Уроки мудрости разговоры с замечательными людьми Изд-во Трансперсонального Института, Москва AirLand, Киев, 1996

Капра: Не расскажите ли вы об идее приведения организма в особое состояние при лечении. Когда вы проводили ЛСД-терапию, вы, по-видимому, делали именно так и очень решительно. Считаете ли вы такие состояния составной частью всей терапии?

Гроф: Я верю, что психотерапия пойдет в этом направлении. В конце концов мы не будем исходить из представления о том, чего мы хотим достичь или что мы хотим исследовать. Мы будем каким-либо образом энергизировать организм. Такой подход основывается на идее, что эмоциональные и психосоматические симптомы – это конденсированные переживания. За симптомом есть переживание, которое стремится завершить себя. В гештальт-терапии это называется незавершенным гештальтом. Энергизируя организм, вы дае­те этому процессу развернуться. Человек испытывает при этом пере­живания, в которых вы будете ему помогать, независимо от того, соответствуют ли они вашим теоретическим представлениям.

Капра: Каковы пути энергизирования организма?

Гроф: Психоделики – наиболее известный пример, но есть много других методов, большинство которых использовалось в различных культурах в течение тысячелетий – сенсорная изоляция или сен­сорная перегрузка, трансовые танцы, гипервентиляция и прочее. Музыка и танец могут быть особенно мощными катализаторами.

Дималанта: Терапевт тоже может действовать как катализа­тор. Например, когда я вхожу в семью, я становлюсь катализато­ром особых способов поведения, которые разрушают обычные пат­терны.

Гроф: Будучи катализатором, терапевт стремится только спо­собствовать развертыванию процесса. Новые терапии подчеркива­ют ответственность пациента за терапевтический процесс. Это его процесс, и он является здесь лучшим экспертом. Лишь сам человек может выяснить, что у него не в порядке. Терапевт может предложить техники и стать участником этого процесса как приключения или путешествия клиента, но он не собирается говорить пациенту, что делать и где остановиться.

Дималанта: Мне кажется, что решающей здесь является ком­муникация. В семейной терапии вы должны прежде всего уметь войти в дом. Я обычно вхожу с черного хода, а не с парадного. Иными словами, вы должны понять их мышление, чтобы найти точ­ку входа. Одни сразу примут вас в спальне, к другим приходится добираться, начиная с кухни. Почти все время важным орудием является юмор.

Капра: Как вы пользуетесь юмором?

Дималанта: Я использую юмор, когда выявляется различие меж­ду тем, что они говорят, и тем, как они ведут себя. Язык часто используется для отрицания поведения, и я пользуюсь юмором, чтобы обратить внимание на несоответствия. Иногда я усиливаю поведе­ние до стадии, когда оно обнаруживает свою абсурдность и его уже невозможно отрицать.

Гроф: При энергетической активации не следует разрешать вмешиваться в этот процесс концептуальному мышлению. Факти­чески вы стараетесь устранить интеллект пациента, поскольку его ограниченные концепции могут встать на пути переживания. Ин­теллектуализация приходит позже, и, с моей точки зрения, она в действительности не важна для терапевтического результата.

Капра: Мне кажется, что мы говорим о двух различных подхо­дах. Тони работает с сетью межличностных отношений в семье, Стэн же занимается энергизацией системы «ум-тело» отдельного человека.

Дималанта: С моей точки зрения противоречия между нами нет. Я работаю не только с семьями. Выделенный в семье пациент может нуждаться в индивидуальной терапии. Когда я работаю с семьей, то стараюсь улучшить взаимодействие между членами се­мьи и сделать всю систему более гибкой. При этом я иду дальше и работаю с выделенным пациентом индивидуально, занимаясь более интенсивной терапией. Для меня семейная терапия – это не тех­ника. Это способ рассмотрения проблем в их взаимосвязи.

