Удачи капитана Блада

пуще прежнего распалил тщеславие герцога, подхлестнув его к новым

дерзостям.

2 июня блистательная ватага из четырех тысяч знатных французских

господ и дам, а также Бэкингем и его свита, покинули Париж, чтобы

сопровождать Генриетту-Марию, теперь уже королеву английскую, на первом

этапе ее пути к новому дому. Король Людовик не участвовал в проводах; еще

раньше он отбыл вместе с Ришелье в Фонтенбло, предоставив супруге и

королеве-матери прощаться со своей сестрой.

Во время путешествие Бэкингем не упускал случая оказать тот или иной

знак внимания Анне Австрийской. Долг предписывал ему ехать рядом с каретой

Генриетты-Марии, но Его Дерзость герцог Бэкингемский презирал долг и

никогда не заботился о том, чтобы не обидеть и не оскорбить кого-нибудь

своим поведением.

Ну, а потом в эту игру вмешался сам дьявол.

В Амьене королева-мать занедужила, и двору пришлось сделать остановку

на несколько дней, чтобы дать Ее Величеству возможность отдохнуть. Пока

Амьен, которого удостоили своим присутствием три королевы сразу,

наслаждался оказанной честью, герцог де Шолнез устраивал увеселения в своем

замке. Бэкингем тоже был там, и на балу, последовавшем за пиршеством,

именно он танцевал с французской королевой. После бала царственный поезд

вернулся в резиденцию двора в епископском дворце. Прохладным вечером в

пышный сад дворца вышла маленькая компания, чтобы прогуляться перед сном.

Бэкингем шествовал рядом с королевой. Заботы об Анне Австрийской были

возложены на хозяйку дома, красивую и умную госпожу Мари де Роан, герцогиню

Шеврез, и ее егеря, мсье де Путанжа. Мадам де Шеврез сопровождал

очаровательный хлыщ, лорд Холланд, один из ставленников Бэкингема, и между

молодыми людьми уже возникло какое-то мимолетное чувство. Мсье де Путанж

шел под руку с мадам де Вернье, в которую тогда был по уши влюблен. Вокруг

этой группы по обширному саду разгуливали другие придворные.

То ли мадам де Шеврез и мсье де Путанж были слишком увлечены своими

собеседниками и собеседницами, то ли тихий свежий вечер и собственные

переживания заставили их с пониманием отнестись к романтической эскападе,

которую высокая гостья уже почти желала предпринять - неизвестно. Во всяком

случае, хозяева, похоже, позабыли, что она - королева, и с сочувствием

вспомнили о том, что Анна - женщина, которую сопровождает самый

блистательный кавалер на свете. В итоге они совершили непростительную

ошибку, отстав от гостьи и потеряв ее из виду, когда Анна свернула в аллею

над рекой.

Не успел Бэкингем осознать, что остался наедине с королевой и что

сумерки и деревья - его верные союзники, скрывающие их от посторонних глаз,

как кровь уже ударила ему в голову, и он принял дерзкое решение: он завоюет

свою милую даму, завоюет здесь и сейчас. Ведь она так благосклонна к нему!

Она со столь видимым удовольствием принимает его авансы!

- Какой мягкий вечер, - со вздохом проговорил он. - Какой прелестный

вечер...

журчит...

- Река! - воскликнул герцог совсем другим тоном. - Какое же это нежное

журчание? Река смеется, и смех ее язвителен. Это злая река.

- Злая? - опешила Анна.

Герцог остановился. Теперь они стояли бок о бок.

- Злая, - повторил он. - Злая и жестокая. Она питает море, которое

вскоре разлучит меня с вами. И она потешается надо мной, злорадно смеется

над той болью, которую мне вот-вот суждено испытать.

Королева растерялась. Дабы скрыть смущение, она засмеялась, но смех

получился сдавленный. Она не знала, как воспринимать его слова, не знала,

оскорбиться ей или обрадоваться этому дерзновенному посягательству на ее

царственную неприступность и отчужденность от мира, на состояние, в котором

она жила до сих пор и в котором, как учили ее испанские предки, должна была

пребывать до самой смерти.

