Управление архивов и документации
жүктеу/скачать 9.99 Mb.
|
Литература: 1.Филологическое образование в восточно-казахстанском регионе. Опыт, проблемы и перспективы (книга). Усть-Каменогорск: Издательство ВКГУ, 2005. 2.Васильевские чтения. Материалы Международной научно-практической конференции. – Усть-Каменогорск: Рудный Алтай, 2002. 3.Литература Восточного Казахстана. История и современность: Учебное пособие. – Вып.I. – Усть-Каменогорск: Издательство ВКГУ им. С.Аманжолова, 2004. 4.Литература Восточного Казахстана. История и современность: учебное пособие – Вып.2. – Усть-Каменогорск: Издательство ВКГУ им. С.Аманжолова, 2005. ПАСПОРТИЗАЦИЯ КАЗАХОВ-РЕЭМИГРАНТОВ В КАЗАХСКОЙ ССР В 1960-е ГОДЫ Аблажей Н.Н. г.Новосибирск (Россия) На протяжении всей своей истории Советский Союз весьма эффективно оперировал институтом гражданства. Несмотря на то, что в этом вопросе доминировали политические составляющие, но именно благодаря гибкой политике в вопросах гражданства советское государство смогло вернуть значительную часть перемещенных лиц, эмигрантов, беженцев и их потомков. Соединение принципов единства и двойственности в СССР института гражданства (союзного и республиканского) существенно расширяло возможности для приема в советское гражданство этнических мигрантов. Основополагающий принцип единства союзного гражданства был закреплен Конституцией 1936 г. и законом «О гражданстве СССР» от 19 августа 1938 г. Законом 1938 г. регулировались вопросы приема, утраты и лишения гражданства, вводилась особая категория проживающих на территории СССР лиц без гражданства. Согласно «Закону о гражданстве» прием в советское гражданство осуществлялся решением Президиума Верховного Совета СССР или Президиума Верховного Совета союзной республики. Прием в гражданство иностранцев, проживающих за пределами Советского Союза, находился в исключительной компетенции Верховного Совета СССР. Законодательно зафиксированный на союзном уровне круг компетенций республиканских Верховных Советов в вопросах приема, выхода и лишения гражданства СССР не был унифицирован до начала 1960-х гг. В большинстве союзных республик порядок рассмотрения вопросов гражданства в отношении иностранцев и лиц без гражданства, проживающих на их территориях, не был закреплен нормативно. Только в июне 1961 г. Президиумом Верховного Совета СССР был унифицирован и отрегулирован в соответствии с законом 1938 г. порядок рассмотрения ходатайств Президиумами Верховных Советов республик о приеме в гражданство СССР, выходе из советского гражданства и представлений о лишении гражданства СССР (1). Осенью 1961 г. были приняты однотипные положения о порядке рассмотрения Президиумами Верховных Советов ходатайств о приеме в гражданство той или иной республики, призванные унифицировать и упорядочить работу республиканских Верховных советов, согласовать межведомственные противоречия и усилить внимание к адаптации реэмигрантов (2). Необходимость нормативного урегулирования законодательства о республиканском гражданстве была связана со значительным количеством этнических репатриантов, перемещенных во второй половине 1940-1950-е гг. на территории союзных республик из-за границы, статус которых не был определен. В частности, массовый приток этнических переселенцев происходил в Армении, Молдавии, Украине, Киргизии, Казахстане и др. республиках. Репатриация в СССР из Китая во второй половине 1950-х – начале 1960-х гг. стала одной из наиболее массовых. В 1954–1955 г. в Казахскую СССР из КНР въехало более 65,5 тыс. чел., из которых почти половину составили казахи и уйгуры. В 1958–1959 гг. въехало почти 59 тыс. чел., в том числе 57,3 тыс. чел. из СУАР, из них казахов – почти 40 тыс., уйгур – около 9,5 тыс. чел. В последующие два года из СУАР легально выехало еще около 15 тыс. чел., также преимущественно казахов и уйгур. С начала 1960-х гг. миграция из Синьцзяна, в первую казахов, стала приобретать неконтролируемый характер. Весной 1962 г. границу нелегально перешли около 72 тыс. чел. (преимущественно казахов), а общее количество мигрантов из Синьцзяна в том же году достигло почти 100 тыс. По обобщенным данным, в течение 1962–1963 гг. Казахстан принял 119 тыс. чел. репатриантов (3). Фактически, в ходе репатриации, в Казахстане, помимо привлечения дополнительных ресурсов в аграрный сектор экономики в рамках программы освоения целины, была реализована государственная политика по возвращению на историческую родину казахов. Значительная часть реэмигрантов, прибывших и затем проживавших на территории советских республик, не обладала советским гражданством и не имела доказательств принадлежности к иностранному государству, т.