Гроф: Когда я осуществлял ЛСД-терапию с отдельными паци­ентами, я прежде всего работал именно с индивидуумами, но семья постоянно должна была оставаться в поле зрения, особенно если пациенты были юного возраста. Вначале, когда пациент делал боль­шие успехи, я ожидал высокой оценки этих результатов от семьи, но часто все происходило совсем наоборот. Например, мать могла сказать: «Что вы сделали с моим сыном? Он позволяет себе отве­чать мне!» В случае прочности таких установок, в идеале надо было бы расширять терапию на всю семью. С другой стороны, я не верю в работу только на межличностном уровне, без более глубокой индивидуальной работы.

Дималанта: Я согласен с вами. Иногда я даже принимаю от­дельного пациента до того, как встречаюсь со всей семьей.

Хендерсон: Имеются ли какие-нибудь исследования, рассматривающие социальную деятельность в качестве терапии? Будучи много лет вовлеченной в общественные группы и движения, я ясно увидела, ради чего люди в них участвуют. Я не утверждаю, что их работа не дает иногда хороших плодов и не ведет к социальным изменениям, но здесь имеется аутотерапевтическии аспект. Пять миллионов людей вовлечены в деятельность движения в защиту окружающей среды. Это очень интересные люди. Делают ли они это только из альтруизма, или они занимаются также неким видом самоисцеления?

Локк: Вопрос может звучать так: осознают ли они аутотерапев­тическии аспект этой деятельности?

Хендерсон: Я знаю, что осознавала его многие годы и мне это очень нравилось.

Гроф: «Существует масса литературы, дающая психодинами­ческие интерпретации социальной активности, революциям и т.п., но в ней не рассматривается сознательное самолечение посредст­вом социальной деятельности.

Хендерсон: Я не могу представить себе, чтобы я была единст­венной. Многие люди, по-видимому, осуществляют такое самолече­ние сознательно.

Бэйтсон: А перестают ли они заниматься этим, излечившись?

Хендерсон: Было бы хорошо выяснить это. Некоторые – да. Мне интересно, исследовал ли кто-нибудь их как популяцию?

Бэйтсон: Шекспир. (Смех.)

8. ОСОБОЕ КАЧЕСТВО МУДРОСТИ

Четыре месяца спустя после диалогов в Биг-Суре, в июне 1978 года, я наконец взялся за написание «Поворотного пункта». В течение последующих двух с половиной лет я следовал строгой дисциплине писательского труда: вставал рано утром и системати­чески писал каждый день. Я начал с четырех часов в день, посте­пенно увеличивая время работы, по мере того как я все глубже входил в текст. В итоге на заключительной фазе работы над руко­писью книги я занимался ею от восьми до десяти часов в день.

Публикация «Поворотного пункта» в начале 1982 года знаме­новала собой завершение долгого интеллектуального и личностного путешествия, которое началось пятнадцатью годами раньше, в лучшую пору шестидесятых годов. Мое исследование концептуальных и социальных изменений было наполнено риском и борьбой, инте­реснейшими встречами и дружбой, интеллектуальным подъемом, глубокими озарениями и переживаниями. В конце концов я был полностью вознагражден. Основываясь на вдохновении, помощи и находках многих замечательных мужчин и женщин, я смог предста­вить в одном томе исторический обзор старой парадигмы в науке и обществе, развернутую критику ее концептуальных ограничений, а также синтез возникающего нового видения реальности.

Путешествие в Индию

В то время как книга находилась в процессе публикации в Нью-Йорке, я провел шесть недель в Индии, чтобы отпраздновать завер­шение своей работы и попытаться взглянуть на свою жизнь с иной точки зрения. Мое путешествие в Индию было предпринято в ответ на полученные мной ранее три независимых приглашения: одно от Университета в Бомбее с предложением выступить с тремя лекция­ми в лекционном цикле, посвященном памяти Шри Ауробиндо, второе от Индийского международного центра в Нью-Дели и третье от моего друга Стэна Грофа с предложением участвовать в ежегодной конференции Международной трансперсональной ассоциации, организованной Грофом в Бомбее и посвященной теме «Древняя муд­рость и современная наука».

За несколько дней до моего отъезда, я получил первые гранки «Поворотного пункта» от издательства «Саймон и Шустер» и, листая ее страницы в самолете, направляющемся в Бомбей, я раз­мышлял над курьезным фактом, что, хотя индийская культура ока­зала на мою работу и всю мою жизнь мощное влияние, я сам никог­да не был ни в Индии, ни в каком-либо другом регионе Дальнего Востока.