- О, господин посол... но ведь вы еще приедете к нам и, возможно,

довольно скоро.

Он ответил ей тотчас же, и ответил вопросом. Голос его дрожал, а губы

были совсем рядом с ее лицом, так близко, что Анна чувствовала на щеке

дыхание герцога.

- Вы этого хотите, мадам? Желаете ли вы этого? Умоляю вас, сжальтесь

надо мной и скажите, что хотите этого! Тогда я приеду к вам, даже если ради

этого мне придется повергнуть в руины половину мира.

Этот образчик слишком уж лихого ухажерства, облеченный в чересчур

грубую, прямолинейную словесную форму, заставил королеву отпрянуть в страхе

и раздражении, хотя раздражение, возможно, было лишь мимолетным и

проистекало, скорее всего, от воспитания. Тем не менее Анна ответила ему

тоном, полным ледяного достоинства, каким и должна была говорить испанская

принцесса и французская королева:

- Вы забываетесь, мсье. Королеве Франции не пристало внимать таким

речам. По-моему, вы лишились рассудка.

- Да, я лишился рассудка! - выпалил герцог. - Я обезумел от любви -

настолько, что забыл о том, что вы - королева, а я посол. Посол - еще и

мужчина, а королева - женщина, и это - наше подлинное естество. Это, а не

титулы, при помощи которых Судьба пытается заставить нас забыть о нашей

истинной сущности. А между тем мое настоящее "я" любит вас, любит столь

пылко и неодолимо, что совершенно не представляет себе, как можно не

ответить взаимностью на такую любовь!

Это внезапное признание немного сбило королеву с толку. Да, герцог был

прав: она - женщина. Пусть королева, но при этом - еще и полузабытая жена,

которой просто пользовались по мере надобности, не даря и толики тепла. И

никто никогда не говорил ей ничего похожего, ни один человек ни разу не

признавался ей, что само ее существование может так много значить для него,

что само ее женское естество обладает волшебной способностью пробуждать

страсть и преданность. И вот теперь герцог - такой

блистательно-великолепный, такой самоуверенный, не знающий себе равных

человек, - у ее ног и принадлежит ей, фигурально говоря, со всеми

потрохами. Это немного растрогало ее - женщину, почти не знавшую, что такое

настоящий мужчина. Анне пришлось сделать над собой усилие, чтобы дать ему

отпор, но отпор этот был не слишком убедителен.

- Тише, мсье, умоляю вас! Вы не должны так говорить со мной. Это...

это ранит меня!

О, это роковое слово! Анна хотела сказать, что Бэкингем ранит ее

царственное достоинство, за которое она теперь цеплялась, как утопающий за

соломинку. Но герцог, благодаря своему вопиющему тщеславию, разумеется,

неверно истолковал ее слова.

- Ранит! - вскричал он, и восторженные нотки в его голосе, должно

быть, насторожили королеву. - Потому что вы противитесь. Потому что

боретесь со своим истинным естеством. Анна! - Он схватил ее и сильным

рывком прижал к себе. - Анна!

Это едва ли не грубое прикосновение повергло женщину в ужас и

рассердило ее. Гордость Анны восстала - неистово и яростно. Громкий

пронзительный крик вырвался из ее уст, разорвав тишину ночного сада. Он

привел герцога в чувство. Ощущение было такое, словно его подняли высоко в

воздух, а потом бросили на землю.

Бэкингем издал какое-то нечленораздельное восклицание и отпрянул.

Мгновение спустя появился встревоженный мсье Путанж. Когда он подбежал,

держа ладонь на рукояти шпаги, королеву и герцога уже разделяла аллея.

Бэкингем стоял прямо и горделиво; Анна дрожала и задыхалась, прижав руку к

тяжело вздымающейся и опадающей груди, как человек, пытающийся унять

одышку.