е. согласно советскому законодательству, относилась к категории лиц без гражданства. Незначительная часть этнических репатриантов имела гражданство другого государства, что давало основания квалифицировать их как иностранцев, проживающих на территории СССР. Прием в советское гражданство иностранцев и лиц без гражданства, проживавших на территории той или иной республики, осуществлял Президиум республиканского Верховного Совета. Предварительное рассмотрение материалов осуществляло Особое Совещание при Председателе Верховного Совета в составе секретаря Президиума Верховного Совета, Прокурора Республики, Председателя Верховного Суда республики, министров юстиции и МВД. Решения совещания оформлялись протоколом, который являлся основанием для предоставления или отказа в гражданстве. Окончательно решение о приеме в гражданство закреплялось указом Президиума Верховного Совета, а в случае отказа – постановлением Президиума Верховного Совета. На практике вопросами гражданства занимались либо специальная комиссия по гражданству, либо юридические отделы Президиума Верховного Совета. Например, в Казахской ССР вопросами гражданства занимался юридический отдел Президиума Верховного Совета. Именно этот орган в конце 1950-х гг. – 1960-е гг. рассматривал комплекс вопросов по гражданству; в его компетенцию также входили рассмотрение ходатайств о помиловании осужденных и проблемы спецпереселенцев. Прошения реэмигрантов из Китая относительно предоставления гражданства рассматривались одновременно с аналогичными прошениями спецпереселенцев, преимущественно греческих и иранских подданных, депортированным в Казахстан еще в 1949 г. Решения о приеме в гражданство официально принимались по личным ходатайствам заявителей. МВД вносило на рассмотрение Президиумов Верховных Советов ходатайства на получение советского гражданства от иностранцев и лиц без гражданства. Об этом, в частности, свидетельствует статистика МВД о рассмотрении ходатайств Президиумами Верховных Советов. Эта практика в полной мере была характерна для МВД – МООП (Министерства охраны общественного порядка) Казахской ССР. Исполнение указов Президиума Верховного Совета о принятии в гражданство возлагалось на республиканское МВД, паспортные отделы которого выдавали реэмигрантам внутренние постоянные паспорта. Документы о приеме в советское гражданство аккумулировались в паспортных отделах МВД–МООП по месту жительства реэмигрантов; МВД также осуществляло учет реэмигрантов, не имевших никаких документов. Для получения советского гражданства лицу, претендовавшему на постоянное жительство в СССР, необходимо было написать соответствующее заявление. Ходатайства обычно подавались и рассматривались на всех взрослых членов семьи одновременно; к заявлению прикладывались рекомендации трех граждан СССР. Одновременно документы заявителей рассматривались и местным Управлением КГБ: на каждого прибывшего из-за границы имелось фильтрационное дело, на основании которого предоставлялось соответствующее заключение для республиканского Верховного Совета. Документы в Верховный Совет по вопросам приема в гражданство Казахской ССР поступали на заявителей в виде персональных справок. Справка содержала сведения о месте рождения, национальности, семейном положении, партийности, составе семьи; кратко излагалась информация о проживании за границей, обстоятельствах выезда в СССР, указывались места работы с момента прибытия в Союз. Отдельным блоком шла информация о ближайших родственниках, подавших ходатайство или получивших советское гражданство, несовершеннолетних детях, о гражданстве которых ходатайствовал заявитель. Справка содержала также информацию о том, что органы не препятствуют получению советского гражданства данным заявителем. В 1954–1955 гг. на территорию Казахской ССР въезжало преимущественно русскоязычное население из КНР, имевшие советское гражданство и прибывающее с советскими заграничными видами на жительство. В случае отсутствия гражданства его достаточно быстро получали русские и казахи; более длительной оказывалась процедура для китайцев, уйгур и дунган. В СССР всегда была возможна натурализация апатридов, но определяющую роль в предоставлении гражданства играли политическая лояльность и этническая принадлежность. По ходу проведения репатриация все больше приобретала ярко выраженный этнический характер, а доля казахов-реэмигрантов неуклонно росла. В конце 1950-х гг. – начале 1960-х гг. увеличилось доля репатриантов, имевших гражданство КНР и казахов-реэмигрантов – неграждан Китая. В отношении лиц без гражданства и иностранцев, проживавших на территории Казахской ССР имелись ограничения на перемещения. В связи с массовым наплывом в республику нелегальных реэмигрантов из КНР в 1962 г., было принято решение об ускоренной процедуре "документирования" этой категории населения, т. к. рассмотрение Верховным Советом в прежнем порядке нескольких десятков тысяч дел реэмигрантов, прибывших фактически нелегально, могло растянуться на десятилетия. Абсолютное большинство прибывших в 1962 г. казахов не имело документов советского образца, будучи лицами без гражданства или гражданами КНР. В сельсоветы