июня 1968 г. Л. Г. Зорин. «Декабристы». [Театр «Современник». Постановщик О. Н. Ефремов. Ассистент режиссера В. П. Салюк. Художник П. А. Белов. Композитор Ю. И. Маркин. Балетмейстер Ю. Д. Трепыхалин

2 июня 1968 г. Л. Г. Зорин. «Декабристы». [Театр «Современник». Постановщик О. Н. Ефремов. Ассистент режиссера В. П. Салюк. Художник П. А. Белов. Композитор Ю. И. Маркин. Балетмейстер Ю. Д. Трепыхалин].

Звучит музыка. На сцене за зеркалами возникают пять фигур декабристов. Пауза (может быть, немного затянувшаяся? Вообще это {83} представление было, вероятно, не самым удачным. Долго не начинали — пропал какой-то костюм, первый день в Ленинграде и т. д.). Свет за зеркалами гаснет, фигуры исчезают.

На сцене и за зеркалами появляются люди. Все время движение, по кругу. Эпизод «антракт в театре». Вспыхивает разговор. Горячие головы, о политике. Смелее и решительнее всех говорит Блудов (О. И. Даль). Тут же С. Трубецкой (А. В. Мягков). Старики. Проход Великого князя Михаила Павловича (В. И. Тульчинский) — рыжий, бурбон. Поклоны [в его адрес]. Кланяются по-разному. С. Трубецкой стоит спиной.

Сцена пустеет. Слуги-солдаты (денщики) ставят стол, подсвечники, закуски и вино. Авторский текст (ремарку о месте и времени действия) читает О. Н. Ефремов. Никита Муравьев (В. Н. Сергачев) и Пестель (И. В. Кваша) — это основная пара. Их спор, их противоположность и близость составляют (по замыслу) основную коллизию. У Сергачева — интеллигентность. У Кваши — тот же характер, то же внутреннее состояние, что и в роли Шуры Горяева⁹⁴.

Предыстория. Пестель говорит об убийстве императора, всей его фамилии (потом, на допросе — как он смотрит на Н. Муравьева: удивление, любопытство, он поражен, но хочет понять; понимает, что не может верить).

Ночь перед восстанием. Трубецкой, Каховский (Г. А. Фролов). Во дворце — Николай I (О. Н. Ефремов). Пластика! Руки — портреты тех времен.

Допрос декабристов. Повторение — за зеркалами и перед ними. Разные приемы обращения с каждым, царь перебегает от одной группы к другой (темп!). Пантомима за зеркалами. Сцена у зеркал (письма царю): освещены только лица.

Тайный комитет. Чернышев (Е. А. Евстигнеев) — «Голый король»⁹⁵. Реплику «На кого руку поднимали» говорит в сторону, как бы про себя.

Казнь. Снова пятеро повешенных. Финальные сцены идут на фоне танцев. В финале — разговор Н. Муравьева с мужиком (Д. Г. Попов) через зеркало. Вопросы и ответы, далекие от пафоса. Т. е. внешне есть весь комплекс декабристских формул, иногда {84} они достаточно иллюстративны, но в принципе декабристы — современные, молодые. Вопрос о действии (как действовать, что делать). Ефремов все же играет современного просвещенно-либерального бюрократа.

3 июня 1968 г. Театр «Современник». «Народовольцы».

«Монтировка» действия, синхронность происходящего на сцене.

В. Н. Сергачев [1 й господин] — еще одна линия, еще один облик — образ российского интеллигента, и, может быть, наиболее характерный, живой. Л. И. Иванова [II я крестьянка] — старуха, у колыбели, в толпе… Пластика О. Н. Ефремова (сравнить — в «Декабристах» и в «Народовольцах»). Принцип концентрированной правды, отобранный жест и интонация, которые окрашивают все (вдруг открывается правда, на мгновение, все время этого не пронести).