- Мадам! Мадам! - вскричал Путанж голосом, полным тревоги и раскаяния

Теперь он стоял между ними, переводя взгляд с королевы на герцога и

обратно. Анна не произнесла ни слова, Бэкингем тоже молчал. Путанж совсем

растерялся.

- Вы кричали, мадам, - напомнил он королеве. Бэкингем, вполне

вероятно, подумал в тот миг, что сейчас шпага мсье де Путанжа пронзит его

внутренности. Должно быть, он сознавал, что его жизнь зависит от ответа

Анны.

стараясь заставить свой голос звучать спокойно. - Должна признаться, что

растерялась, оставшись наедине с господином послом. Не допускайте такого

впредь, мсье де Путанж!

Придворный молча поклонился. Его занемевшие пальцы отпустили рукоять

шпаги, и он облегченно вздохнул. Он не обманывался относительно того, что

здесь произошло, но никаких осложнений не предвиделось, и это радовало

Путанжа. Вскоре к ним присоединились остальные гуляющие, и компания больше

не распадалась до тех пор, пока Бэкингем и лорд Холланд не откланялись.

Наутро провожавшие сочли свой долг исполненным. Немного отъехав от

Амьена, французский двор простился с Генриеттой-Марией, вверив ее заботам

Бэкингема и его свиты, которым надлежало в целости и сохранности доставить

английскую королеву к Карлу.

Подавленный и полный раскаяния, Бэкингем подошел к карете, в которой

сидела Анна Австрийская в обществе одной лишь принцессы де Конти.

- Мадам, - молвил герцог, - я пришел проститься.

- Счастливого пути, господин посол, - ответила королева, и в голосе ее

слышались теплота и нежность. Анна словно бы хотела показать этим, что не

держит зла на герцога.

- И попросить у вас прощения, мадам, - добавил Бэкингем тоном ниже.

- О, мсье, не будем больше об этом, умоляю вас, - королева потупилась;

руки ее дрожали, щеки то бледнели, то заливались.

Герцог отбросил занавеску и просунул голову в окно кареты, чтобы никто

из стоявших снаружи не мог видеть его лица. Взглянув на Бэкингема, Анна

заметила слезы в его глазах.

- Не поймите меня превратно, мадам. Я прошу прощения только за то, что

испугал вас и поставил в неловкое положение. Что касается произнесенных

мною слов, то извиняться за них бессмысленно: я не мог не сказать их, точно

так же, как не могу не дышать. Я подчинялся инстинкту, который сильнее воли

к жизни. Я лишь выразил чувства, владеющие всем моим существом, и они будут

владеть им до конца моих дней. Прощайте, мадам! Если вам понадобится слуга,

готовый умереть за вас, вы знаете, где его найти.

Он поцеловал край ее накидки, прижал тыльную сторону ладони к глазам и

исчез, прежде чем королева успела вымолвить хоть слово в ответ.

Анна сидела, бледная и задумчивая, и принцесса де Конти, исподтишка

наблюдавшая за ней, заметила, что глаза ее увлажнились.

"Я могу поручиться за добродетель королевы, - говорила принцесса

впоследствии, - но вовсе не уверена в твердости ее сердца: ведь слезы

герцога, несомненно, тронули ее душу".

Но это еще не конец истории. На подступах к Кале Бэкингема встретил

гонец из Уайтхолла, привезший ему распоряжения касательно переговоров,

которые герцог был уполномочен провести во Франции. Ему надлежало

условиться о союзе против Испании, но переговоры с Людовиком и Ришелье уже

зашли в тупик, вероятно из-за неудачно выбранного посланника. Распоряжения

запоздали и были уже бесполезны, но очень пригодились Бэкингему в качестве

предлога для возвращения в Амьен. Тут он добился аудиенции у

королевы-матери и лично вручил ей совершенно ненужное послание к королю.