приграничных районов для упорядочения учета прибывших из КНР были командированы паспортисты (4). В первую очередь паспортными отделами МООП приграничных регионов были учтены реэмигранты, прибывшие из КНР в апреле–мае 1962 г. Акцент на учете именно нелегальных мигрантов привел к тому, что часть репатриантов из Синьцзяна, прежде всего тех, кто прибыл в 1961 и 1963 г., на некоторое время оказались неучтенными. Это привело к значительному расхождению в статистике численности перемещенных из КНР лиц между различными ведомствами. Как следствие, несмотря на тотальный учет перемещенного из КНР населения, проведенный в 1965–1968 гг., в дальнейшем МИД, отделы переселения, Управления охраны общественного порядка и милиция оперировали собственной статистикой. В условиях массовой реэмиграции, как уже говорилось, было решено максимально ускорить документирование перемешенных лиц, таким образом нелегальный переход границ не рассматривался как основание в отказе в гражданстве. Юридически все реэмигранты, прибывшие как по въездным визам, так и нелегально, признавались советскими гражданами на основании статьи второй Закона о гражданстве СССР от 19 августа 1938 г. В абсолютном большинстве случаев решение о предоставлении гражданства основывалось на заключении Управления охраны общественного порядка. После фильтрационной проверки органами КГБ и проверки гражданства реэмигрантам выдавали временные советские паспорта, виды на жительство или виды на жительство для иностранцев. После выдачи на руки репатриантам советских видов на жительство региональные Управления охраны общественного порядка отправляли документы на рассмотрение в Верховный Совет. В областные исполкомы от Управления охраны общественного порядка на основании отчетов паспортных отделов подавались заключения «Об определении гражданства…» В целях ускорения работы по документированию реэмигрантов было принято специальное постановление ЦК КП Казахстана от 3 сентября 1963 г. Согласно принятому решению, в течение полугода все реэмигранты должны были получить внутренние советские паспорта или виды на жительство (5). Министерство охраны общественного порядка планировало первоначально завершить документирование граждан прибывших из КНР к ноябрю 1963 г. По данным министра охраны общественного порядка Казахской ССР Д.А. Панкова, на октябрь 1963 г. из 60 тыс. взрослых реэмигрантов 52 тыс. было уже документировано Из оставшихся 8 тыс. чел. в отношении 3 тыс. была проведена проверка их гражданства, а на остальных уже заведены соответствующие дела. Наибольшее число эмигрантов из КНР, не имевших документов, проживало в Семипалатинской области – 3 800 чел., Чимкентской – 1 200, Алма-Атинской – 1 000, Кзыл-ординской – 800, Восточно-Казахстанской, Карагандинской и Джамбульской областях – от 150 до 500 чел. (6) Проблемы паспортизации назывались в числе неотложных мер в специальном постановлении ЦК Казахстана, где, в частности, Министерству охраны общественного порядка поручалось в двухмесячный срок, к апрелю 1964 г., решить все вопросы по выдаче советским гражданам, прибывшим из КНР, паспортов, а лицам, не являющимся гражданами СССР – видов на жительство. В связи с наличием большого количества лиц без гражданства и граждан КНР, Президиуму Верховного Совета Казахской ССР следовало подготовить предложения о принятии их в гражданство СССР (7). Следует отметить, что наличие гражданства КНР существенно осложняло получение советского гражданства. Лицам, прибывшим по национальным паспортам КНР, оперативно выдавались советские виды на жительство, однако получение советских паспортов иногда затягивалось на годы (8). Для подачи ходатайства на получение советского гражданства заявителю необходимо было получить документы подтверждающие выход из гражданства КНР. Обычно с этой целью делался запрос в посольство КНР в Москве и в случае положительного решения на руки выдавались именные удостоверения с указанием соответствующего решения Госсовета КНР. В связи с осложнением советско-китайских отношений с середины 1960-х гг. Госсовет КНР практически прекратил рассмотрение документов по выходу из китайского гражданства на лиц выехавших на постоянное жительство в СССР. Вместо долгожданных документов посольство КНР рассылало таким лицам брошюры с цитатами Мао Цзэдуна (9). Однако, поскольку число лиц, имевших гражданство КНР, составляло лишь около одного процента от общего числа репатриантов, проблема не была массовой. Нередки были случаи, когда репатрианты въезжали на территорию СССР по документам советского образца, имели советские визы, на основании которых в СССР получали временные советские паспорта, но по истечению срока действия этих документов им выдавались на руки не постоянные паспорта, а виды на жительства для лиц без гражданства. Сохранились свидетельства, когда подобные случаи оспаривались, заявители обращались в Верховные Советы Казахской ССР и СССР (10). Как