В зале еще не погашен свет. Звучит песня. Свет гаснет. На заднем плане, в далекой перспективе проходит фигурка (кукла). Слышен стук копыт. Из боковых дверей выходят старуха [Л. И. Иванова] и два господина. Они садятся слева — на скамью, где будет сидеть Желябов. Рабочий с каким-то насосом возится у люка (позже он будет гасить фонари). Очень важные фигуры — Крестьянин [О. П. Табаков] и I я крестьянка [Н. М. Дорошина]. Все устраиваются, потом будут ходить, лежать. Торговка [Г. Б. Волчек] с ящиком, Табаков помогает ей снести ящик. Сергачев говорит: «Семь часов утра». Рабочий ворчит. Мужик беспокоится, будет ли отсюда видно… Настроение сцены: утренне-ночное, просыпающееся. Ожидание и приготовление ко дню. Это будет всего один день, и то, что происходит на сцене — действительное содержание этого дня. Маленькое столкновение: первый и второй господин — с господином, Который проходит; спросили, есть ли у него билет на эшафот (это газетчики, до этого обсуждалось, что билеты на эшафот дали не всем изданиям, суета и хвастовство). Зрелище, событие, народное «гуляние». Так мог бы начинаться день коронации (и Ходынка!). Говорят о речи прокурора Муравьева, о его карьере. Господин начинает читать эту {85} речь старухе-барыне [Л. И. Иванова]. Она глуха, переспрашивает слова, от этого разбивается вся патетика (в спектакле 25 июня этого не будет). Появляется Муравьев [Г. А. Фролов] — на стуле, по-домашнему, в халате. Фролов играет иначе, чем Острин. Тот играет разоблачительно-иронически, явного жулика и попрыгуна. У Фролова Муравьев — более тяжелый и угнетенный (нелегко ему, во всяком случае). Каждое слово он проверяет не для того, чтобы блеснуть на суде (к чему стремится Острин), а чтобы не ошибиться, не допустить неточности.

Обращение к Желябову («Кто говорит от имени народа»). Тут-то и завязывается одна из главных тем пьесы, один из главных ее узлов: интеллигент желябовского типа и сановник-чиновник.

Слева тихо появляется Желябов [О. Н. Ефремов]. Два господина с испугом оглядываются и уступают ему скамейку (синхронная сценическая связь). Желябов сосредоточен на своем блокноте. Главная его нота — энергия, убежденность, непреклонность. Он становится силой ведущей, определяющей. Это конец «экспозиции» — но в ней уже все заявлено, все начато, в зародыше уже все есть.

Толпа — которая в конце должна превратиться в народ.

Синхронность и асинхронность (день казни — и просвечивающие в нем события). Прокурор говорит о Липецке — те же действующие лица, но они снимают тут же, на сцене, пальто, разуваются. В середине выдвигается фонтанчик целебной воды. Народовольцы у фонтанчика, идет разговор. Нервный Гольденберг [О. И. Даль]. Александр Михайлов [А. В. Мягков]. Морозов [Р. В. Суховерко] с бородой. Фроленко [Г. А. Шумилов] — простота, ремесленник революции (потом, перед взрывом, он будет пить и есть). Они говорят, спорят, голосуют. Старуха «узнала» Михайлова. Говорит по-французски. Мужик [О. П. Табаков] подошел к источнику с бутылкой (у Табакова мужик довольно наглый, себе на уме, чувствует себя хозяином — ведь о нем и ради него все вокруг). Они все к нему обращаются, уступают ему место.

Нет традиционного и реалистического построения. Разбивка групп и диалогов. Мужик со своей бутылкой пройдет мимо источника, воровато нагнется — «попробовать» — посмотрит на народовольцев {86} и отойдет (деловитость и хозяйственность мужика, его внутренняя уверенность — он живет увереннее всех). У этой сцены другая тональность (музыкальная режиссура).

Заговорщики. Революционность — и провинциальное что-то. Им все время что-то мешает, перебивает их. (Все время возникает тема: «бедная русская революция»).

Снова петербургская улица. Люди надевают свои пальто и шинели. Горничная с двумя офицерами. Танец полуобнаженных шансонеток. И через эту толпу проходят народовольцы — на авансцену. Те продолжают танцевать. Народовольцы возвращаются — опять мимо танцующих шансонеток.

Софья Перовская [Л. И. Крылова или А. Б. Покровская]. У Покровской больше современной развязности, Крылова — маленькая, женственная и сильная (духовно сильнее).

Песня «Смело, друзья». Народовольцы поют стоя. Каждый по-своему (в образах, характерах). Даль — Гольденберг — немного резко, немного не в тон, не слушая других, увлекаясь. В музыкальной партитуре спектакля это поворот, начало действия. Народовольцы разворачиваются и идут назад, песня уже звучит в репродукторе. Далее идет нарастание — состояние толпы и действие народовольцев. В ритме — резкость, непрерывность. Связки — допросы и события. Некие промежуточные действия — внутренний народный быт (мать и ребенок; шарманка), шансонетки. То есть еще один план.

Сцена царя и Лорис-Меликова. У Евстигнеева [Александр II] речь — механическая скороговорка, автоматизм. Такая же механическая речь — в сцене мечтаний Гольденберга об идиллии, о крестьянах, которые должны выбирать. И в сцене перед убийством — тоже механическое.