Фактически, размышлял я, самым восточным географическим пунктом в моей жизни до сих пор была Вена, где я родился и откуда я двигался на Запад – в Париж и Калифорнию, где я и имел пер­вые соприкосновения с восточной культурой. И теперь, когда я впервые действительно направлялся на Дальний Восток, я снова летел на Запад – в Токио и Бомбей, следуя солнцу, пересекая Тихий океан.

Моя остановка в Бомбее началась с хорошего предзнаменова­ния. Университет заказал мне номер в традиционном индийском отеле, носящем имя короля танца – Шивы Натарай. И всякий раз, когда я входил в отель, меня приветствовала огромная статуя тан­цующего Шивы – образа Индии, наиболее знакомого мне в тече­ние последних пятнадцати лет и оказавшего столь значительное влияние на мою работу.

С первых мгновений моего пребывания в Индии я был букваль­но ошеломлен массой людей и множеством архетипических образов вокруг меня. Во время короткой прогулки по Бомбею я увидел ма­леньких пожилых женщин, одетых в сари, сидящих на тротуаре и торгующих бананами; маленьких парикмахеров, бривших мужчин всех возрастов, просящих милостыню женщин с детьми, девочек и мальчиков, сидящих в пыли и играющих в древние игры с ракушка­ми в качестве игральных костей, безмятежно пасущихся священ­ных коров, человека, движущегося через толпу и грациозно балан­сирующего груз на голове с помощью длинной деревянной палки. Я чувствовал себя брошенным в совершенно иной мир, и это чувство не покидало меня во время моего пребывания в Индии. Иногда я гулял по парку или по мосту, думая, что являюсь свидетелем како­го-то особого события, ибо сотни людей на улицах двигались в одном и том же направлении. Однако вскоре я обнаружил, что эта постоянная человеческая река возникала каждый день. Войдя в этот человеческий поток или прогуливаясь против его течения, я испы­тывал незабываемые чувства. Я видел нескончаемое разнообразие лиц, выражений, оттенков кожи, одежды, кастовых знаков, и я чув­ствовал, что говорю со всей Индией.

Движение в Бомбее всегда очень плотное, состоящее не только из автомобилей, но и велосипедов, рикш, коров и других животных, людей, несущих массивные предметы на головах или толкающих перед собой тяжело нагруженные тележки.

Поездка в такси была сущим испытанием для нервной систе­мы: мне все время казалось, что мы находимся на волосок от столк­новения. Однако более удивительное наблюдение состояло в том, что водители такси – большинство из них были сикхами в цветных тюрбанах – по-видимому, не испытывали никакого напряжения. Большую часть времени они держали на руле только одну руку и сохраняли полное спокойствие пропуская другие автомобили, пе­шеходов и животных на расстоянии одного дюйма. Каждая поездка в такси напоминала мне искрометный танец Шивы – руки и ноги в непрерывном движении, волосы развеваются, однако лицо в центре расслаблено и спокойно.

Индийское общество зачастую ассоциируется с огромной бед­ностью. Конечно, я видел в Бомбее массовую нищету. Но ее карти­ны не подавляли меня, как я того боялся. Бедность здесь была на глазах, на каждой улице. Ее существование никто не пытался отри­цать, и она выглядела неотъемлемой составной частью городской жизни.

Фактически, гуляя по улицам Бомбея и разъезжая в такси в течение нескольких дней, я обрел необычный опыт. Мне в голову снова и снова приходило одно слово, отражавшее, как кажется, крайности жизни в Бомбее. Это слово – богатство. Бомбей, раз­мышлял я, это не город – это человеческая экосистема, в которой разнообразие жизни невероятно богато.