отмечалось ранее, для властей в первую очередь первоочередной являлась задача учета населения, прибывшего из КНР нелегально весной 1962 г. По данным паспортного отдела Управления общественного порядка по Семипалатинской области, за апрель–май 1962 г. в область прибыло 8 169 семей или 37 122 чел., из которых только 184 чел. имели на руках совзагранвиды; паспортизации подлежали, по одним данным – 19 239 чел., по другим – 20 570 чел. (11) На январь 1964 г. из этой группы населения советские паспорта получили 16 095 чел., виды на жительство для лиц без гражданства – 1 652 чел., виды на жительство для иностранцев – 11 чел. Лишь у 343 чел. на руках оставались краткосрочные паспорта (12). Несколько иную картину дают данные о той же группе на февраль 1965 г.: советские паспорта получили 15 307 чел., виды на жительство – 3 932 чел. (13) Имеющиеся расхождения в цифрах можно объяснить как несовершенством учета, в первую очередь лиц до 16 лет, так и значительной по масштабам миграцией репатриантов уже в пределах республики. По мнению первого секретаря МИД КазССР Р. Рамазанова, при такой постановке учета вообще не представлялось возможным выявить «наличие советских и иностранных документов у граждан прибывших из КНР» и завершить паспортизацию (14). Аналогичная ситуация с учетом и паспортизацией наблюдалась в Алма-Атинской и Восточно-Казахстанской областях, куда в 1962 г. прибыли значительные контингенты репатриантов. Кроме того, учет и паспортизация должна была охватить и репатриантов, прибывших в республику в 1961 и 1963 годах. Выход виделся в тотальном учете всех перемещенных из КНР лиц, начиная с 1954 г. и в 1966 г. МИД КазССР сделал подобную попытку. Было установлено, что в некоторых регионах, куда первоначально осуществлялось расселение, вообще не осталось репатриантов, а в ряде регионов, напротив, их приток был очень существенным. Так, в 1954–1964 гг. на территорию Алма-Атинской области было расселено 17 492 семьи или 95 879 чел. прибывших из КНР. На момент учета в области проживало 129 082 репатрианта (из которых 55 823 чел. – дети до 16 лет), т. е. число репатриантов в области от первоначальных данных по въезду увеличилось более чем на 33 тысячи. К этому времени советское гражданство получили 69 276 чел., виды на жительство для лиц без гражданства имели 3 048 чел. и 817 чел. – виды на жительство для иностранцев. Насчитывалось 2 196 детей из семей граждан КНР и лиц без гражданства, вопрос о гражданстве которых также не был урегулирован (15). Проверка, проведенная в Восточно-Казахстанской области, установила, что реэмигранты 1962 г. осели в основном в трех пограничных районах – Тарбагатайском, Зайсанском и Маркакольском (в 1962 г. сюда прибыло 2 834 чел.). Абсолютное большинство репатриантов принял Тарбагатайский район (2 386 чел.), что составило 7% его населения (16). По данным на конец 1963 г. из 1 376 взрослых реэмигрантов, перешедших границу в 1962 г. советские паспорта получили 1 149 чел., виды на жительство для лиц без гражданства – 210 чел. и виды на жительство для иностранцев – 17 чел. (17). На момент проверки (январь 1968 г.) областные органы власти все еще не могли согласовать между собой численность лиц без гражданства, проживавших в области, оценивая ее то в 144, то 266 чел. (18) В 1962–1963 гг. через пограничный пункт Хоргос в Панфиловском районе Талды-Курганской области прибыло 21 258 чел.; на начало 1969 г. численность репатриантов только в этом районе области составляла 22 199 чел., из которых иностранцами было признано - 96 чел., лицами без гражданства – 146 чел., ходатайства еще 96 человек находились на рассмотрении (19). Эти цифры свидетельствуют о том, что вопрос с паспортизацией перемещенных лиц не был решен и в приграничных режимных областях. По данным облисполкома Чимкентской области, с 1955 по 1964 г. сюда прибыло 15 970 чел., в т.ч. 7 316 чел. взрослых. По данным Главного управления переселения, в область прибыло 21 312 чел (20). В начале 1966 г. в результате проверки было установлено, что 4 021 чел получили советские паспорта, виды на жительство для лиц без гражданства – 1 565 чел. За 1964–1966 гг. из числа иностранных поданных и лиц без гражданство было принято в гражданство СССР 237 чел. На конец 1966 г. на учете в паспортном отделе Управления охраны общественного порядка Чимкентской области из числа перемещенных лиц состояли 101 китайский гражданин и 1 331 лиц без гражданства. (Любопытно, что репатриантов из числа граждан КНР было почти в 30 раз меньше, чем проживающих на территории области греческих подданных (21). Сложности с паспортизацией в области объяснялись тем, что репатрианты проживали, как правило, в селах и работали в колхозах, смягчение же паспортного режима в сельских местностях СССР произошло, как известно, только после 1953 г., но реализовано было только в 1960-е гг. Проверки МИД Казахской ССР и других ведомств, проведенные во