами или прохаживались по галерее, повсюду

слышался приглушенный шум голосов. Они косились на высокого молодого

человека с изможденным смуглым лицом под гривой жестких каштановых волос, в

диковинной заморской одежде и высоких пропыленных сапогах.

Однако вскоре выяснилось, что он получит аудиенцию скорее, чем те, кто

дожидались ее с утренней мессы, ибо тут же появился церемониймейстер и

провел его через приемную, где он оставил оружие, к королю.

Джервас оказался в небольшом помещении, напоминающем монашескую келью

своей строгостью, и в ноздри ему ударил запах какого-то снадобья. Стены

были побелены, и единственным украшением служила картина, изображавшая

круги ада, где в огненном вихре метались черти и грешники, обреченные на

адские муки.

Посреди комнаты стоял квадратный стол из дуба, словно в трапезной

аббата, а на нем - груда пергаментной бумаги, чернильница и перья.

За ним, положив правый локоть на край, сидел на высоком, будто

монастырском, стуле величайший монарх своего времени, повелитель полумира.

При одном взгляде на него посетитель испытывал шок, возникающий, когда

фантазия разительно не соответствует действительности. Людям так

свойственно идеализировать королевскую власть, королевское достоинство,

связывать воедино человека и место, которое он занимает в обществе. Высокий

титул этого человека, огромные владения, где его слово было законом, так

распаляло людское воображение, что само имя Филиппа II вызывало в уме

видение сверхчеловеческого величия, почти божественного великолепия.

Но вместо фантастического создания Джервас увидел морщинистого старика

болезненного вида, низкорослого с выпуклым лбом, светлыми, почти

бесцветными, близко поставленными глазами и тонким орлиным носом. Рот

производил отталкивающее впечатление: гротескно выдающийся вперед

подбородок, запавшие бледные губы постоянно полуоткрыты и обнажают гнилые

зубы. И без того длинный подбородок удлиняется неровно растущей рыжеватой

бородкой, над верхней губой - тонкая щетинистая полоска усов. Волосы,

когда-то густые, золотистые, свисают тонкими пепельными прядями.

Филипп сидел, положив левую завязанную, распухшую от подагры ногу на

стул с мягким сиденьем. Он был одет во все черное, и его единственным

украшением был орден Золотого Руна на тонкой шее. Филипп что-то деловито

писал на документе и не оторвался от своего занятия, когда вошел Джервас.

Король будто вовсе его не заметил. Наконец он передал документ сухопарому

человеку в черном, стоявшему по левую руку от него. Сантойо, королевский

камердинер, взяв письмо, присыпал чернила песком, а король тем временем,

все еще игнорируя Джерваса, взял из пачки пергаментный лист и продолжил

работу.

Позади у стены размещались еще два письменных стола, за ними сидели

камердинер вручил документ, переданный ему королем.

За спиной у короля стоял человек средних лет, очень прямой и высокий,

в черном облачении и длинной сутане иезуита. Это был, как узнал Джервас,

отец Аллен, своего рода посол английских католиков при короле Филиппе,

ценившем его весьма высоко. В глубоком проеме одного из двух окон,

заливавших комнату светом, стоял Фрей Диего де Чавес, настоятель Санта

Крус, плотного сложения человек с веселым выражением лица.

Королевское перо царапало поля документа. Сэр Джервас терпеливо ждал,

стоя неподвижно, как и офицер позади него. Он не переставал удивляться

жалкому ничтожному воплощению наследственного принципа и невольно сравнивал

Филиппа с противным пауком, сидящим в самом центре огромной сплетенной им

паутины.

Наконец король передал Сантойо второй документ, и его льдистые глаза

под нависшим лбом метнули быстрый взгляд исподлобья на высокого молодого

человека, ждавшего его внимания с таким достоинством и терпением. Бледные

губы чуть заметно шевельнулись и послышался глуховатый голос: монарх что-то

быстро сказал совершенно бесстрастным тоном. Его слова, произнесенные в

обычной для него невразумительной манере, так раздражавшей иностранных

послов, прозвучали, точно гудение жука в тихой комнате. Его величество

говорил по-испански. Властитель полумира изъяснялся лишь на родном языке и

с грехом пополам разбирал простой текст на латыни: ведь он был не только

злой и малодушный развратник, но и недоучка и невежда.

Сэр Джервас довольно хорошо владел разговорным языком, но не понял ни

слова из сказанного королем. Некоторое время он стоял в нерешительности, но

тут наконец отец Аллен обнаружил звание английского, взяв на себя роль

переводчика.

- Его величеству доложили, сэр, что вы привезла письма от королевы

Елизаветы.

Джервас вытащил из камзола запечатанный пакет и шагнул вперед,

намереваясь вручить его королю.