Выполнив это "химерическое поручение", как назвала его госпожа де

Моттевиль, герцог приступил к главному делу, ради которого и воспользовался

предлогом для возвращения в Амьен. Он принялся добиваться приема у Анны

Австрийской.

Было раннее утро, и королева еще не поднималась. Но утренние приемы

при французском дворе были настоящими утренними приемами, и члены

королевской фамилии устраивали их, оставаясь в постели. Поэтому вряд ли

стоит удивляться тому, что герцога допустили пред очи королевы. Та была

одна, если не считать фрейлины, госпожи де Ланнуа, которая, как говорят,

была стара, благоразумна и добродетельна. Поэтому нетрудно представить себе

возмущение этой дамы, когда она увидела герцога, сломя голову влетевшего в

комнату и рухнувшего на колени у царственного ложа. Схватив одеяло,

Бэкингем припал к нему губами.

Если молодая королева выглядела смущенной и взволнованной, то госпожа

де Ланнуа являла собой образчик ледяного достоинства.

- Господин герцог, - проговорила она, - во Франции не принято

преклонять колена, обращаясь к королеве.

- Мне нет дела до французских обычаев, мадам, - резковато отвечал

Бэкингем. - Я - не француз.

- Это очень заметно, мсье, - прошипела старая, благоразумная и

добродетельная графиня. - И тем не менее я надеюсь, что, находясь во

Франции, мсье окажет нам любезность и, возможно, ради нашего удобства будет

следовать обычаям этой страны. Позвольте мне распорядиться, чтобы господину

герцогу принесли кресло.

- Мне не нужно кресло, мадам.

Графиня возвела очи горе, словно говоря: "Ну чего еще ждать от

иностранца?", и отступилась, позволив ему и дальше стоять на коленях.

Правда, на всякий случай она стала в изголовье постели королевы.

Герцог совершенно не смутился и обратил на госпожу де Ланнуа не больше

внимания, чем на предмет меблировки. Он всецело сосредоточился на

достижении своей цели. Государственные дела вынудили его вернуться в Амьен.

Немыслимо, чтобы он, будучи совсем рядом с Ее Величеством, не зашел к ней

преклонить колена у царственных ног и усладить свой взгляд созерцанием ее

несравненного совершенства, милым образом, неотступно стоявшим перед его

мысленным взором. Единственная отрада его жизни - быть преданным рабом Ее

Величества.

Все это, и не только это, герцог выпалил единым духом. А королева,

утратившая от растерянности и раздражения дар речи, лишь молча смотрела на

него.

безрассудство. Не будь госпожа Ланнуа благоразумнейшей женщиной, двор

наверняка в самом скором времени бурлил бы от сплетен, и ушей короля,

несомненно, достигла бы очень интересная история, которая, безусловно,

очернила бы королеву без всякой надежды на обеление. Но самонадеянный и

тщеславный Бэкингем, похоже, нимало не заботился об этом. Можно подумать,

что он хотел потешить самолюбие, связав свое имя с именем королевы узами

скандала.

Наконец Анна обрела голос.

- Господин герцог, - смущенно пробормотала она, - не следовало, просто

не стоило просить меня об аудиенции ради того только, чтобы сказать все,

что вы сказали. Я разрешаю вам удалиться.

Бэкингем в сомнении поднял взгляд и увидел в глазах королевы

растерянность. Вероятно, он объяснил эту растерянность присутствием в

комнате третьего лица, женщины, на которую сам он не обращал никакого

внимания. Он снова поцеловал покрывало, тяжело поднялся на ноги и побрел к

двери. С порога Бэкингем метнул на королеву дерзкий пламенный взгляд и,

прижав руку к сердцу, воскликнул исполненным трагизма голосом:

- Прощайте же, мадам!

