Удачи капитана Блада

которые может ответить только ясновидец.

Курфюрст не сводил с него тяжелого недоверчивого взгляда. В этот миг

послышались торопливые шаги, и в дверях беседки показалась служанка, одна

из фрейлин Софи.

- Что вам нужно? - рявкнул на нее курфюрст.

- Взять перчатку Ее Высочества, которую она недавно обронила здесь, -

пугливо отвечала девушка, раскрыв, сама того не ведая, тот секрет, ради

сохранения которого была столь поспешно послана сюда.

Курфюрст швырнул ей перчатку и злобно ухмыльнулся. Когда девушка

убежала, он снова повернулся к Кенигсмарку.

- А вы ловко изворачивались, - с усмешкой сказал он. - Слишком уж

ловко для честного человека. Ну-ка, рассказывайте без утайки, что же

все-таки делала здесь принцесса Софи в вашем обществе?

Кенигсмарк горделиво выпрямился и произнес, глядя прямо в пышущее

гневом лицо курфюрста:

- Ваше Высочество полагает, что принцесса была здесь со мной, а

перечить принцу не положено, даже если он оскорбляет женщину, чья

безупречная чистота выше его понимания. Но Ваше Высочество напрасно

считает, что я смогу принять хоть малейшее участие в этом оскорблении,

снизойдя до ответа на его вопрос.

- Это ваше последнее слово? - Курфюрст так и трясся от сдерживаемого

гнева.

Выпуклые глаза Эрнеста сузились, толстая нижняя губа выпятилась в

зловещей гримасе.

- Вы освобождаетесь, граф, от службы в гвардии курфюрста, и поскольку

это - единственное, что связывало вас с Ганновером, мы не видим причины для

продления вашего пребывания здесь.

Кенигсмарк отвесил чопорный поклон.

- Мое пребывание здесь, Ваше Высочество, закончится, как только я

сделаю необходимые приготовления к отъезду. Самое большее - через неделю.

- Вам дается три дня, граф, - Курфюрст повернулся и заковылял прочь.

Только после его ухода Кенигсмарк, наконец, смог вздохнуть полной

грудью. Трех дней вполне хватит и принцессе. Все прекрасно.

Курфюрст тоже полагал, что все прошло очень хорошо. Он уволил этого

возмутителя спокойствия, предотвратил скандал и отвел беду от своей

невестки. Лишь госпожа фон Платтен считала, что все идет из рук вон плохо:

она жаждала вовсе не такого результата. Она грезила о скандале, который

навеки погубит обоих ее врагов, Софи и Кенигсмарка. А теперь они избежали

гибели. И то, что графиня, как она полагала, разлучила любовников, само по

себе не могло утолить переполнявшую ее ненависть. Поэтому она направила всю

мощь своего злого гения на разработку нового замысла, который приведет к

желанному итогу. Замысел этот был чреват определенным риском. Рассчитывая,

что сумеет выкрутиться в случае провала, графиня смело взялась за дело,

уверенная в успехе.

На другой день она послала Кенигсмарку короткую поддельную записку от

имени Софи. В ней содержалась настоятельная просьба прийти нынче же в

десять часов вечера в покои принцессы. Угрозами и подкупом она вынудила

фрейлину Софи (ту самую, что приходила за перчаткой) передать это послание.

Но случилось так, что Кенигсмарк, через верную фрейлину Софи, госпожу

де Кнезебек, посвященную в их тайну, тем же утром послал принцессе записку,

в которой кратко сообщал о необходимости срочного отъезда и просил

завершить приготовления с таким расчетом, чтобы можно было покинуть

Херренхаузен следующим же утром. Граф счел принесенное ему послание ответом

Софи и ничуть не усомнился в его подлинности, поскольку почерк принцессы

был ему незнаком. Он был обескуражен опрометчивостью, с которой Софи

призывала его, но не испытывал ни малейших колебаний. Осмотрительность не

была присуща его натуре. Граф верил, что боги покровительствуют смельчакам.