второй половине 1960-х гг., установили, что паспортизация основной массы репатриантов было в основном проведена. Вместе с тем еще в конце 1960-х гг. оставалось значительное количество перемещенных лиц, которые вообще не имели соответствующих документов советского образца. Их паспортизация относится уже к 1970-м годам. После развала СССР и провозглашения независимого государства – Республики Казахстан – начался новый этап реализации государственной программы по репатриации казахов. Страна провозгласила и последовательно реализует ярко выраженную этническую миграционную политику. В 1989–2005 гг. в Казахстан иммигрировало более 717 тыс. чел., что способствовало росту титульной нации на 4,2 %. Программа возвращения соотечественников (оралманов), как и в 1954–1964 гг., предполагает немедленное предоставление гражданства реальным соотечественникам, желающим вернуться на родину, что определяло и определяет ее успех. Источники и литература: 1 ГА РФ. Ф. 7523. Оп 78. Д. 1756. Л. 179. 2 ГА РФ. Ф. 7523. Оп 78. Д. 1756. Л. 181–182. 3 Численность реэмигрантов подсчитана по: Архив Президента Республики Казахстан (АП РК). Ф. 708. Оп. 36. Д. 1508. Л. 23; Архив внешней политики РФ (АВП РФ). Ф. 100. Оп. 47. П. 383. Д. 42. Л. 12, и др. 4 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2 Д. 315. Л. 42. 5 ЦГА РК. Ф. 1109. Оп. 7. Д. 473. Л. 4. 6 ЦГА РК. Ф. 1109. Оп. 7. Д. 473. Л. 4. 7 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 299. Л. 46–47. 8 ЦГА РК. Ф. 1109. Оп. 7. Д. 583. Л. 46. 9 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 315. Л. 38. 10 ЦГА РК. Ф. 1109. Оп. 7. Д. 559. Л. 84, 87–88. 11 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 281. Л. 42, 19. 12 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 281. Л. 42. 13 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2 Д. 281. Л. 19–20. 14 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 281. Л. 29. 15 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 266. Л. 17. 16 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 315. Л. 34. 17 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 280. Л. 29. 18 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 315. Л. 38. 19 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2 Д. 332. Л. 11, 14 20 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 300. Л. 2. 21 ЦГА РК. Ф. 1955. Оп. 2. Д. 300. Л. 44–45.
г.Барнаул (Росиия) В 2010 году исполнилось четверть тысячелетия со времени первой научной публикации, посвящённой истории основания Усть-Каменогорской крепости – будущего города Усть-Каменогорска. Ровно 250 лет назад в Санкт-Петербурге в научном журнале «Sammlung russischer Geschichte», издававшемся Академией наук на немецком языке, была издана обширная статья знаменитого российского историка Герарда Фридриха Миллера (1705–1783) «Nachricht von dem Gold-Sande in der Bucharey»1. Среди прочих сюжетов автор рассказывал о плаваниях к верховьям Иртыша, которые осуществили сибирские военные в 1719 г. под командой капитана Андрея Урасова, а в 1720 г. во главе с гвардии майором Иваном Михайловичем Лихаревым (1676–1728)2. В связи с поездкой Лихарева Г. Ф. Миллер упомянул о закладке Усть-Каменогорской крепости: «Als Licharew auf der Rückreise an den Ort kam, wo der Irtisch, nachdem er das Altaiische Gebürge durchströhmet hat, die freye Steppe erreichet: so glaubte er eine dem Reichenüßliche That zu verrichten, wenn er daselbst eine Festung anlegte. Er hatte schon auf der Hinreise den Ort dazu ausersehen... Diese neue Festung erhielt den Nahmen Ustkamenogorskaia, d. i. die an der Mündung (oder Oefnung) der felsigten Gebürge liegende. Und in der That sie lieget ganz nahe vor dieser Oefnung, wodurch der Irtisch aus dem Gebürge hervor kommt. ...
«Когда Лихарев на возвратном пути прибыл к тому месту, где Иртыш, проходя Алтайския горы, в степь взливается, то он разсуждал, что государству не безполезно будет там построить крепость. Он, уже вперед едучи, место к тому назначил… Сия новая крепость названа Усткаменогорская, то есть при устье Иртыша, из каменных гор истекающего, лежащая [в немецком тексте иначе. – В. Б.]. И в самом деле она лежит при самом том отверстии, где Иртыш из гор вытекает. … Лихарев не дожидался того, пока строение совершится. Он приказал только дело при себе начать, а инженер-капитан Летранж оное строение совершал при подполковнике Ступине, котораго генерал-майор6 из Семипалатныя крепости послал туды командиром»7. В начале статьи Миллер сам сообщил читателям об источниках своих сведений. По словам историка, он использовал материалы тобольского архива, а также устные рассказы участников событий 1715–1720 гг., услышанные им во время путешествия по Иртышу в 1734 г.8 Документы столичных архивов автор не использовал. Миллер явно не был знаком ни с письмами-доношениями И. М. Лихарева, которые тот регулярно отправлял из Тобольска в Петербург на имя царя, в