Госпожа де Ланнуа проявила сдержанность и не рассказывала о том, что

произошло во время встречи королевы с герцогом. Но самого факта утреннего

приема в опочивальне оказалось достаточно, чтобы у сплетников развязались

языки. Отголоски сплетен долетели до короля, которому не преминули сообщить

и о происшествии в саду, поэтому весть о возвращении Бэкингема в Лондон

обрадовала Людовика. Но Ришелье, злобно ненавидевший Анну, всячески

подогревал подозрительность короля.

- Почему она вскрикнула, сир? - вопрошал он. - Что такого сделал мсье

де Бэкингем, если она вскрикнула?

- Сие мне неведомо, - отвечал король, - но коль скоро Анна закричала,

она ни в чем не виновата.

В те дни Ришелье не развивал эту тему, но и не забывал о ней. У него

были свои люди в Лондоне и других городах, и кардинал хотел, чтобы они

подробно докладывали ему о действиях Бэкингема и мельчайших событиях его

личной жизни. Но и Бэкингем оставил во Франции двух надежных агентов,

наказав им не позволять королеве забывать о нем, поскольку намеревался под

тем или иным предлогом вскоре вернуться в Париж и покорить Анну. Этими

агентами были лорд Холланд и художник Бальтазар Жербье. Следует

предположить, что они успешно отстаивали интересы герцога, а из

последовавших событий можно сделать вывод, что Ее Величество охотно слушала

рассказы об этом удивительном романтическом герое, оставившем яркий след на

серой тропе ее жизни, озарившем эту тропу мимолетным сполохом своего

пламенного сияния. Одинокая королева с нежностью и сожалением думала о нем,

и к этому сожалению примешивалась изрядная толика жалости к себе самой -

женщине, которой выпала такая безотрадная доля. Он был далеко, за морем;

быть может, она больше никогда не увидит его, так почему бы ей не позволить

себе немного романтической нежности? Вреда от этого не будет.

И вот, в один прекрасный день, спустя много месяцев после отъезда

Бэкингема, королева слезно попросила Жербье (если верить Ларошфуко)

съездить в Лондон и вручить герцогу безделку, которая напоминала бы ему о

ней, - алмазные подвески. Жербье доставил в Англию этот знак любви (а

подарок был именно знаком любви и ничем иным) и передал его герцогу.

Это событие вскружило Бэкингему голову, и желание видеть Анну стало

настолько неодолимым, что он тотчас же сообщил во Францию о своем скором

приезде туда в качестве посла английского короля для обсуждения ряда

вопросов, связанных с Испанией. Но Ришелье уже прослышал от французского

посланника в Лондоне, что в Йоркхаусе, резиденции Бэкингема, на стенах в

великом множестве висят портреты королевы Франции. Кардинал счел своим

долгом сообщить об этом королю. Людовик рассердился, но отнюдь не на

королеву. Поверив в ее виновность, он позволил бы слишком глубоко уязвить

свою мрачную гордыню. Поэтому он посчитал обилие картин одним из проявления

Бэкингемского фанфаронства, формой хвастливого самовыражения, пустым

бахвальством, свойственным людям, одержимым манией величия.

В итоге английскому королю сообщили, что присутствие герцога Бэкингема

во Франции в качестве посла к Его Наихристианнейшему Величеству крайне

нежелательно по причинам, хорошо ему известным. Прознав об этом, тщеславный

Бэкингем во всеуслышание объявил о причине, "хорошо ему известной", и

громогласно поклялся поехать во Францию и встретиться с королевой

независимо от того, согласится на это французский король или нет. Его

заявления были обычным порядком доведены до сведения Ришелье и переданы им

королю Людовику. Но Его Наихристианнейшее Величество просто фыркнул,

посчитав все это новым пустым бахвальством, и выкинул историю из головы.

Ришелье был обескуражен такой реакцией подозрительного по натуре

короля. Она настолько раздражала и злила его, что, принимая во внимание

неугасимую неприязнь кардинала к Анне Австрийской, легко поверить, что он

не жалел сил, лишь бы добыть нечто похожее на доказательство и убедить

Людовика, что королева вовсе не так уж невинна, как он упорно считает.