Тем временем госпожа фон Платтен осыпала своего любовника упреками за

то, что он так мягко обошелся с датчанином.

- В чем дело? - отвечал ей курфюрст. - Завтра он уберется на все

четыре стороны, и мы освободимся от него. Разве этого мало?

- Мало-то не мало, да только вдруг будет уже поздно?

- На что это вы намекаете? - раздраженно спросил он.

- Буду откровенна и расскажу все, что знаю. Вот как обстоят дела.

Кенигсмарк встречается с принцессой Софи этой ночью, в десять часов. И где

бы вы думали? В личных покоях Ее Высочества!

Курфюрст с проклятиями вскочил на ноги.

- Это неправда! - вскричал он. - Быть того не может!

- Ну, тогда я умолкаю, - молвила Иезавель и поджала тонкие губы.

- Нет, говорите! Как вы это узнали?

- Этого я вам сказать не могу, не выдав чужую тайну. Достаточно того,

что я об этом знаю. Ну, а теперь подумайте сами, сполна ли вы воздали за

поруганную честь вашего сына, ограничившись высылкой этого негодяя.

- Боже, если бы я только знал! - Задыхаясь от гнева, курфюрст подошел

к двери и кликнул слуг.

- Истину установить нетрудно, - сказала дама. - Укройтесь в Риттерзале

и дождитесь появления графа. Но лучше бы пойти не одному, так как он очень

опасен. Ведь Филипп - убийца.

Пока курфюрст, по совету графини, собирал своих людей, Кенигсмарк

впустую тратил время, томясь в приемной в ожидании Софи. Госпожа де

Кнезебек пошла доложить о нем принцессе, которая уже легла. Неожиданное

сообщение о приходе графа встревожила и испугало ее. Софи была потрясена

его безрассудством: взять и прийти сюда, да еще после вчерашних событий!

Если об этом посещении станет известно, последствия будут ужасны.

Принцесса поднялась и с помощью молодой фрейлины стала готовиться

принять графа. Она спешила, но все равно драгоценные минуты утекали

впустую. Наконец Софи вышла. Для проформы ее сопровождала фрейлина.

- Что случилось? Что привело вас ко мне в такой час?

- Что меня привело? - переспросил обескураженный таким приемом граф. -

Ваше повеление. Ваша записка.

- Моя записка? Какая записка?

Внезапно Филипп осознал, что попал в западню и теперь обречен. Он

достал предательскую записку и протянул принцессе.

- Что это значит? - Она провела бледной рукой по глазам, как бы

стараясь снять пелену, застилающую взор. - Записка не моя. Как вы могли

подумать, что я настолько безрассудна, чтобы позвать вас сюда в такой

поздний час? Как вы могли помыслить?

- Да, вы правы, - сказал он и улыбнулся - вероятно, чтобы уменьшить ее

тревогу, но улыбка получилась скорее горькой, чем радостной. - Это,

несомненно, дело рук нашего друга, госпожи фон Платтен. Мне лучше поскорее

убраться отсюда. Что до остального, моя карета будет ждать вас завтра с

полудня до заката возле церкви на рыночной площади Ганновера. Я буду в ней.

Надеюсь доставить вас в Вольфенбюттель в целости и сохранности.

- Я приду, я приду. Но сейчас удалитесь. О, удалитесь же!

Он посмотрел на Софи долгим прощальным взглядом, взял ее руку,

склонился над ней и поцеловал. Он прекрасно понимал, что может с ним

случиться.

Граф вышел, пересек приемную, спустился по узкой лестнице и открыл

тяжелую дверь в Рыцарский зал. Войдя, он притворил за собой дверь и с

минуту оглядывал огромное помещение. Если он опоздал, и засады уже не

избежать, то напасть на него должны именно здесь. Но все было тихо.