Пища сильно сдобренная разного рода приправами, обычаи и ритуалы, насыщенные выразительными деталями. Однако при всей своей сенсуалистичности индийская культура весьма интеллекту­альна. Я проводил много часов в вестибюле отеля, наблюдая за входящими и выходящими из него людьми. Практически все они были в традиционных мягких, волнистых одеждах, которые, как я после обнаружил, являются наиболее подходящими для жаркого климата Индии. Люди двигались изящно, много улыбались и никог­да не выглядели обозленными. Вся культура в целом выглядит го­раздо более ориентированной на женское начало. Или, возможно, было бы точнее сказать, что индийская культура более сбалансирование?

Хотя звуки и цвета вокруг меня были удивительно экзотичес­кими, у меня в течение первых дней моего пребывания в Бомбее было сильное ощущение «возвращения в Индию». Снова и снова я переоткрывал элементы индийской культуры, которые я «пропус­кал через себя», изучая на протяжении последних лет индийскую философскую и религиозную мысль, священные тексты, красочную мифологию популярных эпических поэм, работы Махатмы Ганди, изумительные храмовые скульптуры, духовную музыку и танцы. В разные времена в течение этих пятнадцати лет все упомянутые элементы играли важную роль в моей жизни, и теперь все они как бы сошлись воедино в одном невероятно сказочном переживании.

Мое ощущение «возвращения в Индию» усиливалось теплым приемом со стороны многочисленных мужчин и женщин этой стра­ны. Впервые в моей жизни я был встречен как знаменитость.

Я увидел свою фотографию на первой странице газеты «Таймс оф Индия». Я был представлен на высоком уровне в общественных и академических кругах, был окружен множеством людей, просив­ших мой автограф, желавших познакомиться со мной и обсудить свои идеи. Естественно, я был ошеломлен таким неожиданным от­кликом на мою работу, и мне потребовалось несколько недель для того, чтобы осмыслить все это. Исследуя параллели между совре­менной физикой и восточным мистицизмом, я обращался к ученым и людям, интересующимся современной наукой, так же как и к тем, кто занимается практиками в русле восточных духовных традиций или изучает их.

В Индии, как я обнаружил, научное сообщество не слишком отличается от западного, однако отношение к духовности совер­шенно иное. На Западе восточным мистицизмом интересуются лишь как неким дополнительным украшением, в то время как в Индии он является культурообразующим центром.

Представители индийского истэблишмента – члены парламен­та, университетские профессора, президенты корпораций – сразу приняли те части моей аргументации, которые представлялись по­дозрительными моим западным критикам, и, поскольку многие из них проявляли интерес к современной науке, они искренне – умом и сердцем — воспринимали мою книгу. «Дао физики» была извест­на в Индии не больше, чем на Западе, но она была принята ее истэблишментом, и в этом было отличие.

Среди многочисленных разговоров и дискуссий, которые я имел в Бомбее, особенно запечатлелись у меня в памяти продолжитель­ные беседы с Вимлой Патил, замечательной женщиной, издателем популярного женского журнала «Фемина». Наш разговор начался как интервью, но вскоре превратился в длительную и оживленную дискуссию, в течение которой я много узнал об индийском общест­ве, политике, истории, музыке и духовности. И чем больше я гово­рил с Вимлой Патил, тем большую симпатию она во мне вызывала, мудрая, излучавшая материнское тепло женщина.

Я был особо заинтересован побольше узнать о роли женщины в индийском обществе; роли, которая выглядела для меня совершен­но загадочной. Я всегда находился под глубоким впечатлением силы образов индийских богинь. Я знал, что женские божества сущест­вуют в великом множестве в индийской мифологии, представляя многочисленные аспекты архетипической богини, женское первона­чало Природы. Я знал также, что индуизм не относится с презрени­ем к чувственной стороне человеческой природы, традиционно свя­зываемой с женщиной. Соответственно его богини не выглядят свя­тыми девственницами, но часто изображаются в чувственных объ­ятиях изумительной красоты. С другой стороны, многие из индий­ских обычаев, касающихся брака и семейных отношений, выглядят патриархальными и подавляющими женщину.

