июня 1968 г. «Большевики» [М. Ф. Шатров. Театр «Современник». Постановщик О. Н. Ефремов. Режиссер Г. Б. Волчек. Художник П. М. Кириллов]

4 июня 1968 г. «Большевики» [М. Ф. Шатров. Театр «Современник». Постановщик О. Н. Ефремов. Режиссер Г. Б. Волчек. Художник П. М. Кириллов].

Часовые. Смена караула. Телеграммы. Монтаж с тем, что происходит в зале заседаний. Помещения, места действия разделены только условно, персонажи переходят из одной комнаты в другую на наших глазах.

Телеграмма Ленина — смысловые стыки, перекличка с тем, что происходит в зале заседаний, перекличка цитат. Портретность и внутренние отношения иного, современного содержания (чувство поколения и времени потеряно). Финал — массовая сцена, хоровая (любимовская). Их судьбы после этого решения «раздавлены» (так ли это?).

Е. А. Евстигнеев — Луначарский. Характерный образ — еще один образ интеллигента, параллель с Никитой Муравьевым (В. Н. Сергачев) в «Декабристах».

В разговоре с секретаршей — умилительно-сентиментальный, не ленинский тон.

В зале заседаний. Спор. Ожидание. Сидят на полу. Загорский (О. П. Табаков) разламывает хлеб — режиссерская находка…

6 июня 1968 г. «Баллада о невеселом кабачке». [Пьеса Э. Олби по одноименной повести Карсон Маккаллерс. Пер. З. Л. Гинзбург. Сценическая редакция Н. К. Треневой. Театр «Современник». Постановщик Эйви Эрлендссон. Художники М. А. Аникст и С. М. Бархин. Композитор Ю. И. Маркин].

Рассказчик — З. Б. Филлер. Рассказ о городке (городок обывательской скуки, до которого нам, в сущности, нет дела). Говорит {88} многозначительно, эпическая интонация, с выражением. Зачем же столько пафоса?

Много плохих актеров, отвлеченно-«западный» стиль.

О. П. Табаков — Лаймон: «мастерство», предел уродства, играет фашизм.

Ситуация — сексуальная патология, вернее, вообще, конечное человеческое, беккетовское. На пределе морального уничтожения.

8 июня 1968 г. [В. С. Розов. «Традиционный сбор». Театр «Современник». Постановка О. Н. Ефремова. Режиссер В. П. Салюк. Художник П. М. Кириллов].

При освещенном зрительном зале молодой, задорно-рекламный голос по радиотрансляции говорит о тех, кто пришел на вечер встречи выпускников. Потом — речь старой учительницы (и это сделано без умиления и сентиментальности). Впечатление учительского «хамства», жесткий голос, категоричность и законченность, скрытая обида и горечь, усталость и исчерпанность. Умная, но не добрая. Речь — ее профессиональная привычка. (В БДТ этот текст пригласили прочесть Е. М. Грановскую⁹⁶ — в ней было старческое обаяние). Здесь совсем иначе — учительша без сантиментов, без женского. Хотя и умная, и интеллигентная, может быть, даже дореволюционная институтка или курсистка, но несколько свысока относящаяся к этой демократической мелюзге. В этом все дело, в переключении из идеальной сферы. И все же суть и отношения те же.

«Танцуйте!» — на экране танцующие пары. Зажигается свет в классе. Пухов (И. В. Кваша) и Тимофей (В. А. Суворов) устраивают стол. Появляются по очереди действующие лица. Ольга Носова (Н. М. Дорошина) — особая точность повадки. Вообще — прием двойного существования героев, они как бы превращаются в школьников, входя в класс, начинают себя вести как школьники. Ольга и Агния (Л. М. Толмачева) бьют Тараканова (П. И. Щербаков) {89} по лбу: «Ах ты наш Таракашечка!». Агния с Сергеем (Е. А. Евстигнеев): она что-то чертит на парте, зачеркивает, кокетничает (это как бы сцена из прошлого). Ольга входит, слегка, только где-то в самых бедрах пританцовывая. Женское, бабье — прекрасное юношеское воспоминание, но в то же время довольно жалкое. Это тридцатые [годы] — и не только тридцатые — эта солидарность, память, связь людей, характерное для тридцатых товарищество (совсем иное, чем теперь) — оно дает себя знать.

Павел Козин (В. Н. Сергачев) не просто мещанин, в его поведении не просто хамство современного циника, но и былое школьное озорство. Он и теперь — задира, не просто циничен и бестактен, но задирист.

Собираются. Школьная фотография. Пьют. Неловкость, не сошлись еще. Немного скучающая Агния. Ее сухость, она сама себя убеждает, сама старается подавить в себе человеческое. Ее сентенции, наступательные ходы — не от убежденности, а скорее от неуверенности.

Появление Максима (Г. А. Фролов) — играет пьяницу, внешнее.

Сергей — Евстигнеев. Быстрые, какие-то перебегающие движения, внутренняя задумчивость, какая-то внутренняя тема есть — а внешне уверенность. Какая-то траченность, он потерт жизнью. Немного сутул. Черный костюм, может быть, и хороший, но уже бывалый. Держится в нем бравада «парня из нашего города», он ее сохраняет, не напускает на себя, но и не сдается, хотя уже без самозабвения, самоотдачи (появилась какая-то привычка, автоматизм). Усмешечки — по поводу себя, людей. Усталость. Сюжет с Агнией: любит ее, без нее не может — но и с ней не может (из-за ее цинизма). Сцена, когда они вместе — чуть-чуть что-то не произошло, но не хватило сил бороться друг за друга, время оказалось сильнее.

Люди — рожденные временем и им же уничтоженные, покалеченные. Почему? Фашистская подоплека. Ольга и Сергей, разговор о любви. Наплыв Ольги, говорящей о своей любви («как ни плохо, но люблю»). Бабий крик, кричит (так люди разговаривают). Это дает глубину — но в то же время и переигрывание.

Пухов в конце, когда уже все кончилось, — возвращение к началу, к сборам, «кто остался в живых» — это перебой, спад напряжения.

{90} Лиза у Г. М. Соколовой как-то естественнее, чем у З. М. Шарко, это не «номер» (Шарко «играет» бабу)⁹⁷.

Активность Инны (Е. Ю. Миллиоти) — активность души и чувства, какая-то лихорадочность.

Сцена танцев. Снова сбор. Другая тональность. Открылись. Агния расплакалась.

В начале спектакля, когда Сергей выпил свою рюмку с каким-то вывертом — пропустил ее по ладони и выпил из-под большого пальца, такой фокус — это раздражило Агнию: опять, сколько можно, все такой же, когда наконец будет серьезным. Теперь, чтобы снять неловкость, вернее, показать, что она не отчаялась, чтобы не думали, и еще в знак того, что она с ними, что эта простая человеческая солидарность дороже, что она не хочет оставаться в своей позиции (дело — главное, а все остальное — сантименты), что она все-таки с ними. Сцена этого единства — пение. Поются старые песни, из «Веселых ребят», военные тех времен. Евстигнеев с гитарой. Это не пение песни — а игра, намечен характер песни. Образы поющих — разноголосие, нестройность. Каждый по-своему — и все же вместе.

Еще два финала:

Пухов и сын.

Класс утром. Ребята фотографируются. Кольцевое построение.