Одинокая лампада, стоявшая на столе посреди просторного зала, отбрасывала

тусклый неверный свет, но и его хватило, чтобы убедиться: графа никто не

поджидает. Филипп облегченно вздохнул, закутался в плащ и быстро пошел

дальше.

похожие на тени фигуры. Внезапно тени превратились в вооруженных воинов и

бросилась на него.

Граф услышал шум, обернулся и, скинув плащ, молниеносно выхватил

шпагу, проделав это с ловкостью и проворством человека, который вот уже

десять лет ходит рука об руку с опасностью и привык полагаться только на

свой клинок. Это движение решило его участь. Нападающим было приказано

взять графа живым или мертвым, и они, зная о его умении владеть оружием, не

желали рисковать. В тот миг, когда Филипп изготовился к защите, один из

атакующих легко ранил его алебардой в голову, а второй рассек ему грудь.

Граф рухнул, кашляя и задыхаясь; кровь окропила его прекрасные золотистые

локоны, обагрила бесценные брабантские кружева на воротнике, но правая рука

Филиппа продолжала отчаянно сжимать бесполезную теперь шпагу.

Убийцы сгрудились вокруг графа, занеся над ним свои алебарды, чтобы

принудить его сдаться. Внезапно рядом с одним из налетчиков возникла фигура

графини фон Платтен, выплывшая, казалось, прямо из тьмы. Тут же маячил

нескладный коренастый курфюрст. Кенигсмарк едва дышал.

- Я убит, - прохрипел он. - Но прежде, чем предстать перед Создателем,

я клянусь, что принцесса Софи ни в чем не повинна, Ваше Высочество.

- Не повинна?! - сиплым голосом вскричал курфюрст. - Что же вы делали

в ее покоях?

- То была ловушка, расставленная нам мстительной ведьмой, которая...

Каблук мстительной ведьмы опустился на губы умирающего, прервав его

речь. Затем графа прикончили, осыпали известью и зарыли под полом

Рыцарского зала, под тем самым местом, где он был повержен и где еще долго

потом виднелись следы его крови.

Так плачевно завершил свой жизненный путь блистательный Кенигсмарк,

жертва собственного неукротимого романтизма.

Что касается Софи, то лучше бы ей той ночью разделить судьбу своего

друга. Наутро ее заключили под стражу, спешно вызвав из Берлина принца

Георга. На основании свидетельств он сделал вывод, что честь его не

пострадала и, не желая лишней огласки, вполне удовлетворился бы тем, что

стал поддерживать с принцессой прежние отношения. Однако Софи непреклонно

требовала сурового и справедливого суда.

- Если я виновна, то недостойна вас, - заявляла она принцу. - А если

нет - то вы недостойны меня.

Говорить больше было не о чем. Для развода был созван церковный суд.

Поскольку, несмотря на все старания, не обнаружилось ни одного

доказательства супружеской измены Софи, суд вынес решение о разводе по

причине неисполнения его супружеских обязанностей.

Софи пыталась возражать против столь вопиющего беззакония, но тщетно.

Ее увезли в мрачный замок Ален, где она еще тридцать два года влачила

жалкое безотрадное существование.

Софи умерла в ноябре 1726 года. Говорят, что, лежа на смертном одре,

она отправила с доверенным гонцом письмо своему бывшему супругу, ставшему

ныне королем Англии Георгом I. Спустя семь месяцев, когда король пересекал

границу Германии, следуя в милый его сердцу Ганновер, это письмо было

подброшено ему в карету.

Письмо содержало предсмертное заявление Софи о своей невиновности, а

также торжественный призыв: покойная повелевала королю Георгу еще до

истечения года предстать рядом с ней перед судам Господа и ответить в ее

присутствии за все те несправедливости, которым он подверг ее, за ее

погубленную жизнь и жалкую смерть.

Король Георг откликнулся на этот призыв немедленно. Прочитав письмо,

он тут же свалился от кровоизлияния в мозг и днем позже, 9 июня 1727 года,

испустил дух в своей карете по пути в Оснабрюк.