Вилма Патил рассказала мне, что на мягкий индийский нацио­нальный характер, в котором с древних времен гармонично сочета­лись взгляды на мужчину и женщину, сильно повлияло мусульман­ское господство, а затем и британская колонизация. Из широкого спектра индийской философии, объяснила она, Великобритания внес­ла вклад в те ее части, которые соответствуют эпохе викторианско­го мировоззрения. Именно эти ее части преобразовались затем в деспотическую правовую систему. Тем не менее, продолжала Па­тил, уважение к женщине – все еще органическая составная часть индийской культуры. Она привела мне два примера. Женщина, пу­тешествующая по Индии в одиночку, будет находиться в большей безопасности, чем во многих западных странах. И женщины в современной Индии играют все более заметную роль в ее политичес­кой жизни на всех уровнях.

После этих замечаний наш разговор естественно обратился к Индире Ганди, женщине, официально занимающей в Индии самый высокий политический пост. «Сам факт, что у нас в стране женщи­на столь долго находится на посту премьер-министра, уже оказал влияние на общественную и политическую жизнь, – начала Патил. – В Индии выросло целое поколение, которое никогда не зна­ло национального лидера мужчину. Вы только представьте себе, какой сильный эффект это должно было оказать на индийскую ментальность».

Но какой женщиной является Индира Ганди? На Западе ее час­то изображают жесткой и безжалостной, автократичной и власто­любивой. Выглядит ли она в глазах самих индийцев таким же обра­зом?

«Возможно, что в глазах некоторых индийцев она именно так и выглядит, но не в глазах большинства. Как вы знаете, госпожа Ганди очень популярна в Индии, и не столько среди интеллигентов, сколько среди простых людей, которых она очень хорошо понимает. Когда Индира Ганди отправляется в поездку по стране, она облача­ется в сари, соответствующее посещаемому ей региону; она участ­вует в различных фестивалях местных общин, взявшись за руки с женщинами, присоединяется к праздничным хороводам и танцам. Она вступает в непосредственный контакт с простыми людьми. Вот почему она так популярна».

Патил перешла к объяснению автократических склонностей Индиры Ганди, которые следует понимать в контексте ее семейных корней.

Принадлежа к аристократической касте браминов, будучи до­черью Джавахарлала Неру, первого премьер-министра Индии, а также будучи тесно связанной с самого раннего детства с Махатмой Ган­ди, она не столько одержима властью, сколько проникнута чувст­вом судьбы. Она ощущает, что ее судьба вести Индию и что в этом состоит ее миссия, которую она должна исполнить.

– Это верно, что госпожа Ганди очень волевая женщина, – продолжала с улыбкой Патил, – она может быть самой настоящей фурией и связывается, по крайней мере на подсознательном уров­не, большинством индийских мужчин с Кали (лютое и неистовое проявление Матери-Богини).

– Имеется ли в виду время, когда госпожа Ганди объявила в стране чрезвычайное положение, ввела строгую цензуру и заклю­чила в тюрьму целый ряд лидеров оппозиции?

– Здесь, без сомнения, она совершила ошибки, но, исправив их, она стала харизматической личностью.

И, по мере того как Вимла Патил отвечала на мои вопросы, я все более сознавал, что должен существенно пересмотреть мой об­раз Индиры Ганди, что ее личность гораздо сложнее ее образа, рисуемого западной прессой.

– А каково отношение госпожи Ганди к женщине? – наконец спросил я, возвращаясь к первоначальной теме нашего разговора. – Поддерживает ли она дело женщин?

– О да, несомненно, – отвечала Патил. – В своей собствен­ной жизни она преодолела немало закрепощавших женщину обыча­ев и условностей. Она вышла замуж за парси – человека, принадлежавшего другой религии и социальному положению; она отвергла роль традиционной индийской жены, став национальным политиком.

– И как же она поддерживает дело женщин, будучи лидером Индии?

– Многими, и достаточно тонкими способами, – сказала, улы­баясь, Патил. – Она правит страной так, что мужчины полагают, что она работает для них, но в тоже самое время она без громких деклараций поддерживает права женщин и их дело. Она создала благоприятные возможности для возникновения и развития различ­ных женских течений. И как одно из следствий, женщины теперь занимают заметное место в общественных и государственных струк­турах страны.