- Преклоните колено, сэр! - приказал иезуит резким тоном. Джервас

повиновался и опустился перед монархом на одно колено.

Филипп Испанский протянул к нему руку, похожую на руку покойника

восковой желтизной и прозрачностью. Король подержал пакет, будто

прикидывал, сколько он весит, и прочитал надпись, сделанную легко

узнаваемым почерком Елизаветы Английской. Потом он перевернул пакет и

рассмотрел печать. Его губы скривилась в презрительной усмешке, и он снова

прогудел бесстрастным тоном нечто невразумительное. На сей раз никто из

присутствующих не понял, что он сказал.

Наконец, пожав плечами, король сломал печати, разложил перед собой

письмо и углубился в чтение.

Сэр Джервас, отступив к стене, с напряженным интересом и беспокойством

наблюдал за выражением лица Филиппа. Он заметил, что король нахмурился,

потом снова скривился в усмешке, и его рука, державшая лист пергамента,

сильно задрожала, словно ее внезапно парализовало. Джервас с надеждой

подумал, что это признак страха, но был разочарован. Король заговорил; гнев

придал силу его голосу, и его услышали все присутствующие. Джервас на сей

раз все понял.

- Ублюдок, нахальная еретичка! - выкрикнул король и скомкал костлявой

рукой оскорбившее его письмо. Он с таким же удовольствием разделался бы и с

его автором, попадись она ему в руки.

Секретари перестали строчить перьями. Сантойо, стоявший справа у

стола, отец Аллен позади и Фрей Диего у окна затаили дыхание. Мертвая

тишина последовала за вспышкой королевского гнева: Филипп редко открыто

проявлял свои чувства.

Пауза затянулась, но король вскоре обрел привычную холодную

сдержанность.

- Возможно, я ошибся, - сказал он, - возможно, я что-то не так

понял. - Он расправил скомканный пергамент. - Аллен, прочтите мне письмо,

переведите его, - приказал он. - Я хочу избежать ошибки.

Иезуит взял письмо и, читая, тут же переводил его на испанский. В его

голосе звучал нараставший ужас.

Таким образом Джервас узнал точное содержание королевского послания.

Елизавета Английская написала в свое время немало писем, повергавших

ее советников в ужас, но никогда еще более резкого послания, чем это, не

выходило из-под ее пера. Учитывая суть послания, устрашающими сами по себе

были его краткость и недвусмысленность. Королева писала на латыни, извещая

своего зятя, короля Филиппа II Испанского и Первого Португальского, что его

подданный, испанский аристократ по имени дон Педро де Мендоса и Луна,

потерпел кораблекрушение у берегов ее державы и обрел приют и

гостеприимство в английском доме, за которое расплатился, похитив дочь

хозяина, леди Маргарет Тревеньон. Детали его величеству, если он того

пожелает, сообщит посланник. Она же уведомляет его величество, что в

лондонском Тауэре содержатся испанский адмирал дон Педро Валдес и семь

испанских офицеров благородного происхождения, не считая матросов. Они

захвачены на андалузском флагмане и находятся всецело в ее власти. Далее

Елизавета предупреждала его величество, призвав в свидетели Бога: леди

Маргарет Тревеньон должна вернуться домой в добром здравии, податель сего

письма сэр Джервас Кросби и его спутники, последовавшие за ним в Испанию,

чтобы сопровождать вышеупомянутую леди, должны получить охранное

свидетельство и без единой царапины, не понеся ни малейшего ущерба,

вернуться на родину. В противном случае, Елизавета пришлет своему брату,

королю Филиппу, головы дона Педро Валдеса и семи его благородных офицеров,

не считаясь с правилами ведения войны и международным правом.

Последовало гробовое молчание. Потом король разразился коротким злым

смешком в знак презрения.

- Стало быть, я все правильно понял, - сказал он, и добавил иным,

непривычным тоном, срываясь на крик. - Доколе, доколе, о, Господи, ты

будешь терпеть эту Иезавель?

- Доколе, доколе? - эхом отозвался отец Аллен.

Фрей Диего, стоявший у окна, казалось, окаменел. Его цветущее лицо

приобрело сероватый оттенок.

Король сидел, съежившись, и размышлял.

- Это нахальство, - сказал он наконец, сделав презрительный жест

рукой. - Пустая угроза! Ничего не случится. Ее собственный варварский народ

не допустит такого варварства. Ее письмо - попытка запугать меня

призраками. Но я, Филипп II Испанский, не боюсь призраков.

- Когда вашему величеству доставят восемь голов, вы убедитесь, что это

не призраки.

Безрассудно-смелые слова произнес Джервас, и все вокруг оцепенели от

ужаса.

в глаза.

спрашивал?

- Я сказал то, что счел необходимым, - бесстрашно ответил Джервас.

- Счел необходимым? Ах, вот как? Значит, эта необходимость вас