11
ТИРАНОУБИЙСТВО
Шарлотта Корде и Жан-Поль Марат
Адам Люкс, влюбленный в Шарлотту Корде самой возвышенной и чистейшей

любовью - ведь он не перемолвился с нею даже словом, а она и вовсе не

подозревала о его существовании, - назвал ее тираноубийцей.

Платоническая страсть охватила Адама Люкса внезапно, когда Шарлотту

везли на телеге к эшафоту; его порыв стал естественным следствием ее

деяния. Оба они прошли по-своему величественный путь, но одинаково

бессмысленными были спокойная жертва, принесенная ею на алтарь Республики,

и его восторженное мученичество на алтаре Любви.

Роман этот - безусловно, самый странный из всех, попавших в анналы

истории - наполнен своеобразным пафосом и не допускает обычных сетований на

судьбу (как все могло бы сложиться, не вмешайся старуха с косой). Он

полюбил ее потому, что она умерла, и умер из-за того, что полюбил. К этому,

собственно, нечего добавить, разве что несколько мелких подробностей,

каковые я и намерен представить вниманию читателей.

Монастырская воспитанница Мари Шарлотта Корде Д'Армон была дочерью

безземельного нормандского помещика, захудалого дворянина, хотя и знатного

по рождению, но, в силу несчастливой судьбы и стесненных условий,

настроенного, по-видимому, против закона о майорате, или права

первородства, - главной причины неравенства, вызвавшего во Франции столь

бедственные потрясения. Подобно многим людям его круга со сходными

жизненными обстоятельствами, он оказался в числе первых новообращенных

республиканской веры - незамутненной идеи конституционного правительства из

народа и для народа: пришла пора избавиться от дряхлой паразитической

монархии и господства изнеженных аристократов.

Шарлотта прониклась от мсье де Корде высокими республиканскими

идеалами, во имя которых вскоре пожертвует жизнью; она с ликованием

встретила час пробуждения, когда дети Франции восстали ото сна и свергли

наглую горстку "братьев-соотечественников", сковавшую их вековыми цепями

рабства.

Изначальную жестокость Революции Шарлотта считала быстротечной.

Ужасные, но неизбежные конвульсии, сопровождающие это пробуждение, скоро

кончатся, и к власти придет мудрое, идеальное правительство, о котором она

мечтала - обязано прийти, ведь среди избранных народом депутатов

значительную часть составляют бескорыстные и преданные Свободе люди,

выходцы из того же класса, что и ее отец. Они получили хорошее воспитание и

разностороннее образование; двигали ими исключительно любовь к людям и к

родине; постепенно они создали партию, известную как Жиронда.

Однако возникновение какой-либо партии предопределяет появление, по

меньшей мере, еще одной. И та, другая, партия, представленная в

Национальном собрании и называемая партией якобинцев, имела менее ясные

устремления и действовала менее умеренно; из ее рядов выдвинулись такие

бескомпромиссные и безжалостные личности, как Робеспьер, Дантон и Марат.

Если Жиронда стояла за Республику, то якобинцы выступали за анархию;

между этими партиями началась война.

Жиронда ускорила свое падение, обвинив Марата в соучастии в

сентябрьской резне. Триумфальное оправдание Марата и последовавшее сразу за

этим изгнание двадцати девяти депутатов стали прелюдией к уничтожению

Жиронды. Опальные депутаты бежали в провинцию в надежде поднять армию -

одна армия могла бы еще спасти Францию; некоторые из беглецов направились в

Как. Памфлетами и публичными выступлениями они стремились вызвать всплеск

подлинно республиканского воодушевления. Талантливые люди, красноречивые

ораторы и искусные литераторы, они сумели бы добиться успеха, но в

покинутом ими Париже находился другой, не менее одаренный человек, с лучшим

знанием психологии пролетариата, не ведавший усталости и в совершенстве

владевший искусством разжигать страсти толпы своим саркастическим пером.