Случилось так, что один из лондонских агентов Ришелье сообщил ему (в

числе других сведений о личной жизни герцога), что у Бэкингема есть тайный

заклятый враг - графиня Карлайл. Между нею и герцогом существовали некогда

нежные отношения, но длились эти отношения недолго, потому что Бэкингем

вдруг ни с того ни с сего прервал их. Опираясь на эти сведения, Ришелье

решил вступить б переписку с госпожой Карлайл и в письмах своих так ловко

обработал графиню, что она (как нам поведал Ларошфуко) вскоре, сама того не

понимая, стала наиболее ценным шпионом его преосвященства из всех тех, кого

он приставил к Бэкингему. Ришелье сообщил ей, что прежде всего его

интересуют сведения, способные пролить истинный свет на отношения герцога и

французской королевы, и убедил графиню сообщать ему каждую, даже самую

незначительную подробность, поскольку мелочей в таком деле не бывает.

Злость графини на Бэкингема только усиливалась из-за того, что ее

приходилось подавлять, ибо из опасений за свое доброе имя госпожа Карлайл

не осмеливалась дать ей волю. Эта злость превратила знатную даму в

послушное орудие Ришелье, и она исправно собирала для герцога всевозможные

сплетни. Но все это были какие-то пустые пересуды.

И вот, в один прекрасный день, к графине попали действительно важные

сведения. Когда она передала их Ришелье, у того заколотилось сердце. Из

достовернейших источников графине стало известно, что алмазные подвески,

которые герцог последнее время носит, не снимая, были посланы ему в знак

любви королевой Франции с ее личным гонцом. Вот это была и вправду

интересная весть. Таким орудием можно запросто уничтожить королеву. Ришелье

призадумался. Сумей он завладеть подвесками, и дело сделано. Все

остальное - пустяки. Тогда упрямой тупой вере короля в безразличие его жены

к этому хвастливому расфуфыренному английскому выскочке будет положен

конец - и какой! Ришелье затаился на время и послал письмо графине.

Вскоре в Йоркхаусе давали пышный бал, который удостоили своим

присутствием король Карл и его молодая французская королева. Госпожа

Карлайл тоже была там, и Бэкингем танцевал с ней. Женщина она была

красивая, образованная и смышленая, а тем вечером и вовсе сумела очаровать

его светлость, так что он, вероятно, корил себя за то, что обошелся с ней

слишком легкомысленно. А графиня всеми силами давала герцогу понять, что их

отношения возобновятся, как будто никакой размолвки и не было, стоит только

ему этого пожелать. Она была весела, шаловлива, кокетлива и неотразима.

Настолько неотразима, что очень скоро герцог, поддавшись ее чарам, покинул

своих гостей и, предложив даме опереться на его руку, вышел с нею в сад.

Они уединились в тени возле запруды, которую по заказу Бэкингема только что

соорудил зодчий Иниго Джоунз. Миледи томно льнула к Бэкингему, позволила

заботливо обнять себя за плечи и на миг тесно прижалась к нему. Герцог

пылко обнял госпожу Карлайл, и тут она, прежде такая покладистая, вдруг

принялась яростно сопротивляться, выкачивая неподдельное женское упрямство.

Началась возня. Наконец графиня вырвалась из рук герцога и стремглав

помчалась через лужайку к огромному дому, сиявшему всеми окнами. Его

светлость пустился следом за ней, не зная, смеяться ему или злиться.

Он не сумел догнать беглянку и возвратился к гостям, чувствуя себя

одураченным. Бэкингем пытливо высматривал госпожу Карлайл, но нигде не

видел ее. Наконец он принялся наводить справки, и ему сказали, что графиня

велела подать свой экипаж и покинула Йоркхаус тотчас же по возвращении из

сада.

Возникало противоречие: получалось, что госпожа Карлайл обиделась на

герцога за то, к чему сама столь явно склоняла его. Ну, да она всегда была