Сенат и некоторым вельможам; ни с путевыми журналами плаваний к верховьям Иртыша в 1719–1720 гг. Когда в октябре 1763 г. Коллегия иностранных дел обратилась в Академию наук с просьбой прислать на время журнал путешествия майора Лихарева, академическая канцелярия переправила этот запрос Миллеру. Тот ответил, что журнала у него не было, историю похода он изложил по документам Тобольской губернской канцелярии и «словесным сказкам бывших при том людей»9. В течение двух столетий рассказ Г. Ф. Миллера о закладке Иваном Михайловичем Лихаревым Усть-Каменогорской крепости оставался единственным и неоспоримым доказательством основания города Усть-Каменогорска в 1720 году. Уже в XVIII веке русский перевод статьи попал в сибирское летописание – в сокращённом виде он был воспроизведён в Черепановской летописи10. К середине ХХ века авторство вставленных отрывков забылось настолько, что в рукописном хронографе сочинённый Г. Ф. Миллером текст стал восприниматься историками как самостоятельный архивный источник11. Забавное заблуждение! Действительно новые архивные материалы, связанные с историей возникновения Усть-Каменогорской крепости, удалось найти ленинградской исследовательнице Елене Андреевне Княжецкой (1906 – после 1980)12. В 1960-е годы она опубликовала три статьи, в которых рассказывалось о поездке И. М. Лихарева в Сибирь в 1719–1720 гг. В каждой из них автор использовала документы центральных архивов13. Насколько можно судить по литературе, Е. А. Княжецкая первой обратилась к материалам дела 373 из фонда Сената в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА). Это дело объёмом более 600 листов целиком посвящено военному походу в Джунгарию за «песошным золотом», который был начат по указу Петра I от 22 мая 1714 г., а закончен также по распоряжению царя, отданному 19 января 1721 г.14 Е. А. Княжецкая привлекла такие документы из дела 373 как карта М. П. Гагарина 1718 года (л. 246–247)15, составленный в Сенате экстракт «Выписка перечневая о еркецком золоте и о пути ис Тоболска до Ямышева, и от Ямышева до Зайсана озера, и до Эркеня города, и до контайшина кочевья» (л. 504–508 об.), а также копию путевого журнала плавания к верховьям Иртыша в 1719 г. – «Копия с ведения, каково подал господин капитан Урезов» (л. 621–626). Относительно второго плавания, осуществлённого самим Лихаревым в 1720 г., автор отмечала, что «пока не удалось найти журнал путешествия Лихарева»16. Из других материалов московского архива Е. А. Княжецкая использовала карту течения реки Иртыша (от Тобольска до Чёрного Иртыша), сделанную геодезистом Петром Чичаговым17, и его же чертёж («хартину»), изображающий юг Западной Сибири и часть Центральной Азии18. Кроме того, она опубликовала текст письма царя Лихареву от 26 февраля 1720 г. из фонда Кабинета Петра I19. В Ленинграде документы, связанные с поездкой Лихарева в Сибирь, были выявлены Е. А. Княжецкой в Центральном государственном архиве Военно-морского флота (ЦГА ВМФ) – два письма гвардии майора генерал-адмиралу Фёдору Матвеевичу Апраксину, посланные в сентябре и ноябре 1719 г. (Ф. 233. [Опись не указана] Д. 184. Л. 47–49 об.); в Петербургском филиале архива Российской академии наук (ПФА РАН) – о безрезультатных поисках путевого журнала Лихарева в 1763 г. (Ф. 3. Оп. 1. Кн. 278. Л. 184, 186) и в Библиотеке Российской академии наук (БРАН) – копия «хартины» Петра Чичагова с подписями по-французски20, а также подлинная карта 1719 г., на которой Усть-Каменогорская крепость ещё не обозначена21. Как видим, Е. А. Княжецкая использовала в своих статьях пять новых текстовых документов 1719–1720 гг. (не считая карт), причём лишь письмо Петра I было ею опубликовано, остальные архивные источники цитируются или только упоминаются. Важно отметить, что ни в одном из пяти текстов Усть-Каменогорская крепость не названа. Располагая такой документальной базой, Елена Андреевна предприняла в 1969 г. попытку опровергнуть сведения Г. Ф. Миллера и удревнить возраст Усть-Каменогорской крепости на один год. Подобное развитие событий определялось тем, что, занимаясь историей картографии петровского времени, она по двум реестрам Географического департамента Академии наук знала о существовании карты течения реки Иртыша, присланной из Сибири майором Лихаревым в 1719 году. Как нередко бывает при поисках архивных источников, первоначально Е. А. Княжецкая выявила две недатированные карты, подписанные геодезистом Петром Чичаговым. На каждой из них в устье р. Ульбы была обозначена «Уськаменная крепость». Исходя из этого работы Чичагова следовало бы датировать временем не ранее осени 1720 г. Однако соблазн связать упомянутую в академическом реестре карту течения Иртыша 1719 года с выявленными в РГАДА недатированными чертежами Петра Чичагова оказался столь велик, что Е. А. Княжецкая начала опровергать начертанную Г. Ф. Миллером и веками устоявшуюся хронологию сооружения иртышских крепостей.