Патил затем рассказала мне об одном случае, когда Индира Ганди непосредственно вмешалась в защиту прав женщин. Некото­рое время назад авиакомпания «Эйр Индия» отказалась предостав­лять лицензии пилотов женщинам. Узнав об этом, возмущенная госпожа Ганди «ударила кулаком по столу» и заставила «Эйр Ин­дия» изменить свое решение. «Такого рода отдельные акции получа­ют большой общественный резонанс, – сказала Патил. – Они очень помогают женщинам. Сегодня каждая индийская женщина знает, что нет мест или должностей, закрытых для нее. Это вселяет гордость и уверенность в молодых женщин Индии».

Патил снова улыбнулась: «О да! Индийские женщины видят в ней не только своего лидера, обладающего смелостью, мудростью и настойчивостью, но также и символ женской эмансипации. И в этом одна из ее политических опор. Она имеет гарантированные пятьде­сят процентов голосов избирателей-женщин».

В конце нашей беседы Патил убедила меня обязательно попы­таться встретиться с госпожой Ганди, когда я буду в Дели. Из вежливости кивнув головой, я счел, однако, это предложение не­сколько экстравагантным, не думая всерьез, что я скоро действи­тельно встречусь с госпожой Ганди и буду иметь с ней продолжи­тельный незабываемый обмен идеями и мыслями.

Индийское искусство и духовность

В моей беседе с Вимлой Патил мы также много говорили об искусстве и духовности – двух неразделимо связанных аспектах индийской культуры. С самого начала я пытался подойти к восточ­ной духовной традиции также и через опыт внутреннего пережива­ния. В случае индуизма этот подход пролегал главным образом че­рез искусство Индии.

Соответственно, я решил, что не буду искать в Индии никаких гуру, а также тратить время на посещение центров медитации. Луч­ше всего будет, если я уделю больше внимания восприятию индий­ской духовности в традиционных формах искусства Индии.

Одной из моих первых экскурсий в Бомбее явилось посещение знаменитых Слоновьих пещер, великолепного древнего храма, по­священного Шиве, с огромными каменными скульптурами, пред­ставляющими Бога в многообразных его проявлениях.

Я стоял в благоговении перед этими грандиозными скульптура­ми, репродукции которых знал и любил уже многие годы, – перед триединым образом Шивы Махешамутри, Великим Богом, излучаю­щим спокойствие и мир; Шивой Ардханаришварой, поразительно сочетающим в себе мужские и женские формы в ритмическом рас­качивающемся движении андрогенного тела Бога и спокойной от­страненности его/ее лица; наконец, Шивой Натараджей – празд­ничным четырехруким Космическим танцором, чьи восхитительно уравновешенные жесты выражают динамическое единство всей жизни. Мое впечатление от посещения Слоновьих пещер оказалось однако лишь предвестником более сильного впечатления от скульп­тур Шивы в уединенном пещерном храме Эллора, находящемся в одном дне езды от Бомбея. Поскольку я располагал для этого посе­щения лишь одним днем, я специально вылетел ранним утром в Аурангабад, находящийся вблизи Эллора. В Аурангабаде имелся туристический автобус, отправлявшийся к храму от платформы с отчетливо обозначенной английской надписью; я, однако, предпо­чел местный рейсовый автобус, который, правда, было труднее най­ти, но который сулил мне больше приключений. Автобусная стан­ция впечатляла. Белые стены платформ были размечены красными символами на оранжевых дисках, которые я принял за номера, ок­руженные черными надписями, представляющими перечень мест на­значения автобусных рейсов. Эти надписи в классическом индий­ском написании были так красиво скомпонованы и тонко сбаланси­рованы на фоне красных и оранжевых номеров, что они выглядели для меня подобно стихам из Вед.

Станция была переполнена деревенскими жителями, спокой­ное достоинство которых и сквозившая во всем эстетичность про­изводили на меня большое впечатление.

Одежда женщин выглядела гораздо красочней той, которую я видел в Бомбее: хлопчатобумажные сари – голубые и изумрудно-зеленые, роскошно расшитые золотом, цвета драгоценных камней; подчеркнутые причудливыми серебряными ожерельями и браслета­ми. Мужчины и женщины демонстрировали изящество и спокойст­вие.