Этим человеком был Жан-Поль Марат, бывший практикующий врач, бывший

профессор литературы, окончивший Шотландский университет святого Андрея,

автор нескольких научных и множества социологических трудов, закоренелый

памфлетист и революционный журналист, издатель и редактор "Друга Народа",

кумир парижской черни, которая наградила его прозвищем, порожденным

названием газеты. Оттого-то и был он известен всем под именем Друга Народа.

Таков был враг жирондистов и чистого - альтруистического и

утопического - "республиканизма", за который они ратовали; и пока он еще

жил и творил, втуне пропадали их собственные усилия увлечь народ за собой.

Своим умным и опасным пером из логова на улице Медицинской Школы он плел

тенета, парализующие возвышенные устремления, угрожая окончательно удушить

их.

Разумеется, он не был одинок - Дантон и Робеспьер являлись его

наиболее страшным, безжалостным и непримиримым из этой троицы. Во всяком

случае, Шарлотте Корде - другу и союзнице опальных ныне жирондистов,

нашедших убежище в Кане, - он рисовался в воображении настолько огромным и

ужасным, что совершенно затмевал сообщников. Для юного ума, распаленного

религиозным экстазом проповедуемой жирондистами Свободы, Марат был опасным

еретиком, извратившим новую великую веру ложной анархической доктриной и

стремящимся заменить низвергнутую тиранию тиранией еще более

отвратительной.

В Кане Шарлотта стала свидетельницей краха попытки жирондистов поднять

войска и вырвать Париж из грязных лап якобинцев. С болью в сердце наблюдая

этот провал, она увидела в нем признак того, что Свободу задушили в

колыбели. Вновь и вновь читала она имя Марата, могильщика Свободы, на устах

друзей и наконец пришла к заключению, выраженному одной фразой письма

примерно того времени:

"Друзья закона и человечности никогда не будут в безопасности, доколе

жив Марат."

Единственный шаг отделял этот негативный вывод от позитивного

логического эквивалента, и такой шаг был сделан. Неизвестно, родилось ли

окончательное решение уже по ходу действий, но у Шарлотты была возможность

заранее разработать свой план. Она осознавала необходимость большой

жертвы - ведь тот, кто возьмется за избавление Франции от гнусного

чудовища, должен быть готов к самоотречению. Шарлотта взвесила все спокойно

и трезво, и столь же трезвым и спокойным будет отныне любой ее поступок.

Однажды утром она уложила багаж и почтовой каретой отправилась из Кана

в Париж, оставив отцу записку:

"Я уезжаю в Англию, ибо не верю в долгую и мирную жизнь во Франции.

Письмо я отправлю при отъезде, и когда вы получите его, меня здесь уже не

будет. Небеса отказывают нам в счастье жить вместе, как и в иных радостях.

Быть может, это еще самое милосерднее в нашей стране. Прощайте, дорогой

отец. Обнимите от моего имени сестру и не забывайте меня."

Больше в записке ничего не было. Выдумка с отъездом в Англию

понадобилась ей, чтобы избавить отца от страданий. Согласно своим планам,

Шарлотта Корде собиралась остаться инкогнито. Она отыщет Марата

непосредственно в Конвенте и публично прикончит в его собственном кресле.

Париж узрит Немезиду, карающую лжереспубликанца в том самом Собрании,

которое тот развратил, и немедленно извлечет урок из сцены гибели чудовища.

Что касается Шарлотты, то она рассчитывала принять мгновенную смерть от рук

разъяренных зрителей. Предполагая погибнуть неопознанной, она надеялась,

что отец, услышав, как и вся Франция, о кончине Марата, не свяжет с дочерью

орудие Судьбы, растерзаннее взбешенной толпой.