После этого исследовательница пересказывала письмо И. М. Лихарева к Ф. М. Апраксину от 16 ноября 1719 г.: «Он пишет, что приказал находящемуся в Семипалатной крепости подполковнику Ступину дождаться, когда через крепость проедут, возвращаясь в Тобольск, участники экспедиции к оз. Зайсан. Затем подняться ему вверх по Иртышу и построить в удобном месте, по своему усмотрению, новую крепость. Далее Лихарев сообщает, что “по ведомости” Ступина последний, отойдя от Семипалатной крепости 9 дней, построил новую крепость по Иртышу у речки Убы, “не дошед камени и быстрых вод за пол сема дни” (61/2 дней)». Цитатой из документа 1719 года здесь является только последняя фраза «не дошед камени и быстрых вод за пол сема дни». Где же в 1719 г. заложил крепость подполковник Прокофий Ступин: не дойдя шесть с половиной дней до начала каменных гор Алтая? Или, как прочитала документ Е. А. Княжецкая, «Ступин заложил крепость в 61/2 днях пути от р. Убы»?26 16 ноября 1719 г. гвардии майор Иван Михайлович Лихарев отправил с курьером свою корреспонденцию в столицу. Помимо адмирала Ф. М. Апраксина он посылал письма в Сенат, царю и секретарю Кабинета Петра I Алексею Васильевичу Макарову. Сейчас эти три послания Лихарева выявлены среди документов РГАДА27. В них присутствует тот же текст, который в 1969 году был опубликован в пересказе Е. А. Княжецкой. Вот что сообщал гвардии майор монарху: «А для подлинного изследования послал я ис Тоболска маия 9-го дня нынешняго 719-го году в Семиполатную крепость порутчика Сомова, да от гвардии сержанта, дву человек салдат, да новигатора. А из Семиполатной крепости подполковнику Ступину велел отправить к Заисан озеру водою на лехких судах капитана и помянутого порутчика Сомова с посланными, дав им несколко салдат. <…> Да по писму моему подполковнику Ступину велено по отправлении помянутых от меня посланных к Заисан озеру итти ему из Семиполатной крепости вверх Иртыша реки и по усмотрению ево, где надлежит, построить вновь крепость. А по ведомости ко мне от оного Ступина, что он, отошед от Семиполатной крепости девять дней, построил вновь крепость по реке Иртышу у речки Убы, не дошед камени и быстрых вод за полсема дни»28. Очевидно, что интерпретация Е. А. Княжецкой, будто бы «Ступин заложил крепость в 61/2 днях пути от р. Убы» основана на неверном прочтении документа. Полемичная статья Е. А. Княжецкой вышла накануне 250-летнего юбилея Усть-Каменогорска, который город готовился отпраздновать в 1970 году. Появление в центральной печати публикации, оспорившей общепризнанную дату основания Усть-Каменогорской крепости, требовало обоснованного ответа. Такой ответ подготовил заведующий архивным отделом Восточно-Казахстанского облисполкома Станислав Евгеньевич Черных (1934–1991)29. 10 сентября 1970 г. в областной газете «Рудный Алтай» он опубликовал исторический очерк с выразительным названием «Год рождения 1720-й...». На основании новых материалов, грамотно и убедительно, Станислав Евгеньевич доказывал ошибочность вывода о том, что крепость была заложена «в октябре 1719 г., как утверждает тов. Княжецкая» 30. К сожалению, формат газетной статьи исключил ссылки на документальные источники, которые в этой работе С. Е. Черных остались нераскрытыми. Автор лишь сообщил, что «письма Лихарева аналогичного содержания от 16 ноября 1719 года хранятся в фондах кабинета Петра Первого и Сената в Центральном госархиве древних актов. Копия “Сведений, каковые подал господин капитан Урезов” также хранятся в фонде кабинета»31. Как видим, новые источники были обнаружены в тех же фондах РГАДА (Ф. 9. Кабинет Петра I и Ф. 248. Сенат), из которых происходили и материалы Е. А. Княжецкой. Позднее свою книгу «С берегов Иртыша» писатель-краевед С. Е. Черных начал очерком «Посланец Петра Великого», в котором рассказал об основателе Усть-Каменогорска Иване Михайловиче Лихареве и его деятельности в Сибири32. В примечаниях к этому очерку историк указал архивные реквизиты использованных документов. Полемизируя с Е. А. Княжецкой о дате основания Усть-Каменогорска, С. Е. Черных использовал новые материалы из фонда Кабинета Петра I. Исследователю удалось найти дело с подлинными письмами-доношениями Лихарева, посылавшимися на имя царя и секретаря Кабинета Алексея Васильевича Макарова. Среди других документов в этом же деле сохранилась ещё одна копия путевого журнала капитана Урезова33. В фонде Сената все материалы, на которые ссылался автор, происходят из того же дела 373, ранее введённого в научный оборот Е. А. Княжецкой. Однако устькаменогорский историк использовал новые документы из этого дела, в частности, письма И. М. Лихарева в Сенат34. Вместе с тем С. Е. Черных констатировал в 1970 году: «О том, как проходила экспедиция [плавание 1720 года. – В. Б.], подлинных донесений Лихарева в архивах обнаружить пока не удалось»35. Пока! Надежда в архивном поиске столь же необходима, как настойчивость и случай. Сегодня можно сказать, что Станислав Евгеньевич не ошибся – копия «ведомости» о плавании Лихарева на озеро Зайсан и Чёрный Иртыш обнаружена автором этих строк36. Документ скопирован с оригинала, составленного летом и в начале осени 1720 года. Он является самым ранним архивным источником, в котором сообщается об основании Лихаревым Усть-Каменогорской крепости. Удивительно, но найденная «ведомость о пути» иртышского похода 1720 года хранится в том же самом деле 373 из фонда Сената, которое, казалось бы, уже должно быть изучено Е. А. Княжецкой и С. Е. Черных37. Однако в их публикациях этот четырёхстраничный документ нигде не упомянут. С. Е. Черных, судя по тексту его очерка и по примечаниям, использовал соседние документы в том же деле, а листы с «ведомостью о пути» оказались пропущенными38. Выявленная копия является составной частью итогового отчёта, переданного И. М. Лихаревым в Сенат после возвращения из Сибири39. Подборка документов состоит из доношения в Сенат с автографом лейб-гвардии майора Ивана Лихарева (л. 453–454 об.), выписки «что о вышеписанном разных чинов люди допросами объявили, также и о походе моем по следованию явилось» (л. 455–461 об.) и репорта о том, сколько человек «каманды леибгвардии маеора Лихарева … оставлено в новопостроенных иртышских крепостях» (л. 464–465). Входили в отчёт и упомянутые в доношении карты, «каковы учинены со оных допросов», но в архивное дело они не попали. По свидетельству С. Е. Черных, карта «Иртышу реки и по ней построенные крепости» была «подана лейб-гвардии майором Лихаревым в декабре 1720 года», а доношение – 3 января 1721 года40. «...По прибытии в Тоболеск о песошном золоте и о пути к Еркеню разных чинов людей сто семь человек я допрашивал, – сообщал в доношении Лихарев. – Да сверх помянутых допросов для подлинного свидетельства ис Тоболска ходил я до Заисана и за Заисан озеро»41. Вот почему ведомостью «о походе моем» завершается выписка с итогами тобольских допросов. Путевые записи Лихарева оказались включёнными в другой документ, они не имеют выделенного заголовка и начинаются не с отдельного листа, а сразу за предшествующим текстом. Возможно, из-за этих внешних особенностей интересный и давно разыскиваемый архивный источник так долго не попадал в поле зрения исследователей. Доношение в Сенат, полный текст «ведомости о пути» и репорт Лихарева публикуются в приложении. Анализ текста путевых записей выходит за рамки этой статьи. Отмечу только, что обнаруженный документ о плавании Лихарева во многих деталях отличается от рассказа Г. Ф. Миллера и должен рассматриваться как более достоверный источник. Это не мемуары, а путевой дневник, где события иногда описаны с точностью до часа. Вместе с тем особенностью «ведомости о пути» является лаконизм записей о самом плавании на фоне достаточно подробного рассказа о вооружённом противостоянии на Чёрном Иртыше 1-2 августа 1720 г. Заметки, посвящённые путешествию от Тобольска до верховий Иртыша и обратно, написаны очень скупо, в них отсутствуют точные даты, указаны только дни пути. Возможно, это связано с редактированием путевых записей и их сокращением при составлении «ведомости». Краткие путевые заметки Лихарева завершаются описанием обследования озера Зайсан на обратном пути. Далее всего две фразы: «А вышед ис того озера, прошед камень, при устье зделал крепость Устье каменных гор. И удоволствуя алтилериею и аммуницыею, и правианта на год оставил подполковника Ступина и при нем салдат и алтилерных служителей 363 человека»42. Перед нами наиболее раннее и неоспоримое документальное свидетельство основания Усть-Каменогорской крепости в августе 1720 года. Цитированная запись из путевого журнала Лихарева должна прекратить дискуссию, начатую Е. А. Княжецкой в 1969 г., и убедить историков в ошибочности её построений: Усть-Каменогорская крепость и карты Петра Чичагова были созданы не в 1719, а в 1720 году43. Таким образом, сейчас наиболее ранними архивными документами, содержащими упоминание об Усть-Каменогорской крепости, являются: 1. Копия «ведомости о пути» плавания И. М. Лихарева на озеро Зайсан и Чёрный Иртыш, законченной в сентябре-октябре 1720 г.
3. Репорт И. М. Лихарева в Сенат о войсках, оставленных «в новопостроенных иртышских крепостях», поданный вместе с доношением в начале января 1721 г. В заключение отметим, что материалы двухлетней поездки Лихарева в Сибирь ещё многое могут рассказать историкам. Поиск, изучение и публикация этих документов – одно из возможных направлений сотрудничества российских и казахстанских архивистов. Ведь где-то на полках хранилищ, возможно, лежит подлинный путевой журнал основателя Усть-Каменогорской крепости Ивана Михайловича Лихарева... жүктеу/скачать 9.99 Mb. Достарыңызбен бөлісу:
|