Теперь вам ясна великая и мрачная цель двадцатипятилетней девушка,

скромно расположившейся в парижском дилижансе тем июльским утром второго

года Республика - 1793-го от Рождества Христова. На ней были коричневый

дорожный костюм, кружевная косынка на пышной груди и конусовидная шляпка на

светло-каштановой головке. В ее осанке чувствовались достоинство и в равной

степени грация - Шарлотта была прекрасно сложена. Кожа светилась той

восхитительной белизной, которую принято сравнивать с цветом белых лилий.

Серые, как у Афины, глаза и столь же благородный овал лица чуть тяжелил

подбородок с ямочкой. Шарлотта хранила привычное спокойствие; оно

отражалось во всем - во взгляде, медленно переходящем с предмета на

предмет, в сдержанности движений и невозмутимости рассудка.

И пока тяжелые колеса дилижанса катились через поля во парижской

дороге из Кана, мысли о деле, ради которого предпринималась поездка - о

смертоносной миссии - не могли нарушить этого ее постоянного спокойствия.

Она не ощущала горячечной дрожи возбуждения и не подчинялась истеричному

порыву - у нее была цель, столь же холодная, сколь и высокая - освободить

Францию и заплатить за эту привилегию жизнью.

Поклонник Шарлотты, о котором мы также ведем здесь речь, неудачно

сравнил ее с другой француженкой и девственницей - Жанной д'Арк. Однако

Жанна поднималась к вершине славы с блеском и под приветственные возгласы,

ее подкрепляли крепкий хмель битв и открытое ликование народа. Шарлотта же

тихо путешествовала в душном дилижансе, спокойно сознавая, что дни ее

сочтены.

понимавший толк в красоте, докучал ей любовными излияниями и через два дня,

перед тем, как карета вкатилась на мост Нейи в Париже, даже предложил выйти

за него замуж.

Шарлотта прибыла в гостиницу "Провиданс" на улице Старых Августинцев,

сняла там комнату на первом этаже, а затем отправилась на поиски депутата

Дюперре. Жирондист Барбару, с которым она состояла в дружеских отношениях,

передал ей в Кане рекомендательное письмо, и Дюперре должен был помочь с

аудиенцией у министра внутренних дел. Министра Шарлотта взялась повидать в

связи с некими документами по делу бывшей монастырской подруги, и она

торопилась поскорее выполнить это поручение, дабы освободиться для главного

дела, ради которого приехала.

Расспросив людей, она сразу же выяснила, что Марат болен и сидит дома

взаперти; это потребовало изменения планов и отказа от первоначального

намерения предать его публичной казни в переполненном Конвенте.

Следующий день - то была пятница - Шарлотта посвятила делам своей

подруги-монахини. В субботу утром она поднялась рано и примерно в шесть

часов вышла прогуляться в прохладные сады Пале-Рояля, раздумывая о пути и

способе достижения цели в неожиданно открывшихся обстоятельствах.

Около восьми, когда Париж пробудился к повседневной суете и опустил

ставни, она заглянула в скобяную лавку в Пале-Рояле и за два франка купила

прочный кухонный нож в шагреневых ножнах. Затем возвратилась в отель к

завтраку, после которого, все в том же коричневом дорожном платье и

конической шляпке, опять вышла и, остановив наемный фиакр, направилась к

дому Марата на улице Медицинской Школы.

Однако ей отказали в праве войти в убогое жилище. Гражданин Марат

болен, сказано было Шарлотте, и не может принимать посетителей - путь ей с

таким заявлением преградила любовница триумвира, Симона Эврар, известная

впоследствии как вдова Марата.

Шарлотта вернулась в гостиницу и написала триумвиру письмо:

Гражданин, я прибыла из Кана. Твоя любовь к стране придала мне

уверенности, что ты возьмешь на себя труд выслушать известия о печальных

событиях, имеющих место в той части Республики. Поэтому до часу пополудни я

буду ждать вызова к тебе. Будь добр принять меня для минутной аудиенции, и

я предоставлю Тебе возможность оказать Франции громадную услугу.

Мари Корде."
Отправив это письмо Марату, она до вечера тщетно прождала ответа.